Глава 6
Одинокий морской дракон, столь необычно бивший крыльями по воде на закате, оказался предвестником еще более странных явлений. На третьей неделе плавания от Алаизора к Острову Сна справа по борту «Леди Тиин» неожиданно появилась целая стая гигантских чудовищ.
Лоцман Панделюм — женщина-скандар с темно-синей шерстью, которая когда-то охотилась на морских драконов, чтобы добыть средства к пропитанию,— первой заметила их, когда делала астрономические измерения на мостике. Она доложила об этом верховному адмиралу Эйзенхарту, тот поделился новостью с Аутифоном Делиамбером, а последний взял на себя труд разбудить короналя.
Валентин быстро вышел на палубу. К этому времени солнце уже взошло над Алханроэлем и отбрасывало на воду длинные тени. Лоцман подала ему подзорную трубу, он приложил ее к глазу, а Панделюм навела фокус на видневшиеся вдали фигуры.
Поначалу он не увидел ничего, кроме легкой зыби в открытом море, а потом, поведя трубой к северу и напрягая зрение, разглядел морских драконов: очертания темных горбатых туш, с необычайной целеустремленностью плывущих куда-то сомкнутым строем. Время от времени над поверхностью показывалась длинная шея или распрямлялись и трепетали широкие крылья.
— Их, должно быть, не меньше сотни,— изумленно воскликнул Валентин.
— Больше, мой лорд,— отозвалась Панделюм,— Ни разу за все время промысла я не сталкивалась с такой стаей. Видите королей? Их по меньшей мере пять. И еще с полдюжины почти таких же крупных. И десятки коров и молодняка, невозможно сосчитать…
— Вижу,—сказал Валентин. Посреди группы передвигалась небольшая фаланга из животных исполинского размера, полностью погруженных в воду, за исключением рассекавших воду спинных гребней.— Их шесть, на мой взгляд. Какие громадины — даже больше, чем тот, который пустил ко дну «Брангалин», когда я на нем плыл! Да они еще и не в своих водах. Что они здесь делают? Эйзенхарт, вы слышали когда-нибудь, чтобы стаи морских драконов подходили к Острову с этой стороны?
— Ни разу, мой лорд,— сумрачно ответил хьорт,— Я уже тридцать лет плаваю между Нуминором и Алаизором и ни разу не видел ни одного дракона. Ни разу! А тут — целая стая…
— Хвала Повелительнице, они плывут в стороне от нас,— заметил Слит.
— Но как они вообще здесь очутились? — спросил Валентин.
Никто не мог ответить. Казалось, невозможно найти объяснение тому, что побудило морских драконов столь неожиданно изменить древнему обычаю — ведь на протяжении тысячелетий их стаи с завидным постоянством следовали проторенными морскими путями. Каждая стая беспечно выбирала для своих долгих странствий вокруг света один и тот же маршрут, что приводило к большим потерям среди драконов, потому что охотники на драконов из Пилиплока, знавшие, где их искать, ежегодно нападали на них в соответствующее время года. Они устраивали настоящую бойню и нещадно истребляли морских гигантов, поскольку на рынках всего мира можно было с выгодой продать и драконье мясо, и драконий жир, и молоко, и кости, и много-много всяких других, добытых из драконов, продуктов. И все же драконы не отказывались от своих привычек. Иногда перемены ветров, течений или температур могли заставить их отклониться на пару сотен миль к югу или северу от испытанных маршрутов — возможно, из-за того, что перемещались служившие им пищей морские существа. Но сейчас происходило нечто, доселе не виданное: целая стая драконов огибала восточное побережье Острова Сна и направлялась, очевидно, в полярные районы вместо того, чтобы обогнуть Остров и берега Алханроэля с юга и проследовать в воды Великого океана.
Кроме того, та стая была не единственной. Через пять дней заметили еще одну, поменьше, особей из тридцати. Гигантов среди них не было, и проплыли они милях в двух от эскадры. В опасной близости, по словам адмирала Эйзенхарта: ведь на судах, переправлявших на Остров короналя со свитой, не имелось никакого мало-мальски серьезного оружия, а морские драконы отличались своенравным характером и недюжинной силой, которую испытали на себе многие злополучные суда, случайно оказавшиеся на их пути в неподходящий момент.
Плыть оставалось шесть недель. В кишащем драконами море такой срок представлялся весьма продолжительным.
— Может быть, нам лучше повернуть назад и предпринять плавание в более подходящее время года,— предложил Тунигорн, никогда до этого не бывавший в море. Еще до встречи с драконами вода не слишком-то радовала его.
Слит тоже проявлял беспокойство по поводу продолжения путешествия; Эйзенхарт имел озабоченный вид; Карабелла подолгу мрачно всматривалась в море, будто ожидая появления дракона прямо перед носом «Леди Тиин». Но Валентин, самым невероятным приключением которого в годы изгнания был случай, когда ему довелось познать на себе всесокрушающую ярость дракона и не только оказаться на борту потопленного чудовищем корабля, но и попасть в пещерообразное чрево гиганта, не хотел и слышать об изменении планов. Он должен посоветоваться с Повелительницей Снов; он должен посетить пораженный эпидемией растений Зимроэль: он чувствовал, что возвращение на Алханроэль стало бы отречением от всей возложенной на него ответственности. Да и вообще, какие имелись основания считать, будто заблудившиеся чудища собираются нанести какой-либо урон эскадре? Они, казалось, были целиком поглощены своими таинственными делами и не обращали никакого внимания на проплывавшие мимо них суда.
Примерно через неделю после второй появилась третья группа драконов, около пятидесяти особей и среди них три поистине исполинские.
— Кажется, вся годовая миграция движется к северу,— заметила Панделюм. Она объяснила, что существует примерно с десяток отдельных драконьих стай, странствующих вокруг света в разное время. Никто не может сказать точно, сколько продолжается их кругосветное плавание,— вероятно, не менее нескольких десятилетий. Каждая стая по пути разбивается на группы, но все они выдерживают общее направление; вот и теперь большая стая, по всей видимости, решила проторить новую тропу в северном направлении.
Отозвав Делиамбера, Валентин спросил у врууна, что тот чувствует. Бесчисленные щупальца маленького колдуна начали причудливо извиваться, что, как Валентин уже давно догадался, служило признаком крайнего возбуждения. Однако сказал Делиамбер немного:
— Я ощущаю их силу, огромную, могучую. Вы знаете, они отнюдь не глупые животные.
— Не сомневаюсь, что такое тело вполне может обладать и соответствующих размеров мозгом.
— Так оно и есть. Проникая еще дальше, я чувствую их присутствие, величайшую решимость, сильнейшую сплоченность. Но куда они направляются, мой лорд, сказать не могу.
Валентин старался по возможности преуменьшить грозящую им опасность.
— Спой мне балладу о лорде Малиборе,— попросил он Кара-беллу как-то вечером, когда они сидели за столом. В ответ на ее удивленный взгляд он улыбнулся, однако продолжал свои настойчивые уговоры, пока в конце концов она не достала миниатюрную арфу. Зазвучала старинная песня:
Лорд Малибор был красив и смел
И бурное море любил.
Он спустился с Горы, ушел от дел,
Охоте себя посвятил.
Драконы владели его душой.
И он построил корабль —
Нарядный и крепкий и шел хорошо
Красавец, как корональ.
Валентин вспомнил слова и принялся подтягивать:
Лорд Малибор у руля без слова
Стоял и в пучину смотрел:
Дерзкого самого, самого злого
Дракона встретить хотел.
И вот однажды он бросил клич,
И звук задрожал тугой:
«Король драконов, морская дичь,
Эй, выходи на бой!»
Тунигорну явно было не по себе. Он расхаживал по каюте, держа в руке кубок с вином.
— Я думаю, мой лорд, эта песня принесет нам несчастье,— пробормотал он.
— Ничего не бойся,— сказал Валентин.— Спой с нами.
«Я слышу, мой лорд»,— крикнул дракон,
Взбаламутив всю глубину.
Он был двенадцати миль длиной
И трех достигал в ширину.
На палубе бился лорд Малибор,
И кровь ручьями текла.
А сколько народу тогда полегло —
Память не сберегла.
В кают-компанию вошла Панделюм. Приблизившись к столу короналя, она остановилась с выражением некоторого замешательства на заросшем шерстью лице. Валентин жестом пригласил ее присоединиться, но она нахмурилась и встала в стороне.
Но драконий король коварнее был,
Хитрее — молва гласит.
И лорд Малибор, хоть и полный сил,
В конце концов был убит.
Любой охотник, идущий на лов,
Эту быль не забудь.
Моли судьбу, не жалея слов,
Благословить твой путь.
— Что случилось, Панделюм? — спросил Валентин, когда затих последний куплет.
— Драконы, мой лорд, идут с юга.
— Много?
— Очень много, мой лорд.
— Вот видите? — не выдержал Тунигорн,— Мы накликали их этой дурацкой песенкой!
— Тогда споем еще разок, чтобы они оставили нас в покое и следовали своей дорогой,— сказал Валентин и затянул снова:
Лорд Малибор был красив и смел
И бурное море любил…
Новая стая состояла из нескольких сотен особей — обширное сборище морских драконов, вереница поражающих воображение туш. В центре стаи двигались девять громадных королей. Валентин старался не подавать виду, что тревожится, хотя сам ощущал почти осязаемую угрозу, исходившую от этих созданий. Впрочем, драконы проследовали мимо, не подходя к эскадре ближе чем на три мили, и с какой-то сверхъестественной целеустремленностью стремительно скрылись в северном направлении.
Глубокой ночью, когда Валентин спал и разум его, как всегда был открыт для всех откровений, ему привиделся странный сон. Посреди широкой долины, утыканной угловатыми скалами и изъязвленными сухими деревьями без листьев, легкой парящей поступью по направлению к отдаленному морю двигался поток людей. Он обнаружил среди них себя, в таких же, как и у всех, свободных одеждах из воздушной белой ткани, которая развевалась сама по себе, хотя в воздухе не чувствовалось ни дуновения. Никто из окружающих не казался ему знакомым, но в то же время у него не было ощущения, что он находится среди чужаков: он знал, что тесно связан с этими людьми, что они его попутчики в неких странствиях, продолжавшихся многие месяцы, возможно, годы. А теперь путешествие подходит к своему завершению.
Впереди раскинулось море, переливающееся всеми оттенками цветов; поверхность его колыхалась то ли из-за движений исполинских созданий под водой, то ли из-за притяжения луны, огромным янтарным диском зависшей в небе. Могучие волны изогнутыми хрустально прозрачными когтями вздымались и отступали в мертвой тишине, невесомо ударяя сверкающую сушу, как если бы они были вовсе не волнами, а лишь призраками волн. А вдали от берега за всей этой круговертью вырисовывался в воде темный массивный силуэт.
То был морской дракон, которого называли драконом лорда Кинникена, считающийся крупнейшим среди своих собратьев. Его никогда не касался гарпун охотника. От гигантской вытянутой спины с костяным гребнем исходило ослепительное сияние — чудесный мерцающий аметистовый свет, заполняющий небо и окрашивающий воду в темно-фиолетовые тона. Безостановочно и торжественно разносившийся вокруг колокольный звон проникал повсюду, заполняя души и мрачным трезвоном грозя расколоть мир на две части.
Дракон неудержимо двигался к берегу; его гигантская пасть разверзлась, подобно входу в пещеру.
— Наконец пришел мой час,— слышится голос короля драконов,— и вы принадлежите мне.
Странники, привлеченные и завороженные исходящим от дракона ослепительным пульсирующим свечением, парят в сторону моря, в направлении разверстой пасти.
— Да. Да-а-а. Придите ко мне. Я — водяной король Маазмурн, и вы принадлежите мне!
