В четверть шестого, когда Джоун вернулась домой, волоча полную сумку провизии, два журнала и три пакета, она обнаружила в почтовом ящике у двери срочное авиаписьмо от дочери. Прошло уже три недели со времени последнего письма, в котором Изабел кратко извещала родителей, что после свадебного путешествия по Аризоне она благополучно прибыла на родину мужа. Жонглируя пакетами, Джоун вскрыла конверт. Письмо было исступленно счастливое, и Джоун проглотила его с облегчением, в сиянье которого окружающие предметы словно бы поплыли у нее перед глазами. На входной двери она нащупала, а потом также и увидела, на мгновенье удивившись этому, ключи Пнина, вместе с кожаным чехольчиком свисавшие из замочной скважины, точно некая интимная часть его внутренностей; Джоун отперла ими дверь и, едва войдя, услышала, что из кладовки доносится громкий анархический перестук — дверцы буфета открывались и захлопывались одна за другой. Джоун опустила свою сумку и пакеты на кухонный стол близ посудомойки и обратила лицо в сторону кладовки: "Что ищешь, Тимофей?"

Он вышел из кладовки, густо покраснев, взгляд его дико блуждал, и Джоун со смятеньем обнаружила, что лицо его исполосовано невытертыми слезами.

— Я ищу, Джоун, вискоз и содовник, — сказал он трагически.

— Боюсь, что содовой нет, — отозвалась она со своей ясной англо-саксонской сдержанностью. — А вот виски в столовой в шкафчике сколько угодно. Я, впрочем, предлагаю вместо этого выпить со мной горячего чаю.

Он махнул рукой — этот отчаянный русский жест: "а-а, будь что будет".

— Нет, я вообще ничего не пожелаю, — сказал он и сел за кухонный стол с ужасающим вздохом.

Джоун присела рядом с ним за стол и открыла один из купленных ею журналов.

— Давай, Тимофей, поглядим картинки.

— Не хочу, Джоун. Ты же знаешь, я не могу понять, что есть реклама и что не есть реклама.

— Да ты сиди себе гляди, Тимофей, а я все объясню. Взгляни — вот эта мне нравится. Очень остроумно. Здесь два сюжета вместе — "необитаемый остров" и "девушка в пузыре". А теперь погляди сюда, Тимофей… ну, пожалуйста, — он нехотя надел очки, — это вот необитаемый остров и одинокая пальма, а это обломок плота, а это моряк, потерпевший кораблекрушение, а это вот корабельная кошка, которую он спас, а вот здесь, на скалах…

— Невозможность, — сказал Пнин. — Столько маленький остров, тем более с пальмой, не может существовать в таком большом море.

— И все-таки он существует.

— Невозможное одиночество, — сказал Пнин.

— Да, но… Право, так нечестно, Тимофей. Ты сам отлично помнишь, как ты согласился с Лором, что мир разума основан на компромиссе с логикой.

— Имеются оговорки, — сказал Пнин. — Во-первых, сама логика…

— Согласна, но боюсь, мы отвлеклись от смешной картинки. Вот смотри. Это моряк, это кошечка, а это довольно грустная русалка, которая над ними парит, а теперь взгляни на эти пузыри, над моряком и над кошкой.

— Атомный взрыв, — печально сказал Пнин.

— Нет, вовсе нет. Гораздо смешнее. Эти круглые пузыри — это как бы проекция их мыслей. Теперь мы как раз подходим к смешному. Моряку русалка видится с ногами, а коту она вообще вся видится рыбой.

— Лермонтов, — сказал Пнин, подняв два пальца, — выразил все, что можно сказать о русалках в двух стихотворениях. Я не понимаю американского юмора даже тогда, когда я в хорошем настроении, и я должен сказать… — Дрожащими руками он снял очки, локтем сдвинул журнал и, опустив голову на руки, разразился сдавленными рыданьями.

Она услышала, как отворилась, а потом захлопнулась входная дверь, и еще через мгновение Лоренс, делая вид, что он подкрадывается на цыпочках, заглянул в кухню. Джоун махнула ему правой рукой, чтоб он уходил; левой она указала ему на конверт с радужной рамочкой, лежавший поверх ее пакетов. Заговорщицкая улыбка, которой блеснуло ее лицо, была как бы кратким излoжeниeм письма Изабел; он сграбастал его и вышел, снова на цыпочках, теперь уж не ради шутки.

Бесполезно могутные плечи Пнина продолжали содрогаться. Джоун закрыла журнал и с минуту разглядывала обложку: кукольно-яркие малыши-школьники, Изабел и малышка Гагенов, неупотребительная пока тень деревьев белый шпиль, колокола Уэйндела.

— Она не хочет вернуться? — мягко спросила Джоун. Пнин, не поднимая головы, стал бить по столу вялым кулаком.

— У меня не ешть ништо, — причитал он в промежутках между громким и влажным шмыганьем. — Ништо не оставался, ништо, ништо!