Книга: Чародей с гитарой.Том 2.
Назад: Глава 22
Дальше: Глава 24

Глава 23

Подъемный мост был опущен, зловещая железная решетка поднята. Когда путники осторожно входили в ворота, даже муравей не попытался заступить им дорогу.
— С охраной тут не ахти.
Мадж осматривал парапеты в поисках засады. Ничего подозрительного.
Они проникли в огромный зал центральной башни и там изо всех сил старались не обращать внимания на статуи и картины. Достойные гнусной музыки украшения так и норовили ободрать чувства. Судя по всему, архитектурного вкуса у строителя замка было не больше, чем у банановой кожуры. На стенах висели отталкивающие портреты неизвестных музыкантов.
— Все — люди, — сделал вывод Мадж. — То есть на мой взгляд. До того хреново написано — трудно разобрать. Случалось мне хавать моллюсков, так некоторые из них куда лучше рисовали.
— У моллюсков рук нет, — возразил Джон-Том.
— Шеф, ну, ты ж меня понял.
Они уже почти пересекли весь зал. Убого сотканный желто-коричневый ковер под ногами упирался в основание солидного трона из золота, изукрашенного музыкальными сюжетами.
На троне лежала подушка в хлопковой наволочке, отчаянно тосковавшей по стирке. А на подушке восседал и тренькал на электрогитаре некто тощий, весь в прыщах. Носил он джинсы, подвергшиеся неумелому искусственному обесцвечиванию, голубые теннисные туфли, на вид сверхъестественно дорогие, а на самом деле — некондиция фирмы «Кмарт-Корпорейшн», протертую спортивную фуфайку с вырезом до пупа и халтурно отшелкованными персонажами мультика, а еще — паленую в Гонконге бейсболку козырьком назад. Даже пират на эмблеме грешил явно восточными чертами лица.
Пока одна кисть вальяжно покоилась на грифе гитары, вторая потянулась к огромной золотой чаше с инкрустацией из носорожьего рога, до краев наполненной картофелем-фри с кетчупом. Цвет кожи — как у рыбьего брюха, крайняя нескоординированность движений, узкая, с заостренными чертами физиономия — все это сразу бросилось в глаза пришельцам. Карие глаза были обрамлены спутанными грязными черными волосами. Джон-Тому вспомнился некогда виденный им портрет бирюковатого Икабода Крейна в дешевом томике Вашингтона Ирвинга. Как ни старался, он не сумел найти в сидевшем на троне субъекте хоть одну привлекательную черту.
Смахнув с уголка рта прилипший брусочек картошки, незнакомец напрягся — увидел незваных гостей. Кусочек полетел на пол и присоединился к небольшой, но растущей кучке родственников. Не верилось, что нормальный клубень мог желать себе такого удела.
Джон-Том не заметил провода от гитары, но о том, что она к чему-то подключена, однозначно говорило адское подвывание. Все-таки волшебство — штука неплохая, вполне способно дать невидимый заменитель розетки. Пробудившийся в нем профессионал сразу задался вопросом: что это за магия — постоянного или переменного действия?
Из тощего живота сидевшего на троне человека исторгся неприятный звук.
— Кто вы такие, и кой черт вас сюда занес?
В пронзительном крике страдающей диспепсией вороны слышалась тревога, но не было страха.
Джон-Тома поддерживала дуара. Да и Мадж стоял рядом правда, в нескольких шагах позади. Снаружи в зал ворвался гром. Давненько чаропевец не попадал в столь серьезную переделку. А что, если он проиграет? Понятное дело, куда уютней сидеть у камина и развлекать песенками семью и друзей, и чтобы на заднем плане играли детеныши. Сейчас очень многое поставлено на кон, и не только жизни Джон-Тома и Маджа.
А вдруг его на сей раз подведет стихотворчество? Или сила голосовых связок, или быстрота пальцев? Что, если…
Не кличь неприятности, всегда твердила ему Талея. Они и без зова нагрянут.
— Мы сами пришли, — сказал он тощему музыканту.
Взгляд Иеронима Хинкеля уперся в дуару.
— Ты тоже музыкант?
Ни бьющие в цель оскорбления, ни площадная брань, ни демоническая угроза не укрепили бы дух Джон-Тома лучше, чем эта простенькая фраза.
— Совершенно верно. Пою и играю на дуаре. А ты?