Теперь дракон достигает отмели, волны расступаются перед ним, и он легко выходит на берег. Перезвон колоколов становится еще громче: ужасный звук неумолимо заполняет атмосферу, давит на нее, и с каждым новым ударом воздух становится гуще, тягучее, теплее. Драконий король расправляет колоссальные крылообразные плавники, растущие из утолщений за его головой, и с их помощью совершает стремительный бросок вперед, на морской песок. Едва его массивное тело оказывается на суше, первые странники без колебаний входят в титаническую утробу и исчезают; а за ними следуют и остальные нескончаемой вереницей добровольных жертв, стремящихся к дракону, в то время как он ползет им навстречу.
И они входят, и гигантская пасть поглощает их, и Валентин находится среди них, и он спускается глубоко в бездну драконьего чрева. Он попадает в бесконечное замкнутое пространство и видит, что оно уже заполнено неисчислимым множеством — миллионами, миллиардами — проглоченных, в числе которых люди и скандары, врууны и хьорты, лиимены и су-сухирисы, гэйроги… все великое множество народов Маджипура, запертое в утробе драконьего короля.
Маазмурн продолжает двигаться вперед, все дальше удаляясь от моря и все с большей жадностью заглатывая мир: он поглощает города и горы, континенты и моря, полностью вбирает в себя необъятный Маджипур… И тогда он ложится, свернувшись кольцами вокруг планеты, словно некая исполинская змея, заключившая в своей утробе какое-то существо вселенского размера.
Колокола вызванивают триумфальную песнь.
— Вот наконец наступило мое царство!
Когда сон закончился, Валентин не спешил возвращаться в реальность, но позволил себе еще какое-то время плыть в полудреме обостренного восприятия и продолжал лежать тихо и спокойно, восстанавливая в памяти сон, вновь входя во всепожирающую пасть, пытаясь растолковать видение.
С первыми лучами утреннего света к нему возвратилось сознание. Карабелла не спала и лежала рядом, наблюдая за ним. Он обнял ее за плечи и игриво положил ладонь ей на грудь.
— Это было послание? — спросила она.
— Нет, я не ощущал присутствия ни Повелительницы, ни Короля.— Он улыбнулся.— Ты всегда знаешь, когда мне снятся сны, верно?
— Я видела, что тебе что-то снится. Твои глаза двигались под веками, губы шевелились, а ноздри раздувались, как у загнанного зверя.
— У меня был встревоженный вид?
— Нет, вовсе нет. Поначалу ты вроде бы хмурился, но потом улыбнулся, и на тебя снизошло великое спокойствие, будто ты идешь наветречу предопределенной судьбе и полностью ее принимаешь.
— Ага, как раз в тот момент, когда меня опять глотал морской дракон! — рассмеялся Валентин.
— Твой сон был об этом?
— Приблизительно. Впрочем, все происходило не совсем так. На берег выбрался дракон Кинникена, и я зашел прямо в его утробу. Как мне показалось, вместе со всеми остальными обитателями планеты. А потом он проглотил и весь мир.
— И ты можешь растолковать свой сон?
— Лишь отдельные места,— ответил он.— А смысл в целом ускользает от меня.
Он понимал, что было бы слишком просто счесть сон лишь отзвуком событий прошлых лет,— будто включаешь волшебный куб и видишь воспроизведение того необычного происшествия времен изгнания, когда его действительно проглотил морской дракон после кораблекрушения у берегов архипелага Родамаунт, а попавшая в драконий плен одновременно с ним Лизамон Хал-тин пробила путь к свободе сквозь пропитанные ворванью потроха чудовища. Даже ребенку известно, что не следует воспринимать сон как буквальное воспроизведение биографических подробностей.
Не находил он оснований и для выхода на более глубокий уровень постижения, кроме разве что простого до банальности толкования: наблюдаемые им в течение последнего времени передвижения морских драконов служат еще одним предупреждением о том, что мир в опасности, что какие-то могучие силы угрожают стабильности государства. Это было ему уже известно, и лишних подтверждений не требовалось. Но почему именно морские драконы? Какая засевшая в его голове метафора превратила морских млекопитающих в чудовищ, угрожающих поглотать весь мир?
Карабелла заметила:
— Мне кажется, ты просто устал. Отвлекись, подумай о чем-нибудь другом, и тогда в какой-то момент значение сна прояснится само. Ну как? Пойдем на палубу?
В последующие дни он больше не видел драконьих стад — лишь несколько отставших одиночек, а потом и они перестали появляться. Да и во сне Валентина больше не тревожили угрожающие образы. На море царило спокойствие, небо было ярким и чистым, с востока дул попутный ветер. Валентин подолгу в одиночестве простаивал на мостике и всматривался в даль; и ют пришел день, когда среди морской пустыни над горизонтом вдруг показались ослепительно белые щиты меловых утесов Острова Сна — самого священного и мирного места на всем Маджипуре, прибежища милосердной Хозяйкой Острова.
Глава 7
Поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже ради получения причитающегося жалованья: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться.
Симуст, десятник из гэйрогов, все еще сохранял верность хозяину, равно как и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничные и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных — ведь как ни крути, а работы для большинства из них не осталось, да и платить полное жалованье он был не в состоянии, поскольку на рынок вывозить нечего. Кроме того, если слухи о растущих перебоях с продуктами по всей провинции верны, рано или поздно возникли бы сложности даже с пропитанием. И все же их уход он воспринял как упрек. Как их хозяин, он отвечал за их благополучие и поделился бы с ними всем, что имел. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то кипела жизнь! Этован Элакка ощущал себя королем, чьи подданные отказались от гражданства и перебрались в другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и отдавать бессмысленные распоряжения, которые некому исполнять.
Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.
До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, затем налево — в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Потом он приветствовал плотоядные растения, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил наконец к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда были хорошо видны располагавшиеся вдоль пологого подъема посадки стаджи, глейна, хинга-морта и нийка.
На плантациях не осталось ничего, сад почти опустел, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет: «Несчастный сумасшедший старик! Горе лишило его рассудка». Ну и пусть себе болтают. Этован Элакка никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше.
Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки — а иначе что здесь еще делать?
В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он запретил их трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только прекратится воздействие отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось так мало, что они едва успевали ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уже об уборке мертвых растений. Поначалу он решил, что сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразимо огромным, и он предпочел оставить все как есть: пускай погибший сад служит своего рода надгробным памятником былой красоте.
Через несколько месяцев после пурпурного дождя, прогуливаясь как-то утром по саду, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутые в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх по склону в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. Чуть дальше виднелась новая троица — все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.
Он быстро вернулся в дом. Ксхама готовила завтрак.
— Где Симуст?
— В нийковой роще, господин,— не оборачиваясь ответила женщина-гэйрог.
— Нийки давно мертвы, Ксхама.
— Да, господин. Но он в нийковой роще. Он там всю ночь, господин.
— Сходи за ним, скажи, что я хочу его видеть.
— Он не придет, господин. А если я уйду, пища пригорит.
Ошеломленный ее отказом, Этован Элакка не нашелся что сказать. Потом, немного поразмыслив, пришел к выводу, что во времена таких перемен и не то еще будет, отрывисто кивнул и опять вышел на улицу, не произнеся ни слова.
Со всей возможной скоростью он взобрался по склону, миновав вызывающее уныние море пожелтевших скрюченных побегов стаджи, голые кусты глейна, а также нечто сухое и бесцветное, что было когда-то хингамортами, и достиг нийковой рощи. Мертвые деревья были настолько легкими, что сильный ветер без особого труда выворачивал их вместе с корнями, поэтому в большинстве своем лежали на земле, а остальные стояли под разными углами, будто какой-то великан играючи смахнул их тыльной стороной ладони. Этован Элакка не сразу нашел Симуста, но потом разглядел его: десятник бродил по опушке рощи от одного наклоненного дерева к другому, время от времени останавливаясь и заваливая какое-нибудь из них. И так он провел всю ночь. Поскольку сон гэйрогов ограничивается несколькими месяцами спячки в году, Этована Элакку никогда не удивляло, что Симуст работал ночью, но такие бесцельные действия — это на него не похоже.
— Симуст!
— Это вы, господин? Доброе утро, господин.
— Ксхама сказала, что вы здесь. С вами все в порядке, Симуст?
— Да, господин. У меня все хорошо, господин.
— Вы уверены?
— Очень хорошо, господин. Очень.— Но в голосе Симуста недоставало убедительности.
— Вы не спуститесь? Я хочу вам кое-что показать.
Казалось, гэйрог тщательно взвешивает это предложение.
Потом он медленно спустился до того уровня, где его поджидал Этован Элакка. Змееобразные завитки его волос, которые не ведали полной неподвижности, сейчас судорожно дергались, а от мощного чешуйчатого тела исходил запах, который, насколько мог судить Этован Элакка, уже давно знакомый с ароматами гэйрогов, свидетельствовал о тяжелых страданиях и дурных предчувствиях. Симуст работал у него двадцать лет, но никогда раньше Этован Элакка не ощущал, чтобы от него так пахло.
— Да, господин?
— Что вас тревожит, Симуст?
— Ничего, господин. У меня все хорошо, господин. Вы хотели мне что-то показать?
— Вот,— сказал Этован Элакка, доставая из кармана продолговатый заостряющийся к концу зуб, который обнаружил у основания пиннины. Он протянул его Симусту и объяснил: — Я нашел это примерно полчаса назад, когда обходил сад. Я хотел узнать, известно ли вам что-нибудь о таких штуковинах.
Зеленые без век глаза Симуста беспокойно мерцали.
— Это зуб молодого морского дракона, господин. Так я думаю.
— Точно?
— Абсолютно, господин. Там были еще?
— Да, кажется, штук восемь.
Симуст очертил в воздухе ромб.
— Они были расположены вот так?
— Да,— нахмурившись, ответил Этован Элакка.— А откуда вы знаете?
— Так всегда бывает. Ах, господин, нам грозит опасность, большая опасность.
Этована Элакку начинало охватывать раздражение.
— Вы что, специально туману напускаете? Какая такая опасность? От кого? Ради всего святого, Симуст, расскажите толком, что вы знаете.
Запах гэйрога стал еще более едким: он выражал смятение, страх, замешательство. Симуст, казалось, с трудом подбирает слова. После продолжительного молчания он спросил:
— Господин, вам известно, куда подевались те, кто работал у вас?
— В Фалкинкип, я полагаю, чтобы подыскать работу на фермах. Но что…
— Нет, не в Фалкинкип, господин. Дальше на запад. Они отправились в Пидруид. Ждать появления драконов.
— Что?
— Когда наступит преображение.
— Симуст!..
Этован Элакка ощутил прилив гнева, что с ним за всю его долгую размеренную жизнь случалось крайне редко.
— Я знать не знаю ни о каком преображении,— сказал он с плохо скрываемой яростью.
— Я расскажу вам, господин. Я все вам расскажу.
Гэйрог немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. Потом глубоко вздохнул и начал:
— Есть одно старое поверье, господин, будто в определенное время на Маджипур обрушится страшная беда и всю планету охватит смятение. И тогда — так говорят — морские драконы выйдут из моря, пойдут в глубь суши и провозгласят новое царство, а также произведут огромные преобразования в нашем мире. И то время станет временем преображения.
— И чья же это фантазия?
— Да, господин, фантазия — подходящее слово. Или легенда, или сказка, как вам больше нравится. Пустая выдумка. Мы понимаем, что драконы не могут выбраться из моря. Но это поверье распространено повсюду, и многие люди обретают в нем успокоение.
— И кто же это?
