ЧАСТЬ 5. ПУСТЫНЯ УКРАДЕННЫХ СНОВ
Хиссун теперь видит, что, как это происходит в большинстве случаев, легенда об Ариоке вытеснила правду о нем, поскольку по прошествии веков Ариок кажется странной и гротескной фигурой, своего рода шутом на троне. А в действительности, если воспоминания лорда Калинтэйна чего-нибудь стоят, он был совсем не таким. Страдающий человек искал свободу и, для того чтобы получить ее, выбрал весьма диковинный способ. Нет, он ни в коей мере не был ни шутом, ни сумасшедшим. Хиссун сам находится в капкане Лабиринта и очень хочет дышать свежим воздухом просторов; он неожиданно обнаруживает в понтифексе Ариоке родственную душу — нечто вроде брата по духу, жившего несколько тысяч лет тому назад.
Долго после этого Хиссун не навещает Регистр памяти душ. Последствия его незаконных проникновений в прошлое оказались слишком мощными: в его мыслях расстроенными струнами перекликаются судьбы Тесме и Калинтэйна, Синнабора Лавона и капитана Эремойля; когда же все они принимаются напоминать о себе, он с трудом находит в себе Хиссуна, и это тревожит его. Кроме того, у него появляются и другие дела. После полутора лет возни с древними налоговыми отчетами и разного рода другими документами он уже вполне уверенно чувствует себя в Доме Записей, и его уже ожидает другое назначение: обзор распределения групп коренного населения на современном Маджипуре. Он знает, что у лорда Валентина были какие-то проблемы с метаморфами — что все события недавних лет, к которым он случайно оказался причастен, явились следствием заговора меняющих форму. В результате этого заговора несколько лет назад корональ сверхъестественным образом оказался свергнутым с трона. Хиссун не забыл подслушанный во время посещения Замка разговор великих вельмож о плане лорда Валентина включить, если это вообще возможно, метаморфов в жизнь планеты. Вот почему Хиссун подозревает, что статистика, которую ему велели собрать, имеет какое-то отношение к великой стратегии короналя, и это приносит ему некоторое удовлетворение.
Это занятие дает ему также поводы для иронических улыбок, поскольку он достаточно проницателен, чтобы видеть, что происходит с уличным мальчишкой Хиссуном. Тот проворный и хитрый пострел, попавшийся на глаза короналю семь лет назад, стал теперь юным бюрократом — он изменился и стал покладистым, воспитанным и уравновешенным. Ну и пусть, думает он, никто не остается навсегда четырнадцатилетним: приходит время расстаться с улицей и стать полезным членом общества. Но и при этом он испытывает некоторое сожаление по поводу исчезновения того мальчишки, которым был. Проказливый характер прежнего Хиссуна по-прежнему проявляется — пусть не слишком часто, но достаточно сильно. Он ловит себя на непростых размышлениях о том, что собой представляет общественное устройство Маджипура, об органической взаимосвязи политических сил, о власти как ответственности, о том, что осознание взаимного долга объединяет все население планеты в гармонический союз. Четыре Великих Властителя: понтифекс, корональ, Хозяйка Острова, Король Снов… Хиссун недоумевает, как им всем вместе удается столь плодотворно работать. Даже в этом глубоко консервативном обществе, которое за тысячи лет претерпело так мало изменений, гармония отношений властей кажется удивительной, они являют собой баланс сил, которые поддерживаются не иначе, как божественным образом. Хиссун не получил никакого образования, рядом с ним нет никого, к кому он мог бы обратиться и задать все интересующие его вопросы; однако существует Регистр памяти душ, магически хранящий в застывшем на века состоянии всю кипучую жизнь Маджипура и готовый по команде высвободить глубоко скрытую жизненную энергию. И будет просто безумием не исследовать это море знаний. И потому Хиссун снова подделывает документы, снова ловко заговаривает зубы тупым смотрителям архива, снова нажимает кнопки. Но теперь он ищет не только развлечений и радости обладания запретным плодом, но еще и понимания эволюции политических учреждений его планеты. Каким серьезным молодым человеком ты становишься, говорит он себе, в то время как перед его мысленным взором начинает мелькать многоцветие великолепных огней, а в его душе просыпается энергичная, сильная сущность другого человека, уже давно почившего, но тем не менее сохранившегося навеки.
Глава 1
Сувраэль простерся вдоль южного горизонта, словно раскаленный клинок огромного меча — пылающая унылым красным светом железная полоса, воздух над которой переливается от жара. Деккерет стоял на баке торгового судна, на котором совершил долгое и тоскливое плавание, и чувствовал, как учащается биение его пульса. Наконец-то Сувраэль! До этой кошмарной земли, этого континента… нет, мерзости, а не континента, этой бесполезной и жалкой части света оставалось всего лишь несколько дней пути, и кто знает, какие ужасы ждут его там? Но он был готов ко всему. Что ни делается, верил Деккерет, все к лучшему, будь то в Сувраэле или на Замковой горе. Этому высокому массивному человеку с короткой шеей и чрезвычайно широкими плечами было двадцать с небольшим лет. Шло второе лето великолепного правления лорда Престимиона в царствование великого понтифекса Конфалюма.
Путешествие Деккерета в огненные пределы бесплодного Сувраэля было актом покаяния. Во время охоты далеко на севере, у Граничий Кинтора, он совершил позорный поступок — конечно, не желая этого; он даже не сразу осознал свой позор — и считал необходимым принести нечто вроде искупительной жертвы. Он знал, что это в общем-то всего лишь пылкий романтический жест, но жест простительный. Если делать пылкие романтичные и яркие жесты не в двадцать лет, то когда? Ведь не через десять же или пятнадцать лет, когда он полностью окажется во власти своего предназначения, уютно устроится в нише неизбежной спокойной и легкой карьеры поблизости от лорда Престимиона. Или сейчас, или никогда. Ну а если так, значит — вперед, в Сувраэль, чтобы, не думая о последствиях, очистить там свою душу.
Акбалик, его друг, наставник и компаньон по охоте в Кинто-ре, оказался не в состоянии понять его. Но ведь Акбалик ни в коей мере не был романтиком и к тому же уже далеко перешагнул двадцатилетний рубеж. Однажды ночью, ранней весной, в затерявшейся где-то в горах таверне для простого люда Деккерет после нескольких бутылок золотого терпкого вина объявил о своем намерении. Акбалик в ответ разразился взрывом неудержимого хохота.
— Сувраэль?! — вскричал он.— Ты слишком строго судишь себя. Столь тяжкого греха, для искупления которого потребовалась бы прогулка в Сувраэль, просто не существует.
Ужаленный этим хохотом, оскорбленный снисходительным тоном Деккерет медленно покачал головой.
— Грех лежит на мне пятном. И с помощью солнца жарких стран я выжгу это пятно с моей души.
— Так соверши паломничество на Остров, если уж ты настолько уверен, что тебе необходимо что-то сделать. И пусть благословенная Повелительница излечит твой дух.
— Нет. Сувраэль.
— Но почему?
— Ради страдания,— объяснил Деккерет.— Удалиться как можно дальше от радостей Замковой горы, в наименее приятное место на Маджипуре, в мрачную пустыню со свирепыми опаляющими ветрами и неведомыми грозными опасностями. Умерщвлять плоть, Акбалик, и демонстрировать раскаяние. В качестве своего рода епитимьи подчинить себя неудобствам и даже боли — ты знаешь, что такое боль? — пока я не смогу простить себя. Теперь понятно?
Акбалик, усмехнувшись, зарыл пальцы в густой черный мех накидки Деккерета.
— Ладно. Но если умерщвлять, так уж умерщвлять по-насто-ящему. Я полагаю, что ты ни разу не снимешь эту штуку с плеч, пока будешь жариться под сувраэльским солнцем?
— Даже для моего стремления к неудобствам имеется предел,— хихикнул Деккерет и потянулся за вином. Акбалик был почти вдвое старше Деккерета и совершенно откровенно потешался над его серьезностью, как, впрочем, в определенной степени и сам Деккерет, что ни в коей мере эту серьезность не уменьшало.
— Наверное, мне все же следует еще раз попробовать отговорить тебя.
— Бессмысленно.
— Но ты только подумай, чего это будет тебе стоить? — заговорил Акбалик, как будто не обратил внимания на последнюю реплику собеседника.— Тебе следует позаботиться о своей карьере. В последнее время твое имя часто произносят в замке. Лорд Престимион о тебе очень высокого мнения: многообещающий молодой человек, блестящее будущее, великая сила характера, ну и так далее… Престимион молод, ему предстоит долгое правление, и те, кто, как и он, молод сейчас, в начале его царствования, будут подниматься по служебной лестнице рядом с ним. А ты, вместо того чтобы, находиться при дворе, сидишь в глухом углу Кинтора и уже собираешься в другое, еще более бессмысленное путешествие. Выкинь из головы эти сувраэльские бредни, Деккерет, и возвращайся вместе со мной в Замок. Выполняй приказы короналя, доказывай сильным мира сего, что ты немало стоишь, и строй свое будущее. Сейчас на Маджипуре замечательные времена, и очень полезно находиться среди властей предержащих. Что, скажешь нет? Зачем ссылать себя в Сувраэль? Никто не знает о твоем грехе, этой мелкой ошибке провидения…
— Но я-то знаю.
— Тогда дай себе слово, что подобное не повторится, и покончи с этим.
— Это не так просто,— ответил Деккерет.
— Потратить год, а то и два своей жизни или, может быть, лишиться ее вообще ради бессмысленной, бесполезной поездки…
— Не бессмысленной. И не бесполезной.
— Это твое личное мнение.
— Вовсе нет, Акбалик. Я знаком со многими служащими пон-тифексата, и мне удалось получить официальное назначение. Я провожу расследование. Разве плохо звучит? Сувраэль не выполнил обязательства по поставкам мяса и домашнего скота, и понтифекс хочет узнать причину. Неплохо? Я продолжаю свою карьеру даже во время того, что тебе кажется моим совершенно частным приключением.
— Значит, ты уже принял меры?
— Я уезжаю в следующий Четвертый день,— Деккерет протянул своему другу руку через стол,— и буду отсутствовать, наверное, года два. Встретимся на Горе. Как ты относишься к идее игр в Горном Морпине? В Зимний день через два года?
Спокойный взгляд серых глаз Акбалика остановился на лице Деккерета.
— Я буду там,— медленно сказал он,— И прошу тебя тоже явиться на встречу.
Та беседа состоялась всего лишь несколько месяцев тому назад, но сейчас, когда Деккерет ощущал над бледно-зеленой водой Внутреннего моря пульсирующее жаркое дыхание южного континента, ему казалось, что она происходила невероятно давно и плавание тянется бесконечно долго. Первая часть поездки была довольно приятной: он спустился с гор в Ни-мойю, великую столицу Зимроэля, а оттуда доплыл на речном судне по Зимру до порта Пилиплок на восточном побережье. Там он пересел на грузовое судно — самый дешевый и неблагоустроенный транспорт,— направлявшееся в Толагай, город на дальней оконечности северного побережья Сувраэля, и они направились к югу… все плыли и плыли к югу… все лето к югу и к югу… Его крохотная каютка находилась с подветренной стороны и в ней скапливался, как ему казалось, весь запах от груза — сушеных детенышей морских драконов. А после того как судно пересекло тропик, дневная жара превратила путешествие в настоящую пытку; впрочем, и ночи были немногим лучше, а вся команда, состоявшая главным образом из мохнатых скандаров, смеялась над его страданиями и советовала наслаждаться прохладой, пока можно, потому что в Сувраэле он узнает, что такое настоящий зной. Ну что ж, он жаждал страданий, и его желание уже вполне начало сбываться, а впереди ждало худшее. Он не жаловался. И не испытывал ни малейшего сожаления. Но его благополучная жизнь среди молодых рыцарей Замковой горы не подготовила его ни к бессонным ночам, когда вонь мяса морского дракона режет ноздри, ни к удушающей жаре, которая навалилась на судно спустя несколько недель после выхода из Пилиплока, ни к всепоглощающей скуке, порожденной однообразным морским пейзажем. Планета была невероятно, невообразимо огромна; настолько огромна, что возникало ощущение тревоги. Чтобы попасть откуда-нибудь куда-нибудь, требовалась вечность. Взять даже переезд с его родного Алханроэля на западное побережье Зимроэля: от подножия Горы на речном судне до Алаизора, далее морем до Пилиплока, оттуда вверх по реке поближе к горным перевалам… Но тогда рядом с ним был Акбалик, в обществе которого время тянулось не так медленно, и было волнение первой серьезной поездки, непривычные новые места, новая пища, новые диалекты. А впереди ждала охотничья экспедиция. Но сейчас… Это заточение на борту грязного скрипучего судна, до последней щелочки пропитанного смрадом вяленого мяса… Эта бесконечная череда — нет, не череда, а замкнутый круг — пустых дней без друзей, без дел, без разговоров… Пусть бы хоть один чудовищный морской дракон оказался в поле зрения, думал он, и оживил бы поездку привкусом опасности; но нет, нет, драконы странствовали в других местах, одно большое стадо, как ему сказали, находилось сейчас где-то к западу от Нарабаля, а другое — на полпути между Пилиплоком и архипелагом Родамаунт, так что Деккерету не удалось увидеть ни одного из этих гигантов. Ощущение скуки тяготило еще больше оттого, что она, похоже, не имела ни малейшего очищающего значения. Да, он страдал, страдал по-настоящему, и именно страдание должно было, по его представлениям, исцелить его раны, но все же ощущение тяжести содеянного в горах, казалось, вовсе не ослабело. Ему было жарко, он томился от скуки и не находил себе места, а вина все так же бременем лежала на его душе, и он все так же ядовито смеялся над собой, вспоминая о том, как его не кто-нибудь, а сам корональ лорд Престимион похвалил за большую силу духа, тогда как сам он обнаруживал в себе только слабость, трусость и глупость. Пожалуй, одних только сырости, мерзкой вони и скуки для исцеления души недостаточно, решил Деккерет. Так или иначе, но путешествием в Сувраэль он уже насытился по горло и был готов перейти к следующему этапу своего паломничества в неизвестность.
Глава 2
Каждое путешествие, пусть даже оно кажется бесконечным, когда-нибудь завершается. Обжигающий ветер с юга усиливался с каждым днем, палуба раскалялась настолько, что по ней невозможно было пройти, и босоногие скандары каждый час поливали ее забортной водой. В какой-то момент пылавшая угрюмым жаром масса, закрывавшая горизонт, внезапно превратилась в береговую линию, из которой выделились челюсти гавани. Они наконец достигли Толагая.
