Глава 22
Склон уверенно набирал крутизну, уступ громоздился на уступ. Время от времени Джон-Том помогал коротконогому выдру, но покамест риск сорваться не возникал. Преодоление даже самых труднодоступных участков требовало только решимости, чувства равновесия и крепкой хватки.
Джон-Тому восхождение давалось относительно легко, однако у Маджа, обычно неутомимого, участилось дыхание, превратившись в надсадное «пых-пых-пых». С высотой растительность неуклонно редела. Музыкальное облачко вело скалолазов вперед и вверх.
— Слышишь?
Джон-Том остановился прислушаться и передохнуть.
Мадж кивнул.
Воздух заполнялся нежным, деликатным шелестом. Звуки были расплывчаты, но слух не резали, их громкость увеличивалась с каждым шагом.
— А че, не так уж плохо, — выразил свое мнение выдр.
— Это не Иероним. — Газерс развернулся влево. — Слышите? Вон оттуда!
По склону горы струилась музыка. Отчетливо улавливались протестующие, страдальческие ноты, и это побудило искрящееся облачко юркнуть за спину Джон-Тома и зазвенеть, как напуганный будильник.
Целые такты, выломанные из своих тактовых черт, неслись по поверхности музыкального потока гармоническим плавником. Реверберации, отдельные ноты, переборы, посвист, эхо погребального плача, взревывание маршей — все бессистемно роилось и смешивалось в мелодичном селе. Музыка пронеслась мимо них песчаной бурей, состоящей не из пыли, а из нот, ударила по барабанным перепонкам безумной какофонией, какой не состряпать и десятку объединившихся композиторов-авангардистов.
Она мощно потянула к себе музыкальное облачко, но крошечный комочек гармонии прижался к спине Джон-Тома, спрятавшись за дуару, как за щит. И появился лишь после того, как сель пронесся мимо, потеряв по дороге несколько случайных арпеджио.
— Эхма, кабы я мог такое лабать!
У Циммермана звенело в ушах.
— Это никому не под силу.
Газерс тряс головой, словно хотел очистить уши от застрявших в них нот.
— Она повернула и пошла в гору.
Хилл, уперев руки в бедра, хмуро глядел вверх.
— Вот так всегда: музыка течет и течет к нему, но никогда не возвращается. Он ее всасывает, как прорва. — Ударник встретил недоумевающий взгляд Джон-Тома и пояснил: — Хинкель.
За главным потоком карабкались вдогонку вялые ручейки музыки. Джон-Том шагнул наперерез одному из них, похожему на квартет Моцарта в интерпретации Джона Колтрейна — но лишь похожему. Он знал: все мелодии, кроме творчества «Панкреатического отстоя», принадлежат этому миру. Он убрал ногу, аккорды устремились вверх, но ему показалось, что возобновили они движение неохотно.
А вдруг сумасшедший Хинкель набрал достаточно сил, чтобы воровать звуки и на родине Джон-Тома? Представьте только: на Земле не останется рока и металла, рэпа и блюза, джаза и фолка, классики и кантри-вестерн, национальной и мировой музыки. Послушать этих несчастных лабухов — так Хинкель способен похитить все до последней колыбельной. Джон-Тому не хотелось жить в мире, лишенном музыки, будь то его родной мир или какой-нибудь другой.
Над головой раскатился гром, напомнив ему, что предстоит работа.
Вот тут-то и обрушился на чаропевца кошмарный вой.
Он съежился. Не столь чувствительный Мадж тоже скрежетал зубами. Это было похуже, чем царапанье ногтями по классной доске. Или даже вождение пилочкой для ногтей по обнаженным нервам.
Не обладали иммунитетом к этой напасти и спутники. Шплица-Циммермана била крупная дрожь, Волк-Газерс зажмурился и зажал уши ладонями. Ядерный Хилл держался получше, и это было понятно: как-никак ударник.
Наконец мерзейшие завывания утихли. Джон-Том выпрямился и перевел дух. Звуковой тремор прошел через все его тело, как тупой нож. Музыкальное облачко, расколотое на десяток комочков, уже воссоединялось.
— Страшней всего в первый раз, потом слегка привыкаешь, — сочувственно заметил Циммерман.
Басовик оказался прав. Как только восходители двинулись дальше, снова раздался мерзопакостный вой. И на этот раз Джон-Том легче переносил чудовищный голос. Аккомпанемент гитары, если можно было так назвать это явление, тоже был «на высоте» — складывалось впечатление, что исполнитель играет на кошачьих жилах, даже не потрудившись отделить их от живого зверька.
Джон-Тома, тщательно выбиравшего, куда поставить ногу, прошиб пот. Гнуснейшие звуки не только резали ухо — они буравили череп, разъедали мозги, заставляли молить богов о ниспослании временной глухоты. С какой бы радостью чаропевец обменял эту пытку на концерт стаи баньши без малейшего музыкального слуха!
— Ра-а-а-а-азве ты не хочеш-ш-шь быть мо-о-оей малю-у-у-утко-ой?
Это походило на завывание самой преисподней. Нет, решил чаропевец, даже ад не перенес бы подобный ужас. Он, Джон-Том, рядом с этим певцом — Карузо.
У Маджа шерсть стояла дыбом, как у рассерженного кота.
