Эл Стоу
Нет, они, конечно, ничего зря не делают. Может быть, тому, кто не знает, кое-какие их штучки и разные там правила покажутся довольно странными. Так ведь водить ракету в космосе — это вам не в корыте через пруд плавать!
Вот, например, этот их трюк со смешанными командами — если подумать, вполне разумная вещь. На всех полетах за земную орбиту — к Марсу, к поясу астероидов и дальше — к машинам и на прокладку курса ставят белых с Земли, потому что это они изобрели космические корабли, больше всех о них знают и как никто другой умеют с ними управляться. Зато все судовые врачи — негры, потому что по какой-то никому не известной причине у негров никогда не бывает космической болезни или тошноты от невесомости. А все бригады для наружных ремонтных работ комплектуются из марсиан, потому что они на этом собаку съели, потребляют очень мало воздуха и почти не боятся космической радиации.
Такие же смешанные команды работают и на рейсах в сторону Солнца, например до Венеры. Только там всегда есть еще и запасной пилот — здоровенный малый вроде Эла Стоу. И это тоже не зря. С него-то все и началось. Я, наверное, никогда его не забуду — он так и стоит перед глазами. Какой был парень!
В тот день, когда он появился впервые, я как раз дежурил у трапа. Наш космолет назывался «Маргарет-Сити» — это был новехонький грузопассажирский корабль, приписанный к порту на Венере, от которого он и получил свое название. Стоит ли говорить, что ни один из космонавтов не называл его иначе, как «Маргаритка»…
Мы стояли на колорадском космодроме, что к северу от Денвера, с полным грузом на борту — оборудование для производства часов, научная аппаратура, сельскохозяйственные машины, станки и инструменты для Маргарет-Сити да еще ящик радиевых игл для венерианского института рака. Еще было восемь пассажиров, все — агрономы. Мы уже стояли на стартовой площадке и минут через сорок ждали сирены к отлету, когда появился Эл Стоу.
Ростом он был почти два метра, весил сто двадцать килограммов, а двигалась эта махина с легкостью танцовщицы. На это стоило посмотреть. Он поднялся по дюралевому трапу небрежно, как турист в автобус, помахивая мешком из сыромятной кожи, где вполне поместилась бы его кровать и пара шкафов в придачу.
Поднявшись, он заметил эмблему у меня на фуражке и сказал:
— Привет, сержант. Я новый запасной пилот. Должен явиться к капитану Мак-Нолти.
Я знал, что мы ждем нового запасного пилота. Джефф Деркин получил повышение и перевелся на шикарную марсианскую игрушечку «Прометей». Значит, это его преемник! Он землянин, это ясно, но только он был и не белый, и не негр. Его лицо, неглупое, но маловыразительное, было обтянуто старой, хорошо продубленной кожей. А глаза его так и горели. С первого взгляда было видно, что это личность необычная.
— Добро пожаловать, крошка, — сказал я. Руку я ему не подал, потому что она мне еще могла пригодиться. — Открой свою сумку и поставь в стерилизационную. Шкипер в носовом отсеке.
— Спасибо, — сказал он без всякого намека на улыбку и шагнул в шлюз, взмахнув своим кожаным вместилищем.
— Взлет через сорок минут, — предупредил я.
Больше я Стоу не видел до тех пор, пока мы не отмахали двести тысяч миль и Земля не превратилась в зеленоватый полумесяц позади нашего газового хвоста. Только тогда я услышал в коридоре его голос — он спрашивал, где найти каптерку. Ему показали на мою дверь.
— Сержант, — сказал он, протягивая свое предписание, — я пришел за барахлом.
Он оперся на барьер, раздался скрип, и барьер прогнулся посередине.
— Эй! — заорал я.
— Прошу прощения!
Он выпрямился. Барьер чувствовал себя куда устойчивее, когда Стоу стоял отдельно от него.
Я проштемпелевал его предписание, зашел на оружейный склад и взял для него лучевой пистолет с обоймой. Самые большие болотные лыжи для Венеры, какие я мог найти, были ему размеров на семь малы и на метр коротки, но ничего лучшего не было. Он получил еще банку универсального смазочного масла, жестянку графита, батарейку для микроволнового радиофона и, наконец, пачку таблеток с надписью: «Дар Корпорации ароматических трав с Планеты бракосочетаний».
Он сунул мне душистые таблетки со словами:
— Это возьми себе — меня от них тошнит.
Все остальное он не моргнув глазом собрал в охапку. Я в жизни не встречал такой невыразительной физиономии.