Весь Сувраэль находился в тропическом поясе. Большую часть его территории занимала пустыня, раздавленная неимоверной тяжестью мертвенно застывшего гигантского столпа сухого воздуха. Но окраины континента были более или менее пригодны для жизни; там, на побережьях, располагались пять главных городов, самый большой из которых — Толагай — имел наиболее устойчивые торговые связи с остальной частью Маджипура. Когда судно вошло в просторную гавань, Деккерет был поражен открывшимся перед его глазами видом. За свою не слишком долгую жизнь он успел посетить многие гигантские города мирового значения — по меньшей мере дюжину из Пятидесяти Городов, прилепившихся к склонам Замковой горы, и многобашенный Алаизор, обдуваемый морскими ветрами, и изумлявшую разнообразием окруженную белой стеной просторную Ни-мойю, и великолепный Пилиплок, и многие другие,— но ни разу еще ему не приходилось бывать в столь непривлекательном и в то же время таинственном городе.
Толагай цеплялся словно краб за невысокий горный хребет, вытянувшийся вдоль моря. Дома в нем походили на плоские приземистые бруски из высушенного на солнце оранжевого кирпича-сырца с пустыми проемами вместо окон; возле этих строений лишь изредка встречалась чахлая растительность — как правило, редкие кривобокие пальмы с голыми стволами и крошечными перистыми коронами далеко вверху. В полдень улицы были почти пусты. Горячий ветер нес по растрескавшимся булыжникам мостовой мелкий песок. Город показался Деккерету похожим на мрачную тюрьму или военизированное поселение какой-то древней расы с авторитарным образом мышления. Зачем кому-то понадобилось строить столь отвратительный город? Несомненно, причина заключается в элементарном здравом расчете: столь уродливый облик обусловлен климатом этих мест. И все же, подумалось Деккерету, даже чрезмерная жара и засуха не могут служить оправданием уродливости архитектуры.
В своем счастливом неведении Деккерет предполагал, что сможет сразу же сойти на берег, но здесь простые решения не пользовались популярностью. Судно больше часа простояло на якоре, прежде чем на борт поднялись портовые чиновники — три мрачных хьорта. Началась долгая канитель с санитарным осмотром, грузовыми декларациями, спорами по поводу величины портовой пошлины, и лишь после этого полтора десятка пассажиров получили разрешение покинуть судно. Носилыцик-гэйрог подхватил багаж Деккерета и спросил, в какую гостиницу его доставить. Услышав, что приезжий не заказал номер в гостинице заранее, похожее на рептилию существо со стремительно мелькавшим раздвоенным языком и черными, корчившимися словно клубок змей волосами окинуло его ледяным насмешливым взглядом.
— А чем вы намерены платить? — прямо спросил гэйрог,— У вас есть деньги?
— Немного. Я смогу где-нибудь переночевать за три кроны?
— Не слишком роскошно. Получите соломенный тюфяк. И в придачу паразитов на стенах.
— Проводите меня,— решительно сказал Деккерет.
Будь гэйрог человеком, у него вытянулось бы лицо.
— Вам не понравится там, прекрасный господин. Вы производите впечатление владетельного лорда.
— Возможно. Но в кармане у меня кошелек бедняка. Я постараюсь ужиться с паразитами.
На самом деле гостиница оказалась не настолько плохой, как он опасался. Да, очень старая, запущенная, мрачная на вид. Но точно так же выглядели и все остальные дома, которые ему удалось увидеть, а отведенная ему комната казалась почти роскошной после каюты на судне. К тому же здесь не было вони мяса морских драконов; в воздухе стоял лишь всепроникающий сухой запах сувраэльского воздуха — наверное, нечто подобное вырывается из-под пробки фляги, пролежавшей запечатанной тысячу лет. Деккерет дал гэйрогу монету в полкроны, за что не получил никакой благодарности, и распаковал свои немногочисленные пожитки.
Ближе к вечеру Деккерет вышел на улицу. Изнуряющая жара нисколько не ослабела, но порывы обжигающего ветра стали менее жестокими, и людей на улицах значительно прибавилось. И все равно город казался мрачным. Это было самое подходящее место для покаяния. Он с ненавистью разглядывал пустоглазые кирпичные дома и окружающий пейзаж и тосковал по мягкому благоуханному воздуху своего родного города Норморка, стоявшего невысоко над основанием Замковой горы. Как, спрашивал он себя, кто-то мог захотеть жить здесь, имея возможность поселиться в куда более благоприятных условиях? Какая пустота или суровость души могла вынудить несколько миллионов его сограждан по собственной воле подвергаться ежедневному пожизненному бичеванию — ибо только с этим можно было сравнить жизнь на Сувраэле? Конторы представителей понтифек-сата располагались на большой пустынной площади, выходившей к гавани. Согласно полученным инструкциям, Деккерету следовало зайти туда. Несмотря на часовое опоздание, он обнаружил, что все конторы открыты — жители Толагая избегали палящего дневного зноя и отводили для дел вечернее время. Его попросили немного подождать в вестибюле, украшенном огромными керамическими портретами правящих монархов: понтифекса Конфалюма анфас, доброжелательно взиравшего на мир, но тем не менее исполненного неподдельного величия, и молодого короналя лорда Престимиона в профиль — со сверкающими умом и кипучей энергией глазами. Маджипуру повезло с правителями, подумал Деккерет.
Однажды, еще будучи мальчиком, он видел еще короналя Конфалюма с его двором в прекрасном городе Бомбифэйле, недалеко от вершины Горы, и тогда ему хотелось кричать от радости, которую он испытал при виде спокойной мощи этого человека. А спустя несколько лет лорд Конфалюм занял трон понтифекса и переехал в подземелья Лабиринта, сделав короналем Престимиона — человека совершенно иного склада, столь же внушительного на вид, но исполненного порыва, энергии и импульсивности. И когда лорд Престимион, совершая великое паломничество, проезжал через города Горы, он заметил в Норморке молодого Деккерета и по какой-то лишь ему одному известной причине — такие поступки вообще были ему свойственны — включил юношу в число рыцарей, проходивших обучение в Верхних Городах. Это случилось, казалось, целую эпоху тому назад: столько больших перемен произошло с тех пор в жизни Деккерета. В восемнадцать он позволил себе предаться фантазии о том, что когда-нибудь вступит на трон короналя… Но затем случилось это несчастье в горах Зимроэля, и вот теперь, чуть перевалив за двадцать, он оказался в этом сером городе унылого Сувраэля, мучается на жесткой скамье в пыльной конторе и чувствует, что впереди у него нет вообще никакого будущего, а всего лишь бесплодная череда бессмысленных лет, которую нужно будет избыть.
Появился жирный хьорт с кислым выражением лица.
— Архирежиманд Голатор Ласгия сейчас примет вас,— объявил он.
Титул прозвучал очень внушительно, но его обладателем оказалась стройная смуглокожая женщина немногим старше самого Деккерета. Стараясь сделать это незаметно, она окинула посетителя взглядом больших блестящих печальных глаз, небрежно приветствовала его жестом, положенным представителям понтифекса по протоколу, и взяла документ, удостоверявший его личность и полномочия.
— Посвященный Деккерет,— негромко прочла она вслух,— с заданием провести расследование по поручению суперстрата провинции Кинтор. Я не понимаю. Посвященный Деккерет… Вы на службе у понтифекса или у короналя?
— Я состою при лорде Престимионе,— чувствуя себя неловко, ответил Деккерет,— в очень низком ранге. Но как раз когда я находился в кинторской провинции, управлению понтифекса-та понадобились кое-какие сведения относительно Сувраэля. Когда же чиновники узнали, что я направляюсь именно туда, они попросили меня — как я понимаю, исключительно в интересах экономии — заняться этим делом, несмотря на то что я не являюсь служащим понтифекса. И…
Голатор Ласгия задумчиво разложила бумаги Деккерета на столе.
— Вы намеревались посетить Сувраэль? Могу ли я спросить зачем?
Деккерет вспыхнул.
— С вашего позволения, это сугубо личное дело.
Ответ, похоже, ее вполне удовлетворил.
— А какие же дела в Сувраэле могут представлять столь неотразимый интерес для моих братьев из кинторского понтифексата? Или, может быть, мое любопытство здесь тоже неуместно?
Деккерет почувствовал себя еще более неловко.
— Это связано с нарушением торгового баланса,— ответил он, с трудом заставляя себя встретиться с ее холодным, проницательным взглядом.— Кинтор — район промышленный, и он обменивает свои товары на домашний скот, выращиваемый в Сувраэле. В течение двух последних лет экспорт блавов и скакунов из Сувраэля устойчиво сокращался, и теперь ситуация сказывается на экономике Кинтора. Промышленникам трудно так долго кредитовать Сувраэль.
— Все сказанное вами для меня не новость.
— Мне поручено осмотреть местные пастбища,— продолжал Деккерет,— и определить, можно ли в скором времени рассчитывать на увеличение поголовья скота.
— Могу я предложить вам вина? — неожиданно спросила Голатор Ласгия.
Деккерет, соблюдая правила приличия, выдержал паузу. Пока он колебался, женщина достала две фляги золотого, ловко сорвала печати с горлышек и подала одну ему. Он принял флягу с благодарной улыбкой. Вино было холодным, сладким, чуть игристым.
— Кинторское,— пояснила она.— Таким образом мы вносим свой вклад в торговый дефицит Сувраэля. Хочу вам сказать, посвященный Деккерет, причина неприятностей заключается в том, что в последний год понтифекса Пранкипина Сувраэль охватила страшная засуха. Вы можете спросить, как мы здесь определяем, засушливым или дождливым выдался год, но разница существует, посвященный, причем весьма существенная. И эта засуха поразила наши скотоводческие районы, лишив возможности прокормить животных. Поэтому нам пришлось забить столько скота, сколько мог принять рынок, а значительную часть уцелевших животных мы продали владельцам ферм в западном Зимроэле. Вскоре после того, как Конфалюм переселился в Лабиринт, вновь начались дожди, и в наших саваннах возродилась трава. Но на восстановление стад потребуется несколько лет. Поэтому торговый дисбаланс сохранится еще в течение некоторого времени, а затем все придет в норму.— Она улыбнулась без всякой теплоты.— Ну вот. Я избавила вас от неприятной и неинтересной поездки внутрь матемика.
Деккерет покрылся обильным потом.
— Однако я должен сделать это, архирежиманд Голатор Ласгия.
— Вы не сможете узнать ничего, кроме того, что я только что вам рассказала.
— Я ни в коей мере не хочу выразить вам недоверие. Но я получил совершенно определенный приказ: увидеть все собственными глазами…
Она на секунду прикрыла глаза.
— Попасть в район пастбищ сейчас будет чрезвычайно трудно. Вам придется столкнуться с множеством неудобств, возможно, даже с серьезной опасностью для жизни. На вашем месте я осталась бы в Толагае, воспользовалась бы всеми доступными удовольствиями и разобралась бы со всеми личными делами, которые могли привести вас сюда, в Сувраэль. А потом, выждав должное время, написала бы отчет на основе материалов моей конторы и с чистой совестью отправилась обратно в Кинтор.
В душу Деккерета немедленно закрались подозрения. Та ветвь системы управления, которую представляла эта женщина, не всегда соглашалась сотрудничать с людьми короналя, а ее поведение недвусмысленно свидетельствовало о попытке скрыть нечто, происходившее в Сувраэле. И хотя его поручение было всего лишь предлогом для поездки сюда, а не основной задачей, следовало тем не менее помнить и о своей карьере. Позволь он архирежи-манду понтифексата так легко обмануть себя — и ему придется всю жизнь терзаться по этому поводу. Он пожалел, что поддался соблазну выпить с ней вина, но, чтобы скрыть замешательство, позволил себе сделать несколько учтивых глотков, а потом, собравшись с мыслями, возразил:
— Мое понятие о чести не позволяет мне пойти таким простым путем.
— Сколько вам лет, посвященный Деккерет?
— Я родился в двенадцатом году лорда Конфалюма.
— Да, конечно, понятие о чести должно все еще тревожить вас. Давайте вместе посмотрим карту.— Женщина легко поднялась с места. Она оказалась выше, чем он ожидал, почти одного с ним роста, и казалась хрупкой. От темных, сильно вьющихся волос исходил удивительный аромат, перебивавший даже аромат крепкого вина. Голатор Ласгия прикоснулась к стене, и на ней появилась карта Сувраэля, вся в блестящих охристых и темно-рыжих пятнах.— Вот Толагай,— сказала она, ткнув пальцем в северо-западный угол континента,— А пастбища находятся вот тут,— Она провела рукой вдоль полосы, начинавшейся в шести или семи сотнях миль от побережья и описывавшей окружность вокруг пустыни в сердце Сувраэля,— От Толагая,— продолжала она,— к стране пастухов идут три главные дороги. Вот первая. В настоящее время она занесена песчаными бурями, и ни одно транспортное средство не сможет пробиться по ней. Вот второй маршрут; там у нас серьезные трудности с бандитами — меняющими форму, и он тоже закрыт для путешественников. Третий путь проходит здесь, через Кулагский проход, но в последнее время этой дорогой пользовались мало, и до нее дотянулась рука большой пустыни. Видите, какие сложности вас ожидают?
— Но если основное дело Сувраэля — выращивание рогатого скота на экспорт,— со всей возможной мягкостью сказал Деккерет,— а все маршруты между скотоводческими районами и главным портом заблокированы, то верно ли будет говорить, что основной причиной недопоставок является плохое состояние пастбищ?
Она улыбнулась.
— Существуют и другие порты, из которых мы в таких случаях отправляем свою продукцию.
— Ну что ж, значит, из одного из них я найду прекрасную дорогу прямо в страну пастбищ?
Женщина снова постучала пальцем по карте.
— Начиная с прошлой зимы центром торговли рогатым скотом стал порт Нату-Горвину. Вот он, на востоке, напротив побережья Алханроэля, приблизительно в шести тысячах миль отсюда.
— Шесть тысяч…
— В торговле между Толагаем и Нату-Горвину нет, пожалуй, никакого смысла. Суда между этими портами ходят вряд ли чаще одного раза в год. А с сухопутным сообщением дело еще хуже: дороги от Толагая на восток доходят только до Кангиза,— она указала на город, расположенный примерно в тысяче миль,— а что там дальше, никто точно не знает. Сувраэль не слишком густонаселенный континент.
— Получается, что у меня нет никакой возможности попасть в Нату-Горвину? — спросил совершенно ошеломленный Деккерет.
— Одна есть. Доплыть на корабле от Толагая до Стойена на Алханроэле и от Стойена до Нату-Горвину. На это вам потребуется лишь немногим больше года. К тому времени, когда вы вернетесь на Сувраэль и попадете во внутренние районы, кризис, для расследования которого вы прибыли, скорее всего, благополучно закончится. Еще вина, посвященный Деккерет?