— В основном бедняки. Преимущественно лиимены, хотя у них находятся единоверцы и среди других народов. Я слышал, например, о том, что некоторая часть хьортов и кое-кто из скандаров придерживаются того же мнения. Аристократы вроде вас, господин, не слишком прислушиваются к нему. Но я точно знаю, что сейчас многие говорят, будто пришел час преображения, что болезни растений и недостаток пищи — его первые знаки, что корональ и понтифекс скоро исчезнут и начнется правление водяных драконов. И те, кто во все это верит, господин, сейчас направляются в прибрежные города — в Пидруид, Нарабаль, Тил-омон,— чтобы не пропустить выхода драконов на берег и поклониться им. Это правда, господин. Это происходит по всей провинции и, насколько я знаю, во всем мире. Миллионы начали движение к морю.
— Поразительно,— сказал Этован Элакка.— Насколько я слеп здесь, в своем маленьком мирке! — Он провел пальцем по всей длине драконьего зуба до заостренного кончика, легонько надавил на него и не ощутил боли,— А это? Для чего он тут?
— Насколько я понимаю, господин, их помещают в разных местах в качестве символов преображения, а также вешек, показывающих путь к побережью. Впереди великого множества странников, идущих к западу, передвигаются разведчики и расставляют зубы, чтобы остальные не сбились с пути.
— А как они узнают, где помещать зубы?
— Они знают, господин. Не могу вам сказать откуда. Возможно, знание приходит к ним в сновидениях. Возможно, сами водяные короли передают им послания, подобно Хозяйке Острова или Королю Снов.
— Значит, в ближайшем будущем нас ожидает нашествие орды странников?
— Думаю, что так, господин.
Этован Элакка похлопал зубом по ладони.
— Симуст, а зачем вы провели всю ночь в нийковой роще?
— Пытался собраться с духом, чтобы рассказать вам все, господин.
— А почему вам потребовалось собираться с духом?
— Потому что, я думаю, нам нужно бежать отсюда, господин; я знаю, что вы не захотите это сделать, а я не хочу вас бросать, но и умирать тоже не хочу. А я думаю, что мы погибнем, если останемся здесь.
— Вы знали о зубах дракона в саду?
— Я видел, как их расставляли. Я разговаривал с разведчиками.
— Вон что. Когда же?
— В полночь, господин. Их было трое: два лиимена и один хьорт. Они сказали, что этим путем пройдут четыреста тысяч из восточных земель ущелья.
— Четыреста тысяч пройдут по моей земле?
— Полагаю, что да, господин.
— Да здесь же ничего не останется! Это будет похоже на нашествие саранчи. Они уничтожат имеющиеся у нас запасы провизии, наверняка разграбят дом и убьют всех, кто встанет на пути. Не со зла, нет, а просто в состоянии всеобщей истерии. Как, по-вашему, я прав?
— Да, господин.
— И когда же они здесь появятся?
— Через два, может быть, через три дня, как они сказали.
— Тогда вам с Ксхамой нужно уходить сегодня же утром. И всем остальным тоже. Думаю, в Фалкинкип. Вы должны добраться до Фалкинкипа прежде, чем появится вся эта толпа. Только тогда вы будете в безопасности.
— А вы не уйдете, господин?
— Нет.
— Господин, умоляю…
— Нет, Симуст.
— Вы наверняка погибнете!
— Я уже погиб, Симуст. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я буду там делать? Я уже погиб, Симуст, неужели вам не понятно? Я — всего лишь собственный призрак.
— Господин… господин…
— Времени терять нельзя. Вам надо было забирать жену и уходить в полночь, когда вы увидели, как они расставляют зубы. Идите. Уходите сейчас же.
Этован Элакка развернулся и спустился по склону, а проходя через сад, воткнул драконий зуб туда, где нашел его, у основания пиннины.
Тем же утром гэйрог и его жена пришли к нему и умоляли уйти вместе с ними — Этован Элакка еще ни разу не видел, чтобы гэйроги были настолько близки к тому, чтобы расплакаться, хотя они лишены слезных желез,— но он твердо стоял на своем, и в конце концов они ушли без него. Потом он созвал всех, кто еще сохранял ему верность, и отпустил их, раздав им все деньги, что имелись у него на руках, и значительную часть провизии из кладовых.
Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе ужин. Для новичка получилось неплохо. Потом он открыл последнюю бутылку вина урожая времен метеоритного дождя и выпил гораздо больше, чем мог бы себе позволить при обычных обстоятельствах. Происходящее в мире казалось ему очень странным и с трудом поддающимся восприятию, но после вина все стало проще. Сколько тысячелетий царил на Маджипуре мир! Каким приятным местом была эта планета! Как гладко здесь текла жизнь! Корональ и понтифекс, корональ и понтифекс — ничем не нарушаемый порядок перемещения с Замковой горы в Лабиринт. И правили они всегда с согласия многих на благо всех, хотя, конечно, кто-то получал благ больше, чем другие,— но никто не голодал, никто не испытывал нужды. А теперь всему приходит конец. С небес падает отравленный дождь, сады погибают, урожай уничтожен, начинается голод, появляются новые религии, обезумевшие толпы ползут к морю. Знает ли об этом корональ? А Хозяйка Острова? А Король Снов? Что делается для того, чтобы все исправить? Что можно сделать? Помогут ли светлые сны, навеянные Повелительницей, наполнить пустые желудки? По силам ли грозным видениям, ниспосланным Королем, повернуть вспять толпы? Сможет ли понтифекс, если он вообще существует, выйти из Лабиринта и обратиться ко всем с проникновенным воззванием? Проедет ли корональ от провинции к провинции, призывая к терпению? Нет, нет и еще раз нет. Все кончено, подумал Этован Элакка. Как жаль, что все это происходит не двадцатью, тридцатью годами позже, чтобы я мог спокойно умереть в своем саду, в цветущем саду. Он не смыкал глаз ночь напролет: все было спокойно. Утром ему показалось, что он слышит неясный рокот орды, приближающейся с востока. Он прошелся по дому, открывая все запертые двери, чтобы бродяги причинили зданию как можно меньше ущерба, рыская здесь в поисках пищи и вина. Дом был очень красивый, и он надеялся, что с ним ничего не случится.
Потом он погулял по саду среди скрюченных и почерневших растений. Он обнаружил, что после смертоносного дождя их осталось гораздо больше, чем ему казалось, поскольку в течение последних мрачных месяцев его взор обращался лишь в сторону опустошений, но вот, плотоядные растения все еще цветут, а с ними — деревья ночных цветов, несколько андродрагм, двикки, сихорнские лозы и даже хрупкие ножевые деревья. Он бродил среди них в течение нескольких часов, подумывая о том, чтобы отдаться одному из плотоядных растений… но нет, это будет некрасивая смерть, медленная, кровавая и неизящная, а ему хотелось, чтобы о нем сказали — даже если и некому будет говорить,— что он до конца сохранил элегантность. Тогда он пошел к сихорнским лозам, увешанным незрелыми, желтыми плодами. Спелые сихорны — один из изысканнейших деликатесов, но желтый плод налит смертоносными алкалоидами.
Этован Элакка довольно долго стоял возле лозы. Он не испытывал ни малейшего страха, просто был еще не совсем готов. И вдруг до него донесся гул голосов, на этот раз уже не воображаемый,— резкие голоса городских жителей. Благоухающий ветер доносил эти звуки с востока. Вот теперь он был готов. Конечно, гораздо учтивее было бы дождаться их и предложить гостеприимство в своем поместье, лучшие вина и обед, какой он только мог позволить; но без прислуги он не смог бы сыграть роль радушного хозяина, да и вообще недолюбливал горожан, особенно когда те являлись непрошеными. В последний раз взглянув на двикки, ножевые деревья и единственную каким-то чудом выжившую хадатингу, он предал свою душу на милость Повелительницы и почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Однако таким, как он, плакать не подобает. Этован Элакка поднес к губам желтый сихорн и решительно вонзил зубы в жесткий, незрелый плод.
Глава 8
Прежде чем готовить обед, Эльсинома решила лишь немного отдохнуть. Но не успела она прилечь, как словно провалилась в глубокий сон — в туманное царство желтых теней и расплывчатых розовых холмов. Короткая предобеденная передышка едва ли предполагала получение послания, однако, когда сон накрепко смежил ее веки, Эльсинома ощутила в душе легкое давление, предвещавшее появление Повелительницы Снов.
В последнее время Эльсинома постоянно уставала. Никогда ей не приходилось работать так тяжко, как в последние несколько дней. После того как весть о несчастье в западном Зимроэле достигла Лабиринта, все дни напролет кафе было переполнено возбужденными чиновниками понтифексата: за парой кубков мулдемарского или золотистого дюлорнского — столь сильное душевное волнение могли успокоить только лучшие вина — они обменивались здесь свежими новостями. Эльсинома не знала ни минуты передышки, без конца проверяла и перепроверяла свои записи, посылала к виноторговцам за новыми бочками взамен опустевших. Поначалу ей даже нравилось чувствовать себя участницей исторических событий, но вскоре она совершенно выбилась из сил.
Засыпая, она думала о Хиссуне, о принце Хиссуне. Как же трудно свыкнуться с тем, что ее сын — принц! Уже несколько месяцев от него не приходило ни единой весточки — после того ошеломляющего письма, больше походившего на сон: в нем он сообщал, что принят в высший круг аристократов в Замке. Образ Хиссуна в ее воображении постепенно начинал терять черты реальности. Она представляла его не маленьким мальчиком, быстроглазым и смышленым, который когда-то доставлял ей столько радости, служил утешением и опорой, но незнакомцем в богатых одеждах, проводившим свои дни в беседах с сильными мира сего, принимающим решения, от которых зависит судьба всей планеты. Хиссун виделся ей за огромным столом, отполированным до зеркального блеска, среди людей постарше — их черты вырисовывались неясно, но от них тем не менее исходило ощущение знатности и власти — и все они внимательно слушали Хиссуна. Затем картина исчезла, и Эльсинома увидела желтые облака и розовые холмы. Повелительница Снов вошла в ее душу.
Это было самое короткое из посланий. Эльсинома находилась на Острове — она догадалась по белым утесам и отвесным террасам, хотя никогда там и не была и вообще никогда не выходила из Лабиринта — и проплывала через сад, поначалу показавшийся ухоженным и воздушным, а потом вдруг ставший в мгновение ока темным и безмерно разросшимся. Рядом с ней была Повелительница Снов, темноволосая женщина в белых одеждах, выглядевшая печальной и усталой, совсем не похожей на ту уверенную в себе, доброжелательную, внушающую спокойствие даму, которую Эльсинома видела в предыдущих посланиях: заботы пригнули ее к земле, глаза потускнели, движения были неуверенными.
— Дай мне твои силы,— прошептала Повелительница Снов.
«Но так не должно быть»,— подумала Эльсинома. Ведь Повелительница Снов приходит, чтобы вдохнуть в нас силы, а не отнять их. Однако Эльсинома из сна не испытывала ни малейших колебаний. Она была рослой и полной сил, ее голову и плечи обрамлял светящийся ореол. Она привлекла к себе Повелительницу Снов, крепко прижала к груди, и та вздохнула, и казалось, будто неведомая боль покидает ее. Затем женщины отстранились друг от друга, и Повелительница Снов, от которой теперь исходило такое же сияние, как и от Эльсиномы, послала Эльсиноме воздушный поцелуй и исчезла.
Сон закончился. Эльсинома внезапно проснулась и увидела знакомые унылые стены своего жилища во дворе Гуаделума. Впечатление от послания еще сохранялось, но раньше каждое послание оставляло в ее душе ощущение новых целей, как-то изменяло жизнь; тут же — ничего, кроме тайны. Смысл послания оставал-сяза пределами понимания Эльсиномы, но, подумала она, через денек-другой, возможно, все разъяснится само собой.
В комнате дочерей раздался странный звук.
— Эйлимур? Мараун?
Ни одна не ответила. Эльсинома вошла к ним и увидела, что они склонились над каким-то небольшим предметом, который Мараун быстро спрятала за спину.
— Что это у вас?
— Ничего, мама. Просто маленькая вещичка.
— Что за вещичка?