И все-таки, когда он увидел скафандры, у него на лице появилось что-то вроде задумчивости. На стене висели, как слинявшие шкуры, тридцать земных скафандров и шесть шлемов с наплечниками для марсиан: им больше одной десятой атмосферы не требуется. Для Стоу не было ничего подходящего. Я не мог бы ничего ему подобрать, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Это было все равно что пытаться засунуть слона в консервную банку.
Он повернулся и легкими шагами потопал к себе — вы понимаете, что я хочу сказать? Он с такой легкостью владел своими тоннами, что я подумал: если ему вдруг вздумается побуйствовать, хорошо бы оказаться где-нибудь подальше. Не то чтобы я заметил в нем такую склонность — нет, он был настроен вполне дружелюбно, хотя и немного загадочно. Но меня поражали его спокойная уверенность в себе, его быстрые и бесшумные движения. Бесшумные — наверное, потому, что ботинки у него были подбиты дюймовым слоем губки.
«Маргаритка» не торопясь ползла себе в пустоте, а я все не спускал глаз с Эла Стоу. Да, мне было любопытно, что он за человек, потому что я таких еще не встречал, а мне всякие попадались. Он был по-прежнему необщителен, но всегда вежлив, дело свое делал аккуратно, быстро и вообще вполне удовлетворительно. Мак-Нолти он очень понравился, а наш капитан никогда не был склонен сразу лезть к новичкам целоваться.
На третий день Эл потряс марсиан. Все знают, что эти пучеглазые, почти не дышащие проныры с десятью щупальцами уже больше двух столетий как присосались к титулу чемпионов Солнечной системы по шахматам. Никто из жителей других планет не мог их положить на лопатки. Они были просто помешаны на шахматах — сколько раз я видел, как они, собравшись кучкой, переливались всеми цветами радуги от волнения, когда кто-нибудь после тридцати минут глубокого раздумья делал ход пешкой.
Как-то раз, сменившись с вахты, Эл все восемь часов отдыха просидел при одной десятой атмосферы в правом шлюзе. В переговорном устройстве долгие паузы сменялись дикими воплями и пронзительным чириканьем, как будто эти осьминоги там вместе с ним спятили. Когда дело подошло к концу, наши ремонтники были еле живы. Кажется, Эл согласился сыграть с Кли Янгом и загнал его в пат, а Кли на последнем чемпионате Солнечной системы занял шестое место и проиграл всего десять партий — и уж конечно, только своим братьям-марсианам.
После этого ребята с красной планеты от него не отставали. Стоило ему смениться с вахты, как они его хватали и тащили в шлюз. На одиннадцатый день он сыграл с шестерыми сразу, две партии проиграл, три свел вничью и одну выиграл. Они решили, что он — какой-то феномен (по сравнению с жителями Земли, конечно). Зная их, я тоже так решил. И Мак-Нолти тоже. Тот даже в бортовой журнал занес этот результат.
Вы, наверное, помните, какой шум подняла аудиопресса в 2270 году по поводу «мужества мудрого Мак-Нолти»? Ну как же, ведь это стало космической легендой. Потом, когда мы благополучно вернулись, Мак-Нолти долго открещивался от всей этой славы и рассказывал, кому она должна принадлежать на самом деле. Но репортеры, как всегда, нашли себе оправдание. Капи-таном-то был Мак-Нолти, сказали они. А потом у него очень подходящая фамилия — получается аллитерация. Похоже, что существует целая секта журналистов, которых хлебом не корми, только дай им аллитерацию.
А весь этот шум поднялся из-за обыкновенного летающего обломка — из-за него я даже поседел. Кусок железоникелевого метеорита, летевший себе не спеша мимо с обычной космической скоростью — вз-з-з-з! Орбита его лежала в плоскости эклиптики и пересекала наш курс под прямым углом.
Ну и наделал же он бед! Никогда я не думал, что маленький камешек может такое натворить. До сих пор у меня в ушах стоит свист воздуха, который вырывается наружу через эту рваную дыру.
Мы успели потерять порядочно воздуха, прежде чем автоматические двери закупорили аварийный отсек. Давление упало уже до шести десятых атмосферы, когда компрессоры остановили его падение и начали понемногу поднимать. Марсианам-то это было нипочем: для них и шесть десятых — все равно что дышать густыми помоями.
В том закупоренном отсеке остался один механик. Другой спасся — он едва успел проскочить, когда дверь уже закрывалась. Но тот, думали мы, вытянул бумажку с крестиком. Скоро мы выбросим его через шлюз, как и многих его товарищей, которым довелось вот так закончить свой срок службы.