Он растерянно взял флягу. Названные расстояния просто ошеломили его. Еще одно ужасающее плавание через Внутреннее море, возвращение на родной Алханроэль только для того, чтобы развернуться и в третий раз пуститься в океан, доплыть до противоположной оконечности Сувраэля и, возможно, обнаружить, что проходы внутрь континента там тоже закрыты, и… Нет. Нет! Это уже не покаяние, а самоистязание. Лучше вообще отказаться от задания, чем совершать столь невероятные глупости.
Пока он сидел в раздумье, Голатор Ласгия решила сменить тему.
— Время уже позднее, а ваши проблемы требуют более подробного изучения. У вас есть какие-нибудь определенные планы насчет обеда, посвященный Деккерет?
В ее мрачных глазах внезапно заиграл хорошо знакомый ему озорной, лукавый огонек.
Глава 3
Находясь в обществе архирежиманда Голатор Ласгии, Деккерет обнаружил, что жизнь в Толагае не настолько сурова, как ему показалось на первый взгляд. В парящей лодке женщина доставила его в гостиницу — он не мог не заметить отвращения, появившегося на ее лице при виде его убогой обители,— и предложила ему отдохнуть, привести себя в порядок и ожидать ее через час. На город быстро опустились медно-красные сумерки, и через час небо стало совсем темным. Бархатную черноту прорезали лишь пунктирные изломанные контуры нескольких незнакомых Деккерету созвездий, да тонкие полумесяцы двух лун низко над горизонтом. Архирежиманд оказалась пунктуальной. Вместо строгой официальной туники на ней теперь было невероятно соблазнительное одеяние из полупрозрачной ткани, похожей на кисею. Деккерет был озадачен столь резкими переменами. Он действительно пользовался определенным успехом у женщин, но сегодня он, несомненно, не сделал и намека на то, что питает к Голатор Ласгии хоть какой-то интерес,— он проявлял лишь чисто формальное уважение. И все же она недвусмысленно демонстрировала намерение провести с ним ночь. Почему? Конечно же. не по причине его непревзойденной мудрости и физической привлекательности и не из-за политических выгод, которые могло бы предоставить более близкое знакомство с ним. Никакой разумной причины такого ее поведения он не находил. Кроме одной: молодая женщина прозябала в грязном заморском городишке, среди тоскливой рутины, и тут внезапно появился юный незнакомец, способный предоставить ей приятное развлечение на ночь. Он чувствовал, что его используют, но тем не менее не видел в этом большой беды. А после долгих тоскливых месяцев, проведенных в море, был вполне готов пойти на небольшой риск ради удовольствия.
Они обедали в частном клубе где-то в предместьях города, в саду, изящно украшенном известными растениями-животными из Стойензара и другими чудесами растительного мира. Деккерет мысленно прикинул: на снабжение водой этого цветочного чуда должна была уходить изрядная часть скудного водного пайка Толагая. За другими столами, стоявшими на значительном расстоянии один от другого, сидели нарядно одетые сувраэльцы. Голатор Ласгия кивала то тому, то другому, но никто не подходил к ней и никто не кидал недовольных взоров на Деккерета. Из дома тянуло освежающим прохладным сквозняком — первый ветерок, который он почувствовал за несколько недель,— как будто там работала одна из удивительных древних машин, сродни тем механизмам, которые создали и поддерживали восхитительную атмосферу Замковой горы. Великолепный обед состоял из особым образом приготовленных чуть забродивших фруктов и нежных сочных кусков какой-то бледно-зеленоватой рыбы, к которым подали прекрасное сухое вино — амблеморнское, сделанное у подножия Замковой горы. Ни женщина, ни мужчина не ограничивали себя, и вскоре у обоих заблестели глаза и развязались языки; холодная официальность недавнего разговора в конторе была забыта. Он узнал, что она на девять лет старше него, что она уроженка окруженного пышными влажными джунглями Нарабаля, находящегося на западном континенте, что она поступила на службу в аппарат понтифекса еще совсем девочкой и провела в Сувраэле уже десять лет. Нынешний высокий пост в Толагае она заняла после вступления Конфалюма на трон понтифекса.
— И вам нравится здесь? — спросил он.
Она пожала плечами.
— Ко всему можно привыкнуть.
— Сомневаюсь, что мне это удалось бы. Для меня Сувраэль это просто место пытки, своего рода чистилище.
Голатор Ласгия кивнула.
— Совершенно верно.
Словно невидимая молния, сверкнув, соединила их взгляды. Деккерет не посмел уточнять подробности, но что-то подсказало ему, что у них в судьбах есть много общего.
Он снова наполнил бокалы, и понимающе улыбнулся.
— Так, значит, вы ищете здесь покаяния? — спросила она.
— Да.
Она сделала широкий жест рукой, указывая на ухоженный сад, на стол, уставленный пустыми флягами из-под вина и красивыми блюдами с остатками деликатесов.
— Тогда вы начали не с того конца.
— Моя госпожа, обед в вашем обществе никак не входил в мои планы.
— В мои тоже. Но Божество располагает, а нам остается повиноваться. Что? Скажете, не так? — Она склонилась поближе к нему.— И что вы собираетесь делать дальше? Отправиться в Нату-Горвину?
— Похоже, что это слишком сложно.
— Тогда поступите так, как я вам советовала. Оставайтесь в Толагае, пока вам не надоест, а потом вернетесь домой и подошьете свой доклад в нужную папку. А в Кинторе никто и никогда ничего не узнает.
— Нет. Я должен отправиться в глубь страны.
Она взглянула на него, не скрывая насмешки.
— Какая верность своим идеалам! Но как вы собираетесь это сделать? Дороги отсюда закрыты.
— Вы сказали, что путь через Кулагский проход редко используется. Но колдобины на дороге вовсе не так опасны, как смертоносные песчаные бури или нападения меняющих форму. Возможно, я смогу нанять проводника, который покажет мне эту дорогу.
— В пустыню?
— Раз уж это необходимо.
— В пустыне обитают призраки,— небрежно заметила Голатор Ласгия.— Вы должны выбросить эту идею из головы. Позовите официанта, пусть подаст еще вина.
— Мне кажется, моя госпожа, что я выпил уже достаточно.
— Ну что ж. Тогда пойдем куда-нибудь еще.
Выход из овеваемого свежим ветерком сада на заполненную сухим горячим воздухом ночную улицу был подобен удару, но они почти сразу же оказались в парящей лодке и вскоре прибыли в другой сад, находившийся во внутреннем дворе официальной резиденции; посреди сада располагался бассейн. Здесь не было погодных машин, способных побороть жару, но архирежиманд знала и иной способ освежиться, она легко сбросила платье и шагнула к бассейну. Ее худощавое гибкое тело на мгновение блеснуло в свете звезд, а затем она почти без всплеска нырнула и скрылась под водой. Появившись на поверхности, она жестом поманила к себе Деккерета, и он не раздумывая присоединился к хозяйке.
А потом они в тесном объятии упали на постель из коротко подстриженной плотной травы. Их любовная игра была, возможно, больше похожа на борьбу: она сжимала его своими длинными мускулистыми ногами, пыталась удержать его руки, снова и снова, заливаясь смехом, перекатывалась вместе с ним по траве, и он был поражен силой ее тела, наигранной свирепостью ее движений. Но когда они в конце концов прильнули друг к другу, их действия стали обретать все больше и больше гармонии. В эту бессонную ночь они находили силы для все новых и новых слияний.
Рассвет оказался изумительным: солнце без всякого предуведомления взлетело в небо, залив окружающие холмы потоками обжигающего света.
Деккерет повернулся к женщине — в жестоком утреннем освещении она выглядела не столь юной, как при свете звезд.
— Расскажи мне об этой населенной призраками пустыне,— резко произнес он.— Каких таких духов мне предстоит там встретить?
— Как ты настойчив!
— Расскажи.
— Там обитают призраки, которые способны вторгаться в сны и похищать их. Они отнимают у души радость и вселяют на ее место страхи. Днем они поют вдали, сбивая путника с толку, уводя с дороги своей болтовней и музыкой.
— Предполагается, что я должен поверить этому?
— За последние годы многие из тех, кто попал в эту пустыню, погибли.
— Из-за призраков, ворующих сны?
— Так говорят.
— Значит, мне будет о чем рассказать, когда я вернусь на Замковую гору.
— Если вернешься,— поправила она.
— Но ты же говоришь, что погибали не все, кто попадал в эту пустыню. Ясно, что не все,— ведь должен же был кто-то вернуться, чтобы рассказать об этом. Значит, я найму проводника и попытаю счастья среди призраков.
— Никто не возьмется сопровождать тебя.
— Тогда я пойду один.
— И погибнешь наверняка.— Она погладила его мощные руки и издала невнятный мурлыкающий звук.— Неужели ты так стремишься к скорой смерти? Смерть не имеет никакой ценности. Она не приносит выгод. Какого бы покоя ты ни искал, это не покой могилы. Забудь о поездке в пустыню. Оставайся здесь, со мной.
— Мы поедем вместе.
— Ну уж нет,— рассмеялась она.
Деккерет понял, что это безумие. Он не верил в ее рассказы о призраках и похитителях снов; что бы ни происходило в пустыне Сувраэля, это наверняка было происками бунтующих аборигенов — меняющих форму. Хотя и в этом он сомневался. Возможно, все эти разговоры об опасности были лишь уловками, направленными на то, чтобы подольше задержать его в Толагае. Несомненно, это было лестно, но нисколько не помогало в поисках. И она была права насчет того, что смерть является совершенно бесполезной формой очищения. Если его приключениям в Сувраэле суждено иметь смысл, ему необходимо выжить.
Голатор Ласгия вскочила и потянула его за руку. Они поплавали в бассейне, а затем она провела его в дом, в самую красивую комнату, какую ему довелось видеть после отъезда с Замковой горы, и угостила завтраком из вяленой рыбы и фруктов. Спустя довольно долгое время женщина вдруг спросила:
— Ты действительно должен попасть в глубь материка?
— Туда меня ведет внутренняя потребность,— вновь ощутив ту же неловкость, что и накануне, пробормотал он.
— Очень хорошо. У нас в Толагае есть один негодяй, который частенько рискует ходить на внутренние земли через Кулагский проход,— по крайней мере, так он уверяет,— и, кажется, до сих пор жив и здоров. Ради кошелька с реалами он, без сомнения, согласится проводить тебя туда. Его зовут Барджазид. Если ты так настаиваешь, я вызову его и попрошу помочь тебе.
Глава 4
Слово «негодяй» казалось самым подходящим определением для Барджазида. Это был тощий маленький человечек крайне непрезентабельного вида, в потрепанной одежде коричневого цвета и поношенных кожаных сандалиях, с древним ожерельем из разнокалиберных костей морского дракона на шее. Губы у него были тонкими, на дочерна обожженном солнцем пустыни лице лихорадочным блеском сверкали глаза. Он глядел на Деккерета оценивающе, словно мысленно взвешивал содержимое его кошелька.
— Если я возьму вас с собой,— глухим, но все же довольно сильным голосом заговорил Барджазид,— вы сначала подпишете документ, освобождающий меня от любой ответственности перед вашими наследниками в случае вашей смерти.
— У меня нет никаких наследников,— ответил Деккерет.
— Тогда перед родственниками. Я не желаю, чтобы ваш отец или ваша старшая сестра потащили меня в суд понтифексата за то, что вы погибли в пустыне.
— А разве вы уже погибли в пустыне?
Барджазид выпучил глаза.
— Абсурдный вопрос.
— Вы ходите в эту пустыню,— настаивал Деккерет,— и возвращаетесь живым. Так? Если вы знаете свое дело, то вернетесь живым и на этот раз, а следовательно, и я тоже. Я буду делать то, что делаете вы, и пойду туда, куда решите пойти вы. Если вы уцелеете, то и я уцелею тоже. Если я погибну, то вместе с вами, и мое семейство не сможет предъявить вам никаких претензий.
— Я могу противостоять силе похитителей снов, — ответил Барджазид.— Я это точно знаю, так как прошел уже много серьезных испытаний. Откуда вы знаете, что вам удастся так же успешно устоять против них?
Деккерет подлил себе еще чаю, который заварил Барджазид,— густого настоя из листьев, собранных с мощного куста, выросшего где-то на склоне поросшего травой песчаного бархана, оставшегося от одного из былых наступлений пустыни. Двое мужчин сидели друг напротив друга, скрестив ноги, на куче грязных одеял в заросшем плесенью подвале магазина, принадлежащего сыну брата Барджазида; судя по всему, будущий проводник принадлежал к большому семейному клану. Деккерет задумчиво потягивал терпкий густой напиток.
— Кто такие похитители снов? — спросил он после долгой паузы.
— Точно не знаю.
— Может быть, меняющие форму?
Барджазид пожал плечами.
— Они не были столь любезны, чтобы сообщить мне свою родословную. Меняющие форму, гэйроги, врууны, люди… откуда мне знать? В сновидениях все голоса одинаковы. Конечно, в пустыне скрывается несколько племен меняющих форму, и некоторые из них причиняют нам большие неприятности. Возможно, наряду со способностью преобразовывать свои тела они обладают еще и умением проникать в сознание. А возможно, и нет.
— Если меняющие форму закрыли два из трех маршрутов, ведущих из Толагая в глубь страны, то, пожалуй, войскам короналя придется поработать.
— Это меня не касается.
— Меняющие форму — покоренная раса. Мы не должны позволять им нарушать обычный порядок жизни на Маджипуре.
— О том, что похитители снов относятся к метаморфам, заговорили вы,— язвительно заметил Барджазид.— Лично я не придерживаюсь такого мнения. И вообще, неважно, кто такие эти похитители снов. Важно то, что из-за них земли за Кулагским проходом стали опасными для путешественников.
— Тогда зачем вы туда ходите?
— Я не имею обыкновения отвечать на вопросы, которые начинаются со слова «зачем». Я хожу туда потому, что у меня есть для этого причины. Но в отличие от других я возвращаюсь живым.
— И что, каждый, кто пытается преодолеть этот проход, погибает?
— Я в этом сомневаюсь. А вообще-то, понятия не имею. Вне всякого сомнения, прежде чем о похитителях снов стало известно, погибли многие. Но и в лучшие времена пустыня была опасной.— Барджазид помешал ложечкой в чашке с чаем. Он, похоже, начал почему-то волноваться,— Если вы поедете со мной, то я постараюсь как можно лучше защищать вас. Но при этом никоим образом не гарантирую вашей безопасности. Именно поэтому я требую, чтобы вы дали мне юридическое освобождение от ответственности.
