Глава 8
— Корональ желает тебя видеть,— сказал Шанамир.
Удивленный Хиссун поднял голову. Последние полтора часа он провел в нелепом многоколонном вестибюле, напряженно ожидая чего-то и пытаясь догадаться, что происходит за закрытыми дверями покоев лорда Валентина. Сколько еще времени он должен здесь оставаться — и должен ли? Было уже далеко за полночь, а часов через десять короналю со свитой предстояло продолжить путь, определенный для великой процессии. Но, может статься, ночные события что-то изменили? Так или иначе, Хиссуну еще нужно было возвратиться во внешнее кольцо, собрать свои пожитки, попрощаться с матерью и сестрами и вернуться сюда к назначенному сроку, чтобы присоединиться к свите лорда. Не мешало бы еще успеть хоть чуть-чуть поспать. Вокруг царила полная неразбериха.
После обморока короналя лорда Валентина унесли в его покои, трапезная опустела, а Хиссун и другие приближенные уныло собрались в мрачного вида приемной. Через некоторое время пришла весть, что лорду Валентину стало лучше, а им следует оставаться на месте и ждать дальнейших указаний. Затем их по одному начали вызывать к короналю — сначала Тунигорна, затем Эрманара, Эйзенхарта, Шанамира, остальных… и наконец Хиссун остался один, не считая нескольких телохранителей и чиновников второстепенного ранга. Он не испытывал желания спрашивать у кого-либо из них, что делать дальше, однако уйти не посмел и ждал, изнывая от неизвестности.
Хиссун закрыл покрасневшие, опухшие глаза. Нет, заснуть не удается… Перед его мысленным взором встает одна и та же картина: лорд Валентин падает, а он и Лизамон Халтин разом вскакивают со своих мест, чтобы подхватить короналя. Мучительные воспоминания о бесславном завершении банкета вновь и вновь бередят душу: растерянный, утративший все свое величие монарх с трудом подбирает слова, но, так и не сумев подыскать нужные, шатается, качается, падает…
Конечно, корональ, как и любой другой, мог хватить лишку и вести себя глупейшим образом. Одна из истин, усвоенных Хиссуном за годы работы в Доме Записей и чтения воспоминаний в Регистре памяти душ, состояла в том, что корона Горящей Звезды не дарит ее обладателю сверхъестественных способностей.
И вполне вероятно, что в тот вечер лорд Валентин, которому явно не очень нравилось в Лабиринте, позволил себе обильными возлияниями облегчить эту участь и оказался в хмельном тумане, когда подошла его очередь выступить с речью.
Но Хиссун почему-то сомневался, что именно вино стало причиной наваждения короналя, и не поверил словам лорда Валентина, хотя тот сам об этом упомянул. Во время произнесения речей он пристально наблюдал за короналем, и тот вовсе не выглядел пьяным, а, наоборот, казался радостным, оживленным. А потом, когда маленький вруун-чародей прикосновением щупалец вывел лорда Валентина из беспамятства, тот имел несколько неуверенный вид, вполне естественный для человека после обморока, но тем не менее сохранял ясность ума. Никому не удалось бы протрезветь так быстро. Нет, вино ни при чем, здесь что-то другое — чародейство или тайное послание, завладевшее душой лорда Валентина в самый неподходящий момент. Ужасно! Просто ужасно!
Хиссун поднялся и по извилистому коридору направился к покоям короналя. Когда он приблизился к двери, украшенной искусной резьбой, сверкающей золотыми эмблемами Горящей Звезды и королевскими монограммами, она открылась и появились Тунигорн с Эрманаром, оба усталые и угрюмые. Кивнув ему, Тунигорн небрежным движением пальца подал знак стражникам у двери пропустить Хиссуна.
Лорд Валентин сидел за широким столом из какого-то редкого полированного дерева цвета крови. Крупные, с узловатыми пальцами ладони короналя опирались на стол, как бы помогая лорду сохранять равновесие. Бледное лицо, блуждающий взгляд, поникшие плечи…
— Мой лорд…— неуверенно начал Хиссун, запнулся и умолк.
Стоя в дверях, он чувствовал себя не в своей тарелке. Казалось, лорд Валентин не замечает его. В комнате находились Тизана, старая толковательница снов, Слит и вруун. Все молчали. Хиссун смешался — он не имел ни малейшего представления, как в такой ситуации подобает обращаться к короналю. Следует ли выразить искреннее сочувствие или притвориться, будто все в порядке и монарх пребывает в добром здравии? Чувствуя, как горят щеки, Хиссун сделал знак Горящей Звезды и, не получив ответа, повторил его.
Попытка собрать воедино остатки прежней мальчишеской самоуверенности не удалась. Как ни странно, но чем чаще Хиссун видел короналя, тем скованнее чувствовал себя в его присутствии. Он и сам не понимал, в чем тут дело.
Выручил его Слит, который громко объявил:
— Мой лорд, посвященный Хиссун.
Корональ поднял голову. Его неподвижный, словно остекленевший взгляд, затуманенный бесконечной усталостью, пугал. И все же, как с изумлением заметил Хиссун, лорд Валентин нашел в себе силы выйти из состояния крайнего изнеможения, подобно человеку, который сорвался с края обрыва, но вцепился в лиану и выбрался по ней на безопасное место, выказав при этом необъяснимую силу. Лицо короналя приобрело оживленное выражение, щеки вновь окрасились румянцем. Ему удалось даже восстановить королевское достоинство, привычку повелевать. «Неужели будущих короналей на Замковой горе обучают каким-то особым приемам?» — с благоговением подумал Хиссун.
— Подойди,— заговорил наконец лорд Валентин.
Хиссун сделал несколько шагов.
— Ты боишься меня?
— Мой лорд…
— Я не могу позволить тебе страшиться меня и таким образом тратить время. Мне слишком многое предстоит сделать. И тебе тоже. Когда-то мне казалось, что ты совершенно свободен от благоговейного трепета передо мной. Я ошибался?
— Мой лорд, это лишь потому, что у вас такой усталый вид… Я тоже, кажется, устал… эта ночь была такой необычной для меня, для вас, для всех…
Корональ кивнул.
— Ночь, полная странных событий. Сейчас уже утро? Когда я здесь бываю, у меня пропадает ощущение времени.
— Сейчас немного за полночь, мой лорд.
— Всего лишь? Мне показалось, что уже ближе к утру. Какая долгая ночь! — лорд Валентин негромко рассмеялся.— Но ведь в Лабиринте всегда немного за полночь, верно, Хиссун? Одному Божеству известно, как мне хочется вновь увидеть солнце!
— Мой лорд…— деликатно вмешался Делиамбер.— Уже действительно поздно, а еще так много дел…
— Да, верно.— Взгляд короналя вновь на мгновение остекленел. Однако Валентин быстро пришел в себя,— Тогда к делу. Во-первых, выражаю тебе признательность. Не подхвати ты меня так вовремя, я бы так легко не отделался. Похоже, ты рванулся ко мне еще до того, как я начал падать. Неужели так бросалось в глаза, что я вот-вот рухну?
— Да, ваша светлость. Я, по крайней мере, заметил,— слегка покраснев от смущения, ответил Хиссун.
— Вот как?
— Возможно, я наблюдал за вами внимательнее, чем остальные.
— Да. Должен признать, что так, пожалуй, и есть.
— Надеюсь, ваша светлость не слишком страдает от прискорбных последствий… э-э-э-э…
На губах короналя заиграла улыбка.
— Нет, Хиссун, я не был пьян.
— Я не хотел намекать… я хочу сказать… но…
— Нет, причина не в этом. Чары, послание… кто знает? Вино — одно, колдовство — совсем другое, и я, кажется, до сих пор не могу сказать, в чем разница. Это было темное видение, мой мальчик, и, увы, не первое. Предзнаменования беспокоят меня давно. Дело, судя по всему, идет к войне.
— К войне? — вырвалось у Хиссуна. Какое чужое и страшное слово! Оно пронеслось по воздуху, будто какое-то мерзкое жужжащее насекомое в поисках жертвы. Война? Перед глазами Хиссуна возникла картина восьмитысячелетней давности из капсулы с воспоминаниями, найденной в Регистре памяти душ: объятые пламенем голые холмы далеко на северо-западе, черное от густых клубов дыма небо — последняя вспышка продолжительной войны лорда Стиамота против метаморфов. Но это происходило в древности. В течение всех последующих веков войн не было, за исключением борьбы за реставрацию. Но благодаря лорду Валентину, питавшему отвращение к насилию, в той борьбе едва ли имелись жертвы.