— Будь я проклят, ежели щас не радуюсь, че у меня такие маленькие ушки! Нет, брат, это не из нашего мира.
— Вообще-то Иероним, чисто конкретно, из городка Стайвезант, — сообщил Газерс.
— С трудом верится, что человеческая глотка способна рождать такую дрянь.
Джон-Том судорожно сглотнул.
— Ну, как тебе идейка записываться вместе с этим чудом-юдом? — Газерс пригладил пятерней грязные лохмы. — Знаешь, недавно изобрели такую классную штуковину — электронный отпугиватель грызунов. Так вот, если бы понадобился отпугиватель для людей — Хинкелю цены бы не было.
Когда потустороннее пение возобновилось, его сопровождали неразличимые во калы и инструменты. По сравнению с соло они были страшны лишь вполовину. Но каждый по-своему вполне отвратителен, решил Джон-Том.
— А остальные кто? — обратился он к Газерсу.
— Я ж тебе говорил, Иероним не одинок.
— Ничего, — упрямо пробормотал чаропевец. — Это всего лишь музыка.
— Необходимо положить этому конец! — воскликнул Циммерман.
Ансамбль сопровождал чаропевца и выдра еще сотню футов, наконец Газерсу пришлось остановиться. Последние минуты он мотал головой, как будто в ухо залезла злая оса. С физиономии не сходила мученическая мина.
— Все, брат музыкант, дальше мы не можем. Ты должен нас понять, мы уже много недель слушаем эту гнусь!
— Месяцев! — теперь уже и флегматичный Хилл зажимал уши.
— Веков! — У Циммермана неудержимо слезились глаза. — Даже у камнедробилки по сравнению с этим воем ангельский голосок. Да любая стройплощадка после этой горы покажется филармонией!
Газерс кивнул:
— Треск молотилки по сравнению с песнями Хинкеля — «Взлет жаворонка».
Джон-Том недоуменно сдвинул брови:
— Я этой вещи не знаю. «Тыквы вдребезги»?
Газерс отрицательно покачал головой:
— Вон Вильямс. Ну, все, здесь мы расстаемся.
Циммерман кивнул:
— Еще шаг вперед — и у меня башка взорвется.
— Ну что ж, оставайтесь, — согласился Джон-Том. — Мы понимаем.
— Понимаем?
Мадж был не столь снисходителен.
Пожав руки путникам и пожелав им удачи, трое музыкантов двинулись вниз. По пути их спешного отступления катились камни.
— Плохая примета, кореш. Скажешь, нет?
— Спасибо и на том, что сюда нас довели. — Джон-Том пошел дальше. — Помнишь, они говорили, что пытались одолеть Хинкеля, только ничего не вышло. Теперь наша очередь.
Вокруг сомкнулись черные тучи и обитающие в них громы.
Тяжело дыша, путники наконец вышли на небольшое плато. Вдали возвышались несколько пиков. Между каменистой, исполосованной расселинами террасой, на которой они стояли, и утесами приютился замок с зубчатыми стенами и башнями. Сложенный из серого сумрака, он был злонамеренной пародией на все средневековые крепости, воздвигнутые на потеху полоумным аристократам.
На самом деле он был построен из того же материала, что и вся гора, — темного базальта. Камни для его стен были выломаны из неровных краев исполинского вулкана. Верхние ярусы позволяли мельком увидеть море в клочьях вездесущего черного тумана. Еще был вход с подъемным мостом и спускаемой решеткой, но ров отсутствовал. Центральная башня чуть поблескивала от росы.
Джон-Том порадовался, что в их компании нет архитектора, — от одного взгляда на это сооружение у профессионального зодчего желудок перевернулся бы вверх тормашками. Стены скошены под немыслимыми углами. Ни одного ровного парапета, ни одной отвесной башенки. На каждом зубце, на каждом шпиле развевался темный стяг. Глядя на конечную цель своих странствий, Джон-Том не мог избавиться от ощущения, что развалиться ей мешает только тяжесть валунов, из которых она сложена.
И ни единого признака жизни, кроме доносившегося откуда-то из недр замка зубодробительного гула.
— Гнездышко-то музыке ровня, — хмуро прокомментировал выдр.
Джон-Том рассеянно кивнул и в последний раз оглянулся.
Внизу лежали искалеченные джунгли. Еще дальше виднелся каменистый берег, кораблик и оторванные от родного дома пассажиры. Далее лежал океан, чистый, просторный, манящий, сулящий радостные встречи в неведомых краях.
Они с Маджем стояли очень высоко над уровнем моря, но даже отсюда удавалось разглядеть бурунчики — это киты вспарывали спинами зелено-голубую гладь. Чаропевец напомнил себе, что и у этих бедолаг не осталось песен.
Он вздохнул полной грудью — вот если бы вместе с воздухом ее наполнила отвага — и переместил дуару на живот. Пальцы не так проворны, как в былые времена, легким недостает прежней выносливости. Зато есть бесценный опыт, и скоро, похоже, он востребуется — весь, без остатка.
— Идем.
— За тобой — хоть к черту в пасть, кореш. Как всегда.
С этими словами выдр пошел следом за другом к замку, но, как обычно, держался на пару шагов позади.