— Написать такую бумагу,— возразил Деккерет,— это все равно, что подписать самому себе смертный приговор. Что в таком случае помешает вам прикончить меня, как только мы отойдем на десять миль от прохода, ограбить труп и свалить все на похитителей снов?
— Клянусь Повелительницей, я не убийца! И не вор!
— И все же бумага, в которой будет сказано, что, в случае моей смерти, вы не понесете никакой ответственности, может явиться чрезмерным соблазном даже для самого наичестнейшего человека. Разве я не прав?
В глазах Барджазида сверкнула ярость. Он взмахнул рукой, как будто хотел положить конец разговору.
— Что чрезмерно, так это ваша подозрительность! — воскликнул он, резко отодвинув чашку.— Если вы так боитесь меня, то найдите себе другого проводника.
Деккерет не двинулся с места.
— Прошу прощения за мои слова,— спокойно сказал он.— Но войдите в мое положение: приезжий молодой человек в отдаленной и опасной стране вынужден просить незнакомца помочь ему попасть в места, где, как всем известно, случаются невероятные вещи. Я должен быть осторожен.
— Тогда будьте по-настоящему осторожны. Садитесь на ближайшее судно, идущее в Стойен, и возвращайтесь к радостям жизни на Замковой горе.
— Я все-таки прошу вас взять меня с собой. За хорошую цену, но без каких-либо бумаг об отказе от ответственности за мою жизнь. Сколько вы хотите?
— Тридцать реалов,— заявил Барджазид.
Деккерет аж задохнулся от удивления. Плавание от Пилиплока до Толагая и то обошлось ему дешевле. Тридцать реалов! Человек, подобный Барджазиду, вряд ли мог заработать столько за целый год. Заплатить такую сумму Деккерет мог, только взяв деньги по аккредитиву. Первой мыслью было ответить благородным презрением и предложить десять, но он вовремя сообразил, что лишился права торговаться, настояв на отказе от письма, снимающего с проводника ответственность за его жизнь. Если он теперь станет спорить о цене, то Барджазид просто-напросто вообще откажется от переговоров.
Вот почему после минутного размышления он ответил:
— Значит, по рукам. Но никаких гарантийных писем.
Барджазид поднял на него кислый взгляд.
— Ладно. Раз вы так настаиваете, то обойдемся без писем.
— Как мы будем расплачиваться?
— Половина сейчас, а вторая половина утром в день отъезда.
— Десять сейчас,— возразил Деккерет,— десять утром в день отъезда и еще десять в день моего возвращения в Толагай.
— В таком случае треть той платы, которую я получаю за свои услуги, будет зависеть от того, уцелеете вы или нет. Не забудьте, что я не гарантировал вам этого.
— А вдруг вероятность моего выживания станет выше, если я отложу последнюю треть вознаграждения до возвращения?
— Все рыцари короналя отличаются надменностью, и люди, как правило, до поры до времени не обращают на нее внимания. Но мне кажется, что вы хватили через край.— Барджазид снова взмахнул рукой, как отрезал. — Мы слишком мало доверяем друг другу. Так что путешествовать вместе нам будет очень трудно.
— Я не хотел вас обидеть,— сказал Деккерет.
— Но тем не менее вы желаете, чтобы я положился на милость ваших родственников в том случае, если вы погибнете, а сами, похоже, видите во мне обычного головореза или в лучшем случае грабителя и считаете необходимым организовать порядок расчета со мной так, чтобы у меня было как можно меньше побуждений убить.— Барджазид сплюнул.— Второе лицо надменности — это любезность, молодой рыцарь. Скандар — охотник на морских драконов и тот обращался бы со мной более любезно. И я не искал службы у вас, имейте это в виду. И не стану унижаться ради того, чтобы помочь вам. Если вам будет угодно…
— Подождите.
— У меня есть и другие дела сегодня утром.
— Пятнадцать реалов сейчас,— сказал Деккерет,— и еще пятнадцать, когда мы выйдем в путь, как вы хотели. Идет?
— Невзирая на опасения, что я прикончу вас в пустыне?
— 'Я держался с излишней подозрительностью, чтобы не показаться чересчур наивным. Мое поведение было бестактным. Я согласен нанять вас проводником на ваших условиях.
Барджазид промолчал.
Деккерет вынул из кошелька три пятиреаловые монеты. Две — старой чеканки, с изображением понтифекса Пранкипина и лорда Конфалюма. Третья была совершенно новенькой, свежеотчеканенной, и на ней Конфалюм выступал уже в качестве понтифекса, а обратную сторону украшал портрет лорда Престимиона. Барджазид с большим любопытством осмотрел новую монету.
— Я еще не видел таких,— сказал он.— Может быть, позвать моего племянника, чтобы он проверил, настоящая ли она?
— Ну это уж слишком! Вы что, принимаете меня за фальшивомонетчика? — взревел Деккерет, вскочив на ноги и угрожающе наклонившись над маленьким человечком. В висках стучало от ярости, и он был готов ударить Барджазида.
Но сразу же почувствовал, что тот не испугался. Барджазид не пошевелился, нет, он даже улыбнулся и взял две оставшиеся монеты из дрожавшей от ярости руки Деккерета.
— Значит, вам тоже не слишком нравятся необоснованные обвинения, а, молодой рыцарь? — рассмеялся Барджазид,— Тогда давайте договоримся. Вы не будете думать, что я убью вас, как только мы выйдем из Кулагского прохода, а я не стану проверять ваши монеты у менялы. Как? Согласны?
Деккерет устало кивнул.
— И все равно это опасная поездка,— продолжал Барджазид,— и я не стану заверять вас в ее благополучном исходе. Когда наступит время испытаний, многое будет зависеть от вашей силы духа.
— Значит, так тому и быть. Когда мы отправимся?
— В Пятый день, на закате. Мы выйдем из города через врата Пинитора. Вы знаете это место?
— Найду,— ответил Деккерет.— Что ж, в Пятый день на закате,— Он протянул руку маленькому человечку.
Глава 5
До Пятого дня оставалось еще трое суток. Но Деккерет не сожалел о задержке, поскольку она подарила ему еще три ночи с Голатор Ласгией. По крайней мере, он на это надеялся, но на деле случилось по-другому. Вечером после встречи с Барджазидом Деккерет не застал архирежиманда в конторе возле гавани, а ее помощники отказались принять от него письмо для своей начальницы. Пока не стемнело, он грустно бродил по жаркому городу, так и не встретив никого, с кем можно было бы поговорить, и в конце концов съел на ужин в своей гостинице что-то серое, по вкусу напоминающее песок, все еще продолжая надеяться, что Голатор Ласгия вдруг чудесным образом появится и уведет его с собой. Но она не ответила на его безмолвный призыв. Он забылся чутким, тревожным сном и, часто просыпаясь, вспоминал о ее гладкой коже, ее маленьких твердых грудях, ее голодном, жадном, ищущем рте. Ближе к утру его посетило сновидение, в котором она, Барджазид и несколько хьортов и вруунов исполняли какой-то сложный танец в полуразрушенном, без крыши, здании среди песков, а потом видения покинули его, и он крепко проспал до полудня Лунного дня. Город в это время казался полностью вымершим, но когда свечерело и стало прохладнее, он снова пошел в контору архирежиманда, снова не застал ее и снова провел вечер точно так же бестолково, как и накануне. Укладываясь спать, он пылко обратился к Хозяйке Острова, умоляя, чтобы она прислала к нему Голатор Ласгию. Но исполнение таких пожеланий вовсе не входило в функции Повелительницы Снов, и все, что он получил этой ночью, это спокойное и приятное сновидение. Возможно, то было послание благословенной Повелительницы, но возможно, и нет: он видел себя в соломенной хижине на берегу Великого океана возле Тил-омона, поедающим сладкие лиловые плоды, сок которых окрашивал щеки. Проснувшись, он обнаружил у дверей своей комнаты хьорта, одного из служащих архирежиманда, который передал приглашение от Голатор Ласгии. Тем вечером они пообедали вместе, а поздно ночью отправились к ней и там предавались любви с такой страстью, что их первая встреча могла бы показаться воплощением целомудрия. Деккерет не стал спрашивать ее, почему она отказывался от встреч в две минувшие ночи, но во время завтрака — они сидели на мягкой шкуре гихорна, запивая золотистым вином изысканные кушанья, оба энергичные и свежие, хотя ни на минуту не сомкнули глаз,— она сказала:
— Жаль, что я не смогла провести с тобой больше времени на этой неделе, но нам, по крайней мере, удалось разделить твою последнюю ночь. Теперь ты уйдешь в пустыню Украденных Снов со вкусом моего тела на губах. Удалось мне заставить тебя забыть всех других женщин?
— Ты сама знаешь ответ.
— Хорошо. Прекрасно. Тебе никогда больше не придется обнять женщину; но последняя оказалась лучшей из всех. Немногим, согласись, так везет.
— Выходит, ты настолько уверена, что я погибну в пустыне?
— Оттуда возвращались единицы. Шансов за то, что я вновь увижу тебя, очень мало.
Деккерет чуть заметно вздрогнул — не от страха, а оттого, что разгадал мотивы поведения Голатор Ласгии. Какое-то болезненное свойство души, очевидно, вынудило ее проявлять к нему пренебрежение в течение двух суток, чтобы на третью ночь оба смогли проявить больше пыла, так как она была уверена, что вскоре он погибнет, и, видимо, испытывала особое удовольствие от сознания того, что станет его последней женщиной. Это соображение несколько охладило его. Если уж ему предстояло вскоре умереть, то ему было бы куда приятнее, если бы он провел с ней на две ночи больше, но судя по всему, изящество мысленных построений этой женщины не позволяло ей опускаться до столь примитивных понятий. Он изысканнейшим образом распрощался с нею, не зная, встретятся ли они снова, не зная даже, желает ли этого сам, несмотря на всю ее красоту и искушенность в науке страсти нежной. Слишком много таинственных и опасных капризов дремало в этой женщине, ожидая своего часа.
Незадолго до заката Деккерет явился к вратам Пинитора на юго-восточной окраине города. Его нисколько не удивило бы, если бы Барджазид нарушил свое обещание; но нет, парящая лодка ожидала сразу же за изъеденной временем и ветрами песчаниковой аркой старинных ворот, а человечек стоял, прислонившись к боку машины. С ним были три спутника: вруун, скандар и стройный молодой человек с жестким взглядом — вероятно, сын Барджазида.
Барджазид чуть заметно кивнул, и гигантский четверорукий скандар схватил два объемистых мешка, которые принес с собой Деккерет, и небрежным движением закинул их в багажник машины.
— Ее зовут Хаймак Гран,— сказал Барджазид,— она не может говорить, но весьма неглупа. Она служит мне уже много лет, с тех пор как я нашел ее почти что мертвую, онемевшую в пустыне. Вруун — Серифэйн Рейнаулион. Он частенько слишком много болтает, зато знает пустынные тропы лучше, чем любой другой житель этого города.— Деккерет небрежно махнул рукой маленькому многоногому существу.— С нами будет также мой сын Динитак,— закончил представление Барджазид.— Вы хорошо отдохнули, посвященный?
— Вполне,— ответил Деккерет, после бурной ночи проспавший большую часть дня.
— Мы передвигаемся главным образом по ночам, а в жаркое время дня разбиваем лагерь. Насколько я понимаю, мне следует провести вас Кулагским проходом и через необитаемую область, известную как пустыня Украденных Снов, в пастбищный район вокруг Гизин-Кор, где вы зададите скотоводам интересующие вас вопросы. А затем обратно в Толагай. Я ничего не забыл?
— Все совершенно верно,— сказал Деккерет.
Барджазид стоял неподвижно, словно и не собирался садиться в парящую лодку. Деккерет нахмурился было, но сразу же сообразил, в чем дело. Он вынул из кошелька еще три пятиреаловые монеты — как и в первый раз, две отчеканенные при Пранкипине и третью, сияющую монету лорда Престимиона. Он вручил их Барджазиду, а тот щелчком подбросил вверх новую монету и перебросил ее сыну. Юноша подозрительно взглянул на яркую монету.
— Это новый корональ,— пояснил Барджазид.— Присмотрись к его лицу. Нам придется часто его видеть.
— Ему предстоит великолепное царствование,— сказал Деккерет.— Он превзойдет величием даже лорда Конфалюма. Волна нового процветания уже начала распространяться по северным континентам, а они и прежде совсем не бедствовали. Лорд Престимион — энергичный и решительный человек, имеющий честолюбивые планы.
Барджазид пожал плечами.
— События на северных континентах нас почти не затрагивают, и, в общем-то, процветание Алханроэля или Зимроэля вряд ли хоть как-то отзовется на Сувраэле. Но мы рады, что Божество благословило нас еще одним великолепным короналем. Может быть, он когда-нибудь случайно вспомнит, что существует еще и южная земля, на которой тоже живут его подданные. Ну а теперь пора в путь.
Глава 6
Врата Пинитора обозначали четкую границу между городом и пустыней. С одной стороны раскинулся район приземистых, безликих, обнесенных стенами вилл, а с другой — за пределами городского периметра — лежала одна лишь бесплодная пустошь. Ничто не нарушало впечатление безжизненности равнины, кроме полосы широкого мощеного тракта, глубоко врезавшегося в неровности местности. Дорога, словно рана, медленно ползла вверх, к гребню горного хребта, окружавшего Толагай.
Жара стояла невыносимая. Ночью в пустыне было заметно холоднее, чем днем, но палящий зной по-прежнему ощущался. Хотя огромный сверкающий глаз солнца скрылся за горизонт, оранжевые пески излучали накопленное за день тепло, и воздух над ними мерцал и, казалось, шипел, словно тлеющие угли в камине. Дул сильный ветер; Деккерет заметил, что с наступлением темноты его направление изменилось на противоположное, и теперь он дул из сердца континента в сторону моря, но разницы при этом не было никакой: что береговой ветер, что морской бриз — оба были одинаково иссушающими и не знали никакой пощады.
В ясной атмосфере пустыни свет звезд и лун казался необыкновенно ярким, а помимо них можно было заметить еще и жар, исходящий от земли,— странное призрачное зеленоватое сияние, неровно разбросанными пятнами истекавшее от откосов вдоль обочин тракта. Деккерет спросил, что это такое.
— Растения, — объяснил вруун,— Они испускают в темноте свет. Прикосновение к такому растению всегда очень болезненно, а зачастую бывает даже смертельным.
— Как я смогу узнать их при дневном свете?
— Они растут в расселинах скал и похожи на пучки измятой проволоки. Не все растения, которые так выглядят, опасны, но вы поступите правильно, если будете держаться подальше от любого из них.