— Так, безделушка.
Что-то в голосе Мараун заставило Эльсиному насторожиться.
— Дай посмотреть.
— Ну правда, ничего особенного.
— Покажи.
Мараун бросила быстрый взгляд в сторону старшей сестры. Эйлимур, вид у которой был встревоженный и смущенный, лишь пожала плечами.
— Это личное, мама. Неужели у девушки не может быть ничего личного? — попыталась защититься Мараун.
Эльсинома протянула руку. Мараун вытащила из-за спины и с явной неохотой подала матери небольшой зуб морского дракона. Большая часть его поверхности была покрыта резьбой, изображавшей какие-то незнакомые, вызывающие неосознанное беспокойство знаки — причудливые, вытянутые, остроугольные. Эльсиноме, все еще находившейся под влиянием странного послания, амулет показался зловещим и источающим угрозу.
— Где ты его взяла?
— Они есть у всех, мама.
— Я спрашиваю, откуда он у тебя.
— От Ванимуна. Вообще-то, от сестры Ванимуна Шулэйр. Но она взяла у него. Можно забрать?
— А ты понимаешь, что он означает? — спросила Эльсинома.
— Что означает?
— Именно это я и спрашиваю. Что он означает?
— Ничего. Просто безделушка,— пожав плечами, ответила Мараун.— Я собиралась проделать в нем дырочку и носить на шее.
— И ты думаешь, что я тебе поверю?
Мараун промолчала.
— Мама, я…— Эйлимур запнулась.
— Продолжай.
— Это причуда, и ничего больше. Они есть у всех.
У лиименов появилась новая сумасшедшая идея насчет того, что морские драконы — божества, что они собираются завладеть миром, а все несчастья последнего времени — предзнаменование того, что должно произойти. И еще говорят, что если мы будем носить зубы дракона, то спасемся, когда они придут.
— Ничего нового тут нет,— ледяным тоном сказала Эльсинома.— Подобные слухи распространяются вот уже несколько столетий, но всегда тайком, шепотом, потому что они нелепы и вдобавок опасны. Морские драконы — всего лишь огромные рыбы. Божество покровительствует нам через посредство короналя, понтифекса и Хозяйки Острова Сна. Вам ясно? Ясно, я спрашиваю?
В гневе она сломала заостренный зуб пополам и швырнула куски Мараун, а та в ответ посмотрела на нее с такой яростью, какой Эльсинома ни разу не видела в глазах дочерей. Она резко повернулась и пошла на кухню. Руки у нее тряслись, тело била дрожь. От покоя, ниспосланного ей посланием Повелительницы, не осталось и следа — сейчас ей казалось, будто после того видения прошли недели.
Глава 9
Вход в гавань Нуминора требовал от лоцмана всего мастерства, поскольку канал был узким, течения — сильными, а на неровном дне иногда за одну ночь намывало песчаные рифы. Но Панделюм стояла на мостике хладнокровно и уверенно, отдавая команды четкими решительными жестами, и королевский флагман, минуя горловину канала, изящно вошел в широкую и безопасную бухту. Это было единственное место на побережье Острова Сна со стороны Алханроэля, где в отвесной меловой стене Первого утеса существовал проход.
— Уже здесь я ощущаю присутствие матери,— сказал Валентин, когда они приготовились сходить на берег.— Она приходит ко мне как приносимый ветром аромат цветущей алабандины.
— Повелительница Снов придет сегодня сюда, чтобы поприветствовать нас? — спросила Карабелла.
— Сильно сомневаюсь,— ответил Валентин.— Обычай требует, чтобы сын приходил к матери, а не наоборот. Она останется во Внутреннем храме и, я полагаю, пришлет за нами своих иерархов.
И действительно, группа иерархов ожидала схода на берег королевской свиты. Лишь одна из этих женщин в золотых с красным одеяниях была хорошо известна Валентину — суровая седовласая Лоривейд, сопровождавшая его во время войны за восстановление на престоле от Острова до Замка, чтобы обучить практиковавшейся на Острове технике транса и ясновидения. Валентину показалась знакомой еще одна женщина из группы, но он никак не мог ее вспомнить, пока та не назвала его по имени. То была Талинот Исульд, худощавая, загадочная, первая его проводница во время давнего паломничества на Остров. Тогда голова у нее была гладко выбрита, и Валентину никак не удавалось определить, кто же перед ним — женщина (если обратить внимание на изящество черт) или мужчина (если принять во внимание высокий рост). Однако после посвящения во внутреннюю иерархию она отрастила волосы, и теперь длинные шелковистые локоны, такие же золотистые, как и у Валентина, не оставляли никаких сомнений.
— У нас есть новости для вас, мой лорд,— сказала иерарх Лоривейд— Сообщений много, но боюсь, приятных среди них нет. Но сначала мы должны проводить вас в королевскую резиденцию.
В порту Нуминора стоял дом, известный как Семь Стен. Никто не знал, что это означает, потому что корни названия уходили в седую древность. Он находился на городском валу, выходящем в сторону моря. Фасад его был обращен к Алханроэлю, а обратная сторона выходила на отвесную трехъярусную стену острова. Был он сооружен из массивных блоков темного гранита, добытого в каменоломнях полуострова Стойензар, подогнанных друг к другу столь искусно, что стыки оставались совершенно незаметными. Его единственное предназначение состояло в том, чтобы служить приютом посещающему Остров короналю, и поэтому он пустовал по многу лет. Тем не менее за порядком в доме постоянно следила многочисленная прислуга, как будто корональ мог в любую минуту прибыть без предупреждения и поселиться в своей резиденции.
Дом был очень старым, почти как Замок, и даже старше, насколько смогли выяснить археологи, чем некоторые из существующих на Острове храмов и священных террас. Как гласило предание, его построили по распоряжению матери лорда Стиамота, легендарной леди Тиин, для его приема ад время посещения им Острова Сна после завершения войн с метаморфами восемь тысячелетий тому назад. Кое-кто утверждал, что название «Семь Стен» связано с захоронением в основании здания во время его строительства семи воинов-метаморфов, собственноручно убитых леди Тиин при отражении нападения врага на Остров. Но никаких останков во время многочисленных реконструкций старинного здания обнаружено не было, да и большинство историков считали маловероятным, чтобы леди Тиин, какой бы героической женщиной она ни была, брала в руки оружие в ходе битвы за Остров. По другой легенде, название всему сооружению дала стоявшая когда-то в центральном дворе семигранная часовня, воздвигнутая лордом Стиамотом в честь его матери. Эта часовня, как рассказывают, была разобрана в день смерти лорда Стиамота и переправлена в Алаизор, чтобы стать основанием его гробницы. Но подтверждений тому тоже не имелось, потому что сейчас невозможно было отыскать никаких следов сооружения с семью стенами в центральном дворе, да и сомнительно, чтобы кто-то стал теперь раскапывать гробницу лорда Стиамота, чтобы посмотреть, на чем она стоит. Сам Валентин предпочитал совсем другую версию происхождения названия: «Семь Стен» — это искаженное заимствование из языка меняющих форму, означающее «место, где счищается рыбья чешуя» и относящееся к доисторическим временам, когда на побережье Острова высаживались рыбаки-метаморфы, приплывавшие с Алханроэля. Однако до истины вряд ли удастся когда-либо докопаться.
По прибытии в Семь Стен короналю следовало выполнить определенные ритуалы для перехода из мира деятельного, в котором в основном проходила его жизнь, к миру духовному, где царствовала Хозяйка Острова Сна. На время выполнения этих процедур — ритуального омовения, возжигания благовоний, медитации в келье с воздушными стенами из ажурного мрамора — Валентин оставил Карабеллу читать сообщения, накопившиеся за то время, что он был в море. Но когда он вернулся, очищенный и безмятежный, то по напряженному выражению ее лица сразу же понял, что поторопился с ритуалами, поскольку ему сейчас же придется вернуться в мир действий.
— Что, плохие новости? — спросил он.
— Хуже не бывает, мой лорд.
Она подала ему стопку документов, разложенных так, чтобы уже по верхним листам можно было понять суть наиболее важных из них. Неурожай в семи провинциях. Нехватка продовольствия во многих районах Зимроэля. Массовое перемещение населения из центральных районов континента к городам на западном побережье. Внезапный рост числа последователей малоизвестной до недавнего прошлого религии, по сути апокалиптической и эсхатологической,— в ее основе лежала вера в сверхъестественную сущность морских драконов, которые скоро выйдут на сушу и возвестят наступление новой эры…
Вид у Валентина был ошеломленный.
— И все за такое короткое время?
— А ведь это только выборочные сообщения, Валентин. Никто не в состоянии сейчас точно сказать, что происходит на самом деле — расстояния огромные, а связь такая ненадежная…
Он взял ее за руку.
— Сбывается все, о чем мне говорили сны. Мрак надвигается, Карабелла, а на его пути стою только я.
— Не забывай о тех, кто рядом с тобой, дорогой.
— Я помню. И благодарен им. Но в самый последний момент я останусь один — и что мне тогда делать? — Он грустно улыбнулся,— Помнишь, когда-то мы жонглировали в Непрерывном цирке в Дюлорне, и до меня только начинало доходить, кто я такой на самом деле. Тогда, разговаривая с Делиамбером, я сказал ему, что меня сбросили с трона, вероятно, по юле Божества и что, возможно, для Маджипура даже лучше, что узурпатор завладел престолом и моим именем, поскольку у меня не было сильного желания становиться королем, а тот, другой, наверное, показал себя способным правителем. Делиамбер совершенно со мной не согласился и сказал, что законный король может быть только один, что им являюсь я и что мне следует вернуться на свое место. «Ты слишком многого от меня требуешь»,— ответил я тогда. «Многого требует история,— возразил он,— В тысяче миров в течение многих тысячелетий история требует, чтобы разумные существа сделали выбор между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между разумом и неразумием,— А потом добавил: — Кому суждено быть короналем, а кому нет имеет значение, очень большое значение, мой лорд». И я никогда не забывал его слова и никогда не забуду.
— И что ты ответил тогда?
— Я сказал «да», потом добавил «возможно», а он заметил: «Ты еще долго будешь колебаться между «да» и «возможно», но в итоге победит «да"». Так оно и случилось, и в результате я возвратил себе трон. И все равно мы с каждым днем удаляемся все дальше от порядка, созидания и разума и все больше приближаемся к анархии, разрушению и безумию.— Валентин посмотрел на жену с мукой во взгляде.— Что же, Делиамбер ошибся? Имеет ли значение, кому суждено, а кому нет быть короналем? Думаю, я хороший человек, а иногда мне кажется даже, что я хороший правитель; но мир все равно распадается, Карабелла, несмотря на все мои усилия или благодаря им. Не знаю: благодаря или вопреки. Возможно, для всех было бы лучше, если бы я остался бродячим жонглером.
— Ах, Валентин, что за глупости!
— Ты думаешь?
— Неужели ты действительно считаешь, что если бы оставил Доминина Барджазида на троне, то в этом году был бы хороший урожай лусавендры? Разве можно обвинять тебя в недороде на Зимроэле? Это стихийные бедствия, имеющие естественные причины, и ты найдешь разумный способ справиться с ними, поскольку тебе присуща мудрость и ты избран Божеством.
— Я избранник принцев на Замковой горе. Они люди, и им свойственно ошибаться.
— При избрании короналя они выполняют волю Божества. А Божество не предполагало сделать тебя орудием разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не трагичны. Ты просто очень устал. Через несколько дней ты поговоришь с матерью, и она поможет тебе, укрепит твой дух. А потом мы направимся на Зимроэль, и ты восстановишь там мир и порядок.
— Я надеюсь, Карабелла, но…
— Не надеешься, а знаешь, Валентин! Еще раз повторяю, мой лорд: когда вы говорите с такой безысходностью, я с трудом узнаю в вас человека, которого люблю.— Она хлопнула ладонью по стопке сообщений.— Я не умаляю их серьезности, но считаю, что мы можем многое сделать, чтобы разогнать тьму, и сделаем это.