Парень, который успел выскочить, стоял, прислонившись к переборке, белый как мел, когда появился Стоу. Челюсть у него так и ходила ходуном, а глаза светились, как лампы, но голос оставался спокойным.
— Выйди отсюда и задрай двери, — сказал он, отодвигая в сторону спасшегося механика, — Я его вытащу. Когда постучу, откройте и скорее впустите меня.
Мы задраили за собой герметическую дверь. Что он там делал, мы не видели, но индикаторная лампочка показала, что он отключил автоматику и открыл дверь в аварийный отсек. Через десять секунд лампочка погасла — та дверь снова была закрыта. Раздался сильный, торопливый стук. Мы открыли, и к нам в отсек ввалился Эл, держа в охапке бесчувственное тело механика. Он тащил его как котенка и с такой скоростью понесся по коридору, что мы испугались, как бы он с разгону не прошиб носовую броню.
Тем временем мы обнаружили, что наше дело дрянь. Отказали ракетные двигатели. Трубки Вентури были в порядке, и камеры сгорания тоже остались целы. Инжекторы работали великолепно — если качать топливо вручную. Горючего мы не потеряли ни капли, и корпус был невредим, если не считать этой рваной дыры. Но система управления зажиганием и впуском топлива вышла из строя — она находилась как раз в том отсеке, куда попал метеорит, и превратилась в кучу железного лома.
Это было очень серьезно. Больше того, все были убеждены, что нам грозит неминуемая гибель. Я не сомневаюсь, что и Мак-Нолти пришел к этому мрачному выводу, хотя в своем официальном рапорте он назвал это лишь «затруднением». Это очень на него похоже. Удивительно, как он не написал, что мы были «слегка озадачены».
Так или иначе, тут выскочили марсиане: в первый раз за шесть рейсов им предстояла настоящая работа. Давление уже поднялось до нормы, и им пришлось потерпеть, пока они не влезли в свои шлемы с наплечниками. Кли Янг покрутил носом, недовольно помахал щупальцем и пропищал: «Плавать можно!» Это такая любимая марсианская шутка: всякий раз, когда давление им не по вкусу, они машут щупальцами, как будто плывут, и говорят: «Тут плавать можно». Только когда Кли Янг нацепил свою одежку и спустил в ней давление до привычной ему одной десятой, ему стало полегче.
Нужно отдать марсианам должное — они работали на совесть. Они могут удержаться на самом гладком полированном льду и вкалывать по двенадцать часов на таком кислородном пайке, которого человеку с Земли не хватило бы и на девяносто минут. Я видел, как они выбрались через шлюз наружу, выпучив глаза под своими перевернутыми аквариумами и таща кабели питания, плиты для ремонта обшивки и сварочные аппараты. За иллюминаторами занялось голубое сияние — это они принялись резать, ровнять и залатывать ту рваную дыру.
Все это время мы продолжали пулей лететь к Солнцу. Если бы не авария, мы бы скоро развернулись и часа через четыре дошли до орбиты Венеры. Там мы дали бы ей себя догнать и, не спеша притормозив, спокойно пошли бы на посадку. Но когда в нас врезался этот крохотный метеорит, мы все еще держали курс прямо на самую жаркую печку во всей Солнечной системе. И теперь мы продолжали к ней лететь, а скорость все росла под действием притяжения Солнца. Я вообще-то и сам собирался написать в своем завещании, чтобы меня кремировали, но не так скоро!
В носовой рубке Эл Стоу непрерывно совещался с капитаном Мак-Нолти и двумя астровычислителями. Снаружи по корпусу продолжали ползать марсиане, озаряемые вспышками мертвенно-голубых огней. Механики, конечно, не дождались, когда ремонт будет окончен, — они надели скафандры, отправились в аварийный отсек и принялись творить там порядок из хаоса.
Все они были чем-то заняты, и мы, остальные, им завидовали. Даже в безнадежном положении гораздо легче, если можешь что-то делать. А бить баклуши в то время, когда другие работают, — малоприятное занятие.
Два марсианина вошли через шлюз, взяли несколько плит обшивки и снова выползли наружу. Один из них прихватил еще и карманные шахматы, но я их тут же отобрал. Потом я решил наведаться к нашему негру — врачу Сэму Хигнету.
Сэм буквально вытащил механика из могилы. Помог кислород и массаж сердца. Это могли сделать только длинные, ловкие пальцы Сэма. Кое-кому такое удавалось и раньше, но нечасто.
Сэм как будто не знал, что произошло, да и не проявил к этому никакого интереса. Он всегда такой, когда у него на руках больной. Он ловко затянул разрез на груди механика серебряными скрепками, разрисовал ему все тело йодированным пластиком и охладил липкую массу, обрызгав ее эфиром, чтобы она застыла.