— Играю сам для себя, по большей части.
Мадж, несмотря на окружающую обстановку, а может быть, как раз из-за нее, по-выдровому хихикнул.
Хинкель быстро скосил на него глаза:
— Вижу, ты привел с собой большую крысу.
Тут Мадж не только вышел из тени Джон-Тома, но и сделал несколько шагов вперед.
— Шеф, тебе следует знать, че я никакая не клепаная крыса, а выдр, вот так. А еще хочу довести до твоего прыщавого сведения, просто в порядке светской беседы, че второго такого урода в человечьем племени нет, по крайней мере, мне он на глаза еще не попадался.
— Ладно, ладно, вот что я тебе на это скажу… — Хинкель оборвал фразу. — Погоди-ка! Почему это я с тобой спорю? Я же здесь командую. Повелеваю, так сказать, музыкой сфер.
— Каких таких сфер? — Пальцы Джон-Тома были наготове. — Тех, что у тебя между ног?
— Э, брат, да ты шутник. Откуда такой? Вроде не местный.
— Когда-то я жил в Лос-Анджелесе. А сейчас… сейчас можешь смело считать, что я местный.
Хинкель кивнул:
— Как скажешь. Ну, раз ты, приятель, из Лос-Анджелеса, позволяю тебе и твоему хвостатому дружку унести отсюда ноги. Твое счастье, что я по натуре человек добрый. Ты, между прочим, меня от завтрака оторвал.
Джон-Том взглянул на осклизлую горку картошки с кетчупом и ощутил желание освободить желудок от съеденного на последнем привале.
— Мы по пути кое-что слышали. Это, часом, не ты ли музицировал?
— В яблочко. Я над балладой работаю.
— Над балладой? — Мадж захрипел — душил в горле смех. — Ты эту гнусь балладой называешь?
— Полегче, Мадж, — шепнул Джон-Том. — Постарайся не выводить его из себя.
— У тебя что-то на уме, раз ты забрался в такую даль, — задумчиво протянул Хинкель.
Джон-Том заметил, что, ко всему прочему, у похитителя мелодий отвратительная осанка.
— Случайные путешественники на мой остров не заглядывают.
— Нас привела сюда музыка, — ответил Джон-Том. — Горстка аккордов. — Он оглянулся и не был удивлен, обнаружив, что сладкозвучный поводырь предпочел остаться во дворе. Едва ли он заслуживал осуждения. — Надлежит вернуть ее законному владельцу. Как и всю остальную музыку, присвоенную тобою без всякого на то права.
— Законному владельцу? — Хинкель пришел в веселое расположение духа. — Интересно. Свеженькая идея.
— Пора положить конец кражам, — исполнясь решимости, нажимал Джон-Том. — Ты должен оставить в покое честных музыкантов и певцов, например китов.
— Черта с два я их оставлю в покое.
— По словам твоих бывших товарищей по ансамблю, ты ступил на этот скользкий путь из желания остаться единственным существом, способным музицировать, и тогда-де людям волей-неволей придется тебя слушать. — Чаропевец понизил голос. — Смею заверить, ты просчитался. Если посадишь под замок всю музыку на свете, любви к тебе не прибавится.
— Не прибавится? А вот посмотрим. — Тонкий рот исказила кривая улыбка — визуальный аналог подавленной отрыжки. — Стало быть, вас сюда привели мои бывшие соратники, друзья не разлей вода. Последнее время я был к ним излишне снисходителен, позволял вытворять что вздумается. Ничего, они еще заплатят за этот визит.
— Мы бы и сами нашли дорогу.
Джон-Том испугался, что усугубит злосчастья и без того жалкого трио.
— Они себя называют ансамблем! — пробормотал Хинкель. — Шайка джерсийских бездарей! Взять хоть этого Газерса — возомнил, что умеет играть на гитаре. А Хилл! Что за убожество! Ну а Циммерман? Поглядишь на него — решишь, что бас можно доверить любому ханыге. — Раздался визгливый, пронзительный хохот. — То-то раньше носы задирали! А кто они сейчас? Безголосое отребье!
— Почему же ты не отправишь их домой? — Джон-Том сдерживал растущий гнев. — Чего ради томить их здесь?
— А того ради! Мне приятно, что им приходится меня слушать. Когда этим зазнайкам был нужен новый певец, они на меня наплевали. Ну а теперь будут слушать, еще как! Целую вечность!