Он медленно кивнул.
— Твои мысли по большей части сходны с моими. Но временами…
— Временами лучше всего вообще не думать.— В дверь постучали.— Прекрасно,— сказала она,— Нас прерывают, и я очень тому рада, потому что устала, любимый, слушать твое нытье.
Она пригласила в комнату Талинот Исульд, и та объявила:
— Мой лорд, Хозяйка Острова явилась и желает видеть вас в Изумрудном зале.
— Матушка здесь? Но я собирался посетить ее завтра во Внутреннем храме!
— Она пришла к вам,— невозмутимо произнесла Талинот Исульд.
Изумрудный зал поражал богатством оттенков: стены из зеленого серпентина, полы из зеленого оникса, вместо окон — панели из зеленого нефрита. В центре зала, между двух огромных танигалов в кадках, стояла Повелительница Снов. Кроме танига-лов, усыпанных зелеными с металлическим отливом цветами, здесь ничего не было. Валентин быстро подошел к матери. Она протянула к нему руки, и как только кончики их пальцев соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию исходящих из нее токов, священную силу, которая за годы личных контактов с миллиардами душ на Маджипуре накапливалась в ней, как весенняя вода накапливается в колодце.
Много раз во сне он разговаривал с матерью, но не видел ее многие годы и не был готов к переменам, произошедшим в ее облике. Она была по-прежнему прекрасна: время не нанесло ущерба ее красоте. Но возраст оставил свой след: черные волосы потускнели, во взгляде стало чуть меньше тепла, кожа ее, казалось, несколько утратила упругость. И все же в своем чудесном белом одеянии, с цветком за ухом, с серебряным обручем — знаком ее власти — на челе Повелительница была восхитительна, как и всегда. Она являла собой воплощение изящества и величественности, силы и безграничного сострадания.
— Матушка! Наконец-то!
— Как долго мы не виделись, Валентин! Сколько лет прошло!
Она легонько прикоснулась к его лицу, плечам, рукам. Это прикосновение было легче перышка, но сила Повелительницы Снов была такова, что по всему его телу прошел трепет. Он заставил себя вспомнить, что она не богиня, а всего лишь простая смертная — дочь смертных родителей, супруга верховного канцлера Дамиандейна, мать двух сыновей, одним из которых является он сам; что когда-то она держала его у груди и пела ему нежные песни, утирала ему лицо, когда он приходил после детских игр, что свои мальчишеские обиды он оплакивал, уткнувшись в ее ладони, и находил в ней утешение и мудрость. Все это было давно, как будто в какой-то другой жизни. Когда жезл Божества указал на семью верховного канцлера Дамиандейна и вознес Вориакса на трон Конфалюма, мать нового короналя стала Хозяйкой Острова Сна, и никто даже в их семье не имел права считать их отныне простыми смертными. И тогда, и после Валентин уже не мог заставить себя думать о ней просто как о своей матери. Надев серебряный обруч и обосновавшись на Острове во всем величии Повелительницы Снов, те утешение и мудрость, которыми раньше делилась с ним, она отдавала теперь всему миру, взиравшему на нее с благоговением и надеждой. И даже когда взмах того же жезла вознес Валентина на место Вориакса, и он тоже в какой-то мере поднялся над царством обыденности и стал чем-то большим, чем простой смертный, некой мифической фигурой, он все равно сохранил благоговение перед ней, поскольку не испытывал ни малейшего благоговения по отношению к себе, даже будучи короналем, и не мог заставить себя проникнуться к собственной персоне тем же пиететом, что и остальные к нему или он к Хозяйке Острова Сна.
Однако, прежде чем обратиться к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Он рассказал ей все, что знал, о ее сестре Галиаре и брате Сэйте из Сти, о Диввисе, Мириганте, дочерях Вориакса. Она спрашивала его, часто ли он бывает в старых родовых землях в Халанксе, хорошо ли ему в Замке, по-прежнему ли они с Карабеллой близки и любят друг друга. Внутреннее напряжение оставило Валентина, и на какой-то миг он почувствовал себя обыкновенным мелким аристократом с Горы, находящимся с визитом в гостях у своей матушки, которая переселилась в другое место, но по-прежнему с интересом выслушивает домашние новости. Однако надолго забыть о их положении было невозможно, и, когда в разговоре начали ощущаться натянутость и напряженность, он заговорил уже совсем другим тоном:
— Было бы лучше, если бы я пришел к тебе, матушка, как подобает. Негоже Хозяйке Острова Сна спускаться из Внутреннего храма, чтобы нанести визит в Семь Стен.
— Сейчас эти формальности лишены смысла. События накатываются лавиной: необходимо действовать.
— Так тебе известны новости с Зимроэля?
— Конечно.— Она прикоснулась к обручу.— Он со скоростью мысли приносит мне вести отовсюду. О, Валентин, какое неудачное время для нашей встречи! Когда ты начинал процессию, я ожидала встретить тебя здесь веселым и радостным, и вот ты со мной, а я ощущаю в тебе только боль, сомнение и страх перед грядущим.
— Что ты видишь, матушка? Что должно случиться?
— Ты думаешь, что у меня есть возможность узнавать будущее?
— Ты очень отчетливо видишь настоящее. Ты же говоришь, что получаешь вести отовсюду.
— То, что я вижу, скрыто пеленой мрака. В мире происходит нечто, выходящее за пределы моего понимания. Установленный общественный порядок вновь под угрозой. И корональ в отчаянии. Вот что я вижу. Почему ты в отчаянии, Валентин? Почему в тебе столько страха? Ты же сын Дамиандейна и брат Вориакса, а они были не из тех, кому знакомы эти чувства, и мне они не свойственны, да и тебе, как мне казалось.
— По прибытии сюда я узнал, что над миром нависла опасность, и эта опасность становится все более реальной и грозной.
— Это приводит тебя в отчаяние? Да ведь опасность должна только усилить твое желание исправить положение вещей, как то бывало раньше.
— Но за время своего пребывания на троне я уже во второй раз вижу Маджипур, охваченный бедствием. Я вижу, что мое правление не было счастливым, а будет еще более несчастным, если увеличатся масштабы болезней, голода и бездумных переселений. Боюсь, на мне лежит какое-то проклятие.
Он заметил, что ее глаза сверкнули гневом. Да, за прекрасным обликом его матери скрывались величайшая душевная сила, железная самодисциплина и преданность долгу. В своем роде она была не менее яростной воительницей, чем легендарная леди Тиин, которая в древности вышла на битву против метаморфов. Эта леди тоже способна на подобную доблесть, если потребуется. Он знал, что она всегда отличалась нетерпимостью по отношению к любым проявлениям слабости в своих сыновьях, будь то жалость к себе, уныние или что-либо еще, потому что напрочь лишена была слабости сама. И Валентин вдруг почувствовал, как упадочное настроение начинает покидать его.
— Тебе не стоит обвинять себя без особых на то причин.— В голосе матери слышалась нежность.— Если на мир наложено проклятие, то оно лежит не на благородном и добродетельном коронале, а на всех нас. Тебе не в чем винить себя, Валентин: ты виновен в наименьшей степени. Не ты носитель этого проклятия — напротив, именно ты, скорее всего, способен снять его с нас. Но ты должен действовать, и действовать быстро.
— А в чем же суть этого проклятия?
— У тебя есть серебряный обруч, парный с моим.— Она приложила руку ко лбу.— Ты взял его с собой?
— Я с ним не расстаюсь.
— Тогда пусть его принесут.
Валентин вышел из комнаты и отдал распоряжение Слиту, ожидавшему у дверей; вскоре пришел слуга с усыпанной драгоценными камнями шкатулкой, в которой хранился обруч, подаренный Повелительницей Снов Валентину, когда он в поисках истины появился на Острове. С его помощью, соединившись разумом со своей матерью, он получил окончательное подтверждение того, что простой жонглер из Пидруида и правитель Маджипура Валентин — одно и то же лицо. Благодаря обручу и поддержке матери к нему стала возвращаться память. Потом иерарх Лоривейд научила его погружаться в транс, используя обруч, и проникать, таким образом, в мысли других людей. Он редко пользовался им после восстановления на престоле, поскольку обруч являлся принадлежностью Повелительницы Снов, а не короналя, а одному из владык Маджипура не подобает вторгаться в сферу деятельности другого. Но сейчас он вновь надел тонкую металлическую полоску, в то время как Повелительница Снов наливала ему, как и когда-то, темное и пряное сонное вино, способствовавшее раскрытию душ навстречу друг другу.
Он осушил кубок одним глотком, и она тоже выпила свое вино. Прошло немного времени, и напиток начал действовать. Он погрузился в транс, обеспечивавший наиболее полное восприятие видений. Потом она сплела его пальцы со своими для завершения контакта — и на него обрушился поток образов и ощущений. Они буквально ослепили и оглушили его, хотя он знал, каким сильным будет удар.
Однако Повелительница Снов испытывала это ежедневно: на протяжении многих лет она и ее служительницы посылали свои души странствовать по свету в поисках нуждающихся в помощи.
Он не увидел отдельных душ: слишком велик и населен был мир, чтобы добиться такой точности даже за счет величайшей сосредоточенности. Пролетая по небу горячим ветром в восходящих воздушных потоках, он обнаруживал отдельные пятна ощущений: то дурные предчувствия, то страх, стыд, вину, внезапный всплеск сумасшествия, серое, широко раскинувшееся покрывало отчаяния. Он опустился пониже и увидел естество душ, черные кромки, пересеченные алыми полосами, острые зазубренные пики, причудливо перепутанные дорожки ворсистой плотной ткани. Он взмыл еще выше, в безмятежность царства небытия; он пересекал мрачные пустыни, от которых исходило цепенящее одиночество; он описывал круги над сверкающими заснеженными полями и лугами, где каждая травинка светилась несказанной прелестью. Он увидел те места, где свирепствовали болезни, голод, где царил хаос, и почувствовал, как от крупных городов горячим суховеем поднимаются страхи, ощутил, как некая сила со всепроникающим барабанным раскатом бьется в морях. Его со всей мощью охватило ощущение нависшей угрозы, надвигающейся катастрофы. Валентин увидел, что на мир опустился невыносимый груз и сокрушает его с постепенно нарастающим усилием, подобно медленно сжимающемуся кулаку.
Во всех странствиях его сопровождала благословенная Повелительница Снов, его мать. Если бы не ее присутствие, он мог бы обгореть и обуглиться в пламени чувств, исходящих из колодца мировой души. Но она оставалась рядом, облегчая ему путь через темноту к порогу понимания, неясно маячившему впереди и напоминавшему исполинские ворота Деккерета в Норморке, закрывавшиеся только тогда, когда мир был в опасности. Но перед самым порогом он остался один и переступил через него без посторонней помощи.
Дальше была только музыка, музыка… она словно стала видимой — дрожащий, вибрирующий звук, протянувшийся через пропасть тончайшим подвесным мостом… И он ступил на тот мост и увидел всплески яркого звука в потоке внизу, кинжально-острые импульсы звука над головой, линию уходящего в бесконечность красного цвета и пурпурные с зеленым дуги у горизонта, которые пели для него. Потом все это многообразие уступило место одному-единственному звуку — устрашающему, оглушительному реву, который поглотил все вокруг и черной неудержимой колесницей накатил на вселенную, безжалостно расплющивая ее. И Валентин понял.
Он открыл глаза. Повелительница Снов, его мать, спокойно стояла между танигалами и с улыбкой наблюдала за ним, любуясь им словно спящим младенцем. Она сияла с него обруч и положила обратно в шкатулку.
— Видел? — спросила она.