— Сэм, ты чудо! — сказал я.
— Это Элу спасибо, — ответил он. — Эл доставил его сюда вовремя.
— Нечего сваливать вину на другого, — пошутил я.
— Сержант, — сказал он серьезно, — я врач. Я делаю, что могу. Я не мог бы спасти этого человека, если бы Эл не доставил его ко мне вовремя.
— Ладно, ладно, — согласился я. — Пусть будет так.
Сэм — хороший парень. Но он, как и все врачи, немного помешан на этике. Я оставил его возиться с больным, который уже начал ровно дышать.
На обратном пути я встретил Мак-Нолти — он проверял топливные цистерны. Он взялся за дело сам, а это что-то да значило. Лицо у него было озабоченное, а это значило очень многое. Это значило, что мне можно не тратить время на составление завещания, потому что его никто никогда не прочтет.
Я смотрел, как его осанистая фигура скрылась в носовой рубке, и слышал, как он сказал: «Эл, наверное, тебе…» А потом дверь закрылась и стало тихо.
Похоже было, что он возлагает на Эла немалые надежды. Что ж, Эл был как будто на многое способен. Теперь, когда мы сломя голову летели в тартарары, шкипер и этот молчаливый запасной пилот держались как закадычные приятели.
Один из агрономов выскочил из своей каюты. Я хотел было скрыться в каптерке, но не успел. Он уставился на меня широко раскрытыми глазами и сказал:
— Сержант, там, в моем иллюминаторе, виден полумесяц!
Он стоял, выпучив глаза на меня, а я выпучил глаза на него.
Если нам видна половинка Венеры, значит, мы пересекаем ее орбиту. Он тоже все знал — это было написано у него на физиономии.
— Так на сколько же времени нас задержит это несчастье? — настойчиво продолжал он.
— Не представляю, — ответил я вполне искренне и почесал в затылке, стараясь выглядеть одновременно бодрым и туповатым, — Капитан Мак-Нолти сделает все, что возможно. Доверьтесь ему. Папаша все может!
— Вы не думаете, что нам… э-э-э… грозит опасность?
— О, конечно нет!
— Врете, — сказал он.
— Знаю, — ответил я.
Это его обезоружило. Недовольный и озабоченный, он вернулся в каюту. Скоро он увидит Венеру в фазе три четверти и расскажет об этом всем остальным. И тогда нам придется жарко. Мы попадем в пекло.
Последние остатки надежды испарились примерно тогда же, когда дикий рев и сильная тряска возвестили нам, что умолкнувшие было ракетные двигатели снова заработали. Шум продолжался лишь несколько секунд, а потом двигатели отключили: было уже ясно, что с ними все в порядке.
Услышав шум, агроном выскочил из каюты как ошпаренный. Теперь он знал самое худшее. За три дня, прошедшие с тех пор, как Венера предстала перед нами в виде полумесяца, все уже узнали о нашем положении. Венера осталась далеко позади, и сейчас мы пересекали орбиту Меркурия. Но пассажиры все еще надеялись, что кто-нибудь совершит чудо. Ворвавшись в каптерку, агроном сказал:
— Двигатели снова работают. Значит…
— Ничего это не значит, — сказал я. Не стоило пробуждать напрасные надежды.
— Но разве мы не можем развернуться и полететь обратно?
Он вытер пот, стекавший по его щекам. Это было не от испуга: просто температура внутри корабля уже мало чем напоминала Арктику.
— Сэр, — ответил я, — мы теперь несемся с такой скоростью, что уже ничего нельзя сделать.
— Эх, пропала моя ферма, — с горечью проворчал он. — Пять тысяч акров наилучшей земли для выращивания венерианского табака, не считая пастбищ.
— Сочувствую, но с этим все кончено.
«Трррах!» — снова заработали ракеты. Меня швырнуло назад, а его скрючило, как будто от боли в животе. Там, в носовой рубке, кто-то — или Мак-Нолти, или Эл Стоу — время от времени запускал двигатели. Никакого смысла в этом я не видел.
— Это зачем? — спросил агроном, разогнувшись.
— Да просто так, ребята балуются, — ответил я.
Сопя от возмущения, он пошел к себе. Типичный эмигрант с Земли — сильный, здоровый и мужественный, — он был не столько встревожен, сколько раздражен.
Полчаса спустя по всему кораблю зажужжал сигнал общего сбора. Это был стояночный сигнал, в полете им никогда не пользовались — по этому сигналу вся команда и все, кто находился на корабле, должны были собраться в рубке. Предстояло что-то небывалое в истории космических полетов — может быть, прощальное слово Мак-Нолти?