— А также и любого другого,— вмешался в разговор Барджазид.— В этой пустыне растения хорошо защищаются, и порой самым удивительными способами. Даже наш собственный сад и то каждый год преподносит нам какой-нибудь новый неприятный сюрприз.
Деккерет кивнул. Он, конечно, не собирался прогуливаться в этих местах, но если уж ему вдруг пришлось бы так поступить, то следовало принять за правило ни к чему не прикасаться.
Старая парящая лодка на протяжении всей жаркой ночи медленно, с трудом, но без остановок ползла вверх по крутой дороге. Пассажиры мало разговаривали между собой. Женщина-скандар сидела за рулем, вруун Серифэйн Рейнаулион устроился рядом с нею и иногда делал замечания по поводу состояния дороги; двое Барджазидов молча расположились на заднем сиденье, предоставив Деккерету возможность с возрастающей тревогой рассматривать адский пейзаж. Беспощадный молот солнца измял, изувечил, исковеркал землю. Вся влага, которую принесла сюда зима, давно улетучилась, оставив в почве корявые трещины. Поверхность земли была вся рябая — это ветер непрерывно драл ее струями песка,— а редкие низкие и чахлые растения, несмотря на множество разновидностей, все казались кривобокими, замученными, скрюченными и узловатыми. К жаре Деккерет начал постепенно привыкать: она просто облекала, подобно коже, и спустя некоторое время любой человек мог смириться с этим. Но напоминающее о смерти уродство всего, что он созерцал, сухое, равнодушное однообразие окружающего пейзажа смущали его душу. Пейзаж, вызывавший ненависть, явился для него совершенно новым явлением, существования которого он до сих пор даже не мог себе вообразить. Везде, где только ему приходилось бывать на Маджипуре, он видел только красоту. Он думал о своем родном городе Норморке с его извилистыми бульварами, прекрасной каменной стеной и нежным полуночным дождем. Вспоминал гигантский город Сти, расположенный чуть выше по склону Горы, где он как-то раз шел на рассвете через сад с деревьями ростом по колено и зелеными листьями, сверкавшими так, что слепило глаза. Он думал о Горном Морпине, этом переливающемся огнями всех цветов радуги чудо-городе, полном развлечений, примостившемся поблизости от невероятного сооружения — Замка короналей на вершине Горы. И о девственных лесных чащах Кинтора, и о блестящих белых башнях Ни-мойи, и об ароматных травах в лугах долины Глэйдж… «Как прекрасен этот мир,— думал Деккерет,— какое в нем множество чудес, и насколько ужасно то место, где я теперь оказался!»
Он говорил себе, что должен попытаться обнаружить красоту этой пустыни — в противном случае вид ее парализует его дух.
Может ли существовать красота в пагубной сухости, думал он, красота в угрожающей угловатости, красота в оспинах, красота в неопрятных растениях, сияющих по ночам бледно-зеленым жаром? Пусть шипы будут красивыми, пусть суровость будет красивой, пусть неприязненность будет красивой. «Ведь что такое красота,— спросил себя Деккерет,— если не полуосознанный отклик на тот предмет, который мы созерцаем? Почему луг считается более красивым, чем пустыня? Говорят, что красота скрыта в глазах наблюдателя; значит, нужно переучить твои глаза, Деккерет, чтобы уродство этой земли не погубило тебя».
Он попытался заставить себя любить пустыню. Он изгонял из своего сознания такие слова, как «суровая», «мрачная» и «отталкивающая», словно вырывал клыки у дикого зверя. Он то и дело напоминал себе, что следует увидеть в этом пейзаже покой и умиротворение. Он заставлял себя восхититься искореженными скальными обнажениями и кривыми клыками расщелин. Он искал прекрасное в запыленных истерзанных ветрами кустах. Он высматривал достойные уважения качества в маленьких зубастых ночных существах, которые порой перебегали дорогу. И, по мере того как тянулась ночь, пустыня сначала стала казаться ему менее ненавистной, затем нейтральной, и наконец он почувствовал, что может увидеть в ней своеобразную красоту, а где-то за час до рассвета он вообще перестал думать о ней.
Утро наступило внезапно: поток оранжевого пламени обрушился на горную стену, окаймлявшую небосвод с запада, щупальца ярко-красного огня высунулись из-за противоположного края земли, и сразу же вслед за ними желтое лицо Солнца, в котором было больше бронзово-зеленого отсвета, чем в северных широтах, взлетело в небо, будто отвязавшийся воздушный шар. В момент этого поистине апокалиптического восхода Деккерет с изумлением поймал себя на том, что с острой болью вспоминает архирежиманда Голатор Ласгию, задаваясь вопросом, видит ли и она этот рассвет, а если да, то с кем, и, чтобы отогнать эту мысль, обратился к Барджазиду:
— Этой ночью не было никаких фантомов. Значит ли это, что здесь призраков нет?
— Настоящие неприятности начнутся за Проходом,— ответил маленький человек.
Пока солнце находилось невысоко над горизонтом, они продолжали путь. Динитак собрал простой завтрак: сухари и кислое вино. Оглянувшись назад, Деккерет увидел впечатляющее зрелище: земля, уходя вниз, расстилалась перед ним, подобно огромному желтовато-коричневому переднику, открывая напоказ все свои сгибы, трещины и морщины; Толагай еле виднелся вдали как беспорядочное нагромождение кубиков, а дальше к северу раскинулось до самого горизонта необъятное море. На небе не было ни облачка, и его синева еще усиливалась в сравнении с терракотовой раскраской земли, так что казалось, будто над головой лежит второе море. Жара усиливалась. К середине утра зной стал уже почти невыносимым, но тем не менее женщина-скандар невозмутимо продолжала править вверх по склону горы. Время от времени Деккерет начинал дремать, но уснуть по-настоящему в тесноте машины было невозможно. Неужели они собирались ехать всю ночь, а потом еще и весь день? Он не задавал никаких вопросов. Но в тот момент, когда ощущения усталости и дискомфорта стали невыносимыми, Хаймак Гран резко повернула парящую лодку влево, на почти незаметное ответвление дороги, и, проехав еще немного, остановила машину.
— Первый дневной привал,— объявил Барджазид.
Боковая дорога заканчивалась тупиком, упираясь в высокий скальный гребень, служивший естественным укрытием от солнца. Перед ним лежала широкая ровная песчаная площадка, закрытая в это время дня тенью; судя по всему, она постоянно использовалась путешественниками для стоянок. Возле самой скалы Деккерет разглядел темное пятно: там на поверхность загадочным образом просачивалась вода; не то чтобы это был настоящий родник, но и такой источник был очень важен и являлся спасением для изнуренных безжалостным жаром ужасной пустыни путников. Место было идеальным. Совершенно очевидно, что график первого дня поездки был рассчитан так, чтобы попасть сюда прежде, чем начнется по-настоящему убийственная дневная жара.
Хаймак Гран и младший Барджазид вытащили из одного из многочисленных багажников парящей лодки соломенные циновки и расстелили их на песке. Предложенная еда состояла из вяленого мяса, каких-то довольно сочных фруктов с терпким вкусом и теплого медового напитка, приготовленного по скандарскому рецепту. Перекусив, оба Барджазида, вруун и женщина-скандар молча растянулись на циновках и немедленно погрузились в сон. Деккерет стоял один и ковырял в зубах, стараясь извлечь застрявшие волоконца мяса. Теперь, когда можно было поспать, у него пропало всякое желание делать это. Он медленно прошелся вдоль края песчаной площадки, разглядывая валявшиеся за границей тени сожженные солнцем отбросы, оставшиеся от предыдущих путников. Не было видно ни единой живой твари, и даже растения, казалось, стремились втянуть свои жалкие пропыленные чахлые стебли в землю. На юге к небу круто поднимались горы; до прохода не могло быть далеко. А потом? А потом?
Он попробовал уснуть, но в его мозгу теснились непрошеные видения. Голатор Ласгия парила над его циновкой так близко, что, казалось, он может схватить ее и притянуть к себе, но она ускользнула и затерялась в знойном мареве. В тысячный раз он видел себя в лесу у Граничий Кинтора; он гнался за добычей, целился, а потом его внезапно охватывала дрожь. Он стряхнул с себя этот мираж и обнаружил, что карабкается по огромной норморкской стене и его легкие полны восхитительным прохладным воздухом, но все это были не настоящие сновидения, а лишь мечты, праздные грезы и мимолетные воспоминания; сон долго бежал от него, а когда наконец пришел, то оказался глубоким, кратким, лишенным сновидений.
Разбудил его какой-то странный шум: жужжание, пение, отдаленные звуки музыкальных инструментов, слабые, но отчетливые свидетельства движения большого каравана. Ему показалось, что он различает звяканье колокольчиков, глухие удары барабанов. Какое-то время он лежал неподвижно и прислушивался, пытаясь понять, что происходит. Затем сел и, моргая, осмотрелся. Опускались сумерки. Он проспал самую жаркую часть дня, и тени теперь падали с другой стороны. Четверо его спутников сворачивали циновки. Деккерет приложил руку к уху, стараясь определить, откуда идут звуки. Но они, казалось, доносились отовсюду или ниоткуда. Он вспомнил рассказ Голатор Ласгии о призраках пустыни, которые днем поют, сбивая путешественников с толку, уводя их с верной дороги своими разговорами и музыкой.
— Что это за звуки? — обратился он к Барджазиду.
— Какие звуки?
— Разве вы не слышите? Голоса, колокольчики, шаги, разговоры множества путешественников?
Барджазид удивленно посмотрел на него.
— А, вы говорите о песнях пустыни.
— Призрачные песни?
— Может быть. Или действительно дальние отголоски звуков спускающихся с гор путников: грохот цепей, звон гонгов. Последнее более вероятно.
— Ни то ни другое не вероятно,— мрачно ответил Деккерет.— В мире, в котором я живу, не существует никаких призраков. Но на этой дороге нет никаких путников, кроме нас самих.
— Вы в этом уверены, посвященный?
— В чем? Что нет каравана или что не бывает призраков?
— И в том и в другом.
Динитак Барджазид, стоявший чуть поодаль, вмешался в разговор.
— Вы боитесь?
— Неизвестное всегда тревожит. Но пока что я испытываю больше любопытства, чем страха.
— Тогда я смогу удовлетворить ваше любопытство. Когда дневная жара начинает спадать, скалы и пески отдают тепло. Остывая, они сокращаются и при этом издают звуки. Те самые колокольчики и барабаны, которые вы слышите. Никаких призраков здесь нет,— сказал юноша.
Старший Барджазид недовольно взмахнул рукой, и сын послушно отошел в сторону.
— Вы не хотели, чтобы он рассказал мне об этом, не так ли? — спросил Деккерет.— Вы, похоже, предпочитаете, чтобы я верил в то, что вокруг меня вьются призраки.
— Мне это совершенно безразлично,— усмехнулся Барджазид,— Вы вправе верить любому объяснению, если оно вас устраивает. Но ручаюсь вам, что по ту сторону Прохода вы встретите достаточно призраков, чтобы поверить в их реальность.
Глава 7
Весь вечер Звездного дня они продолжали подъем по дороге, извивавшейся по склону горы, и около полуночи добрались до Кулагского прохода. Воздух здесь был заметно прохладнее, так как они находились на высоте тысячи футов над уровнем моря, и резкий ветер приносил некоторое облегчение от жары. Проход представлял собой широкую и очень длинную брешь в стене гор; лишь в начале утра Солнечного дня они выбрались из ущелья и начали спуск к великой пустыне, занимавшей внутреннюю часть континента.
Вид, открывшийся впереди, совершенно ошеломил Деккерета. В ярком лунном свете он созерцал немыслимо однообразное пространство, по сравнению с которым страна, оставшаяся за горным хребтом, могла показаться похожей на цветущий сад. Та, другая пустыня была скалистой, а эта — песчаной; бескрайний океан дюн, среди которых время от времени проглядывали заплаты бурой земли, усыпанной окатанной галькой. Растительности тут почти не было; в дюнах не росло вообще ничего, а на жалких клочках земли с трудом боролись за жизнь жалкие чахлые крохотные кустики. И жара! Жара! Жара! Из раскинувшейся внизу необъятной темной чаши с неудержимой силой, словно взрывные волны, стремились вверх потоки опаляюще горячего, словно нагретого в адской печи воздуха, который стремился уничтожить все, что попадалось ему на пути. Он изумился тому, что где-то там, в этой печи, могли находиться тучные пастбища, где откармливалось огромное количество скота, и постарался вспомнить карту, которую видел в кабинете архирежиманда: скотоводческая территория представляла собой пояс, окружавший внутреннюю зону пустыни, и эта зона каким-то образом умудрилась протянуть руку сюда, за горловину Кулагского прохода. А на дальней стороне этой гигантской безжизненной ленты лежала другая — на ней росла изумрудная трава и паслись сытые животные; по крайней мере, он молил Божество, чтобы так оно было.
За утро они успели проделать изрядный путь вниз с хребта к центральному плато. В первых же солнечных лучах Деккерет заметил далеко внизу нечто странное: чернильно-черную овальную заплату, резко выделявшуюся на желтовато-коричневой груди пустыни, а когда они подобрались поближе, стало ясно, что это нечто вроде оазиса; темная заплата превратилась в рощу стройных деревьев с длинными ветвями и крошечными фиолетовыми листьями. Здесь было место второй дневки. По следам было хорошо видно, где останавливались другие путешественники. Под деревьями скрывались какие-то древние развалины, а на поляне посреди рощи оказалось с полдюжины грубых строений из наваленных один на другой камней, прикрытых сверху старыми высохшими ветками. Сразу же за ними между деревьями пробегал солоноватый ручеек, заканчивавший свой путь в маленьком стоячем пруду с цветущей водой. А невдалеке находился второй пруд.
Его, очевидно, питал подземный поток, так как вода здесь была очень чистой. Между этими прудами Деккерет увидел любопытное строение: семь каменных колонн с закругленными верхушками, высотой ему по пояс, расположенными по двойной дуге. Он обошел их вокруг.
— Работа меняющих форму,— сказал ему Барджазид.
— Алтарь метаморфов?
— Так считается. Известно, что меняющие форму часто посещают этот оазис. Мы иногда находим здесь следы посещений пиуриваров: молитвенные палки, пучки перьев, маленькие изящные корзинки.