— Какая еще война?! — удивился Хиссун.— Ведь на Маджипуре не бывает войн!
— Война приближается, юноша! — грубо вмешался Слит,— А когда она начнется, от нее не спрячешься, клянусь Повелительницей!
— Но война с кем? Это ведь самый мирный из миров. Откуда появится враг?
— Враг есть,— ответил Слит,— Неужели вы, обитатели Лабиринта, настолько оторваны от реальности, что неспособны это уяснить?
Хиссун нахмурился.
— Вы говорите о метаморфах?
— Именно! — воскликнул Слит.— О метаморфах, об этих мерзких меняющих форму! Уж не думал ли ты, что нам удастся вечно держать их в узде? Клянусь Хозяйкой Острова, заваруха начнется довольно скоро!
Ошеломленный Хиссун уставился на худощавого человека со шрамом. Глаза Слита сверкали. Казалось, он чуть ли не рад такому развитию событий.
Хиссун медленно покачал головой.
— При всем уважении к вам, верховный канцлер Слит, я не вижу в этом никакого смысла. Чтобы кучка метаморфов выступила против двадцати миллиардов жителей Маджипура? Однажды они уже затевали войну и проиграли ее, и как бы они нас ни ненавидели, не думаю, что они решатся повторить свою попытку.
Слит указал на короналя, который, казалось, даже не прислушивался к их разговору.
— А когда они усадили свою марионетку на трон лорда Валентина? Что это, если не объявление войны? Эх, мальчик, мальчик, ничего-то ты не знаешь! Метаморфы в течение веков строят против нас козни, и вот наступило их время. Сны самого короналя служат тому подтверждением! Клянусь Хозяйкой Острова, короналю снится война!
— Нет, Слит. Клянусь Повелительницей, если это хоть в ка-кой-то мере зависит от меня, войны не будет, и тебе это известно,— бесконечно усталым голосом возразил корональ.
— А если не зависит, мой лорд? — парировал Слит.
Лицо коротышки, обычно мертвенно-бледное, сейчас горело от волнения, глаза блестели, а руки находились в беспрерывном движении, будто он жонглировал невидимыми булавами. Хиссуну и в голову не могло прийти, что кто-то, пускай даже верховный канцлер, может так резко разговаривать с короналем. Однако случалось такое, похоже, нечасто, поскольку на лице лорда Валентина Хиссун заметил нечто, весьма похожее на гнев: гнев лорда Валентина, которому, по всеобщему убеждению, неведома ярость; ведь мягкостью и любовью он стремился умиротворить даже своего непримиримого врага, узурпатора Доминина Барджазида. Затем гнев вновь уступил место беспредельной усталости, придававшей энергичному сорокалетнему мужчине, каковым Хиссун знал короналя, вид дряхлого старца.
В комнате повисла напряженная тишина. После долгого молчания лорд Валентин заговорил — медленно, обдумывая каждое слово и обращаясь только к Хиссуну, будто в комнате никого, кроме них, не было.
— Я не желаю слышать о войне, пока остается надежда на мир. Но знамения были зловещими и достаточно правдоподобными: если не война, то какое-то другое бедствие неизбежно. Я не стану пренебрегать такими предупреждениями. Этой ночью, Хиссун, мы изменили кое-что в наших планах.
— Вы отмените великую процессию?
— Нет, это не в моих силах. Я уже не раз отказывался от нее под предлогом отсутствия времени на увеселительные поездки, ссылаясь на множество неотложных дел на Замковой горе. Возможно, я откладывал ее слишком долго. Процессия должна проходить каждые семь-восемь лет.
— А что, прошло больше, мой лорд?
— Почти десять. К тому же мне тогда не удалось завершить поездку: в Тил-омоне — ты знаешь об этом — произошла небольшая неприятность: меня против воли освободили на некоторое время от государственных обязанностей.— Корональ смотрел мимо Хиссуна куда-то в бесконечность. Казалось, он вглядывается в туманные бездны времени: возможно, он вспоминал узурпатора Барджазида, долгие месяцы или даже годы, когда в беспамятстве, лишенный власти скитался по Маджипуру. Лорд Валентин покачал головой: — Нет, великая процессия должна состояться. Более того, ее следует сделать более продолжительной. Раньше речь шла о поездке только по Алханроэлю, но теперь я считаю, что необходимо посетить оба континента. Народ Зимроэля тоже должен своими глазами увидеть короналя. И если Слит прав в том, что следует опасаться прежде всего метаморфов… что ж, тогда и надо отправляться именно на Зимроэль, поскольку как раз там обитают метаморфы.
Хиссун никак не ожидал такого поворота событий. Еще и Зимроэль! Невообразимо далекий, чуть ли не мифический край лесов, полноводных рек, волшебных городов с волшебными именами!..
— Ах, мой лорд, если это и есть ваш новый план, то он чудесен! — взволнованно воскликнул он, не в силах сдержать радостную улыбку.— Я и не надеялся когда-нибудь увидеть те места, разве что во сне! Мы поедем в Ни-мойю? А в Пидруид? Тил-омон? Нарабаль?..
— Я скорее всего поеду,— ответил корональ, и бесстрастный тон его голоса поразил Хиссуна до глубины души.
— А я, мой лорд? — с внезапной тревогой спросил он.
— Еще одно изменение в планах,— мягко сказал лорд Валентин,— Ты не будешь сопровождать меня во время великой процессии.
От таких слов на Хиссуна повеяло таким холодом, будто по самым укромным закоулкам Лабиринта пронесся налетевший с небес звездный ветер. Он задрожал, и душа его съежилась под этим ледяным порывом; он ощутил себя отброшенной шелухой.
— Я отстранен от службы, ваша светлость?
— Отстранен? Ни в коем случае! Неужели ты еще не понял, что с тобой у меня связаны серьезные замыслы?!
— Да, вы не раз говорили об этом, мой лорд. Но процессия…
— В том, что тебе со временем предстоит, она будет лишь помехой. Нет, Хиссун, я не могу допустить, чтобы ты потратил год или два, сопровождая меня из провинции в провинцию. Тебе надлежит как можно скорее отправиться на Замковую гору.
— На Замковую гору, мой лорд?
— Чтобы начать подготовку, необходимую кандидату в рыцари.
— Как вы сказали, мой лорд? — изумленно переспросил Хиссун.
— Сколько тебе сейчас? Восемнадцать? Значит, ты несколько отстаешь от сверстников. Но сметливости тебе не занимать: ты наверстаешь упущенное и поднимешься до своего истинного уровня достаточно быстро. Ты должен многого добиться, Хиссун. Нам не дано знать, какое именно зло может поразить наш мир, но сейчас я уверен, что должен ожидать худшего, готовиться к нему и готовить тех, кто будет рядом со мной, когда наступят тяжкие времена. Вот почему ты не примешь участия в великой процессии.
— Понимаю, мой лорд.
— Неужели? Да, пожалуй, ты понимаешь. Когда-нибудь ты наверняка побываешь в Пилиплоке, Ни-мойе и Пидруиде. Согласен? Но сейчас… теперь…
Хиссун кивнул, хотя на самом деле едва ли смел предположить, что постигает смысл сказанного короналем. Лорд Валентин долго и пристально смотрел на него, и юноша твердо выдержал этот взгляд усталых голубых глаз. Однако и сам он уже чувствовал, что силы его на исходе,— ничего подобного ему прежде не доводилось испытывать. Он понял, что аудиенция окончена, хота вслух ничего сказано не было, молча сделал знак Горящей Звезды и вышел.
Сейчас Хиссуну хотелось только одного — поспать: день, неделю, месяц. Эта суматошная ночь отняла всю его энергию. Всего два дня назад тот же лорд Валентин вызывал его в ту же комнату и велел срочно готовиться к отъезду из Лабиринта, поскольку его включают в состав королевского кортежа, совершающего великую процессию по Алханроэлю. А вчера его назначили одним из королевских помощников и выделили место за высоким столом на время банкета… И вот банкет прошел, завершился необъяснимым происшествием. Ему довелось видеть слабость короналя, убедиться в том, что и правитель Маджипура всего лишь обыкновенный человек. А потом его лишили радости участия в великой процессии. И вот теперь… Замковая гора? Кандидат в рыцари? Наверстать упущенное? Что именно? Жизнь начинает больше походить на сон. И нет никого, кто мог бы этот сон растолковать.