Я так и думал, что во время этого последнего обряда председательствовать будет шкипер, и не удивился, увидев его стоящим на небольшом возвышении в углу рубки. Его пухлые губы скорчились в гримасу, но когда вползли марсиане и кто-то из них изобразил, будто увертывается от акулы, гримаса превратилась в некое подобие улыбки. Эл Стоу, который стоял вытянувшись около капитана с ничего не выражающим, как обычно, лицом, посмотрел на этого марсианина, словно сквозь стекло, а потом лениво перевел свои странно светящиеся глаза куда-то в сторону, будто в жизни не видал ничего более нудного. И то сказать, эта шутка с плаванием нам порядком приелась.
— Люди и ведрас, — начал Мак-Нолти («ведрас» по-марсиански означает «взрослые» — еще одна марсианская шуточка), — я не вижу смысла распространяться о том своеобразном положении, в котором мы находимся.
Вот умел человек выбирать слова! «Своеобразное положение»!
— Мы уже находимся ближе к Солнцу, чем любой корабль за всю историю космических полетов…
— Комических полетов, — с бестактной усмешкой пробормотал Кли Янг.
— Шутки шутить будете позже, — заметил Эл Стоу таким ледяным тоном, что Кли Янг притих. Лицо капитана снова исказила гримаса.
— Мы движемся к Солнцу, — продолжал он, — быстрее, чем когда-либо двигался любой космический корабль. Грубо говоря, у нас примерно один шанс из десяти тысяч.
Он бросил на Кли Янга вызывающий взгляд, но тот совсем затих.
— Тем не менее такой шанс существует, и мы попытаемся им воспользоваться.
Мы уставились на него, не понимая, что он такое придумал. Каждый из нас знал, что развернуться, миновав Солнце, абсолютно невозможно, так же как и повернуть назад, преодолевая его могучее притяжение. Оставалось только нестись вперед и вперед — до тех пор, пока последняя ослепительная вспышка не рассеет по всей округе молекулы, из которых мы состоим.
— Мы предлагаем пройти по кометной орбите, — продолжал Мак-Нолти, — Мы с Элом, и вот астровычислители тоже, — мы считаем, что ничтожная вероятность удачи существует.
Все стало ясно. Это теоретическая штука, которую часто обсуждают математики и астронавигаторы и еще чаще используют в своих рассказах писатели. Но на этот раз все было взаправду. Соль здесь вот в чем: выжать из двигателей все, что можно, набрать огромную скорость и выйти на вытянутую орбиту, как у кометы. Теоретически корабль при этом может проскочить мимо Солнца так быстро, что, как маятник, вылетит далеко на другой конец орбиты. Очень мило, но сможем ли мы это проделать?
— Расчеты показывают, что при нашем нынешнем положении есть небольшой шанс на успех, — сказал Мак-Нолти. — Мощность двигателей достаточная, и горючего хватит, чтобы набрать нужную скорость, взять нужный курс и достаточно долго идти с этой скоростью. Единственное, в чем я серьезно сомневаюсь, — сможем ли мы выдержать момент максимального приближения к Солнцу.
Он вытер пот, как будто бессознательно подчеркивая трудность предстоявшего нам испытания.
— Будем называть вещи своими именами — нам придется чертовски жарко!
— Мы готовы, капитан, — сказал кто-то, и в рубке послышались возгласы одобрения. Кли Янг встал, взмахнул одновременно четырьмя щупальцами, прося слова, и прочирикал:
— Это идея! Это прекрасно! Я, Кли Янг, от имени своих сопланетников ее поддерживаю. Вероятно, мы все заберемся в холодильник, пока будем пролетать мимо Солнца?
Мак-Нолти кивнул и сказал:
— Все будут находиться в охлаждаемом отсеке и терпеть, сколько можно.
— Вот именно, — сказал Кли. — Конечно. Но мы не можем управлять кораблем, сидя в холодильнике, как сорок порций клубничного мороженого. Кто-то должен быть и в носовой рубке. Чтобы корабль шел по курсу, нужен человек — пока он не изжарится. Так что кому-то придется выступить в роли жаркого.
Он взмахнул щупальцем, упиваясь своим красноречием.
— И поскольку нельзя отрицать, что мы, марсиане, значительно легче переносим повышение температуры, я предлагаю…
— Чепуха! — сказал Мак-Нолти. Но его резкий тон никого не обманул. Марсиане — немножко зануды, но до чего прекрасные ребята!
— Ну хорошо, — недовольно чирикнул Кли, — а кто же тогда будет котлетой?