— Я так и думал,— ответил Валентин.— Происходящее на Зимроэле не случайность. Да, это проклятие, и лежит оно на всех нас уже несколько тысячелетий. Мой чародей Делиамбер сказал мне однажды, что мы прошли здесь, на Маджипуре, долгий путь, ничем не заплатив за изначальный грех завоевателей. Еще он сказал, что по счету нарастают проценты. А теперь счет предъявлен к оплате. То, что началось,— наше наказание, наше унижение, отмщение всем нам.
— Да, именно так.
— А то, что мы видели, это и есть само Божество, матушка? Оно держит мир крепкой хваткой и сдавливает его все сильнее? А тот звук, такой страшно тяжелый,— тоже Божество?
— Те образы, которые явились тебе, Валентин, тебе и принадлежат. Я видела нечто другое. Божество не имеет конкретного облика. Но, я думаю, ты узрел суть вещей.
— Я видел, что Божество лишило нас своей милости.
— Да. Но не безвозвратно.
— Ты уверена, что еще не слишком поздно?
— Уверена, Валентин.
Он помолчал. Потом заговорил снова:
— Да будет так. Я увидел, что нужно сделать, и я сделаю это. Как символично, что я пришел к пониманию всего в Семи Стенах, которые леди Тиин воздвигла в честь своего сына после его победы над метаморфами! Ах, матушка, а ты построишь такое здание для меня, когда я исправлю дело рук лорда Стиамота?
Глава 10
— Еще раз,— Хиссун повернулся лицом к Альсимиру и еще одному кандидату в рыцари.— Нападайте на меня, теперь оба.
— Оба? — переспросил Альсимир.
— Оба. И если увижу, что вы играете в поддавки, месяц будете чистить стойла — это я вам обещаю.
— Как ты думаешь справиться с нами двумя, Хиссун?
— Пока еще не знаю. Но я должен научиться. Нападайте, и тогда посмотрим.
Он весь лоснился от пота, а сердце бешено колотилось, но тело его было раскованным и послушным. Сюда, в пещерный гимнастический зал в восточном крыле Замка, он приходил каждый день и занимался не меньше часа, независимо от прочих обязанностей.
Хиссун считал необходимым развивать силу и выносливость, вырабатывать еще большую ловкость. Иначе ему, с его честолюбием, несомненно, придется здесь тяжко. Принцы на Замковой горе возводили атлетизм в культ, постоянно испытывая себя верховой ездой, турнирами, гонками, борьбой, охотой — словом, всеми теми простыми первобытными забавами, на которые в Лабиринте у Хиссуна не было ни времени, ни желания. А теперь, когда по воле лорда Валентина он оказался среди множества крепких, сильных мужчин, он знал, что должен сравняться с ними на их поле, если намерен надолго остаться в их компании.
Конечно, ему не по силам изменить свое щуплое, худощавое телосложение на что-либо подобное грубой мускулистости какого-нибудь там Стазилейна, Элидата или Диввиса. Такими, как они, ему никогда не стать. Но он мог превзойти их, следуя своим путем. Вот, например, забава с дубинкой: еще год назад он даже не слышал ни о чем подобном, а теперь, после многих часов тренировок, стал почти мастером. Здесь требовалась быстрота глаз и ног, а не сверхъестественная сила. В фехтовании на дубинках выражался в каком-то смысле его подход к жизни.
— Готов,— крикнул он.
Он стоял как полагается, слегка согнув ноги, настороженный и гибкий, немного разведя руки, сжимавшие легкую тонкую дубинку — палку из дерева ночного цветка с оплетенной рукоятью. Он переводил взгляд с одного противника на другого. Они оба выше его: Альсимир — дюйма на два-три, а его друг Стими-он и того больше. Но он проворнее. За все утро ни один из них не смог даже коснуться его дубинкой. Но вдвоем одновременно — это меняет дело…
— Вызов! Встали! Начали! — воскликнул Альсимир.
Противники двинулись на него, подняв дубинки в положение для нападения.
Хиссун сделал глубокий вдох и сосредоточился, стремясь образовать вокруг себя сферическую зону защиты — пространство, закрытое непроницаемой и непробиваемой броней. То, что сфера была воображаемой, значения не имело. Этот прием ему показывал наставник по фехтованию на дубинках Тани: делай свою защитную зону все равно что из стали, и тогда ничто не проникнет через нее. Секрет состоит в умении сосредоточиться.
Как Хиссун и ожидал, Альсимир приблизился к нему долей секунды раньше Стимиона. Альсимир высоко поднял дубинку, попробовав на прочность северо-западный сектор обороны, а потом сделал ложный выпад пониже. Когда он добрался до периметра обороны Хиссуна, тот легко парировал удар движением кисти и, не прекращая движения,— он уже все рассчитал на уровне подсознания,— переместил дубинку правее, где с северо-востока наносил чуть запоздалый удар Стимион.
Послышался шуршащий звук скольжения дерева по дереву; проведя своей дубинкой до половины оружия Стимиона, Хиссун уклонился, заставив Стимиона со всей силы ударить в пустое пространство. Все это заняло буквально мгновение. Стимион потерял равновесие и, крякнув от неожиданности, шагнул на то место, где только что был Хиссун, который слегка стукнул его дубинкой по спине и развернулся к Альсимиру. Дубинка Альсимира взмыла вверх: он начал второй выпад. Хиссун легко отбил его и ответил ударом на удар, с которым Альсимир справился хорошо и парировал его с такой силой, что столкновение дубинок отозвалось в руке Хиссуна до локтя. Но он быстро оправился от сотрясения и, увернувшись от очередного выпада Аль-симира, отскочил в сторону, чтобы избежать удара Стимиона.
Теперь они занимали иное положение: Стимион и Альсимир стояли не перед Хиссуном, а с двух сторон от него. Они наверняка попробуют сделать выпад одновременно, подумал Хиссун. Этого нельзя допустить.
Тани учил его: время всегда должно служить тебе, а не быть твоим хозяином; если тебе не хватает времени для движения, тогда раздели каждый миг на несколько мгновений поменьше, и тогда тебе хватит времени на все.
Верно. Хиссун знал, что абсолютной одновременности не бывает.
Именно так, как в течение многих месяцев делал на тренировках, он переключился в тот временной режим, который привил ему Тани: рассматривая каждую секунду как сумму десяти десятых долей, он обосновался в каждой из них по очереди, как если бы шел через пустыню и раз за разом останавливался на ночлег в каждой из десяти попадающихся на пути пещер. Теперь его восприятие коренным образом изменилось. Он увидел Стимиона передвигающимся отрывистыми движениями, поднимающим дубинку, чтобы опустить ее на Хиссуна. Но Хиссун без малейшего труда вклинился между двумя долями секунды и отбил дубинку Стимиона в сторону. Альсимир уже начал свой выпад, но у Хиссуна было достаточно времени, чтобы уйти от него, а когда рука Альсимира вытянулась полностью, Хиссун легонько стукнул по ней повыше локтя.
Вернувшись к нормальному восприятию времени, Хиссун сошелся со Стимионом, который заходил для очередного выпада. Вместо того чтобы приготовиться к отражению удара, Хиссун предпочел идти вперед, прорвав оборону застигнутого врасплох Стимиона. Из этого положения Хиссун еще раз коснулся Альсимира и развернулся, чтобы достать кончиком дубинки Стимиона, пока тот в замешательстве вертелся на месте.
— Касание, и двойное,— воскликнул Хиссун.— Игра!
— Как это у тебя получается? — спросил Альсимир, бросая свою дубинку. Хиссун рассмеялся.
— Не имею представления. Но хотел бы, чтобы Тани увидел меня! — Он упал на колени, и пот капал с его лба прямо на циновки. Он знал, что продемонстрировал незаурядное мастерство. Никогда еще он не дрался так хорошо. Случайность? Везение? Или он в самом деле вышел на новый уровень постижения? Он вспомнил, как лорд Валентин рассказывал о жонглировании, которым начал заниматься совершенно случайно, чтобы всего лишь заработать на жизнь, когда бродил по Зимроэлю, потерянный и отчаявшийся. Корональ сказал тогда, что жонглирование указало ему путь к полной концентрации душевных сил, и даже заявил, что не смог бы отбить престол, если бы не дисциплина духа, развившаяся в нем после овладения ремеслом жонглера. Хиссун знал, что он сам вряд ли обучится жонглированию уж больно грубой лестью по отношению к короналю будет это выглядеть, слишком открытым подражанием,— но начинал понимать, что может достигнуть той же дисциплины при помощи фехтования на дубинках. Только что состоявшийся поединок, несомненно, весьма повысил уровень его восприятия и реакции. Он прикинул, способен ли повторить все, потом оглядел обоих противников и предложил:
— Ну что, еще разок-другой?
— Неужели ты никогда не устаешь? — воскликнул Стимион.
— Устаю, конечно. Что же теперь, заканчивать только потому, что устали?
Он опять принял стойку. Еще минут пятнадцать, потом окунуться, немного поработать во дворе Пинитора, а потом…
— Ну что же вы? Нападайте!
Альсимир покачал головой.
— Какой в этом смысл? Ты на голову выше нас.
— Ну давайте же,— повторил Хиссун.— Готов!
Альсимир с неохотой встал в позицию для поединка и жестом призвал Стимиона сделать то же самое. Но когда все трое встали в исходное положение, собираясь с мыслями и готовя тела к предстоящему бою, на балкончике над ними появился смотритель гимнастического зала и окликнул Хиссуна. Сообщение для принца от регента Элидата: принца Хиссуна просят незамедлительно явиться к регенту в кабинет короналя.
— Что ж, тогда в другой раз,— бросил Хиссун Альсимиру и Стимиону.
Он быстро оделся и направился вверх через причудливые хитросплетения Замка, пересекая дворы и проходы, мимо парапета лорда Оссиера, с которого открывался чудесный вид на склон Замковой горы, мимо обсерватории Кинникена, музыкальной комнаты лорда Пранкипина, мимо оранжереи лорда Конфалюма и десятков других сооружений и строений, которые, как ракушки, покрывали всю центральную часть Замка. Наконец он добрался до центрального сектора, где располагались правительственные учреждения, и прошел в просторный кабинет, где работал корональ, а на время его затянувшейся поездки расположился верховный канцлер Элидат.
Он обнаружил регента расхаживающим взад и вперед, как медведь в клетке, перед лежавшей на столе лорда Валентина рельефной картой мира. Выглядел он мрачно и на появление Хиссуна отреагировал еле заметным кивком. Почти вслед за Хиссуном прибыл Диввис, одетый в официальный наряд с драгоценными украшениями и маской из перьев, как будто вызов застиг его по пути на какую-то торжественную государственную церемонию.
Хиссун ощутил растущее беспокойство. Зачем Элидату понадобилось созывать на подобную встречу так внезапно, вопреки заведенному порядку? И почему из всех принцев выбор пал лишь на немногих? Элидат, Стазилейн, Диввис — наиболее вероятные из возможных преемников Валентина, ближайшие из наиболее приближенных. Случилось что-то очень серьезное, подумал Хиссун. Может быть, умер в конце концов старый понтифекс. Или корональ, возможно… «Пусть это будет Тиеверас! — взмолился Хиссун.— Ради всего святого, пусть это будет Тиеверас!»
Наконец Элидат заговорил:
— Очень хорошо. Все собрались: можем начинать.
— Что случилось, Элидат? — с кислой усмешкой поинтересовался Диввис.— Кто-то увидел двухголовую милуфту, направляющуюся на север?
— Если ты хочешь сказать, что пришло время дурных предзнаменований, то так оно и есть,— угрюмо ответил верховный канцлер.
— Что-то произошло? — спросил Стазилейн.
Элидат бросил на стол пачку бумаг.