— Э, шеф, да ты, оказывается, подлый, — прорычал Мадж.
— Нет, крыса, не подлый. Я справедливый. Знаю себе цену. В музыкальном плане. Знаю цену своему таланту. И все ее скоро узнают — альтернативы никому не оставлю. Любому, кто захочет послушать музыку, придется слушать меня! — Хинкель с самодовольной ухмылкой развалился на троне. — А вот когда все познакомятся с моим выдающимся дарованием, когда зауважают меня, вот тогда я, может быть — может быть! — верну кое-что из старой музыки. Кому-то отдам пьеску для пикколо, кому-то — дурацкую любовную песенку. Но не раньше, чем получу заслуженное признание!
Он царственно взмахнул рукой.
— Ну а вам я дарю свободу. Ступайте прочь. Извольте выйти вон! Кыш отсюда! Я сегодня в великодушном настроении.
Джон-Том нахмурился:
— У тебя странная речь. Не похоже на обычного хэви-металлиста.
Иероним Хинкель фыркнул:
— По-твоему, только этот козел Газерс образованный? Да я чуть не защитил диплом бакалавра на факультете экономики в Нью-Йоркском университете!
Мадж бочком приблизился к спутнику и прошептал:
— Чувак, он сплошную лажу гонит! Да где это видано, чтоб кореш изучал экономику и бросил такое выгодное дельце ради пения в сдвинутом ансамбле?
— Мы не уйдем. — Чаропевец мобилизовал свою стойкость.
У Хинкеля сдвинулись брови, отчего узкая физиономия вытянулась еще сильнее. Сейчас он выглядел чуть ли не жутко.
— Пришелец, не зарывайся! Я тебя отпускаю только потому, что ты не из этих безмозглых болтливых животных, вроде твоей крысы.
Мадж вытащил меч.
— Шеф, тебе не очень-то легко будет распевать без голосовых связок. А хошь, мы тебе поднимем голос на парочку октав — авось он от этого выиграет? И животным, чувак, ты меня напрасно назвал. Я понимаю, обидеть хошь, да тока ниче не выйдет. Потому как мы тут все животные.
— Он прав, — гордо подтвердил Джон-Том.
— Ну, допустим. — Хинкель поерзал на троне, перекинув ноги через подлокотник. — Ты слишком много времени провел здесь. И чего же ты ожидаешь от меня?
— Освободи музыку. Сними с нее волшебные оковы, пусть каждая гармония вернется к заждавшимся инструментам и глоткам. — Джон-Том указал на мрачные стены башни. — Если решишь остаться здесь, царить на этом острове и развлекаться пением, я буду первым, кто тебя поддержит. Но красть мелодии у других… тебе как музыканту это не пойдет впрок. Совсем наоборот.
— Чувак прав от и до! — пролаял Мадж. — Знаешь, шеф, на свете много чего можно слямзить. Уж я-то знаю. Но тока не талант.
— Какое красноречие! Ну что, оба закончили?
Джон-Том уже подготовил песню.
— Не совсем. Если до тебя еще не дошло — ничего страшного. Я всегда твердо верил в аудиовизуальную поддержку.
Его руки легли на дуару, и он запел.
Из глубин инструмента повалил совершенно незнакомый Маджу эфемерный дым. Густо-фиолетовый, неоново-яркий поток рвался через стык грифов. Выдр отступил на несколько шагов. Уж он-то знал: в такие минуты может произойти все, что угодно.
Что именно — этого и сам Джон-Том подчас не мог сказать.

 

У музыки есть уникальное свойство,
Не всем, очевидно, известно о том,
Ее бесполезно держать под замком,
Простор — основное условие роста
Неважно чего, будь то джаз или рок.
Холодная классика, пылкое буги.
Желаешь добра ей — гони за порог
Мелодию, сердцем рожденную в муке!

 

На Иеронима Хинкеля все это ни малейшего впечатления не произвело. Он лишь отлепился от спинки трона и взирал на дым с легкой брезгливостью, как на сгусток выхлопных газов на перекрестке Второй и Двадцать шестой улиц.