— Может быть, я. А может, и нет, — сказал Эл Стоу. Он произнес это как-то странно — как будто он был такой явный кандидат, что только слепой мог этого не видеть.
А ведь он был прав! Он как раз подходил для этого дела. Если кто и мог бы вынести тот жар, который будет вливаться через носовые иллюминаторы, так это был Эл. Он был силен и вынослив. Он мог многое, чего не мог никто из нас. И в конце концов, он числился запасным пилотом.
Но мне все равно было не по себе. Я представил себе, как он сидит там, впереди, один-одинешенек, и от того, сколько он продержится, зависит наша жизнь, а огненное Солнце протягивает свои пламенеющие пальцы…
— Ты?! — воскликнул Кли, сердито уставив выпуклые глаза на две молчаливые фигуры, громоздившиеся на возвышении, — Ну конечно! Только я собрался поставить тебе мат в четыре хода, как ты придумал этот фокус, чтобы убежать от меня.
— В шесть, — равнодушно возразил Эл. — Меньше чем в шесть ходов у тебя ничего не получится.
— В четыре! — завопил Кли. — И в такой момент ты…
Мак-Нолти не выдержал. Он побагровел, как будто его вот- вот хватит удар, и повернулся к размахивавшему щупальцами Кли.
— Пропадите вы пропадом с вашими проклятыми шахматами! — заревел он, — Все по местам! Приготовиться к разгону! Я дам сигнал общей тревоги, когда нужно будет укрыться, и тогда вы все должны перейти в холодильник.
Он огляделся. Краска понемногу сходила с его лица.
— Все, кроме Эла.
Когда ракеты дали полный ход, все стало совсем как раньше. Двигатели протяжно ревели, и мы неслись вперед, волоча за собой хвост грома. Внутри корабля становилось все жарче и жарче — влага сверкала на металлических стенах и текла у каждого по спине. Каково было в носовой рубке, я не знал, да и не хотел знать. Марсиане пока чувствовали себя прекрасно — вот когда можно было позавидовать их нелепому устройству!
Я не считал времени, но прошло две вахты и один перерыв на отдых, прежде чем прозвучал сигнал общей тревоги. К этому времени на корабле стало совсем плохо. Я не просто потел — я медленно таял и стекал в собственные ботинки.
Сэм, конечно, переносил все это легче, чем другие жители Земли, и держался до тех пор, пока его больному не перестала грозить опасность. Повезло этому механику! Мы сразу же уложили его в холодильник, куда то и дело наведывался Сэм.
Остальные забрались сюда, когда прозвучал сигнал. Это был не просто холодильник, а самый прочный и самый прохладный отсек корабля — бронированное помещение с тройной защитой, где хранились инструменты и находился лазарет на две палаты с просторной гостиной для пассажиров. Все мы поместились там с большими удобствами.
Все, кроме марсиан. Поместиться-то они тоже поместились, но без особых удобств. Им всегда не по себе при нормальном давлении — им при этом не только душно, но еще и воняет, как будто они дышат патокой, отдающей козлиным запашком. Кли
Янг на наших глазах достал склянку с духами и протянул ее своему полуродителю Кли Моргу. Тот взял склянку, с отвращением поглядел на нас и демонстративно понюхал самым оскорбительным образом. Но никто на это не отреагировал.
Тут были все, кроме Мак-Нолти и Эла Стоу. Шкипер явился через два часа. В рубке, видать, было нелегко — выглядел он ужасно. Изможденное лицо блестело от пота, когда-то пухлые щеки ввалились и были покрыты ожогами. Его обычно нарядная, хорошо сидевшая форма висела на нем, как на вешалке. С первого взгляда можно было сказать, что он жарился там, сколько мог выдержать.
Пошатываясь, он прошел мимо нас, завернул в кабинку для оказания первой помощи и медленно, с трудом разделся. Сэм растер его с головы до ног мазью от ожогов — мы слышали, как шкипер хрипло стонал, когда Сэм особенно старался.
Жар становился невыносимым. Он заполнял все помещение, жег каждый мускул моего тела. Несколько механиков скинули ботинки и куртки. Скоро их примеру последовали и пассажиры, избавившись от большей части одежды. Мой агроном с несчастным видом сидел в плавках, горюя о своих несбывшихся планах.
Выйдя из кабинки, Мак-Нолти рухнул на койку и сказал:
— Если через четыре часа мы еще будем целы, все обойдется.
В этот момент двигатели заглохли. Мы сразу поняли, в чем дело. Опорожнилась одна топливная цистерна, а реле, которое должно было переключить двигатели на другую, не сработало. На такой случай в машинном отделении должен был бы сидеть дежурный механик, но от жары и волнения никто об этом не подумал.
