На еще более поздней стадии вечера имели место новые перегруппировки. В уголке тахты скучающие Клементсы листали теперь альбом "Фламандские шедевры", подаренный Виктору его матерью и оставленный им у Пнина. Джоун сидела у мужнина колена на маленьком стульчике с тарелкой винограда в подоле своей широкой юбки, прикидывая, когда можно будет уже уйти, не обидев этим Тимофея. Остальные слушали рассуждение Гагена о современном образовании.

— Вы можете смеяться, — сказал он, бросив сердитый взгляд на Клементса, который покачал головой, отвергая это обвинение, а потом передал Джоун альбом, показывая ей то, что вызвало у него столь неожиданный приступ веселья.

— Вы можете смеяться, но я утверждаю, что единственный способ избегать из этой трясины — мне капельку, Тимофей, достаточно — это запирать этого студента в звуконепроницаемой камере и вовсе отказаться от лекций.

— Да, точно, — сказала Джоун, возвращая мужу альбом.

— Я рад, что ты есть согласна, Джоун, — сказал Гаген. — Однако я был назван enfant terrible за то, что развивал эту теорию, и вы, возможно, не будете так легко со мной соглашаться, если будете выслушивать до конца. Записи на фонографе по всем возможным темам будут в распоряжении этого изолированного студента…

— Но как же индивидуальность лектора, — сказала Маргарет Тэйер. — Она ведь тоже что-нибудь значит.

— Не значит! — вскричал Гаген. — И это есть трагедия! Кому, например, нужен он, — Гаген указал на сияющего Пнина, — кому нужна его индивидуальность? Никому! Они, не дрогнув, откажутся от замечательной индивидуальности Тимофея. Миру нужна машина, а не Тимофей.

— Тимофея можно было бы показывать по телевидению, — сказал Клементс.

— О, это было бы славно, — сказала Джоун, улыбнувшись хозяину, и Кэти энергично закивала.

Пнин глубоко поклонился, разведя руками ("ваш покорный слуга").

— А вы что думаете об этом предложении? — спросил Гаген у Томаса.

— Я могу сказать вам, что думает Том, — вмешался Клементс, все еще разглядывая картинку в раскрытой книге, лежавшей у него на коленях. — Том думает, что наилучший способ преподавать что бы то ни было — это положиться на дискуссию в группе, то есть предоставить двадцати юным болванам и двум нахальным невротикам пятьдесят минут спорить о чем-нибудь, о чем ни их преподаватель, ни они сами не имеют понятия. Так вот, последние три месяца, — продолжал он без всякого логического перехода, — я искал эту картину — и вот она. Издатель моей новой книги по философии жеста хотел, чтоб я дал ему свой портрет, а мы с Джоун помнили, что у кого-то из старых мастеров мы видели портрет, имеющий со мной поразительное сходство, но только мы не могли вспомнить, чей и даже какой это период. Ну, так вот он здесь. Единственное, что им придется подретушировать, так это одежду — добавить спортивную рубашку и стереть эту вот руку воина.

— Я должен возразить со всей решительностью, — начал Томас.

Клементс передал открытую книгу Маргарет Тэйер, и она расхохоталась.

— Я должен возразить, Лоренс, — сказал Томас. — Непринужденная дискуссия в атмосфере широких обобщений является более реалистическим подходом к образованию, чем старомодная формальная лекция.

— Конечно, конечно, — сказал Клементс.

Джоун с трудом поднялась на ноги и накрыла свой стакан узкой ладонью, когда Пнин захотел снова его наполнить. Миссис Тэйер взглянула на свои ручные часики, потом на мужа. Кэти спросила у Томаса, не знает ли он человека по фамилии Фогельман, который был специалистом по летучим мышам и жил в Санта-Кларе, на Кубе. Гаген попросил дать ему стакан воды или пива. "Кого же он мне напоминает? — подумал вдруг Пнин. — Эрика Финта? Но почему? Ведь внешне они совсем не похожи".