— Что ж, недурно. — Он слез с трона, подошел к высокому узкому окну, выглянул. По залу пробежала волна звука, могучее мелодичное «ух» — словно разом выдохнула сотня кларнетов. — Похоже, тебе удалось освободить немножко моей музыки. И теперь ее придется возвращать. — Он повернулся к посетителям, недобро посмотрел на них. — Ну и, разумеется, я не собираюсь допускать, чтобы это повторилось. Положа руку на сердце я не хотел отбирать у тебя музыку, но уж коли ты уперся…
Джон-Том с нехарактерной для него усмешкой сочинял новые стихи.
— Хочешь со мной потягаться? Ладно, бери свою тренькалку.
— У меня есть кое-что получше.
Хинкель с нехорошей улыбочкой достал из нагрудного кармана видавшую виды, но исправную губную гармонику. Приложил ее к губам и сыграл несколько базовых, совершенно нестройных нот.
Уже заполнивший зал фиолетовый дым съежился, как от удара. Он почти исчез, но в самый последний момент новый текст и мажорный ключ вернули ему силу.
Хинкель был удивлен. Он даже попятился к трону. Бесследно исчезло высокомерное нахальство. Джон-Том играл и пел, фиолетовое облако напирало.
Наконец Хинкель, видимо, решил, что сейчас уместны более суровые меры. Он тоже запел, и это замедлило, но не остановило продвижение облака.
— Ага, чувак, получается! — Мадж неистово прыгал рядом с Джон-Томом, размахивал мечом над головой. — Задай ему перцу! Покажи, чего стоит настоящий чаропевец!
— Именно это я и собираюсь сделать, — проворчал Джон-Том, — если только ты не снесешь мне башку дурацким мечом!
— Ой, извини.
Выдр поспешил снизить энтузиазм и заодно — оружие.
Хинкель, не в силах одолеть грозный фиолетовый туман и музыку Джон-Тома, с диким взором отступал, пока не уперся в свое помпезное сиденье. В тот самый момент, когда Мадж был готов ринуться вперед и покончить с делом совершенно немелодичным ударом клинка, певец-неудачник отчаянно закричал. То был жалобный плач ребенка, всеми затурканного, никем не любимого, в игры не званного, даже не последнего в классе по успеваемости (это все же лидерство, хоть и шиворот-навыворот), а из последней десятки, из тех, кому успехи в жизни не светят по определению.
В ответ на этот плач из пустоты, что таилась доселе за троном, исторглась сверхъестественная подмога. И впервые с того момента, как нога Джон-Тома и лапа Маджа ступили на остров, за крепостными зубцами засверкали молнии. Черные молнии!
По кривоотесанным камням раскатывался злобный гром, сотрясая замок до самого основания. Стихи Хинкеля были почти бессмысленны, музыка — как и раньше, невыносима, однако на сей раз в каждую ноту вкладывалось выстраданное отчаяние, острое, патетическое устремление. И так жалобно это звучало и выглядело, что Джон-Том заколебался.
Но не это промедление стоило атакующей стороне инициативы. Просто Джон-Том и Мадж вдруг очутились перед численно превосходящим противником.
Разнообразные призраки выныривали из тьмы, разодетые кто во что горазд, от атласных камзолов и шелковых шальвар до хлопковых набедренных повязок и овчинных безрукавок. Иные щеголяли римскими тогами, иные — синими рваными джинсами и поношенными сандалиями. Выцветшие галстуки-бабочки, растрескавшиеся бусы братской любви, волосатые руки, торчащие из тесных смокингов, черные кожанки с золотыми галунами…
Одно из приблизившихся к Маджу привидений было одето по моде столь чудовищной, что бывалому выдру пришлось отвести взгляд.
— Только не это! — простонал Мадж. — Все, что угодно, только не… плед в клетку!
Призраки влетали в огромный зал на крыльях с ветхими перьями и дырявыми перепонками. По всем этим созданиям давно скучала ванна. И они играли на лету. И пели, и гудели, и хлопали в ладоши — каждый задавал собственный ритм и не желал следовать чужому. Они держали в руках инструменты — от древних лютней до суперсовременных синтезаторов; наличествовали также все промежуточные ступени.
Джон-Том узнал виолу «да гамба». Один из призраков терзал расстроенный гамелан. Были тут и флейты, и гитары, и маракасы, и барабаны, и дидеридо, и банджо.