Деккерет не без тревоги посмотрел на деревья, как будто ожидал, что они в мгновение ока превратятся в толпу диких аборигенов. Ему редко приходилось иметь дело с исконными жителями Маджипура, этими побежденными и высланными из родных мест обитателями лесов. Его сведения о них ограничивались главным образом слухами и фантазиями, рожденными страхом, невежеством и чувством вины. Вне всякого сомнения, некогда они жили в больших городах — Алханроэль был буквально усеян их руинами, и в книгах Деккерет видел изображения наиболее известного из них — обширного каменного Велализиера, расположенного неподалеку от Лабиринта понтифекса; но все эти города погибли многие тысячи лет назад, а с прибытием людей и других рас на Маджипур, аборигены-пиуривары оказались вытесненными в глухие места планеты, в основном в большую лесную резервацию в Зимроэле, к юго-востоку от Кинтора.
А воочию Деккерет видел метаморфов всего лишь только два или три раза. Это были хилые зеленоватые существа со странными гладкими, лишенными черт лицами, достигшие высшего мастерства в искусстве мимикрии — им удавалось в считаные секунды полностью изменить весь облик и даже объем своего тела. Так что, судя по тому, что ему было известно, тайным метамор-фом мог оказаться любой из его спутников — скажем, маленький вруун, а то и сам Барджазид.
— Но как могут меняющие форму или кто-то еще выжить в этой пустыне? — спросил он.
— Они умеют приспосабливаться.
— И много их здесь?
— Кто знает. Я сталкивался с несколькими рассеянными бандами по пятьдесят, а то и по семьдесят пять особей — по их собственным словам. Возможно, имеются и другие. А может быть, я каждый раз встречаю одних и тех же, только в другом обличье; ведь и такое возможно.
— Странные существа,— сказал Деккерет, бездумно поглаживая ладонью гладкий каменный купол, венчавший ближайшую из колонн алтаря. Барджазид поразительно быстрым, прямо-таки молниеносным выпадом схватил Деккерета за запястье и отвел его руку в сторону.
— Не прикасайтесь!
— Почему? — изумился Деккерет.
— Эти камни святые.
— Для вас?
— Для тех, кто их воздвиг,— строго ответил Барджазид.— Мы уважаем их. Мы почитаем волшебство, которое может в них скрываться. К тому же в этой земле никогда не следует допускать небрежностей, способных навлечь на тебя месть соседей.
Деккерет обвел удивленным взглядом маленького человечка, колонны, два пруда, окружавшие их изящные тонколистые деревья. Несмотря на жару, листочки трепетали. Он перевел взор за границы маленького оазиса, к скругленным ветрами гребням дюн, окружавших его, к пыльной ленте дороги, скрывавшейся на юге, в земле, полной тайн. Солнце быстро поднималось к зениту, и его жар был теперь подобен ужасному цепу, молотившему небо, землю, немногочисленных слабых путников, скитавшихся в этих страшных местах. Он оглянулся назад, на горы, через которые только что перевалил, на эту огромную зловещую стену, отрезавшую его от форпоста цивилизации, обосновавшегося на этом жарком континенте. Он испытывал здесь чувство пугающего одиночества, слабости и потерянности.
Появился Динитак Барджазид, шатавшийся под тяжестью фляг, которые свалил чуть ли не на ноги Деккерету. Тот помог юноше наполнить их водой из чистого пруда; на эту работу потребовалось неожиданно много времени. Он попробовал воду: прохладная, прозрачная, со странным металлическим вкусом, не вызывающим, впрочем, неприятных ощущений. Динитак пояснил, что привкус воде придают растворенные минералы. Чтобы перенести все фляги в парящую лодку, потребовалось десять раз сходить туда и обратно. Юноша пояснил, что теперь они несколько дней не встретят ни одного источника.
Они позавтракали ставшей уже привычной для Деккерета грубой пищей, а потом, когда зной усилился до обычного днем яростного состояния, устроились на соломенных циновках, чтобы поспать. Деккерет отдыхал так уже третий день, и его организм начал привыкать к перемене ритма. Он закрыл глаза, поручил свою душу возлюбленной Хозяйке Острова, благословенной матери лорда Престимиона, и почти сразу же провалился в тяжелую дремоту.
На сей раз его посетили сновидения.
Он не видел снов уже очень давно — он даже забыл, когда это было в последний раз. Для Деккерета, как и для всех остальных обитателей Маджипура, сновидения являлись одной из важнейших составляющих существования; по ночам они внушали спящим покой и уверенность, в них к разумным существам многочисленных рас приходили советы, разъяснения по поводу происходящего, порицания за дурные поступки и многое другое. Каждый был с детства обучен открывать свое сознание навстречу ночным посланиям, видеть и воспринимать сновидения, запоминать их во всех подробностях, чтобы утром иметь возможность обдумать увиденное. И в этих ночных посланиях всегда присутствовал образ доброжелательной Хозяйки Острова Сна, склонявшейся над спящими, помогавшей им вглядеться в собственные души. При помощи своих посланий Повелительница пребывала в почти постоянном прямом контакте с каждой из душ многих миллиардов разумных существ, населявших необъятный Маджипур.
В этом сне Деккерет видел себя идущим по гребню горного хребта, того самого — он точно знал это,— который они совсем недавно пересекли. Он был один; над головой висело неправдоподобно большое солнце, занимавшее чуть ли не половину небосвода, но жара при этом не казалась ужасающей. Обрыв, уходивший у него из-под ног, был настолько крут, что он мог смотреть вертикально вниз, казалось, на сотни миль, а там находился ревущий дымящийся котел, беснующийся вулканический кратер, в котором чавкала и пузырилась алая магма. Это кипение подземных сил не пугало его, напротив, оно обладало какой-то назойливой привлекательностью, порождало в нем непривычную томительнчсть; он испытывал странное влекущее желание погрузиться туда, нырнуть в клокочущие глубины, плавать в расплавленном сердце вулкана. Он начал бегом спускаться туда, перескакивая через камни и даже порой отрываясь от земли и проплывая над нею вниз, вдоль огромного склона, и, когда он приблизился к кратеру, ему показалось, что он различает в пульсирующей лаве человеческие лица. Лорд Престимион и понтифекс, Барджазид и Голатор Ласгия… А по краям смутно различались еще какие-то странные ускользающие образы — были ли то метаморфы? В жерле вулкана булькало варево из людских фигур. Деккерет бежал к ним, охваченный любовью. Он безмолвно кричал: «Возьмите меня к себе, вот он я, я иду к вам!» И когда он осознал, что большой белый диск, появившийся позади всех остальных, был ликом возлюбленной Хозяйки Острова, в его душу вторглось глубокое и мощное счастье, так как он понял, что это было послание. Ведь прошло уже много месяцев с тех пор, как добрая Повелительница прикасалась к его спящему сознанию.
Одновременно спящий и бодрствующий, Деккерет всмотрелся в сновидение, ожидая его кульминации, встречи призрачного Деккерета с призрачной Повелительницей, за которым должен был последовать некий момент истины, открытие еще неведомого ему знания, ведущего к радости. Но в этот миг в его сон вторглось что-то неведомое, как будто опустилась завеса. Цвета исчезли; лица потускнели и расплылись; он все так же бежал вниз по крутому склону горы, но стал часто спотыкаться, у него подкашивались ноги, он то и дело натыкался на неровности и падал, обдирая локти и колени о горячие камни пустыни, сбивался с дороги, шел куда-то вбок, а не вниз, неспособный управлять собственным движением. Только что он пребывал на грани просветления, но каким-то образом оно удалилось от него за пределы досягаемости, и он чувствовал теперь лишь тревогу, приближение беды, даже шок. Экстаз, который, как ему только что казалось, обещало сновидение, бесследно исчез.
Яркие цвета сменились всепоглощающей серостью, движение прекратилось, а сам он стоял, застыв, на крутом склоне и, не отрывая глаз, глядел вниз на умерший кратер; от этого зрелища его бросило в дрожь, он опустился наземь, сжавшись в комок, а потом вытянулся ничком и лежал так, содрогаясь от рыданий, пока не проснулся.
Он сел, моргая в отупении. В голове пульсировала боль, глаза были влажными, а в груди и плечах ощущалась давящая тяжесть. Нет, сны, даже самые устрашающие из них, никогда не оставляли такого гнетущего осадка в душе, такой тревоги и сумятицы. Был полдень, и ослепительное солнце висело высоко над верхушками деревьев. Рядом с ним лежали Хаймак Гран и вруун Серифэйн Рейнаулион, чуть подальше — Динитак Барджазид. Они, казалось, спокойно спали. Старшего Барджазида нигде не было видно. Деккерет вновь вытянулся, прижался лицом к теплому песку и попытался найти в этом прикосновении защиту от овладевшей им тревоги. Он знал, что в его сне что-то пошло не так; в него вторглась какая-то темная сила, похитившая из грез то доброе, что в них было, и оставившая ему боль взамен. Не это ли все, кто предостерегал его, называли призраками пустыни? Похитителями снов? Деккерет сжался в тугой комок, как в недавнем сне. Он чувствовал себя оскверненным, словно кто-то грубо принудил его к чему-то дурному, и не мог не задуматься: неужели теперь, по мере того как они будут углубляться в пустыню, ему придется каждый раз во сне испытывать такое? А может быть, и нечто худшее?
Спустя некоторое время Деккерет вновь уснул. К нему приходили какие-то сны, невнятные, полустертые обрывки, лишенные какого бы то ни было смысла. Он не стал обращать на них внимания. А когда он проснулся, день клонился к вечеру, и вокруг раздавались песни пустыни, призрачные песни; он слышал звон, отголоски человеческих разговоров, отдаленный смех. Ему казалось, что если бы он вообще обошелся сегодня без сна, то устал бы куда меньше.
Глава 8
Все остальные не показывали никаких признаков того, что во время сна их что-то тревожило. Они приветствовали проснувшегося Деккерета как обычно: огромная безмолвная женщина-скандар — никак, маленький вруун что-то любезно гудел и щебетал, сплетая и расплетая щупальца, два Барджазида ограничились сухими кивками. Может быть, они и знали, что их спутника посещали мучительные видения, но все равно ничего об этом не сказали. После еды старший Барджазид совещался с Серифэйном Рейнаулионом насчет дороги, по которой они должны были ехать этой ночью, а затем все вновь углубились в разгоняемую лунным светом ночь.
«Буду делать вид, что ничего не произошло,— решил Деккерет,— Я не позволю им узнать, что уязвим для этих фантомов».
Но его решению не суждено было воплотиться в жизнь. Когда парящая лодка проходила через участок, по-видимому некогда бывший дном давно пересохшего озера, из которого тысячами торчали странные серо-зеленые каменные горбы, Барджазид вдруг повернулся к нему и, прервав долгое всеобщее молчание, спросил:
— Вы видели хорошие сны?
Деккерет понял, что его усталый вид не остался незамеченным.
— Был бы рад отдохнуть получше,— пробормотал он.
Темные блестящие глаза Барджазида смотрели прямо ему в лицо.
— Мой сын говорит, что вы стонали во сне, все время крутились и съеживались. Может быть, вы почувствовали прикосновение похитителей снов, посвященный?
— Я чувствовал присутствие в моем сне какой-то недружественной силы. А были это похитители снов или что-то другое — мне неизвестно.
— Не опишете ли вы свои ощущения?
— Может быть, Барджазид, вы еще и толкователь снов? — вспыхнул гневом Деккерет.— С какой стати я должен позволять вам копаться в моем сознании? Мои сны принадлежат только мне!
— Успокойтесь, успокойтесь, дорогой рыцарь. Я не намеревался вторгаться в ваши мысли.
— Тогда оставьте меня в покое.
— Я отвечаю за вашу безопасность. Если демоны этих мест уже начали покушения на ваш дух, то в ваших собственных интересах сообщить мне об этом.
— Вы сказали, демоны?
— Демоны, призраки, фантомы, меняющие форму — совершенно не важно,— нетерпеливо сказал Барджазид.— Существа, которые охотятся на спящих путешественников. Они приходили к вам или нет?
— Сновидения не доставили мне радости.
— Прошу вас, расскажите, в какой форме это проявилось.
Деккерет медленно перевел дух.
— Я почувствовал, что ко мне пришло послание от Повелительницы, сон о мире и радости. Но постепенно его природа переменилась. Понимаете? Видение потемнело, стало хаотическим, утратило всю радость, и после сна мне стало гораздо хуже, чем было до него.
— Да, да, это те же самые признаки,— сочувственно кивая, провозгласил Барджазид.— Контакт на мысленном уровне, вторжение в сновидение, тревожащее наложение и откачка энергии.
— Своеобразный вампиризм? — предположил Деккерет.— Некие существа, скрывающиеся в этих пустошах и высасывающие жизненные силы у неосторожных путешественников?
Барджазид улыбнулся.
— Вы продолжаете строить предположения. А я не измышляю никаких гипотез, посвященный.
— А вы сами ощущали их прикосновения во время сна?
Маленький человек как-то странно взглянул на Деккерета.
— Нет. Нет, никогда.
— Никогда? Неужели это значит, что вы невосприимчивы к этому воздействию?
— По-видимому, так.
— А ваш сын?
— С ним это несколько раз случалось. Правда, чрезвычайно редко, пожалуй, в одном случае из пятидесяти. Но все равно, выходит, что эта невосприимчивость не передается по наследству.
— А скандар? И вруун?
— Им тоже приходится с этим сталкиваться,— ответил Барджазид.— И тоже изредка. Им это кажется неприятным, но вполне терпимым.
— И все же от контакта с похитителями снов многие умирали.
— Есть разные предположения,— сказал Барджазид.— Большинство путешественников, проходивших этим путем за последние годы, сообщали о странных сновидениях. Некоторые из них сбились с пути и не сумели выбраться из пустыни. Как знать, может быть, между пугающими снами и потерей ориентации существует связь.
— Вы очень осторожный человек,— заметил Деккерет.— Вы избегаете делать какие бы то ни было выводы.
— И смог дожить до достаточно преклонного возраста, в то время как многие более торопливые уже вернулись к Источнику Всего Сущего.
— Но разве, по-вашему, простое выживание является высшим возможным достижением?
Барджазид рассмеялся.
— Вы говорите, как и подобает настоящему рыцарю Замка! Нет, посвященный, я считаю, что жизнь существует не только для того, чтобы избегать смерти. Но выжить очень полезно, не так ли? Для тех, кто рассчитывает совершить большие дела, выживание является одной из основных задач. Мертвые не достигают цели.
Деккерет не поддержал эту тему. Кодексы ценностей посвященного рыцаря и такого человека, как Барджазид, вряд ли были сопоставимы; кроме того, в манере спора Барджазида имелось что-то коварное и скользкое, из-за чего Деккерет казался себе медлительным, вялым и неповоротливым, а он терпеть не мог это ощущение. Он умолк на несколько секунд, а потом спросил:
— И что, по мере углубления в пустыню сны становятся хуже?
