А вскоре гости с полными тарелками вернулись в гостиную. Был подан пунш.

— Боже милосердный, Тимофей, да где вы только добыли эту совершенно божественную чашу? — воскликнула Джоун.

— Виктор мне ее подарил.

— Он-то где смог раздобыть такую?

— В антиквариаторной лавочке, полагаю, в Крэнтоне.

— Боже, да она ведь должна стоить кучу денег.

— Доллар? Десять долларов? Может, меньше?

— Десять долларов — что за вздор! Две сотни, пожалуй. Да вы только взгляните! Взгляните на этот прелестный узор. Знаете, вы должны показать ее Кокарекам. Они все знают про старое стекло. У них, кстати, есть данморский кувшин, который рядом с этой чашей выглядит просто как бедный родственник.

Маргарет Тэйер, полюбовавшись в свою очередь и восхитившись чашей, сказала, что, когда она была маленькая, она воображала, что стеклянные туфельки у Золушки были точь-в-точь из такого же вот зеленовато-синего стекла; на что профессор Пнин заметил, что, primo, он хотел бы, чтобы каждый сказал ему, было ли содержимое достойно сосуда, и что, secundo, туфельки у Золушки были вовсе не из стекла, а из меха русской белки — по-французски vair. Это, сказал он, наглядный случай того, как выживает наиболее подходящее слово а именно verre, как более восхищательное и вызывательное, чем vair, которое, как он позволил себе указать, происходило не от varius, что значит пестрый, а от veveritsa, славянского названия определенного сорта красивого светлого меха зимней белочки, имеющего синеватый или, лучше сказать, sizïy. колумбино-голубиный оттенок, — происходит от "columba", что, как все здесь хорошо знают, означает на латыни "голубь" — так что, как видите, миссис Файэр, вы были в общем или целом правильны.

— Содержание отличное, — сказал Лоренс Клементс.

— Напиток просто упоительный, — сказала Маргарет Тэйер.

("Я всегда полагал, что "колумбины" — это какой-то сорт цветов", — сказал Томас, обращаясь к Кэти, и она выразила свое согласие легким кивком.)

Затем были подвергнуты рассмотрению возрастные показатели некоторых детей. Виктору скоро будет пятнадцать. Эйлин, внучке старшей сестры миссис Тэйер, исполнилось пять. Изабел двадцать три, и ей очень нравится ее секретарская работа в Нью-Йорке. Дочке доктора Гагена двадцать четыре, и она должна вот-вот вернуться из Европы, где она провела восхитительное лето, путешествуя по Баварии и Швейцарии в обществе очень любезной пожилой дамы Дорианны Карен, знаменитой кинозвезды двадцатых годов.

Зазвонил телефон. Кто-то желал побеседовать с миссис Шепард. С пунктуальностью, совершенно для него в подобных делах необычайной, непредсказуемый Пнин не только пророкотал в трубку новый адрес и номер телефона этой дамы, но и сообщил также телефон и адрес ее старшего сына.