И хотя каждый фантом выказывал определенную степень безвкусицы, никто не пускал петуха лучше Иеронима Хинкеля. Правда, окружение он себе подобрал достойное — Джон-Том, у которого едва не лопались перепонки, не мог не признать этого. А бедняга Мадж оказался перед летучими ужасами совершенно беззащитным, он мог лишь стоять и держать в лапах меч, как стальной талисман. Увы, клинок, способный легко рассекать плоть, оказался непригодным против тектонически дикой музыки.
И тогда выдр снова отступил за спину друга.
— Че это, во имя великой вони!
— Духи. — Трудно стало сохранять подобающую манеру исполнения под таким сокрушительным звуковым шквалом. — Тени покойных музыкантов моего мира. — Джон-Том болезненно поморщился. — Самые бездарные и бесталанные в истории поп-музыки. И все они, похоже, соберутся сегодня в этом зале.
Между тем Хинкель успел прийти в себя. С горящим взором он спустился с трона.
— Что, не нравится?
Еще бы нравилось! От особенно мучительного «дзын-н-нь» акустической гитары у Джон-Тома выступили слезы.
— Это хорошие музыканты! — Хинкель наступал. — Просто их не поняли современники, как не поняли меня. Хотя, конечно, никто мне и в подметки не годится.
Мадж пятился подальше от жуткой сцены.
— Чувак, сделай же чей-то! Я больше не выдержу!
Джон-Том, принявший чей-то сольник за молитву в ритме диско (и угодивший в точку) тоже поймал себя на том, что сдает позиции. Но путь к отступлению ему отрезала тень карикатурного подражателя Элвису Пресли — сей выходец из индийского штата Уттар-Прадеш, обладатель голоса поистине лавкрафтианского, прикида в блестках а-ля лас-вегасский ковбой, пышных бакенбард и волос, уложенных в прическу «помпадур» с помощью большого количества свиного жира, предлагал свою версию «Тюремного рока». Это было хуже, чем издевательская пародия, — это была попытка доведения до самоубийства.
Паря на тонких мышиных крыльях, коренастый, пузатенький экс-приказчик из трущобного пригорода Осаки тщился обуздать (именно обуздать) классический блюз Бесси Смит. Наверное, если пилить титановый сплав пилой, и то получилось бы лиричней.
Несостоявшийся рок-н-ролльщик из Восточной Пруссии вносил достойный вклад в гармоническое столпотворение, самозабвенно калеча своим аккордеоном «Лестницу в небо». Выпускник новоанглийской частной школы, в форменном йельском свитере, белых слаксах и яхтсменских туфлях, манерно подражал лучшим произведениям Джо Коккера, а обделенная чувством юмора лесбиянка из Де-Мойна пыталась убедить вечность в том, что умеет петь «Я буду любить тебя вечно».
И еще много, очень много других.
Джон-Том и Мадж животики бы надорвали от хохота, не будь опасность столь реальной. Чаропевец чувствовал ее всеми фибрами души. Требовалось срочно что-нибудь предпринять, найти достойное средство защиты! Но трудно думать о нотах и стихах, когда уши разрываются от боли, когда лязгают зубы, когда у тебя на глазах терзают сердце музыки.
В гуще вопящих, вразнобой играющих призраков, набранных невесть из какого поп-музыкального «Некрономикона», стоял с губной гармоникой в руках Иероним Хинкель и ухмылялся подобно злобному троллю. Фиолетовый туман, атакуемый со всех сторон, корчился, дергался, тщетно искал выход из диссонансной западни. Как антиматерия аннигилирует материю, так и антигармония Хинкеля грозилась разделаться с любыми плодами чаропения Джон-Тома. Еще немного — и дьявольские вибрации в щепки расколют незаменимую дуару. И тогда пиши пропало! Джон-Том не видел выхода, кроме отступления.
— Midi veni, vici!
Хинкель с гомерическим хохотом ринулся в погоню за незваными гостями, взмахами руки увлекая за собой армию неудачников.
Спасаясь от воющих миньонов Хинкеля, Джон-Том и Мадж стремглав выбежали из центральной башни. Кругом отслаивалась горная порода — антимузыка дробила черный базальт в пыль, крошила в острые обломки. Стоило ли удивляться, что в суматохе путники не нашли склона, которым поднимались к замку?
Мадж, резко остановившись на самом краю отвесного обрыва, в отчаянии искал альтернативный путь к спасению. Внизу, в неизмеримой дали, разбивались о голый камень волны, их грохот звучал здесь шепотком пены. Джон-Том остановился рядом с другом.