В коридоре за дверью комнаты короналя Слит внезапно схватил его за руку и притянул поближе к себе. Хиссун почувствовал, какие необычайные сила и энергия, сжатые словно пружина, скрываются внутри этого маленького человека.
— Я просто хотел сказать, мальчик… я не испытывал враждебности, когда так резко разговаривал с тобой.
— Я и не думал обижаться.
— Ладно-ладно. Я не хочу ссориться с тобой.
— И я с вами, Слит.
— Сдается мне, нам придется немало потрудиться вместе, когда начнется война.
— Если начнется война.
Слит мрачновато усмехнулся.
— В этом нет ни малейшего сомнения. Но я не собираюсь затевать новый спор. Довольно скоро ты начнешь думать так же. Валентин не замечает беды, пока она не схватит его за горло,— это в его характере: он слишком добр и, как мне кажется, слишком верит в добропорядочность других… но ты-то не такой, мой мальчик, верно? Ты живешь с открытыми глазами. По-моему, именно это корональ и ценит в тебе больше всего. Ты слушаешь меня?
— Ночь была долгой. Слит.
— Да-да, верно. Ну ступай, мальчик, поспи немного. Если заснешь…
Глава 9
Первые лучи солнца упали на неровный, серый, илистый берег в юго-восточной части Зимроэля и осветили его бледно-зеленым светом. Рассвет моментально разбудил пятерых лиименов, расположившихся в потрепанной, латаной-перелатаной палатке на краю дюны в нескольких сотнях ярдов от моря. Они молча поднялись, зачерпнули пригоршни сырого песка и растерли его по грубой рябой коже серо-черного цвета на груди и руках, совершая таким образом утреннее омовение. Выйдя из палатки, они повернулись на запад, где в темном небе еще светились несколько звезд, и сделали приветственный знак.
Одна из этих звезд была, вероятно, той, с которой прилетели их предки. Они не представляли, какая именно. Этого не знал никто. Семь тысячелетий прошло с той поры, как на Маджипур прибыли первые лиимены-переселенцы; за долгие годы большая часть сведений была утеряна. За время скитаний по гигантской планете, появляясь везде, где можно было отыскать простую, черную работу, лиимены уже давно позабыли то место, откуда начался их путь. Но однажды они вспомнят то, что забыли.
Старший молча развел костер. Тот, что помоложе, принес вертелы и насадил на них мясо. Две женщины без единого слова взяли вертелы и стали держать их над пламенем; вскоре послышалась песня кипящего жира. Все так же не произнося ни звука, они раздали куски мяса, и лиимены в молчании съели то, чему предстояло стать их единственной пищей на протяжении целого дня.
В полной тишине они гуськом вышли из палатки: сначала старший, за ним обе женщины, затем еще двое лиименов-мужчин — пять поджарых, широкоплечих существ с плоскими головами и горящими глазами, по три на каждом бесстрастном лице. Они направились к берегу моря и выстроились на узком выступе мыска, куда не добирался прибой. Вот уже несколько недель они приходили сюда каждое утро.
Они стояли в безмолвном ожидании, и каждый из них надеялся, что новый день позволит им увидеть драконов.
Юго-восточное побережье Зимроэля, обозначенное на картах как провинция Гихорн,— один из самых мрачных уголков Маджипура. Богом забытый край, скудная серая почва, пронизанные сыростью порывистые ветры, полное отсутствие городов, чудовищные, опустошительные песчаные бури, налетающие когда им вздумается… На сотни миль вдоль этого злополучного побережья нет ни единой естественной гавани — лишь бесконечная гряда низких, осыпавшихся холмов спускается к полосе мокрого песка у кромки воды, полосе, о которую с печальным, угрюмым плеском разбиваются волны прибоя Внутреннего моря. На заре заселения Маджипура первопроходцы, забредавшие сюда, утверждали по возвращении, что здесь нет ровным счетом ничего достойного внимания. На столь богатой всякими чудесами и диковинками планете подобное определение служило самой уничижительной характеристикой, какую только можно себе представить.
Вот почему при освоении нового континента Гихорн обошли стороной. Поселения возникали одно за другим: сначала Пилиплок — в центре восточного побережья, возле устья полноводного Зимра, потом Пидруид — на далеком северо-западе и Ни-мойя в излучине Зимра в глубине континента; затем Тил-омон, Нарабаль, Велатис, сияющий город гэйрогов Дюлорн, и прочие, прочие, прочие. Форты превращались в поселки, поселки — в городки, городки — в города, а города — в очень большие города, от которых по необъятным просторам Зимроэля тянулись щупальца коммуникаций. Но для исследования Гихорна причин так и не появилось, и никто к тому не стремился. И даже метаморфы, после того как лорд Стиамот разгромил их и загнал в лесную резервацию к западу от Гихорна, за рекой Стейч, не желали пересекать реку, чтобы обосноваться в тех гиблых местах.
Значительно позже — спустя тысячи лет, когда большая часть территорий была освоена не в меньшей степени, чем Алханро-эль,— в Гихорн все же проникли наконец несколько поселенцев. Почти все они были лиименами, бесхитростными и неприхотливыми существами, так и не влившимися окончательно в общую жизнь Маджипура. Казалось, они добровольно держатся особняком, зарабатывая по нескольку мерок то там, то сям — торгуя жареными сосисками, на рыбном промысле, на сезонных работах. Этот странствующий народ, жизнь которого всем остальным обитателям Маджипура казалась тусклой и бесцветной, без особого труда обосновался в тусклом и бесцветном Гихорне. Лиимены селились в крохотных деревушках, забрасывали сети сразу за линией прибоя и ловили серебристо-серую рыбу, которой кишела вода, вырывали западни на блестящих черных крабов с огромным восьмиугольным панцирем, что ползали по побережью огромными стаями, а к праздникам выходили охотиться на медлительных и нежных на вкус дхумкаров, которые проводили дни наполовину зарывшись в песок дюн.
Большую часть года Гихорн принадлежал лиименам. Но только не летом, когда шли драконы.
В начале лета по всему побережью Зимроэля к югу от Пилиплока до края непроходимых болот Зимра вырастали, подобно желтым калимботам, палатки любопытствующих. В это время года стаи морских драконов совершали свое ежегодное путешествие к восточному берегу континента, направляясь в воды между Пилиплоком и Островом Сна, к местам своего размножения.
На всем Маджипуре только с побережья ниже Пилиплока можно было хорошо разглядеть драконов, не выходя в море, поскольку здесь беременные самки подплывали близко к берегу, чтобы полакомиться мелкой живностью, обитавшей в густых зарослях столь распространенных в этих водах золотистых водорослей. Так что практически ежегодно ко времени нереста драконов сюда со всего света съезжались тысячи желающих посмотреть на диковинных животных. Палатки знатных особ представляли собой великолепные изящные сооружения — настоящие дворцы из парящих опор и сверкающих тканей. Другие — устойчивые и добротные — служили прибежищем для процветающих торговцев с семьями. Те, что попроще, принадлежали простонародью, копившему деньги по нескольку лет, чтобы позволить себе эту поездку.
Аристократы съезжались в Гихорн потому, что находили забавным зрелище проплывающих по воде огромных морских драконов. А еще из-за некой пикантности времяпрепровождения в таком столь зловещем месте. Причиной появления здесь богатых торговцев служило стремление возвыситься в глазах окружающих, ибо столь дорогостоящая поездка несомненно свидетельствовала о процветании. Кроме того, их дети имели возможность получить полезные знания о природе Маджипура. Простые же люди собирались на побережье, поскольку верили, будто достаточно увидеть, как проплывают драконы, и счастье на всю жизнь обеспечено, хотя никто не мог сказать, откуда взялось это убеждение.
Для лиименов появление драконов не было связано ни с развлечениями, ни с соображениями престижности, ни с надеждами на благосклонность судьбы — оно имело гораздо более глубокий смысл: избавление и спасение.