— Так мне дали понять,— отозвался Барджазид.
И все же, когда ночь растаяла и настало время разбивать лагерь, Деккерет почувствовал в себе готовность и даже желание еще раз схватиться с фантомами сна. На этот раз они устроили бивак прямо в пустыне, в низине, из которой непрекращающийся ветер унес почти весь песок, обнажив скальное основание. В сухом воздухе непрерывно слышалось странное потрескивание и шипение, как будто сила солнца вышибала из каменистого грунта частицы вещества, а ветер с готовностью подхватывал и разносил их. Когда все было готово к дневке, до полудня оставался всего один час. Деккерет спокойно улегся на своей соломенной циновке, готовый погрузиться в дремоту и без страха принять все, что могло последовать. Во время подготовки к посвящению в рыцари он, естественно, прошел тренировку на развитие храбрости в общепринятых значениях этого слова и, как предполагалось, должен был встречать любой вызов без боязни, но к настоящему времени ему еще не удалось пройти настоящей проверки. На спокойном Маджипуре встретиться с таким вызовом было очень непросто, для этого нужно было отправляться в самые дикие части мира, поскольку в густонаселенных областях жизнь проходила тихо и безмятежно; поэтому Деккерет отправился за море, но первое же серьезное испытание в лесах Кинторской марки он провалил. Здесь ему давался другой шанс. Омерзительные сны, показанные ему, могли, как он думал, быть обещанием искупления.
Он закрыл глаза и отдался сну.
И вскоре сон пришел. Деккерет вновь находился в Толагае, но этот Толагай был странным образом преображен; явившийся ему город состоял из вилл, отделанных гладкими алебастровыми плитами, и густых зеленых садов, хотя жара была все так же тропически сильной. Он переходил из одного бульвара в другой, восхищаясь элегантностью архитектуры и красотой растительности. Одет он был в зеленый с золотом костюм — традиционное облачение придворных короналя,— и при встречах с жителями Толагая, вышедшими в сумерках на прогулку, он изящно кланялся им и обменивался с ними знаками Горящей Звезды; этот жест делали, складывая пальцы особым образом, и служил он выражением почтения к власти короналя. Вот показалась стройная фигура прекрасной Голатор Ласгии. Она улыбнулась, взяла его под руку, повела его в какое-то место, где каскады фонтанов орошали воздух прохладной водяной пылью, и там они сбросили одежды и кинулись в бассейн, и плавали и ныряли в нем, и вышли обнаженные из душистого водоема, и пошли босыми ногами по мягкой земле в сад, где растения склоняли свои густо покрытые блестящими разлапистыми листьями ветви. Не говоря ни слова, она указала ему на темную аллею между двумя рядами тесно посаженных деревьев. Сама Голатор Ласгия шла впереди — неуловимая и дразнящая фигура — и сначала их разделяли какие-то дюймы, а затем расстояние стало постепенно увеличиваться до футов и ярдов. Ему казалось, что стоит протянуть руку, и он дотронется до нее, но в первый момент это сделать не удалось, и ему пришлось ускорить шаг, чтоб хотя бы не упустить ее из виду. Ее оливковая кожа мерцала в свете восходивших лун, и она часто оглядывалась, улыбалась, показывая сверкающие зубы, кивала ему, чтобы он поторопился. Но он не мог. Теперь их разделяла почти вся длина сада. С нарастающим отчаянием он устремился к ней, но она уже таяла, уменьшалась, и вот он уже с трудом мог различать игру мышц под ее сияющей кожей, а помчавшись сломя голову по аллеям, он почувствовал, что температура принялась стремительно нарастать, влажная теплота воздуха начала неумолимо сменяться все более сухой жарой, ибо каким-то образом среди ночи внезапно взошло солнце и со всей силой обрушило свой безжалостный свет на его плечи. Деревья прямо на глазах поникали. Листья пожухли и стали опадать. Ему приходилось прилагать большие усилия, чтобы оставаться на ногах. Голатор Ласгия все еще продолжала улыбаться, все еще кивала ему, но она становилась все меньше и меньше, и наконец превратилась в точку на горизонте, а солнце все поднималось, набирая силу, иссушая, сжигая все, на что падал его неумолимый взор. И вот уже прекрасный сад превратился в частокол изможденных голых древесных стволов, торчавший над мгновенно пересохшей почвой, которую непрерывно прорезали грубые корявые трещины. Он почувствовал ужасную жажду, но здесь не было ни капли воды, а потом он увидел фигуры, скрывавшиеся позади растрескавшихся и почерневших стволов деревьев,— это были метаморфы, субтильные хитрые существа, которые не пытались непрерывно пребывать в какой-нибудь одной форме, но совершенно непостижимым образом мерцали и перетекали из образа в образ. Он попросил у них чего-нибудь попить и получил в ответ лишь негромкий смех. Он зашатался. Жестокий свет, пульсирующий в небесах, начал поджаривать его; он чувствовал, что его кожа начинает твердеть, похрустывать, шелушиться, трескаться. Еще немного, и ему предстояло превратиться в головешку. Что случилось с Голатор Ласгией? Где улыбавшиеся, кланявшиеся, складывавшие пальцы в знак Горящей Звезды горожане? Он больше не видел никакого сада. Он находился в пустыне и брел, спотыкаясь, с трудом удерживаясь на ногах, по песчаной равнине, где обжигали даже тени. Теперь в нем появился настоящий страх, поскольку он ощущал во сне боль, которую вызывали солнечные ожоги, и часть его души, наблюдавшая все это со стороны, все глубже погружалась в тревогу, ожидая, что сила сна вполне может оказаться настолько большой, чтобы причинить ему реальный физический урон. Ему приходилось слышать рассказы о таких вещах, о людях, которые погибали, поддавшись своим сновидениям, обладавшим неимоверной силой. Хотя желание прервать сновидение противоречило всем полученным за время подготовки к рыцарству навыкам, хотя он знал, что ему следует увидеть самые худшие ужасы, чтобы досконально понять их сущность, Деккерет начал подумывать о том, что ради безопасности ему следует проснуться… И уже почти сделал это, но сообразил, что таким образом проявит трусость, и приказал себе оставаться в мире видений, пусть даже это будет стоить ему жизни. Он стоял теперь в униженной позе, на коленях, посреди пламенных песков и со странной ясностью видел таинственных крошечных золотистых насекомых, которые, выстроившись в цепочку, шли к нему, преодолевая наметенные ветром песчаные заструги. Это были муравьи с уродливо раздутыми челюстями, и каждый из них в свою очередь взбирался на его тело и впивался в кожу жвалами, легонько кусал его и оставался висеть… И спустя несколько секунд тысячи крошечных тварей сплошь покрыли его кожу. Он принялся счищать их, но тщетно: их челюсти не разжимались и головы, оторванные от крошечных тел, продолжали висеть на нем. Песок вокруг уже почернел от безголовых муравьиных туловищ, но они продолжали словно плащом покрывать его кожу, а он все энергичнее стряхивал их с себя. Но, пока он делал движение, все новые и новые полчища муравьев взбирались по его ногам и впивались в него своими жвалами. Он уже устал от этой борьбы. В плаще из муравьев не так жарко, подумалось ему. Они оградили его от агрессивного светила, и хотя тоже терзали его тело, но не так яростно и болезненно, как солнечные лучи. Неужели этот сон никогда не закончится? Он попытался взять грезы под контроль, превратить колонну бегущих муравьев в ручей прохладной чистой воды, но это не помогло, и он позволил себе вернуться в кошмар и пополз на четвереньках по песку.
И постепенно до Деккерета дошло, что он уже не спит.
Ему не удалось заметить никакой границы, разделявшей сон и бодрствование. Но в конце концов он понял, что его глаза открыты и что два субъекта, пребывавшие в его сознании — Деккерет, видевший сны, и Деккерет, страдавший в этих снах,— слились воедино. Но он все еще находился в пустыне под ужасным полуденным солнцем. Совершенно обнаженный. По опухшей и покрытой волдырями коже ползали муравьи, покрывавшие до колен его нош,— крошечные бледные создания, которые на самом деле всаживали свои крошечные челюсти в его плоть. Изумленный, он спросил себя, не провалился ли он в какой-то мир сновидения внутри сновидения, но нет, он был уверен, что это был реальный мир, подлинная пустыня, и он находился посреди нее. Он встал на ноги, обеими руками счистил с ног муравьев — как и во сне, они продолжали цепляться за него, даже жертвуя жизнями,— и осмотрелся в поисках лагеря.
Он не увидел его. Во сне он забрел на голую раскаленную сковороду открытой пустыни и заблудился. «Пусть это будет сон,— в отчаянии подумал он,— и пусть я очнусь от него в тени парящей лодки Барджазида». Но пробуждения не последовало. Деккерет понял теперь, каким образом люди погибали в пустыне Украденных Снов.
— Барджазид?!! — крикнул он.— Барджазид!!!
Глава 9
Ему ответило только эхо, отразившееся от отдаленных холмов. Он крикнул еще раз, два, три… и каждый раз слышал отзвук собственного голоса, но не слышал никакого ответа. Сколько времени он мог бы выдержать здесь? Час? Два? У него не было ни капли воды, никакого укрытия, даже клочка одежды. Ничто не защищало его голову от огромного сверкающего глаза солнца. Дневная жара была в самом разгаре. Пейзаж со всех сторон казался одинаковым: плоская неглубокая впадина, почти дочиста выметенная горячими ветрами. Он принялся искать свои следы, но почва здесь была твердой, каменистой, и ноги почти не оставляли на ней отпечатков. Лагерь мог находиться где-то невдалеке, скрываясь за какой-нибудь почти незаметной возвышенностью. Он еще раз позвал на помощь — и вновь откликнулось только эхо. Возможно, если бы ему удалось найти бархан, он смог бы укрыться в его тени и переждать таким образом жару, а с наступлением темноты отыскать лагерь по отсвету костра, но он не видел никаких барханов. Если бы здесь отыскался пригорок, с которого открылся бы более широкий вид, то он поднялся бы на него и попытался бы высмотреть вдали стоянку своих спутников. Но и пригорков он не видел. «Что сделал бы в такой ситуации лорд Стиамот? — спросил он себя.— Или лорд Тимин, или еще кто-нибудь из великих воителей прошлого? Что собирается делать он сам, Деккерет? Совершенно дурацкая смерть — бесполезная, противная, постыдная…». Он крутился на месте, внимательно осматривая пустыню. Никаких следов; а идти, не имея понятия о направлении, не было никакого смысла. Он пожал плечами и уселся, выбрав место, где не было муравьев. Никаких мыслей относительно возможности спасения собственной жизни в голову не приходило.
Его организм не обладал никакими внутренними ресурсами, способными, невзирая ни на что, вывести его в безопасное место.
Он заблудился во сне, и ему предстоит умереть именно так, как это предсказывала Голатор Ласгия, и ничего с этим нельзя поделать. Оставалась одна лишь сила духа: он должен умереть спокойно и разумно, без слез и гнева, без проклятий в адрес судьбы. Возможно, на это потребуется час. Возможно, меньше. Важно было лишь умереть достойно, поскольку, когда смерть неизбежна, нет никакого смысла впадать в истерику.
Он сидел, ожидая наступления конца.
Но вместо смерти — то ли через десять минут, то ли через полчаса, а может быть, и через час, он не знал — перед ним оказался Серифэйн Рейнаулион. Вруун появился с востока, словно мираж; он медленно брел к Деккерету, с натугой таща на себе две фляги с водой и, оказавшись на расстоянии в сотню ярдов, замахал свободной парой щупалец.
— Эй, вы живы? — крикнул он.
— Более или менее. А вы настоящий или призрак?
— Самый настоящий. Мы искали вас почти полдня.— Плавным движением гибкой «руки» маленькое существо подняло одну из фляг и подало ее Деккерету,— Ну вот. Прополощите рот. Не глотайте сразу. Не глотайте. Вы настолько обезвожены, что можете погибнуть, если пожадничаете и выпьете слишком много.
Деккерет преодолел желание осушить флягу одним махом. Вруун был прав: чуть-чуть… еще чуть-чуть… по капельке… чтобы не было вреда. Он подержал воду во рту, дал ей впитаться в распухший язык и наконец позволил остаткам стечь в горло. Ах! Еще один осторожный глоток. Еще один — теперь уже настоящий… У него слегка закружилась голова. Серифэйн Рейнаулион потянулся к фляге. Деккерет отодвинул его и отпил еще, потом налил немного воды на ладонь и смочил щеки и губы.
— Насколько мы далеко от лагеря? — спросил он наконец.
— В десяти минутах. Вам хватит сил, чтобы дойти, или мне вернуться за помощью?
— Я дойду.
— Тогда вперед.
Деккерет кивнул.
— Еще один совсем маленький глоток…
— Держите флягу. Пейте всякий раз, когда захотите. Если почувствуете слабость, скажите мне, и мы отдохнем. Но не забывайте, я не смогу нести вас.
Вруун медленно направился к невысокой гряде барханов, протянувшейся примерно в пяти сотнях ярдов к востоку. Неуверенно держась на ногах, пошатываясь, Деккерет последовал за ним и с удивлением увидел, что земля под ногами идет вверх. Гряда оказалась не настолько низкой, как ему показалось на первый взгляд; он понял, что его ввела в заблуждение игра яркого света. На самом деле барханы поднимались на два, а то и три человеческих роста и вполне успешно скрывали от взгляда еще две гряды поменьше. Парящая лодка пряталась в тени дальней гряды.
В лагере оказался один Барджазид. Он смерил Деккерета взглядом, в котором явственно читалось не то презрение, не то раздражение.
— Вы что, решили прогуляться? — процедил он.— В полдень?
— Во сне. Похитители снов добрались до меня. Я был словно околдован.— Деккерета начала бить дрожь; система терморегуляции его тела перестала справляться с солнечным жаром. Он опустился на землю рядом с машиной и накинул на себя какую-то легкую одежду.— Когда я проснулся, то не увидел лагеря. Я был уверен, что умру.
— Еще полчаса, и так бы и случилось. Вы, должно быть, уже на две трети поджарились. Вам повезло, что мой мальчишка проснулся и увидел, что вас нет на месте.
Деккерет поплотнее завернулся в накидку.
— Значит, здесь погибают именно так? От полуденного приступа лунатизма?
— И так тоже.
— Я обязан вам жизнью.
— Вы обязаны мне жизнью с тех самых пор, как мы миновали Кулагский проход. Если бы вы путешествовали в одиночку, то могли бы умереть уже пятьдесят раз. Но если уж благодарить, то благодарите врууна. Ведь именно он нашел вас.
Деккерет кивнул.