Хинкель с нечистым хором не заставили себя ждать.
— Так что извини, приятель. У тебя был шанс, но ты его упустил. Я не позволю ни тебе, ни кому другому вставать у меня на дороге.
И тут он сделал самое худшее из того, что мог бы сделать, — запел под аккомпанемент потусторонних приспешников. Открытое место ничем не могло сдобрить его голос, неприемлемый для чужого организма, как инородная молекула ДНК.
Мадж шатался на краю обрыва, беспомощно зажимая уши лапами.
— Джон-Том, сделай же чей-то! Не то мне хана!
Чаропевец глянул в бездну. Даже выдру с его сверхъестественной ловкостью не спуститься по гладкой скале. Вот если бы перепрыгнуть через бездну на соседний, сравнительно невысокий пик — оттуда можно легко вернуться на берег. Увы, оба не располагали крыльями или хотя бы возможностью обзавестись ими в ближайшем времени.
— Я не знаю…
— Спой чей-то! Оптимистичное, обнадеживающее! — убеждал его перепуганный Мадж. — Спой громко, чисто спой!
За многие годы Джон-Том набрался опыта в сочинении мелодий и стихов в экстренных ситуациях. И песня, которую он наконец затянул, была столь же очаровательна, сколь отталкивающи опусы Хинкеля. В сравнении со своим противником неровный голос Джон-Тома казался тенором Ната Кинга Коула.
Почему на память сразу пришло соло Доннера из финала «Золота Рейна» — он объяснить не мог, но рок-версия героической оперы оказалась именно тем, чего требовали обстоятельства. Джон-Том не располагал молотом и не мог обрушить его на камень под ногами, но он имел возможность призвать к себе в союзники очень серьезный хэви-металл.
Из музыкального инструмента забил фиолетовый дым, но не струйкой, как в прошлый раз, а ровной, почти идеальной дугой. Он протянулся от корпуса дуары через головокружительную бездну и менял цвет по мере того, как сгущался. Пройдя через все оттенки солнечного спектра, он выкристаллизовался в радужный мост — от края обрыва до далекого берега внизу.
Одуревший от боли в ушах и голове, Мадж не медлил ни секунды — скакнул на радугу и помчался вниз, его башмаки дюйма на два утопали в податливом пламенеющем сиянии.
— Чувак, дуй за мной! — крикнул он Джон-Тому. — Мостик выдержит!
— Так нечестно, так нечестно! — Хинкель бросился было вдогонку, но ему не хватило смелости ступить на прозрачный мерцающий мост. Да и не было такой необходимости. В сторону Джон-Тома ткнул измазанный кетчупом палец. — Взять их! Бейте по ушам! Увеличьте громкость!
Диссонирующий хор взмыл на ветхих, но все еще надежных крыльях и ринулся вперед.
— Кореш, ты тока вниз не гляди!
Радуга позволяла двоим бежать бок о бок, но все же была недостаточно широка. По обе стороны ее на несколько тысяч футов вниз простиралась пустота.
Они бежали, а по барабанным перепонкам хлестали пародии на музыкальные произведения. Джон-Том оглянулся: слуги Хинкеля быстро сокращали расстояние.
— Догоняют!
Мадж попытался добавить прыти. Будь у него подлиннее лапы, Джон-Тому не угнаться бы за ним.
— Нет, чувак, нам точно опаньки! — прохрипел выдр. — Они летят быстрее, чем мы сучим мослами.
— Знаю. Плохую музыку не обгонишь.
Было уже ясно, что Хинкель решил их прикончить. Не позволит он разгуливать по своему острову Джон-Тому или другому обладателю опасного могущества. Что простительно нескольким жалким оборванцам, бывшим товарищам Хинкеля по ансамблю, то заказано способному и опытному чаропевцу. Между тем радуга уже неуверенно вибрировала, она тоже страдала от пыточных мелодий.
У преследователей были крылья. Вот бы и Джон-Тому с Маджем ими разжиться! Много чего могло прийти Джон-Тому на ум в эти отчаянные мгновения, но пришла почему-то рекламная песенка, посвященная кукле какой-то девчушки. На раздумья и сомнения не было времени — вооружась идиотскими меркантильными виршами, он бросил вызов душераздирающему хору посредственностей.