Никто не знал точно, когда драконы покажутся у берегов Гихорна. Они неизменно проплывали летом, но иногда чуть раньше, а иногда — позже; в этом году драконы запоздали. Пятеро лиименов, каждое утро изо дня в день выходившие на маленький мысок, не видели ничего, кроме серого моря, белой пены и темной массы морских водорослей. Но нетерпеливостью они не отличались. Рано или поздно драконы все равно приплывут.
Тот день, когда драконы наконец появились в поле зрения, был теплым и душным; с запада дул горячий влажный ветер. Крабы, обычно выползавшие на берег по утрам, безостановочно маршировали взводами, фалангами, полками взад и вперед по песку бухты, как бы готовясь к отражению неприятеля. Это был верный знак.
Около полудня появился еще один признак: из-под накатившего вала выбралась огромная жирная прибойная жаба, состоявшая, казалось, лишь из живота и острых, как зубья пилы, зубов. Она проковыляла несколько ярдов в сторону берега и зарылась в песок, тяжело при этом вздыхая, трясясь всем телом и помаргивая большими глазами молочного цвета. Мгновение спустя из воды вынырнула и уселась на песке, злобно поглядывая на первую, вторая жаба. За ними последовала небольшая процессия большеногих омаров, в которой насчитывалось до полудюжины голубовато-пурпурных созданий со вздутыми оранжевыми конечностями: они решительно выбрались на сушу и принялись быстро закапываться в грязь. После явились красноглазые гребешки, пританцовывавшие на тоненьких желтых ножках, маленькие тощие угри с вытянутыми белыми рыльцами и какие-то рыбы, беспомощно бившиеся на песке, пока за них не взялись крабы.
Лиимены, явно взволнованные, обменялись кивками. Лишь одно могло заставить обитателей прибрежных отмелей искать спасения на суше. Должно быть, по воде начал распространяться мускусный запах морских драконов — свидетельство того, что они почти рядом.
— Теперь смотрите,— отрывисто приказал старший.
С юга надвигался передовой отряд драконов — две или три дюжины громадных животных с распластанными черными кожистыми крыльями, с изогнутыми, подобно гигантским лукам, массивными шеями. Они невозмутимо углубились в заросли водорослей и начали собирать с них урожай. Хлопая крыльями по поверхности воды, они нагнали страху на обитателей подводных плантаций, набросились на них с неожиданной свирепостью, заглатывая без разбору водоросли, омаров, жаб и все остальное. Эти гиганты были самцами. За ними, переваливаясь с боку на бок, плыла небольшая группа самок, движениями походивших на стельных коров. Завершал процессию вожак стаи — настолько огромный, что напоминал перевернутый вверх килем крупный корабль. Он возвышался над поверхностью моря лишь наполовину: задние лапы и хвост скрывались под водой.
— Склонитесь и вознесите молитву,— приказал старший, упав на колени.
Семью длинными, костлявыми пальцами левой руки он снова и снова творил в воздухе знак морского дракона, изображал распростертые крылья и хищно изогнутую шею. Подавшись вперед, он потерся щекой о прохладный, влажный песок, подняв голову, посмотрел на дракона-вожака, находившегося теперь не далее чем в двух сотнях ярдов от берега, и усилием воли попытался призвать чудовищного зверя.
— Приди к нам… приди… приди…
— Время пришло. Мы ждали так долго. Приди… спаси нас… веди нас… спаси…
— Приди!
Глава 10
Машинальным росчерком пера он поставил свое имя на чуть ли не десятитысячном за день листе: «Элидат Морволский, верховный канцлер и регент». Рядом с именем он небрежно черканул дату. Один из секретарей Валентина положил перед ним очередную стопку бумаг.
Сегодня был день подписи документов, еженедельная небесная кара Элидата. Каждый Второй день после обеда, с тех пор как уехал лорд Валентин, он покидал свою резиденцию во дворе Пинитора и приходил в канцелярию короналя во внутреннем замке. Здесь он усаживался за великолепный стол лорда Валентина — огромный, с полированной крышкой из темно-красного палисандра, украшенной четким рисунком, напоминающим эмблему Горящей Звезды,— и в течение нескольких часов секретари по очереди подавали ему документы, поступавшие из различных правительственных учреждений на утверждение. Даже когда корональ находился в отъезде по случаю великой процессии, шестеренки государственной машины продолжали крутиться, неутомимо производя поток декретов, поправок к декретам и декретов, отменяющих предыдущие декреты. И все они — одному лишь Божеству известно почему — должны были иметь подпись короналя или назначенного им регента. Опять то же самое: «Элидат Морволский, верховный канцлер и регент». И дата. Получите!
— Давайте дальше,— сказал Элидат.
Поначалу он добросовестно пытался читать или по крайней мере просматривать каждый документ, прежде чем поставить подпись. Затем решил, что достаточно будет ознакомиться с краткой пояснительной запиской на восемь-десять строчек, прикрепленной к папке, но и от этого отказался уже давно. Неужели Валентин читает все подряд? Невозможно. Даже если бы он читал одни записки, ему пришлось бы заниматься этим дни и ночи напролет без еды и сна, не говоря уж о том, что тогда не оставалось бы времени на серьезные государственные дела. Сейчас Элидат подписывал большую часть бумаг, не заглядывая в них. Он отдавал себе отчет в том, что в принципе мог таким образом подписать декрет о запрете есть сосиски по пятницам или об объявлении вне закона дождя в провинции Стойензар или даже бумагу, в соответствии с которой все его земли конфискуются и переводятся в пенсионный фонд административных секретарей. И все равно подписывал. Правитель — или исполняющий обязанности правителя — должен доверять своим помощникам; в противном случае работа не просто подавляет, а становится совершенно немыслимой.
Он вздохнул. «Элидат Морволский, верховный канцлер и…
— Дальше!
Он все еще испытывал некоторую вину из-за того, что не читал документы. Но неужели короналю действительно нужно знать о том, что между городами Мулдемар и Тидиас достигнуто соглашение о совместном владении какими-то виноградниками, право на которые оспаривается с седьмого года правления понтифекса Тимина и короналя лорда Кинникена? Нет, нет и нет! «Подписывай и переходи к другим делам,— подумал Элидат,— а Мулдемар и Тидиас пусть возрадуются воцарившимся между ними дружбе и любви; королю же о таких пустяках нечего и задумываться».
«Элидат Морволский…»
Когда он положил перед собой следующий документ и начал искать место, где расписаться, секретарь доложил:
— Господин, прибыли лорды Миригант и Диввис.
— Пригласите,— не поднимая головы, ответил Элидат.
«Элидат Морволский, верховный канцлер и регент…» Лорды Миригант и Диввис, советники внутреннего круга, соответственно кузен и племянник лорда Валентина, заходили каждый день примерно в этот час, чтобы предложить Элидату пробежаться по улицам Замка и таким образом избавиться от напряжения, накапливавшегося за время исполнения обязанностей регента. Он едва ли располагал другой возможностью для физических упражнений, и только ежедневные пробежки придавали ему бодрости.
Пока лорды шествовали от двери к столу, топоча башмаками по мозаичному полу — кабинет вообще отличался роскошью убранства и был отделан панелями из банникопа, семотана и других редких пород деревьев,— Элидат успел подписать два документа и взялся за третий, говоря себе, что это последний на сегодняшний день. Документ состоял всего из одной странички, и, подписывая его, Элидат поймал себя на том, что просматривает написанное: патент на дворянство, ни больше ни меньше, возвышающий какого-то удачливого простолюдина в ранг кандидата в рыцари Замковой горы «в знак признания его высокого достоинства и неоценимых заслуг, а также…»
— Что вы сейчас подписываете? — осведомился Диввис, перегибаясь через стол и заглядывая в бумагу. Крупный, широкоплечий, чернобородый, он, достигнув зрелости, приобрел черты сверхъестественного сходства со своим отцом, бывшим короналем.— Валентин опять понижает налоги? Или решил сделать праздником день рождения Карабеллы?
Элидат, привыкший к шуточкам Диввиса, не имел особого желания выслушивать их сегодня, после целого дня столь утомительной и бессмысленной работы. Внезапно в нем разгорелся гнев.
— Вы хотели сказать — леди Карабеллы? — резким тоном поинтересовался он.
Диввис, казалось, опешил.