Мы не успели опомниться, как Кли Янг подскочил к двери, к которой он был ближе всех. Он исчез, прежде чем мы сообразили, что произошло. Через двадцать секунд двигатели снова заревели.
У самого моего уха свистнула переговорная трубка — последние два дня радиофоны не действовали из-за солнечных помех. Я вынул свисток и прохрипел:
— Да?
Из рубки донесся голос Эла.
— Кто это сделал?
— Кли Янг, — сказал я. — Он все еще там.
— Наверное… пошел за шлемами, — догадался Эл. — Передайте ему… от меня спасибо!
— Как там у тебя? — спросил я.
— Печет, — ответил он. — Плохо… с глазами. — Он помолчал, — Наверное, выдержу… как-нибудь. Пристегнитесь… когда я свистну.
— Зачем? — прохрипел я.
— Хочу… раскрутить ее. Жар равномернее распределится…
И вот я услышал, как он заткнул свой конец трубки. Я тоже всунул свисток на место и передал остальным, чтобы они пристегнулись и ждали сигнала Эла. Только марсианам можно было не беспокоиться: у них хватало первоклассных присосков, чтобы удержаться даже на метеорите.
Вернулся Кли. Эл оказался прав: он тащил шлемы для своих ребят. Температура была такая, что даже Кли ослабел и еле управлялся со своим грузом.
Марсиане обрадовались, надели шлемы, загерметизировали швы и тут же спустили в них давление до двух десятых. Они сразу повеселели. Чудно было видеть, как они надевают скафандры не для того, чтобы, как мы, хранить воздух, а чтобы от него избавиться…
Только они успели одеться и вытащить шахматную доску, как прозвучал свисток. Мы вцепились в ремни, а марсиане присосались к полу и стенам. «Маргаритка» начала медленно вращаться вокруг продольной оси. Шахматные фигуры поползли по полу, потом по стене и по потолку: солнечное притяжение, конечно, удерживало их на той стороне, которая была обращена к Солнцу. Я увидел сквозь шлем сердитое, распаренное лицо Кли, который мрачно уставился на порхавшего вокруг него черного слона. Наверное, в шлеме раздавались самые смачные марсианские выражения..
— Осталось три с половиной часа, — прохрипел Мак-Нолти.
Четыре часа, о которых говорил нам шкипер, означали два часа приближения к Солнцу и два часа удаления от него. Поэтому, когда нам осталось два часа, мы были ближе всего к этой раскаленной печи. Это был момент наибольшей опасности.
Я этого момента не помню — я потерял сознание за двадцать минут до него и пришел в себя через полтора часа после. О том, что происходило за это время, я могу только догадываться, но стараюсь об этом думать как можно меньше. Солнце, пылавшее жаром свирепо, как глаз разъяренного тигра; корона, протянувшая свои языки к крохотному кораблю с полумертвыми существами, и в самом носу корабля, за совершенно бесполезными кварцевыми стеклами, одинокий Эл глядит и глядит на приближающийся ад…
Я, шатаясь, поднялся и тут же свалился, как мешок тряпья. Корабль больше не вращался, а несся вперед, как обычно, и упал я просто от слабости. Чувствовал я себя препаршиво.
Марсиане уже пришли в себя — я знал, что они очнутся первыми. Один из них поставил меня на ноги и держал, пока я не начал хоть чуть-чуть владеть своими конечностями. Я заметил, что другой марсианин распростерся поверх лежавших без сознания Мак-Нолти и трех пассажиров. Он закрывал их своим телом от жара. И довольно успешно, потому что они очнулись вслед за ним.
С трудом добравшись до переговорной трубки, я вытащил затычку и дунул. Но сил у меня было так мало, что свистка не получилось. Только зря потратил воздух, а мне его и так не хватало. Целых три минуты я стоял, цепляясь за трубку, потом собрался с силами, еле расправил грудь и дунул изо всех сил. На другом конце послышался свисток. Но Эл не отвечал.
Я свистнул еще несколько раз, но ответа не было. От частого дыхания у меня закружилась голова, и я опять свалился. В корабле жара была еще страшная; я чувствовал, что высох, как мумия, которая миллион лет пролежала в пустыне.
Дверь открылась, и Кли Янг медленно, с трудом выполз наружу. На нем все еще был шлем. Через пять минут он вернулся и сказал через диафрагму шлема:
— Не добрался до носовой рубки. Трап на полпути горячее печки, и воздуха там нет.