Под ногами заклубился серебристый дымок. Несколько раз тихо щелкнуло. Через секунду выдр и человек понеслись дальше, но теперь они легко набирали скорость. Разъяренные преследователи удвоили усилия как в летательном, так и в музыкальном аспекте, но не добились успеха. Дистанция между гончими и жертвами неуклонно увеличивалась.
— Вот черт! Кореш! Че это за фиговины?
Мадж, которого природа наградила поразительной ловкостью и низким центром тяжести, без особого труда сохранял равновесие. Джон-Том приноровился довольно быстро, но все же не без усилий.
— Мы называем их роликовыми коньками!
Выдр катил рядом, но Джон-Тому пришлось кричать во весь голос. Вместе со скоростью нарастал шум ветра в ушах.
— А че, кажись, мне нравится!
Мадж помчался спиной вперед, потом — на одной лапе, а Джон-Тому еле-еле удавалось держаться вертикально. Он едва не выругался, когда Мадж лихо проделал сальто вперед и легко опустился на ролики. «А, пошел ты, — подумал Джон-Том. — Если сейчас сыграешь вниз — пеняй только на себя». Но вслух этого не сказал — был слишком занят эквилибристикой.
— Отродясь ничего подобного не видал! — Выдр низко нагнулся — рассмотреть незнакомые штуковины на башмаках. Конечно, это были не крылья, но они позволили беглецам быстро оторваться от кровожадных призраков. Инквизиторская музыка превратилась в неприятный шепот, не более того.
— То-то мы им нос утерли! — Торжествующий Мадж глянул на друга. — Меня, чувак, теперь тока одно маленько беспокоит.
— Что?
Джон-Том не позволял взгляду отлипнуть от разноцветной дороги.
— Как эти хреновины остановить?
— Ты меня спрашиваешь?
Чаропевец, едва не потеряв равновесие, неистово замахал руками и кое-как выпрямился. При этом дуара подпрыгивала и громко билась о спину.
Выдр, одной лапой придерживая тирольку, присел на корточки.
— А, ну тада отлично. Можа, выясним, када доберемся до конца. А пока буду наслаждаться каждой секундой езды. Вот это кайф! Лучше всего на свете.
На скорости где-то между двадцатью и двумя тысячами миль в час они пронеслись мимо троицы потрясенных джерсийцев. Оборванные музыканты, узнав в роликобежцах своих новых знакомых, испустили дружный и радостный вопль. Но человек и выдр не откликнулись — им было не до того.
Музыкальному облачку, их неразлучному спутнику от самого Колоколесья, пришлось вытянуться в розовую струнку, чтобы не отстать. Любой захудалый призрак намного превосходил блуждающую музыку по массе, и в поединке она не имела бы шансов.
Чаропевец между тем заметил, что земля приближается очень быстро. А как остановиться, он по-прежнему не знал. Дуара сейчас бесполезна — душа уходила в пятки при одной мысли об игре на таких скоростях. Выдр держался рядом, Джон-Том уже давно не видел подобного блеска у друга в глазах — это прежний неугомонный, неукротимый Мадж! Если и не судьба им пережить бегство, по крайней мере, один из них погибнет на вершине блаженства.
Вот промелькнули в стороне принцессы и четверка солдат; их приветственные крики и восторженные рукоплескания едва дошли до сознания новоявленных роликобежцев. К счастью, радужный мост заканчивался за скоплением отполированных волнами черных валунов, на мелководье. Иначе бы не собрать им костей.
Джон-Том приготовился к удару и уже собирался закрыть глаза, когда перед ним растерянно заклубился туман. В его гуще висел знакомый силуэт.
— Как раз вовремя! Я-то думал, мы больше не…
Фасеточные глаза не могли расшириться от изумления, зато отпала многосегментная челюсть, а антенны встали торчком.
Человек и выдр влетели в туман.
Он без остатка поглотил инерцию — с таким же успехом можно мешать соломинкой горячий шоколад. В последний миг Джон-Том всплеснул ладонями, закрывая лицо, и почувствовал, как врезается во что-то неподатливое. Желудок сделал три подскока и два с половиной оборота. Рядом изумленно тявкнул Мадж.
Чаропевец решил, что земля и правда плоская, древние были совершенно правы. Ее кто-то расплющил в монету, и Джон-Тома угораздило сорваться с края.
Назад: Глава 22
Дальше: Глава 24