— С чего вдруг такие церемонии, верховный канцлер Элидат?
— Если бы я вдруг назвал вашего покойного отца просто Вориаксом, то могу себе представить, что бы вы…
— Мой отец был короналем,— сказал Диввис холодно и жестко,— и он достоин уважения, оказываемого усопшим королям. В то время как леди Карабелла — всего лишь…
— Леди Карабелла — супруга вашего здравствующего короля,— оборвал Диввиса Миригант. В его голосе, хоть он и отличался добродушным нравом, послышались ледяные нотки.— И кроме того, должен вам напомнить, что она является супругой брата вашего отца. Этих двух причин вполне достаточно, чтобы…
— Ладно,— устало произнес Элидат,— хватит заниматься глупостями. Сегодня побежим?
Диввис рассмеялся.
— Если вас не слишком утомили обязанности короналя.
— Больше всего мне сейчас хотелось бы,— сказал Элидат,— спуститься с Горы и отправиться в Морвол. Если идти не торопясь, на это потребуется месяцев пять, а потом три года заниматься моими садами и… Увы! Да, я побегу с вами. Вот только закончу с последней бумагой…
— Насчет празднования дня рождения леди Карабеллы,— с улыбкой вставил Диввис.
— Патент на дворянство,— сказал Элидат,— который, да будет вам известно, подарит нам нового кандидата в рыцари, некоего Хиссуна, сына Эльсиномы, как здесь говорится, жителя Лабиринта, «в знак признания его высокого достоинства и…»
— Хиссун, сын Эльсиномы?! — воскликнул Диввис.— А вы знаете, кто это, Элидат?
— Откуда мне знать?
— Вспомните торжества по случаю реставрации Валентина, когда он потребовал, чтобы с нами в тронном зале Конфалюма были все эти гнусные типы — его жонглеры, морской капитан-скандар без руки, хьорт с оранжевыми бакенбардами и прочие. Видели среди них мальчишку?
— Шанамира?
— Нет, еще младше! Щуплый мальчишка лет десяти-один-надцати, начисто лишенный уважения к кому бы то ни было, с глазами воришки… Он еще ко всем приставал и клянчил медали и знаки отличия, а потом прикалывал их к своей одежде и беспрестанно разглядывал себя в зеркала! Он-то и есть Хиссун!
— Тот маленький мальчик,— добавил Миригант,— который от всех добился обещания нанять его проводником, если они когда-нибудь попадут в Лабиринт. Да, я помню его. Смышленый, я бы сказал, плутишка.
— Теперь этот плутишка стал кандидатом в рыцари,— буркнул Диввис.— Или будет им, если Элидат не порвет бумагу, которую столь спокойно рассматривает. Надеюсь, вы не собираетесь ее утверждать, Элидат?
— Конечно, собираюсь.
— Кандидат в рыцари из Лабиринта?
— Какая мне разница? — пожал плечами Элидат.— Да будь он хоть метаморфом из Илиривойна! Я здесь не для того, чтобы переиначивать решения короналя. Раз Валентин приказал сделать его кандидатом в рыцари, значит так тому и быть. А кто этот мальчик-плутишка, рыбак, разносчик сосисок, метаморф или золотарь…— Он быстро поставил дату рядом с подписью.— Все. Готово! Теперь Хиссун не менее знатен, чем вы, Диввис.
Диввис надменно выпрямился.
— Моим отцом был корональ лорд Вориакс, а дедом верховный канцлер Дамиандейн. Прадедом же…
— Да. Мы все это знаем. Но я подтверждаю, что теперь мальчик не менее знатен, чем вы, Диввис. Тут так написано. А какая-нибудь бумага вроде этой сделала то же самое для кого-нибудь из ваших предков, хотя я и не знаю когда и почему. Или вы полагаете, что знатность — нечто врожденное, вроде четырех рук и темной шерсти у скандаров?
— Сегодня вы вспыльчивы, Элидат.
— Так и есть. Поэтому будьте снисходительны ко мне и постарайтесь не докучать.
— Простите,— извинился Диввис без особого раскаяния в голосе.
Элидат встал, потянулся и выглянул в огромное закругленное окно перед столом короналя, откуда открывался грандиозный вид на необъятный воздушный простор. Два могучих черных стервятника, чувствовавших себя на столь головокружительной высоте в своей стихии, парили в небе друг над другом; от серебряных хохолков на их золотистых головах отражался солнечный свет. Наблюдая за легкими, раскованными движениями птиц, Элидат поймал себя на том, что завидует их свободе. Он медленно покачал головой. После такой работы устоять бы на ногах. «Элидат Морволский, верховный канцлер и регент…»
На этой неделе исполняется шесть месяцев с тех пор, как Валентин отправился в поездку, подумал он. А кажется, будто прошло несколько лет. Неужели такова вся жизнь короналя? Рутинная работа изо дня в день, невозможность принадлежать самому себе?.. Вот уже, пожалуй, лет десять Элидат живет с мыслью о том, что сам, возможно, станет короналем, ведь как ни крути — он первый в линии наследования с того самого дня, как лорд Вориакс погиб в лесу, а корона столь неожиданно перешла к его младшему брату. Если с Валентином что-нибудь случится или если понтифекс Тиеверас наконец-то умрет и Валентину придется обосноваться в Лабиринте, то звездную корону предложат ему, Элидату. Вот только не состариться бы раньше времени — корональ должен быть человеком во цвете лет, а Элидату пошел уже пятый десяток; Тиеверас же, как кажется, будет жить вечно.
Если обстоятельства сложатся удачно, он не станет, да и не сможет думать об отказе. Отказ — нечто немыслимое. Правда, с течением времени Элидат все более пылко молился о продлении жизни понтифекса Тиевераса, и о продолжительном и благополучном правлении короналя лорда Валентина. А несколько месяцев, проведенных на посту регента, лишь укрепили его в этой мысли. Еще в раннем детстве, когда Замок принадлежал лорду Малибору, Элидату казалось, что быть короналем — самое чудесное занятие на свете, и он испытывал острую зависть к Вориаксу, который, будучи всего на восемь лет старше, стал преемником лорда Малибора. Теперь он недоумевал, чему тут можно завидовать, но отказываться от короны все же не собирался. Он помнил, как старый верховный канцлер Дамиандейн, отец Вориакса и Валентина, сказал однажды, что лучшим кандидатам в коронали является тот, кто обладает всеми необходимыми качествами, но не слишком стремится к власти. Что ж, невесело сказал себе Элидат, тогда я, наверное, хороший кандидат. Но, может, до меня дело не дойдет.
— Ну что, побежали? — спросил он с напускной веселостью.— Пять миль, а потом по стаканчику доброго золотого вина?
— Пожалуй,—откликнулся Миригант.
При выходе из кабинета Диввис остановился перед огромным глобусом из бронзы и серебра у дальней стены — на нем отмечался маршрут следования процессии короналя.
— Смотрите,— сказал он, поднеся палец к рубиновому шарику на поверхности глобуса, похожему на налитый кровью глаз горной обезьяны.— Он уже довольно далеко к западу от Лабиринта. Что это за река, по которой он спускается? Глэйдж?
— Кажется, Трей,— ответил Миригант.— По-моему, он направляется в Треймоун.
Элидат кивнул. Он подошел и легонько провел рукой по шелковисто-гладкой металлической поверхности.
— Да, а оттуда в Стойен, потом, я думаю, переправится на корабле через залив в Перимор и поднимется по побережью до Алаизора.
Он не мог оторвать ладонь от глобуса, поглаживал причудливые линии континентов, как если бы Маджипур был женщиной, а Алханроэль и Зимроэль — ее грудями.
Как прекрасен мир, как прекрасно его изображение! Литой шар представлял собой полуглобус, так как не имело никакого смысла показывать обратную сторону Маджипура, сплошь занятую океаном и практически неисследованную. Но на заселенном полушарии располагались три континента: Алханроэль с вздымавшимся над поверхностью глобуса огромным зазубренным шпилем Замковой горы, богатый лесами Зимроэль и на юге — пустынный Сувраэль. А между ними — во Внутреннем море — лежал благословенный Остров Сна. Многие города, горные цепи, крупные озера и реки были изображены во всех подробностях. Какой-то механизм, принцип работы которого Элидат не понимал, все время показывал местонахождение короналя: светящийся красный шарик постоянно перемещался, так что всегда можно было узнать, в каком именно месте находится Валентин. Словно зачарованный, Элидат провел пальцем по пути великой процессии: Стойен, Перимор, Алаизор, Синталмонд, Даниуп, вниз по ущелью Кинслейн в Сантискион и обратно, по кругу, через холмы у подножия Замковой горы…
— Жалеете, что не с ним? — поинтересовался Диввис.