— Два важных события. Во-первых, из западного Зимроэля пришли новые сообщения: ситуация там гораздо серьезней, чем нам представлялось. Весь район ущелья на континенте, примерно от Мазадоны до точки где-то к западу от Дюлорна, дезорганизован, и бедствие распространяется. Сельскохозяйственные культуры продолжают погибать от загадочных болезней, и уже наблюдается ужасающая нехватка основных продуктов питания, а сотни тысяч, если не миллионы, начали движение к побережью. Местные власти делают все от них зависящее, чтобы обеспечить поставки продовольствия из не затронутых бедствием районов. Судя по всему, пока спокойно вокруг Тил-омона и Нарабаля, а Ни-мойя и Кинтор почти полностью избежали сельскохозяйственных проблем. Но расстояния так велики, к тому же все произошло настолько внезапно, что они успели сделать совсем немного. Еще одна возможная проблема: появился некий особый религиозный культ — что-то связанное с поклонением морским драконам…
— Что? — не поверил своим ушам Стазилейн, у которого от изумления даже щеки покраснели.
— Я понимаю, что это звучит дико,— сказал Элидат.— Но нам сообщают, будто прошел слух, что драконы — какие-то там боги и что они провозгласили конец света, и прочий бред, а…
— Это не новый культ,— тихо сказал Хиссун.
Все трое обернулись к нему.
— Вам что-то известно? — спросил Диввис.
Хиссун кивнул.
— Я несколько раз слышал об этом, когда жил в Лабиринте. Так, шепотки, беспочвенные слухи, которые, насколько я помню, никто не принимал всерьез. А вообще-то, простонародье давно перешептывалось за спиной знати. Кое-кто из моих друзей немного разбирался в тех слухах, возможно, даже больше, чем немного, но сам я никогда не лез в них. Я помню, что как-то спросил об этом у матери, а она обозвала эти разговоры опасной чепухой и посоветовала держаться от них подальше, что я и сделал. Кажется, религия зародилась в древности среди лиименов и постепенно негласным путем распространилась в нижних слоях общества, а сейчас, как мне думается, вышла на поверхность из-за начавшихся бедствий.
— А в чем суть этой веры? — спросил Стазилейн.
— Элидат примерно объяснил: однажды драконы выйдут на берег, возьмут власть над миром и положат конец всем горестям и страданиям.
— Каким горестям и страданиям? — вступил в разговор Диввис,— Я не слышал о больших невзгодах в мире, если не считать нытья метаморфов, а они…
— Вы полагаете, что все живут так же, как мы на Замковой горе? — резко спросил Хиссун.
— Я полагаю, что нуждающихся у нас не осталось, что все обеспечены всем необходимым, что мы живем в счастье и процветании, что…
— Все это правда, Диввис. И все же кто-то живет в замках, а кто-то очищает дороги от экскрементов маунтов. Есть те, кто владеет огромными поместьями, и те, кто попрошайничает на улицах. Есть…
— Избавьте меня от рассуждений на тему социальной несправедливости.
— Простите, что я вам докучаю,— бросил Хиссун.— Я просто подумал, что вам хотелось бы знать, откуда берутся люди, которые ждут пришествия водяных королей, чтобы те избавили их от тягот и лишений.
— Водяные короли? — переспросил Элидат.
— Да, морские драконы. Так их называют те, кто им поклоняется.
— Ладно,— сказал Стазилейн.— На Зимроэле голод, а среди низших слоев распространяется опасный культ. Вы упомянули два важных события. Это именно те, которые вы и подразумевали?
Элидат отрицательно покачал головой.
— Это две стороны одного и того же. Другая важная новость касается лорда Валентина. Мне сообщил о ней Тунигорн — он очень расстраивается по этому поводу. По его словам, во время визита к своей матери на Остров корональ пережил что-то вроде преображения и вошел в состояние высокого подъема, очень странное состояние, в котором он совершенно непредсказуем.
— В чем заключается его преображение? — спросил Стазилейн,— Вам известно?
— Войдя в транс под руководством Повелительницы Снов,— сказал Элидат,— он имел видение, показавшее ему, что бедствия на Зимроэле являются выражением недовольства Божества.
— Но неужели кто-то думает иначе? — воскликнул Стазилейн,— Однако какое отношение это имеет…
— Как сообщает Тунигорн, теперь Валентин считает, что болезни и недостаток продовольствия, которые, как нам стало известно, гораздо серьезнее, чем могло показаться по первым сообщениям,— определенно имеют сверхъестественное происхождение…
Медленно покачав головой, Диввис насмешливо фыркнул.
— …Сверхъестественное происхождение,— продолжал Элидат,— и являются наказанием со стороны Божества за дурное отношение к метаморфам в течение столетий.
— В этом нет ничего нового,— сказал Стазилейн,— Он уже много лет говорит примерно то же самое.
— Тут явно есть что-то новое,— возразил Элидат.— Тунигорн говорит, что со дня преображения он в основном бывает один и видится лишь с Повелительницей и Карабеллой, да иногда с Делиамбером и толковательницей снов Тизаной. И Слит, и Тунигорн проникают к нему с трудом, а если они с ним и встречаются, то речь идет о самых обыденных делах. У Тунигорна создалось впечатление, что короналем овладела какая-то новая грандиозная идея, какой-то потрясающий план, который он не хочет с ними обсуждать.
— Не похоже на Валентина, которого я знаю,— сумрачно заметил Стазилейн.— Он может быть каким угодно, но склонности к иррациональности в нем не замечалось. С ним явно что-то не так.
— Или у него очередное переселение душ,— добавил Диввис.
— А чего опасается Тунигорн? — спросил Хиссун.
Элидат пожал плечами.
— Он не знает. Ему кажется, что Валентин вынашивает какой-то сумасбродный замысел и опасается что они со Слитом станут возражать. Но он даже намеков никаких не делает.— Элидат подошел к глобусу и постучал пальцем по ярко-красному шарику, обозначавшему место пребывания короналя.— Пока Валентин еще на Острове, но скоро отплывает на материк. Он высадится в Пилиплоке и планирует отправиться вверх по Зимру в Ни-мойю, а оттуда — в пораженные голодом районы на западе. Но Тунигорн подозревает, что он изменил свое решение и, поглощенный мыслью о каре Божества, возможно, планирует какое-то духовное мероприятие: пост, паломничество, перестройку общества в направлении, противоположном чисто светским ценностям…
— А что, если он стал приверженцем культа морских драконов? — предположил Стазилейн.
— Не знаю,— ответил Элидат.— Все возможно. Я лишь хочу сказать вам, что Тунигорн сильно озабочен и требует, чтобы я как можно скорее присоединился к процессии короналя, в надежде на то, что я смогу удержать его от необдуманных действий. Думаю, у меня получится то, что не удается даже Туни-горну.
— Что такое? — воскликнул Диввис.— Он же в тысячах миль отсюда! Разве возможно…
— Я отправляюсь через два часа,— перебил Элидат.— На перекладных быстроходных парящих машинах я доберусь по долине Глэйдж до Треймоуна, откуда крейсер доставит меня до Зимроэля по южному маршруту через архипелаг Родамаунт. Тем временем Тунигорн постарается задержать Валентина на Острове, а если ему удастся договориться с адмиралом Эйзенхартом, он позаботится о том, чтобы плавание от Острова до Пилиплока продолжалось подольше. Если повезет, я окажусь в Пилиплоке примерно на неделю позже Валентина, и, возможно, будет еще не слишком поздно для того, чтобы привести его в чувство.
— Вам не удастся сделать это вовремя,— сказал Диввис.— Пока вы будете плыть по Внутреннему морю, он будет уже на полпути в Ни-мойю.
— Я должен попытаться. У меня нет выбора. Если бы вы только знали, как озабочен Тунигорн, как он страшится того, что Валентин ввяжется в какое-нибудь сумасшествие, сомнительное предприятие…
— А кто будет управлять? — тихо спросил Стазилейн.— С этим-то как? Вы являетесь регентом, Элидат. Понтифекса у нас нет. Вы сообщаете нам о том, что корональ одержим чем-то вроде маниакальной идеи, и предлагаете теперь вообще обезглавить Замок?
— В тех случаях, когда регент отзывается из Замка,— сказал Элидат,— в его власти назначить регентский совет для ведения всех дел, находящихся под юрисдикцией короналя. Именно это я и собираюсь сделать.
— А кто будет входить в совет? — спросил Диввис.
— Всего три человека: вы, Диввис, Стазилейн, а также вы, Хиссун.
— Я? — ошеломленно переспросил Хиссун.
Элидат улыбнулся.
— Признаться, я не сразу понял, зачем лорд Валентин решил продвигать, да еще так стремительно, столь молодого человека из Лабиринта к высотам власти. Но с возникновением этого кризиса его замысел для меня постепенно прояснился. Здесь, на Замковой горе, мы оторвались от реальной жизни Маджипура. Мы засели на вершине Горы, не зная о том, что вокруг нас возникают неразрешимые проблемы. Я слышал ваши слова, Диввис, что все в мире счастливы, кроме разве что метаморфов, и могу признаться, что считал точно так же. И все же, кажется, среди недовольных утвердилась новая религия, а мы о ней ничего не знаем, а теперь к Пидруиду шагает армия голодных людей, чтобы поклониться чужим богам.— Он перевел взгляд на Хиссуна.— Из того, что вы знаете, Хиссун, есть вещи, которые надо усвоить и нам. Во время моего отсутствия вы будете принимать решения вместе с Диввисом и Стазилейном, и я надеюсь, что от вас будут исходить ценные мысли. Что скажете, Стазилейн?
— Полагаю, что вы сделали мудрый выбор.
— А вы, Диввис?
Лицо Диввиса выражало плохо скрываемую ярость.
— Что я могу сказать? Воля ваша. Вы произвели назначение. Я должен лишь подчиниться.— Он встал и подал Хиссуну руку.— Мои поздравления, принц. Вам удалось добиться многого за столь короткий срок.
Хиссун бесстрастно встретил ледяной взгляд Диввиса.
— Я с нетерпением жду возможности поработать с вами в совете, лорд Диввис,— весьма официальным тоном произнес он.— Ваша мудрость будет служить мне примером.— Он ответил на рукопожатие Диввиса.
Диввис хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он медленно освободил руку, посмотрел исподлобья на Хиссуна и вышел из кабинета.
Глава 11
С юга дул горячий и жесткий ветер, тот самый ветер, который капитаны судов охотников на драконов называли «Посланием», поскольку он зарождался на бесплодном Сувраэле — обиталище Короля Снов. Этот ветер иссушал душу и выжигал сердце, но Валентин не обращал на него ни малейшего внимания. Его дух был далеко отсюда: он думал о предстоящих свершениях и часами простаивал на королевской палубе «Леди Тиин», вглядываясь в горизонт, на котором должны были появиться очертания материка, и даже не замечал знойных, колючих порывов свистевшего вокруг него ветра.
Плавание от Острова к Зимроэлю обещало, похоже, стать нескончаемым. Эйзенхарт говорил о штиле на море и о встречных ветрах, о необходимости сократить маршрут и взять южнее… и тому подобное. Валентин не был моряком, но по мере того, как проходили дни, а западный континент так и не приближался, его охватывало все большее нетерпение. Не раз приходилось им менять курс, чтобы избежать встречи со стаями морских драконов, поскольку с этой стороны Острова воды просто кишели ими. Кое-кто из моряков-екандаров утверждал, что это самое массовое перемещение драконов за последние пять тысячелетий. Как бы там ни было, их изобилие вызывало опасения: во время своего последнего плавания в этих водах, когда гигантский дракон пробил корпус «Брангалина», которым командовал капитан Горзвал, Валентин не видел ничего подобного.
Драконы проходили в основном группами по тридцать—пятьдесят особей с интервалом в несколько дней. Но иногда попадались и громадные драконы-одиночки, настоящие драконьи короли, которые плыли сами по себе, неторопливо и целеустремленно, как бы погрузившись в глубокие раздумья. Но через некоторое время исчезли и большие, и маленькие драконы, ветер усилился и флот устремился к Пилиплоку.