Я вопросительно уставился на него, и он объяснил:
— Автоматические двери задраены. В носовой рубке вакуум.
Это означало, что сдали иллюминаторы. Иначе воздух не мог выйти из рубки. Запасные стекла у нас были, и вставить иллюминаторы ничего не стоило. Но пока что мы летели вперед — может быть, правильным курсом, а может быть, и нет — с пустой, лишенной воздуха рубкой, в которой царила только зловещая тишина.
Мы сидели и понемногу приходили в себя. Последним очнулся пострадавший механик. Сэм все-таки выходил его. И только тогда Мак-Нолти заорал:
— Четыре часа прошли! Мы прорвались!
Слабыми голосами мы крикнули «ура!». Ей-ей, в каюте от этой новости сразу стало градусов на десять прохладнее! Радость придала нам силы — не прошло и минуты, как мы не чувствовали и следов слабости и рвались в бой. Но только еще четыре часа спустя бригада механиков в скафандрах пронесла в крохотный лазарет Сэма тяжелое тело из рубки.
— Как дела, Эл? — спросил я.
Он, наверное, услышал, потому что шевельнул пальцами правой руки и, прежде чем дверь за ними закрылась, издал скрежещущий, хриплый звук. Потом два механика прошли в его каюту, принесли огромный кожаный мешок и снова заперлись в лазарете, оставив нас с марсианами снаружи. Кли Янг шатался взад и вперед по коридору, как будто не знал, что делать со своими щупальцами.
Час спустя из лазарета вышел Сэм, и мы бросились к нему.
— Как Эл?
— Слеп как крот, — сказал он, покачав головой — И лишился голоса. Ему пришлось ужасно тяжело.
Так вот почему он не отвечал, когда я его вызывал к трубке!.. Я посмотрел Сэму прямо в глаза.
— Сэм, ты можешь… ты можешь ему как-нибудь помочь?
— Если б я мог! — Его черное лицо было очень выразительным. — Ты знаешь, сержант, как бы я хотел привести его в порядок, но я не могу. — Он бессильно развел руками. — Это превышает мои скромные возможности. Может быть, когда мы вернемся на Землю…
Его голос прервался, и он снова ушел в лазарет.
— Мне грустно, — в отчаянии сказал Кли.
Тот вечер, когда нас пригласили в нью-йоркский астроклуб, я никогда в жизни не забуду. Тогда этот клуб был — да и сейчас еще остается — самым избранным обществом, какое только можно себе представить. Чтобы вступить в него, космонавт должен совершить что-то подобное чуду. Тогда в клубе насчитывалось всего девять членов, да и сейчас их только двенадцать.
Председателем клуба был Мейс Уолдрон — знаменитый пилот, который спас тот марсианский лайнер в 2263 году. Весь расфранченный, он стоял во главе стола, а рядом с ним сидел Эл Стоу. На другом конце стола сидел Мак-Нолти — с его веселой физиономии не сходила довольная усмешка. А рядом со шкипером находился старый, седой Кнут Йоханнсен — гений, который изобрел систему «Л», известную каждому космонавту.
Остальные гостевые места за столом занимала вся смущенная команда «Маргаритки», включая марсиан, плюс трое пассажиров, которые решили ради такого случая отложить свой отлет. Было еще несколько аудиорепортеров со своими камерами и микрофонами.
— Джентльмены и ведрас, — произнес Мейс, — это беспрецедентное событие в истории человечества и нашего клуба. Может быть, именно поэтому я считаю для себя особой честью внести предложение — принять в члены клуба запасного пилота Эла Стоу, который этого в высшей степени достоин.
— Поддерживаем! — крикнули одновременно три других члена клуба.
— Благодарю вас, джентльмены.
Он вопросительно поднял бровь. Восемь рук взметнулись над столом.
— Принято единогласно!
Взглянув на Эла Стоу, который молча сидел рядом, Мейс начал превозносить его до небес. Он все говорил и говорил, а Эл все сидел с безразличным видом.
Я видел, как довольная улыбка на лице Мак-Нолти становится все шире и шире. Старый Кнут смотрел на Эла с почти нелепой отеческой нежностью. Команда не сводила глаз с героя, и все камеры были направлены прямо на него.
Я тоже посмотрел в ту сторону. Он сидел, его починенные глаза сияли, но лицо его было неподвижно, несмотря на все эти пышные слова и всеобщее внимание, на взгляды Йоханнсена, полные отцовской гордости.
Но прошло минут десять, и я заметил, что и ему наконец стало не по себе. И если кто-нибудь вам скажет, что робот системы Л-100-У — просто бесчувственная машина, плюньте ему в глаза!