— Или хотели бы совершить эту поездку вместо него? — добавил Миригант.
Элидат резко повернулся к нему.
— Что вы хотите сказать?
— Разве непонятно? — слегка смешавшись, ответил Миригант.
— Кажется, вы обвиняете меня в противозаконных намерениях?
— Противозаконных? Тиеверас задержался на этом свете лет на двадцать. Жизнь в нем поддерживается лишь благодаря какому-то колдовству…
— За счет новейших достижений медицины,— поправил Элидат.
— Это одно и то же,— пожал плечами Миригант.— При естественном ходе событий Тиеверасу давно уже пора умереть, а Валентину — стать нашим понтифексом. А новый корональ должен был бы отправиться в свою первую великую процессию.
— Решать не нам,— буркнул Элидат.
— Верно, решать Валентину. А он не станет,— вмешался в разговор Диввис.
— Станет, когда придет время.
— Когда? Лет через пять? Десять? Сорок?
— Вы намерены заставить короналя сделать это, Диввис?
— Я хотел бы дать короналю совет. Это наш долг: ваш, мой, Мириганта, Тунигорна — всех, кто состоял в правительстве до переворота. Мы обязаны напомнить ему, что пора переселяться в Лабиринт.
— Думаю, нам пора на прогулку,— сухо заметил Элидат.
— Послушайте, Элидат! Я что, вчера родился? Мой отец был короналем, дед занимал ваш нынешний пост, я всю жизнь провел рядом с владыками мира сего и понимаю все не хуже, чем большинство других. У нас нет понтифекса. В течение восьми или десяти лет нами правит некое существо,— скорее мертвое, чем живое,— которое обитает в стеклянной банке где-то в Лабиринте. Хорнкэст разговаривает с ним или делает вид, что разговаривает, получает от него распоряжения или опять же только делает вид, что получает, но фактически у нас вообще нет понтифекса. Как долго правительство может так работать? Думаю, Валентин пытается одновременно быть и короналем и понтифексом, а это не по силам никому, и в результате страдает вся структура власти, все парализовано…
— Достаточно,— вмешался Миригант.
— Он все упрямится, поскольку молод и ненавидит Лабиринт, а еще потому, что вернулся после изгнания с новой свитой из жонглеров и пастухов, которые настолько увлечены красотами Горы, что не дают ему увидеть, в чем состоит истинный долг…
— Хватит!
— И последнее,— серьезным тоном продолжал Диввис,— Разве вы ослепли, Элидат? Всего восемь лет прошло с тех пор, как мы пережили событие, совершенно уникальное в нашей истории, когда законного короналя свергли — причем он даже не знал об этом — и посадили на его место самозванца. И кого? Марионетку метаморфов! Да и Король Снов — самый настоящий метаморф! Две из четырех Властей империи узурпированы, а сам замок кишит ставленниками метаморфов…
— Все они выявлены и уничтожены. А трон доблестно отвоеван его законным владельцем, Диввис.
— Все верно. Но неужели вы надеетесь, что метаморфы довольствуются своими джунглями? Я утверждаю, что именно сейчас, в это самое мгновение, они замышляют уничтожить Маджипур и завладеть всем, что останется. И нам известно об их замыслах с момента реставрации Валентина — а что он предпринял? Что он сделал, Элидат? Распахнул перед ними объятия! Пообещал, что исправит былые ошибки и восстановит справедливость. Да, а они тем временем строят против нас козни.
— Я побегу без вас,— сказал Элидат,— Оставайтесь здесь, садитесь за стол короналя, подписывайте вороха документов. Вы ведь этого хотите, Диввис? Сесть за стол? — Он гневно развернулся и направился к двери.
— Погодите,— удержал его Диввис.— Мы идем,— Он догнал Элидата, взял его под руку и произнес тихим, напряженным голосом, так не похожим на его обычную манеру говорить, растягивая слова: — Валентину следует перебраться в понтифексат. Неужели вы думаете, что я стану вашим соперником из-за короны?
— Я не являюсь кандидатом на корону,— сказал Элидат.
— Никто никогда не претендует на корону,— ответил Диввис,— Но даже ребенку известно, что вы — наиболее вероятный наследник. Право же, Элидат!
— Оставьте его,— вмешался Миригант.— Кажется, мы собрались на прогулку?
— Да, пойдемте и закончим наш разговор,— согласился Диввис.
— Хвала Божеству,— буркнул Элидат.
Впереди остальных он спускался по широким каменным ступеням, истертым на протяжении столетий, мимо постов стражи на площади Вильдивара вымощенной розовым гранитом и соединявшей внутренний замок, основную рабочую резиденцию короналя, с нагромождением окружавших его на вершине Горы внешних построек. Элидату казалось, будто голова у него стянута раскаленным обручем: сначала пришлось подписывать бессчетные дурацкие бумаги, а потом еще и выслушивать граничащие с изменой разглагольствования Диввиса.
И все же следовало признать, что сын Вориакса прав. Дальше так продолжаться не может. Когда следует предпринять решительные, крупномасштабные действия, понтифекс и корональ должны объединить усилия и предотвратить любое безрассудство. А Валентин попытался действовать в одиночку — и потерпел неудачу. Даже величайшие из короналей — Конфалюм, Престимион или Деккерет — не осмеливались единолично править Маджипу-ром. А ведь опасности, с которыми приходилось сталкиваться им, не идут ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю Валентина. Мог ли кто-нибудь представить себе во времена Конфалюма, что смирные, покорные метаморфы вновь поднимут голову, чтобы попытаться отвоевать потерянные владения? И все же движется в укромных уголках планеты полным ходом идет подготовка к мятежу. Вряд ли Элидату удастся забыть последние часы войны за реставрацию, когда пришлось прокладывать путь в пещеры, где стояли машины, управляющие климатом Замковой горы, и, чтобы спасти их, убивать стражников, одетых в мундиры личной гвардии короналя,— а они, умирая, видоизменялись и превращались в безносых метаморфов с раскосыми глазами и щелями вместо ртов. Это происходило восемь лет тому назад; Валентин до сих пор надеется пронять мятежников заверениями в братской любви и найти какой-нибудь мирный способ унять их злобу. Но ничего конкретного за восемь лет добиться не удалось; и кто знает, какие новые уловки напридумывали метаморфы.
Элидат набрал побольше воздуха в легкие и стрелой помчался вперед, в мгновение ока оставив Мириганта и Диввиса далеко за спиной.
— Эй! — закричал вслед ему Диввис.— Разве вы не хотели пробежаться трусцой?
Он не обратил внимания на крик. Боль внутри можно было выжечь только другой болью; и он бежал как сумасшедший, притворяясь, что не слышит окликов. Вперед, только вперед, мимо изящной, украшенной пятью шпилями, Башни лорда Ариока, мимо часовни лорда Кинникена, мимо подворья понтифекса. Вниз — по каскаду Гуаделума, вокруг приземистой темной громады сокровищницы лорда Пранкипина, вверх — по Девяноста девяти ступеням — сердце начинает колотиться в груди — в сторону колоннады двора Пинитора — вперед, вперед, через дворы, которыми он ходил в течение тридцати лет каждый день, с тех пор как ребенком попал сюда из Морвола, что у подножия Горы, чтобы научиться искусству государственного управления. Сколько раз он бегал так с Валентином, Стазилейном или Тунигор-ном — они были как братья, четверо необузданных мальчишек, чьи вопли разносились по всему Замку лорда Малибора (так он тогда назывался). Ах, до чего же беззаботной была их жизнь! Они предполагали, что станут советниками, когда престол займет Вориакс — в подобном исходе никто не сомневался; а потом преждевременно ушел из жизни лорд Малибор, за ним последовал Вориакс, корона перешла к Валентину, и единообразие их жизней было нарушено раз и навсегда.