И однажды утром с верхней палубы раздался крик:
— Земля! Пилиплок!
Огромный порт появился внезапно, сияющий и очаровательный в своей устрашающей необъятности. Он возвышался на выступе южного берега устья Зимра, где невероятно широкая река на сотни миль выносила в море грязь, намытую в центре континента,— город с одиннадцатимиллионным населением, четко распланированный в соответствии с комплексным планом, который неукоснительно соблюдался при застройке: правильные дуга пересекали начинавшиеся от береговой линии лучи величественных проспектов. Валентин подумал, что, несмотря на всю красоту его широкой гостеприимной гавани этот город трудно полюбить. Но вдруг заметил, что его спутник, скандар Залзан Кавол, который был родом из Пилиплока, разглядывает открывающуюся панораму с выражением удивления и восторга на грубом и суровом лице.
— Охотники на драконов подходят! — крикнул кто-то, когда «Леди Тиин» приблизилась к берегу.— Смотрите, да тут целая флотилия!
— Как чудесно, Валентин! — негромко сказала Карабелла, стоявшая у него за спиной.
Действительно чудесно. До этого момента Валентин никогда не думал, что суда, на которых моряки Пилиплока отправляются охотиться на драконов, могут быть красивыми. Малопривлекательные сооружения с широкими корпусами, нелепо украшенные отвратительными резными головами и остроконечными хвостами, кричаще разрисованные по бортам рядами белых зубов и желтых с алым глаз — взятые по отдельности, они выглядели по-варварски отталкивающими. Но в составе столь внушительной флотилии — казалось, все охотники на драконов Пилиплока вышли в море, чтобы приветствовать короналя,— они, как ни странно, являли собой величественное зрелище. Они расположились вдоль линии горизонта, и наполненные ветром черные с малиновыми полосами паруса выглядели как праздничные флаги. Приблизившись, они четко спланированным строем окружили королевскую эскадру и подняли на мачтах огромные зеленые с золотом стяги короналя.
— Валентин! Лорд Валентин! Да здравствует лорд Валентин! — доносились с них хриплые крики. По волнам поплыла музыка барабанов, фанфар, систиронов и галистанов. Она звучала приглушенно и не очень отчетливо, но все же празднично и трогательно.
Насколько отличается этот прием, саркастически подумал Валентин, от того, который был оказан ему во время последнего посещения Пилиплока, когда он вместе с Залзаном Каволом и другими жонглерами униженно ходил от одного капитана к другому, безуспешно пытаясь уговорить кого-нибудь из них за плату доставить их на Остров Сна, пока наконец им не удалось сторговаться насчет переезда на самом маленьком, обшарпанном и жалком суденышке. Сколь многое изменилось с тех пор.
Самое большое из судов приблизилось к «Леди Тиин», и с него спустили шлюпку с двумя людьми и одной женщиной-скандаром. С флагмана спустили специальную сетку, однако люди остались на веслах, и на борт поднялась только женщина-скан-дар, пожилая и суровая на вид, с выдубленной морской водой кожей лица; во рту у нее отсутствовали два клыка, а шерсть имела мрачный сероватый оттенок.
— Меня зовут Гуидраг,— представилась она, и Валентин тут же вспомнил: самая старая и почтенная из всех капитанов — охотников на драконов, одна из тех, кто тогда отказался взять жонглеров пассажирами на борт своего судна; но она проявила доброжелательность и направила их к капитану Горзвалу с его «Брангалином». Интересно, помнит ли она его? Скорее всего, нет. Как Валентин уже давно понял, если на человеке облачение короналя, то самого человека за одеянием не видно.
От имени своей команды и всех товарищей по промыслу Гуидраг произнесла грубоватое, но красноречивое приветствие и подарила Валентину ожерелье с искусной резьбой, сделанное из переплетенных костей дракона. Он в свою очередь поблагодарил за торжественный прием и поинтересовался, почему промысловые суда прохлаждаются в гавани Пилиплока, а не выходят в море на охоту. Гуидраг ответила, что в нынешнем году драконов идет столько, что все охотники уже в первые недели промысла выполнили разрешенные законом нормы и их сезон закончился сразу же после открытия.
— Год был необычный,— сказала Гуидраг.— А следующий, боюсь, будет еще необычнее.
Эскорт судов держался поблизости до самого порта. Королевская процессия сошла на берег возле причала Малибора в самом центре гавани, где их ждала делегация встречающих: герцог провинции с внушительной свитой, мэр города с почти такой же компанией чиновников и делегация капитанов судов сопровождения. Когда начался традиционный обряд приветствия, Валентин почувствовал себя человеком, которому снится, что он бодрствует: он отвечал всем серьезно и церемонно, держался спокойно и уравновешенно, но все равно ему казалось, что он проходит сквозь сонмище призраков.
Вдоль дороги от гавани до городской ратуши, где должен был остановиться Валентин, тянулись толстые алые канаты, повсюду, сдерживая натиск любопытствующих, стояли стражники. Валентин, ехавший с Карабеллой в открытом парящем экипаже, подумал, что никогда еще ему не доводилось слышать такого шума, столь неразборчивого и неумолчного приветственного гула, настолько оглушительного, что он на какое-то время отвлекся от мыслей о кризисе. Но передышка продолжалась недолго. Едва оказавшись в резиденции, он потребовал принести ему последние сообщения. Новости оказались неутешительными.
Он узнал, что, несмотря на карантин, болезнь лусавендры каким-то образом перекинулась в не затронутые до сих пор провинции. Урожай стаджи в этом году ожидался вдвое меньше обычного. Районы, где выращивался туол, важная фуражная культура, подверглись нашествию считавшихся давно истребленными жуков-проволочников, что угрожало сокращением производства мяса. Грибок, поразивший виноград, вызвал опадание незрелых плодов в винодельческих районах Кинтора и Ни-мойи. Теперь весь Зимроэль, за исключением юго-западной оконечности в районе тропического города Нарабаля, был охвачен различными сельскохозяйственными болезнями.
Когда Валентин показал все эти сообщения И-Уулисаану, тот мрачно заметил:
— Теперь эпидемию не сдержать. Все экологически взаимосвязано: снабжение Зимроэля продовольствием будет полностью нарушено, мой лорд.
— Но на Зимроэле восемь миллиардов жителей!
— Верно. А что будет, когда болезни распространятся и на Алханроэль?
Валентин вздрогнул.
— Думаете, это случится?
— Ах, мой лорд, да я уверен, что так будет. Сколько судов совершают еженедельно плавание между континентами? Сколько птиц и даже насекомых пересекает море? Внутреннее море не такое уж широкое, а Остров и архипелаг служат удобными местами для промежуточной посадки.— Со странно безмятежной улыбкой сельскохозяйственный эксперт прибавил: — Я утверждаю, мой лорд, что болезням невозможно сопротивляться, их невозможно победить. Будет голод. Будет мор. Маджипур опустеет.
— Нет. Не может быть.
— Если бы я мог найти слова утешения… Но мне нечем вас успокоить, лорд Валентин.
Корональ пристально посмотрел на И-Уулисаана.
— Божество наслало на нас это бедствие, Божество и отведет его.
— Возможно. Но не раньше, чем произойдут страшные бедствия. Мой лорд, прошу вашего разрешения удалиться. Вы позволите мне забрать с собой эти бумаги? Я верну их через час.
Когда И-Уулисаан ушел, Валентин какое-то время сидел неподвижно, в последний раз обдумывая то, что теперь, после получения катастрофических сообщений, казалось еще более неотложным, чем когда бы то ни было. Потом он вызвал Слита, Тунигорна и Делиамбера.
— Я собираюсь изменить маршрут процессии,— заявил он без всяких предисловий.
Они осторожно переглянулись, будто уже несколько недель ожидали от него подобного сюрприза.
— Сейчас мы не поедем в Ни-мойю. Отмените все приготовления к поездке туда и дальше.— Они смотрели на него угрюмо и напряженно, и он понял, что без борьбы не добьется от них поддержки.— На Острове Сна,— продолжал он,— мне стало ясно, что все эти болезни на Зимроэле, которые вскоре могут поразить и Алханроэль, являются прямым свидетельством неудовольствия Божества. Ты, Делиамбер, уже говорил мне об этом на развалинах Велализиера и предположил тогда, что все беды, которые валом валят по нарастающей после захвата моего трона, могут быть началом расплаты за расправу с метаморфами. Ты сказал, что мы долго прожили на Маджипуре, не искупив изначальный грех завоевателей, а теперь надвигается хаос, поскольку прошлое начинает предъявлять счет, да еще и с солидными процентами.
— Да, я помню. Мой лорд повторил мои слова почти дословно.
— А я сказал,— продолжал Валентин,— что всю свою энергию направлю на исправление несправедливостей, допущенных по отношению к метаморфам. Но я этого не сделал. Я был слишком занят другим и предпринял лишь слабые попытки найти взаимопонимание с меняющими форму. А пока я откладывал, мера наказания усугублялась. Теперь, оказавшись на Зимроэле, я намереваюсь безотлагательно отправиться в Пиурифэйн…
— В Пиурифэйн, мой лорд?!! — в один голос воскликнули Слит и Тунигорн.
— В Пиурифэйн, в столицу метаморфов Илиривойн. Я встречусь с Данипиур. Я выслушаю ее требования и рассмотрю их самым внимательным образом. Я…
— Еще ни один корональ не появлялся на территории метаморфов,— перебил Тунигорн.
— Один корональ появлялся,— сказал Валентин.— В бытность мою жонглером я был там и выступал перед метаморфами, в числе которых была сама Данипиур.
— Это другое дело,— возразил Слит.— Вы могли делать все, что заблагорассудится, когда были жонглером. Тогда мы бродили среди метаморфов, и вы с трудом верили, что являетесь короналем. Но теперь-то вы, несомненно, корональ…
— Я пойду. Это будет паломничеством смирения, начальным актом искупления.
— Мой лорд!..— с жаром начал Слит.
Валентин усмехнулся.
— Ну, продолжайте. Приводите свои возражения. Я уже несколько недель ожидаю долгого, скучного спора с вами троими по этому поводу. Но позвольте сначала заявить вам следующее: когда мы закончим разговор, я отправлюсь в Пиурифэйн.
— И ничто не сможет изменить ваше решение? — спросил Тунигорн.— Даже если мы напомним вам о возможных опасностях, о нарушении протокола, о вероятных неблагоприятных политических последствиях, о…
— Нет, нет и нет. Ничто не изменит моего решения. Лишь преклонив колени перед Данипиур, смогу я положить конец бедствию, опустошающему Зимроэль.
— Вы настолько уверены, мой лорд,— поинтересовался Делиамбер,— что все так просто?
— Надо попытаться хоть что-то сделать. Я в этом убежден, и ничто не поколеблет моей решимости.
— Мой лорд,— сказал Слит,— ведь насколько я помню, именно метаморфы при помощи колдовства лишили вас трона, и полагаю, что вы также сохранили воспоминания об этом. А теперь, когда мир стоит на пороге безумия, вы предлагаете добровольно пойти к ним, в их дремучие леса. Неужели…
— Разумно? Нет. Необходимо? Да, Слит, да, и еще раз да. Одним короналем больше, одним меньше — какая разница? Немало таких, кто может занять мое место и исполнять долг не хуже или даже лучше, чем я. Однако на карту поставлена судьба Маджипура. Я должен отправиться в Илиривойн.
— Умоляю, мой лорд…
— Нет, это я вас умоляю. Достаточно разговоров. Я решился.
— Вы направитесь в Пиурифэйн? — недоверчиво проговорил Слит.— Вы предадитесь в руки метаморфов?
— Да,— ответил Валентин.— Я предам себя в руки метаморфов.