А сейчас?! «Валентину пора переселяться в Лабиринт»,— сказал Диввис. Да-да. Он несколько молод для понтифекса, это верно, но невелика радость попасть на трон выжившим из ума, как Тиеверас. Старый император заслужил вечный покой. Валентин должен отправиться в Лабиринт. А корона перейдет…
«Ко мне? Лорд Элидат? И замок будет называться Замком лорда Элидата?» — мысль об этом разом удивила, восхитила и испугала, ибо за последние шесть месяцев он сполна испытал, каково быть короналем.
— Элидат! Вы погубите себя! Вы бежите как ненормальный! голос Мириганта доносился издалека, словно подхваченное ветром эхо.
Элидат взбежал уже почти на самый верх Девяноста девяти ступеней. Сердце глухо бухало в груди, глаза заволокло пеленой, но он заставил себя преодолеть последние ступени и вбежать в узкий проход из зеленого королевского камня, ведущий в административные здания двора Пинитора. Ничего не видя перед собой, он завернул за угол, ощутил сокрушительный удар, услышал сдавленный возглас, растянулся во весь рост и какое-то время лежал полуоглушенный, тяжело дыша.
Наконец он сел, открыл глаза и увидел молодого человека, худощавого и темноволосого, с причудливой новомодной прической; юноша неуверенно поднялся и подошел к нему.
— Господин? С вами все в порядке, господин?
— Я с вами столкнулся, да? Надо было… смотреть… куда бегу…
— Я видел вас, но не успел отскочить. Вы бежали так быстро… позвольте, я помогу вам встать…
— Все хорошо, юноша. Мне просто… надо… отдышаться…
Высокомерно отказавшись от помощи молодого человека,
Элидат поднялся, отряхнул дублет и расправил плащ; на брючине, под коленом, зияла огромная дыра, сквозь которую виднелась ободранная до крови кожа. Сердце колотилось по-прежнему гулко; он чувствовал себя выставленным на всеобщее посмешище. Диввис и Миригант были совсем близко. Элидат хотел было рассыпаться в извинениях, но странное выражение лица незнакомца остановило его.
— Вас что-то беспокоит? — спросил Элидат.
— Вы случайно не Элидат Морволский?
— Он самый.
Юноша рассмеялся.
— Так я и подумал, разглядев вас поближе. Вы-то мне и нужны! Мне сказали, что вас можно найти во дворе Пинитора. У меня для вас сообщение.
В проходе появились Миригант и Диввис. Они остановились рядом с Элидатом. По их виду он представил себе, насколько ужасно выглядит сам — раскрасневшийся, потный, очумелый от сумасшедшего бега. Он попытался сгладить неприятное впечатление и, указав на молодого человека, пояснил:
— Я так торопился, что налетел на гонца, у которого для меня кое-что есть. От кого сообщение, юноша?
— От лорда Валентина, господин.
У Элидата округлились глаза.
— Это что, шутка? Корональ совершает великую процессию, и сейчас он где-то к западу от Лабиринта.
— Так и есть. Я состоял при нем в Лабиринте, а когда он послал меня на Гору, то попросил первым делом разыскать вас и передать…
— Что именно?
Юноша неуверенно посмотрел на Диввиса и Мириганта.
— Я полагаю, что сообщение предназначено лично вам, мой лорд.
— Это лорды Миригант и Диввис, кровные родственники короналя. Можете говорить при них.
— Очень хорошо, господин. Лорд Валентин велел мне передать Элидату Морволскому — забыл сказать, мой лорд, что я — кандидат в рыцари Хиссун, сын Эльсиномы,— велел передать, что изменил первоначальные планы и собирается посетить с великой процессией Зимроэль, а перед возвращением нанесет визит своей матушке Хозяйке Острова Сна, и потому просит вас исполнять обязанности регента в течение всего срока его отсутствия. По его мнению, этот срок составит…
— Помилуй меня, Божество! — хрипло пробормотал Элидат.
— …Год или, возможно, полтора сверх запланированного.
Глава 11
Вторым признаком надвигающейся беды стали для Этована Элакки увядшие через пять дней после пурпурного дождя листья нийковых деревьев.
Пурпурный дождь сам по себе не предвещал чего-либо необычного. Он не такая уж редкость на восточном склоне ущелья Дюлорн, где на поверхность выходят пласты мягкого, легкого песка скувва, имеющего бледную красновато-голубую окраску. В определенное время года северный ветер, называемый «скребком», поднимал этот песок высоко в небо, где он на несколько дней зависал в облаках и придавал дождю красивый бледно-лиловый оттенок. Но дело в том, что земли Этована Элакки лежали на тысячу миль к западу от тех мест, на другом склоне ущелья, неподалеку от Фалкинкипа; насколько было известно, ветры с песком скувва так далеко на запад не залетали. Однако Этован Элакка знал, что ветры имеют обыкновение менять направление, и «скребок», по всей видимости, решил в нынешнем году нанести визит на противоположный склон ущелья. В любом случае пурпурный дождь беспокойства не вызывал: после него повсюду оставался лишь слой песка, но лишь до следующего, уже обычного дождя. Нет, первым знаком беды стал не сам пурпурный дождь, а увядание сенситивов в саду Этована Элакки, случившееся за два или три дня до этого.
Есть над чем призадуматься, но в общем-то ничего из ряда вон выходящего. Заставить сенситивы увянуть не так уж и сложно: небольшие растения с золотыми листочками и неприметными зелеными соцветиями — их родиной являются леса к западу от Мазадона — чувствительны к психологическим излучениям. Любой психический диссонанс поблизости — будь то гневные выкрики, рев дерущихся в лесу животных или даже, как утверждают, одно лишь приближение человека, совершившего серьезное преступление,— приводит к тому, что листочки сенситивов складываются, как ладони во время молитвы, и чернеют. Такая реакция на первый взгляд не имеет никаких биологических объяснений, но Этован Элакка не сомневался, что доскональное изучение необычных растений, которым он намерен когда-нибудь заняться, поможет ему раскрыть их тайну. А пока он просто выращивал сенситивы у себя в саду, потому что ему нравилось, как весело сверкают их золотистые листья. Поскольку во владениях Этована Элакки царили порядок и гармония, сенситивы чувствовали себя прекрасно и еще ни разу не случалось, чтобы они зачахли. До сих пор. Загадка. Кто мог переругиваться у границ его сада? Какое злобно рычащее животное в провинции, где встречалась только домашняя скотина, могло внести сумятицу в порядок, которым отличалось его поместье?
Для Этована Элакки, шестидесятилетнего земледельца-джентльмена, высокого и статного, с крупной седой головой, порядок составлял смысл бытия. Его отец был третьим сыном герцога Массисского, а оба брата последовательно занимали пост мэра Фалкинкипа. Но его самого государственная служба не привлекала: едва вступив в права наследства, он приобрел роскошный участок земли в спокойном холмистом зеленом районе на западном склоне ущелья и создал там Маджипур в миниатюре — маленький мирок, воспроизводивший красоту и спокойствие всей планеты, ее безмятежный и гармоничный дух.
Он выращивал обычные для этих мест культуры: нийк и глейн, хингамоты и стаджу. Стаджа была основой его хозяйства, поскольку спрос на сладкий воздушный хлеб из клубней стаджи никогда не падал, и хозяйства в районе ущелья должны были производить ее в достаточных количествах, чтобы обеспечить потребности примерно тридцати миллионов жителей Дюлорна, Фалкинкипа и Пидруида, а также еще нескольких миллионов, проживавших в окрестных городках. Чуть выше стаджи по склону располагалась плантация глейна — ряды густых, куполообразных кустов, между удлиненными серебристыми листьями которых гнездились крупные гроздья небольших, нежных, налитых соком голубых плодов. Стаджа и глейн всегда росли рядом: давно было известно, что корни глейна выделяют в почву азотосодержащую жидкость, которая после дождей опускается по склону и стимулирует рост клубней стаджи.
За глейном виднелась рощица хингамотов, где из почвы торчали мясистые, грибовидные желтые отростки, вздувшиеся от сахарного сока: они улавливали свет и таким образом поставляли энергию растениям, прятавшимся глубоко под землей. А вдоль границ всего поместья протянулся чудесный сад Этована Элакки. Сад состоял из деревьев нийк, посаженных, как принято, причудливыми геометрическими фигурами — по пять деревьев в каждой группе. Элакка любил прохаживаться среди них и ласково поглаживать ладонями тонкие черные стволы не толще человеческой руки и такие же гладкие, как самый изысканный атлас. Дерево нийк жило не больше десяти лет: первые три года оно росло поразительно быстро, вымахивая до сорокафунтовой высоты; на четвертый год на нем появлялись первые изумительные золотые цветы в форме чаши с кроваво-красной серединой, а затем оно начинало в изобилии приносить беловато-прозрачные серповидные плоды с резким запахом и плодоносило до тех пор, пока внезапно не умирало — за несколько часов изящное дерево превращалось в сухую палку, которую мог сломать и ребенок. Ядовитые в сыром виде, плоды нийка были тем не менее незаменимы для приготовления острого, пряного жаркого и каш, столь ценимых в кухне гэйрогов. По-настоящему хорошо нийк рос только в ущелье, и Этован Элакка со своим урожаем занимал прочное место на рынке.
Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не в полной мере удовлетворяло его любовь к красоте. Вот почему он создал собственный ботанический сад, где устроил восхитительную живописную экспозицию, собрав со всех концов света всевозможные удивительные растения, какие только могли прижиться в теплом и влажном климате ущелья.
Были здесь алабандины с Зимроэля и Алханроэля всех естественных тонов и оттенков, а также большинство искусственно выведенных сортов. Были танигалы, твейлы, деревья из лесов Гихорна с цветами, которые лишь в полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии. Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья и резиновый мох; халатинги, выращенные из добытых на Замковой горе черенков; караманги, муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал Элакка и со столь прихотливыми растениями, как огненные пальмы из Пидруида, которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении от моря никогда не цвели; или с игольчатыми деревьями с гор, которые быстро чахли в отсутствие необходимого им холода; или со странными, призрачными лунными кактусами из Велализиерской пустыни, которые он безуспешно пытался оградить от слишком частых дождей.
Этован Элакка не брезговал и местными растениями: выращивал странные надутые пузырчатые деревья, качавшиеся, как воздушные шарики, на своих толстых корнях, и зловещие, плотоядные деревья из лесов Мазадона, поющие папоротники, капустные деревья, несколько громадных двикка-деревьев, полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Для создания живого ковра он небольшими кучками рассаживал сенситивы, которые своим скромным и изящным видом являли приятный контраст более ярким и выносливым растениям, составлявшим основу его коллекции.
Тот день, когда он обнаружил, что сенситивы пожухли, начинался великолепно. Ночью прошел небольшой дождик, но ливня, как заметил, совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка, не предвиделось; воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца, отражаясь от гранитных скал на западе, били в глаза зеленым огнем. Сверкали цветы алабандины; проснувшиеся голодными плотоядные деревья безостановочно шевелили щупальцами и пестиками, полупогруженными в глубокие чаши, расположенные посреди огромных розеток.
Крошечные долгоклювы с малиновыми крыльями порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку в Элакке было сильно развито предчувствие дурного — ночью он видел нехорошие сны со скорпионами, дхиимами и прочей нечистью, что копошилась на его земле,— он почти не удивился, наткнувшись на злосчастные сенситивы, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.
Все утро до завтрака он работал в одиночестве, угрюмо вырывая поврежденные растения. Они были живы, но из-за сильно пострадавших отростков спасти их не представлялось возможным, поскольку увядшая листва никогда не восстановится; а если он попытается их подрезать, то нижняя часть все равно погибнет от боли. Потому он и вырывал их десятками, с содроганием ощущая, как они корчатся у него в руках, а потом соорудил из них погребальный костер. Вызвав к посадкам сенситивов старшего садовника вместе с рабочими, Этован Элакка спросил, знает ли кто-нибудь, что привело растения в такое состояние. Но никто не смог ничего сказать.
Происшествие повергло Этована Элакку в уныние, но не в его обычае было надолго опускать руки, и уже к вечеру он раздобыл сотню пакетиков с семенами сенситивов из местного питомника: сами растения он, разумеется, купить не мог, поскольку при пересадке они не выживали. Весь следующий день он высаживал семена. Через шесть-восемь недель от несчастья не останется и следа. Он расценил гибель растений как небольшую загадку, которая, возможно, когда-нибудь разрешится, но, скорее всего, нет,— и выбросил ее из головы.
День или два спустя к первой загадке прибавилась новая: пурпурный дождь. Необычное, но безобидное событие. Все сошлись на одном: «Должно быть, меняется направление ветра, вот и заносит скувву так далеко на запад». Песок продержался меньше одного дня, а потом очередной ливень смыл все дочиста, заодно с воспоминаниями Этована Элакки. Но нийковые деревья…
Через несколько дней после пурпурного дождя Элакка наблюдал за сбором урожая плодов нийка, когда к нему подбежал старший десятник, худощавый невозмутимый гэйрог по имени Симуст. Он находился в состоянии, которое применительно к Симусту можно было назвать крайним возбуждением: змееобразные волосы растрепаны, раздвоенный язык мелькал так, словно норовил выскочить изо рта. Гэйрог закричал:
— Нийк! Нийк!
Серовато-белые листья деревьев нийк имеют форму карандаша и располагаются вертикально редкими пучками на окончаниях двухдюймовых побегов, будто внезапный удар электричеством заставил их встать торчком. Само дерево очень тонкое, а ветки настолько немногочисленны и корявы, что такое положение листьев придает нийку забавный колючий вид, благодаря чему его невозможно ни с чем спутать даже на большом расстоянии; но когда Этован Элакка побежал вслед за Симустом к роще, то разглядел еще за несколько сотен ярдов нечто, с его точки зрения, невообразимое: на всех деревьях листья свисали вниз, будто это были не нийки, а какие-нибудь плакучие танигалы или хала-тинги!
— Вчера они были в порядке,— пояснил Симуст.— И сегодня утром тоже! Но сейчас… сейчас…
Этован Элакка достиг первой группы из пяти деревьев и положил руку на ближайший к нему ствол, показавшийся необычно легким. Он толкнул дерево, и оно качнулось. Сухие корни легко вывернулись из почвы. Он толкнул второе, третье…
— Листья…— добавил Симуст.— Даже у мертвого нийка листья повернуты вверх. А тут… Ничего подобного мне видеть не доводилось.
— Неестественная смерть,— пробормотал Этован Элакка.— Это что-то новое, Симуст.
Он бросался от группки и группке, опрокидывая деревья; после третьей перешел на шаг, а на пятой опустил голову и еле переставлял ноги.
— Умерли… все умерли… все мои красавцы-нийки…
Погибла вся роща — обычным для нийков образом: стремительно, потеряв свои соки через пористые ветки… Но нийковая роща, засаженная ступенчатым способом по десятилетнему циклу, не должна была засохнуть целиком, а странное поведение листьев оставалось необъяснимым.
— Надо известить сельскохозяйственного агента,— сказал Этован Элакка,— А еще, Симуст, пошлите кого-нибудь на ферму Хаги-дона, и к Нисмейну, и еще к тому… как его… возле озера, чтобы узнать, что происходит с нийками у них. Интересно, это болезнь?
Но у нийков не бывает болезней… какая-нибудь новая, а, Симуст? Наваливается на нас, как послание Короля Снов?
— Пурпурный дождь, господин…
— Немного цветного песка? Какой от него может быть вред? На той стороне ущелья такой дождь льет раз по десять в году, но там его и не замечают. Ох, Симуст, нийки… мои нийки!..
— Это пурпурный дождь,— твердо заявил Симуст.— Он совсем не такой, какой бывает на востоке. Он другой, господин, ядовитый! Он убил нийки!
— И сенситивы тоже? За два дня до того, как прошел?
— Они очень нежные, господин. Возможно, они почувствовали яд в воздухе, когда приближался дождь.
Этован Элакка пожал плечами. Может, так оно и есть. А может быть, ночью прилетали метаморфы из Пиурифэйна на метлах или каких-нибудь волшебных парящих машинах и наслали на землю некие гибельные чары. Может быть. В мире, состоящем из «может быть», все возможно.
— Что толку строить догадки? — горько спросил он.— Мы ничего не знаем. Кроме того, что нийки погибли и сенситивы тоже умерли. Что дальше, Симуст? Кто следующий?