— А где ваш сын? И Хаймак Гран? Тоже ищут меня?
— Они уже возвращаются,— ответил Барджазид. И действительно, женщина-скандар и юноша появились спустя всего несколько секунд. Четверорукая женщина, ни на кого не глядя, сразу же улеглась на свою циновку.
Динитак Барджазид хитро улыбнулся Деккерету:
— Хорошо погуляли?
— Не особенно. Я сожалею о беспокойстве, которое причинил вам.
— Мы тоже.
— Возможно, мне следует теперь спать связанным.
— Или с тяжелым камнем на груди,— откликнулся Динитак. Он зевнул.— Постарайтесь оставаться на месте, по крайней мере до заката. Сможете?
— Надеюсь,— сказал Деккерет.
Но заснуть он не смог. Его кожа нестерпимо зудела от тысяч укусов насекомых и солнечных ожогов, так что, несмотря даже на целебную мазь, которую ему дал Серифэйн Рейнаулион, он ощущал себя совершенно разбитым и жалким. В горле саднило, и казалось, что это ощущение нельзя будет унять никаким количеством воды, а глазные яблоки, судя по ощущениям, раздулись и пульсировали болью. Словно исследуя раздражающее воспаление, он снова и снова восстанавливал в памяти перенесенное им в пустыне испытание — сновидение, жара, жажда, осознание неизбежной смерти. Он пристрастно искал проявления трусости, но не нашел ни одного. Да, он испытывал тревогу, и гнев, и дискомфорт, но так и не вспомнил ни одного момента паники или страха. Хорошо. Хорошо. Худшей частью его сегодняшнего испытания, решил он, была не жара, не жажда и не опасность, а сон — темный и тревожный сон, сон, который снова начался с радости и в середине подвергся мрачной метаморфозе. Оказаться вытряхнутым из здравых умиротворяющих грез в нечто, наподобие «прижизненной смерти», думал он, гораздо хуже, чем погибнуть в пустыне, ибо смерть занимает всего лишь одни миг, а сновидение оказывает влияние на все будущее время. И какое знание могли передавать эти мрачные сувраэльские сны? Деккерет знал, что сновидения, приходящие от Повелительницы, нужно тщательно изучать и при необходимости прибегать к помощи толкователей, поскольку в них содержится информация, имеющая неоценимое значение для дальнейшей жизни. Но те сны, что посещали его, никак не могли быть посланиями с Острова Сна; судя по всему, их насылала какая-то иная, темная Сила, зловещая и угнетающая, которая больше брала, чем давала. Меняющие форму? Не исключено. Что, если какое-то из их племен сумело обманом заполучить в свое распоряжение одно из тех устройств, при помощи которых Хозяйка Острова связывается с разумами своих подданных? А затем метаморфы могли скрыться
здесь, в знойном глубинном районе Сувраэля, и охотиться на неосторожных путешественников, похищая их души, выпивая их жизненные силы, осуществляя тайную и непостижимую месть тем, кто украл у них этот мир.
Когда тени стали удлиняться, Деккеретом начал наконец овладевать сон. Страшась повторного покушения на свою душу, он вступил в борьбу с ним: напрягал волю, стараясь держать глаза раскрытыми, вглядывался в постепенно темнеющую пустошь, прислушивался к жуткому гулу и бормотанию песен пустыни… Но все же его истощенных сил не хватило. Он погрузился в неглубокую беспокойную дремоту; время от времени в нее вторгались сны, которые — он сознавал это — не были посланы ни Повелительницей, ни какой-то иной внешней силой, а являлись просто беспорядочными порождениями его утомленного сознания, осколками беспрецедентного происшествия, перепутанными с беспризорными невнятными образами. А затем кто-то легонько потряс его за плечо; судя по слабости прикосновения, это был вруун. Мысли Деккерета были туманными и медлительными. Он с трудом мог передвигаться. Его губы растрескались; воспаленная кожа на спине горела. Спустилась ночь, и его спутники уже вовсю трудились, сворачивая лагерь. Серифэйн Рейнаулион предложил Деккерету кружку какого-то сладкого, густого сине-зеленого сока, и он выпил его одним глотком.
— Пойдемте,— сказал вруун,— пора ехать дальше.
Глава 10
Облик пустыни снова изменился, и пейзаж стал более резким и грубым. Очевидно, здесь происходили большие землетрясения, причем не единожды, так как земля была изломана и исковеркана; мощные плиты скального основания пустыни под немыслимыми углами наваливались один на другой, а у подножий низких полуразрушенных утесов разлеглись обширные осыпи. Сквозь этот хаос и разруху вел один-единственный проходимый путь — широкое русло давным-давно пересохшей реки, чье песчаное ложе изящно извивалось между раскатившимися по земле отбитыми головами утесов. Большая луна находилась в полной фазе и заливала эту кошмарную картину ярким, почти дневным светом. После многочасового путешествия по этому однообразному ландшафту — каждый отрезок пути здесь был настолько похож на предыдущий, что казалось, будто парящая лодка стоит на месте,— Деккерет повернулся к Барджазиду:
— И сколько нам еще ехать до Гизин-Кора?
— Эта долина отделяет пустыню от зоны пастбищ,— Барджазид указал на юго-запад, где русло реки исчезало между двумя высокими скалистыми пиками, торчавшими над землей словно кинжалы,— За этим местом — оно называется Муннеракский перевал — климат становится совсем другим. Через дальнюю часть горного хребта по ночам с запада приходят морские туманы, и земля там зеленая и пригодная для выпаса скота. Завтра мы устроим лагерь на полпути к перевалу, а послезавтра пройдем через него. К вечеру Морского дня вы уже будете искать пристанище в Гизин-Коре.
— А вы? — поинтересовался Деккерет.
— У нас с сыном есть дела в других местах этого района. Мы возвратимся в Гизин-Кор за вами через… три дня? Или пять?
— Пяти дней мне должно хватить.
— Хорошо. А затем тронемся в обратный путь.
— Тем же самым маршрутом?
— А никакого другого нет,— сказал Барджазид.— Разве вам не объяснили в Толагае, что доступ в скотоводческие земли отрезан и осталась одна только эта дорога через пустыню? Но с какой стати вам бояться этого пути? Ведь сны не настолько ужасны — или я не прав? И если вы не станете впредь бродяжничать во сне, вам не будет угрожать никакая опасность.
Все это и впрямь звучало так, словно дело было проще простого. И Деккерет действительно чувствовал уверенность в том, что сможет благополучно завершить поездку; но вчерашнее сновидение было достаточно мучительным, и он без всякой радости ожидал того, что могло последовать дальше. Когда они стали лагерем на следующее утро, Деккерет никак не мог решиться отдаться сну. Целый час после того как все легли, он заставлял себя бодрствовать, прислушиваясь к металлическому звону голых камней, трескавшихся от полуденного жара, но в конце концов сон неожиданно навалился на его сознание подобно густому черному облаку и одолел его.
И сразу же к нему пришло сновидение, которое, как он знал с самого начала, должно было оказаться самым ужасным из всех.
Сначала возникла боль — резкий приступ, жестокие схватки, а затем у него в черепе внезапно что-то взорвалось, озарив все мучительно ярким светом, так, что он зарычал и обхватил голову руками. Однако ужасающая судорога быстро прошла, и он почувствовал рядом с собой Голатор Ласгию. Она утешала его, она поглаживала его по груди, она баюкала его и что-то напевала ему, и наконец он успокоился, открыл глаза, сел, посмотрел вокруг и увидел, что находится не в пустыне и даже не в Сувраэле. Он и Голатор Ласгия были на какой-то прохладной лесной поляне среди гигантских деревьев с совершенно прямыми стволами, покрытыми желтой корой, возносивших свои кроны на умопомрачительную высоту. А рядом с ним, почти у ног, бурлил и ревел стремительный поток, стиснутый крутыми скальными лбами. За ручьем земля резко уходила вниз, открывая вид на отдаленную долину, а вдали возвышалась увенчанная снежной шапкой большая серая гора с зубчатыми, как пила, склонами, в которой Деккерет сразу же признал один из девяти пиков Грани-чий Кинтора.
— Нет,— сказал он,— я не хочу быть здесь.
Голатор Ласгия рассмеялась, и ее милый звонкий смех показался ему каким-то зловещим, подобным тем негромким звукам, которые пустыня издавала в сумерках.
— Но это сон, милый друг! Надо с благодарностью принимать все, что приходит в снах.
— Я буду сам управлять моими снами. Я не имею ни малейшего желания возвращаться к Граничьям Кинтора. Смотри, пейзаж меняется. Мы плывем по Зимру, приближаясь к большому изгибу реки. Видишь? Вон там, впереди, сверкает Ни-мойя.
И действительно, он видел огромный город, белый на зеленом фоне поросших лесом холмов. Но Голатор Ласгия покачала головой.
— Здесь нет никакого города, любовь моя. Здесь только северный лес. Чувствуешь ветер? Слышишь песню потока? Вот, встань на колени, возьми с земли пригоршню опавшей хвои. Ни-мойя далеко отсюда, а мы приехали сюда на охоту.
— Прошу тебя, давай останемся в Ни-мойе.
— В другой раз,— возразила Голатор Ласгия.
Он не смог возобладать в этом споре. Волшебные башни Ни-мойи дрогнули, стали прозрачными и растворились в воздухе, а перед ним остались только деревья с желтой корой, холодный ветер, лесные звуки. Деккерет задрожал. Он был пленником этого сновидения, и у него не было пути для спасения.
И потом появились пять охотников в грубых черных накидках, небрежно сделали приветственные жесты уважения и принялись показывать ему оружие: толстую унылого вида трубу энергомета, и короткий сверкающий кинжал, и клинки подлиннее с резко расширяющимися, наподобие крючков, остриями. Он покачал головой, и тогда один из охотников подошел к нему почти вплотную и насмешливо усмехнулся, показав редкие зубы; из широкого рта несло запахом вяленой рыбы. Деккерет узнал лицо этой женщины-охотника и, охваченный стыдом, отвел взгляд, потому что именно она погибла возле Граничий Кинтора в тот день… казалось, это произошло тысячу тысяч лет назад. Если бы только ее здесь не было, думал он, этот сон можно было бы вытерпеть. Но то, что с ним происходило, было дьявольской пыткой, в которой его силой заставляли еще раз пройти через все случившееся.
— Возьми у нее оружие,— сказала Голатор Ласгия.— Ститмоев уже подняли, сейчас погонят, и нам нужно поторопиться.
— Я совершенно не хочу…
— Какая глупость, думать, что сны станут уважать твои желания! Сновидение — вот твой закон. Бери оружие.
Деккерет понял, что сопротивляться бесполезно. Холодными руками он взял клинки, энергомет и прицепил их к специальным крючкам на поясе. Охотники улыбнулись и что-то прорычали на резком, грубом северном диалекте. А потом они двинулись вдоль ручья, передвигаясь легкими летящими прыжками так, что казалось, будто они прикасаются к земле лишь в одном шаге из пяти; и Деккерету тоже пришлось поневоле бежать вместе с ними, сначала неуклюже, а затем почти столь же изящными плывущими движениями. Голатор Ласгия бежала рядом с ним, легко выдерживая темп, ее темные волосы развевались, то и дело закрывая прядями лицо, глаза сияли от возбуждения. Вся группа повернула налево, в сердце леса, и развернулась в цепочку, которая в свою очередь растянулась и выгнулась вперед в форме полумесяца, чтобы не упустить добычу.
Добыча! Деккерет ясно видел трех покрытых ослепительно бельм мехом ститмоев, сверкающих в глубине леса словно фонари. Животные тревожно метались, почти непрерывно рыча; они знали о вторжении, но не были согласны уступить пришельцам свою территорию,— крупные звери — возможно, самые опасные из диких животных Маджипура — быстрые, мощные, хитрые, наводившие страх на северные земли. Деккерет вытянул из ножен кинжал. Убийство ститмоя из энергомета не могло иметь ничего общего со спортом; к тому же это оружие приводило в почти полную негодность ценнейший мех зверя. Настоящий охотник должен был подойти к зверю вплотную и прикончить его кинжалом, ну а при необходимости можно было воспользоваться мачете с крючковатым острием.
Охотники повернулись к нему. Выберите одного, говорили они, выберите своего зверя. Деккерет кивнул. Средний, показал он. Они холодно улыбнулись в ответ. Что им могло быть известно такое, о чем они не говорили ему? И в тот раз они вели себя точно так же, даже не стараясь особо скрывать презрение, которое горцы испытывали к избалованным сыновьям вельмож, искавших в их лесах опасных развлечений. А окончание этого пикника должно было оказаться ужасным. Деккерет поднял свой кинжал. Ститмои, которые в его сне нервно перебегали от дерева к дереву, были неправдоподобно громадными, с необъятно толстыми ляжками, и было ясно, что одному человеку, вооруженному лишь холодным оружием, не под силу расправиться с таким зверем, но у него не было пути для отступления — он знал, что обречен на любую судьбу, которую выберет его сон. А потом послышались громкие звуки охотничьих рожков, нанятые охотники заголосили, захлопали в ладоши и погнали добычу. Ститмои, встревоженные неожиданным шумом, пронзительным визгом и воем рожков, поднялись на дыбы, закружились, принялись, раскачиваясь всем телом, драть кору деревьев когтями, а затем — скорее от раздражения, чем от страха,— пустились бежать.
Погоня началась.
Деккерет знал, что охотники разделяют животных, отгоняя двух подальше в стороны, чтобы дать ему верную возможность схватиться именно с тем, которого он выбрал. Но он не смотрел ни направо, ни налево. В сопровождении Голатор Ласгии и одного из охотников он мчался вперед, преследуя среднего ститмоя, который, треща валежником и круша молодые деревца, продирался через лес. Это была самая трудная часть охоты, так как, хотя люди и двигались быстрее, ститмой был в состоянии проломиться напрямую через самый густой подлесок и охотник вполне мог в суматохе погони потерять из виду свою жертву. Лес здесь был довольно редким, но ститмой стремился в крепь, и вскоре Деккерету пришлось раздвигать кусты, сгибать молодые деревья, обрубать хватавшие его за одежду лианы, чтобы только держать удаляющийся белый фантом в поле зрения. Он самозабвенно несся вперед, не глядя рубил мачете и продирался сквозь чащобу. Все это было до невозможности, ужасно знакомо, настолько совпадало со старой историей; особенно с того момента, когда он понял, что ститмой повернул назад, возвращаясь в уже покинутую ими часть леса, как будто собирался контратаковать…
С минуты на минуту все свершится; Деккерет из сна совершенно точно знал, когда взбешенное животное наткнется на редкозубую охотницу, схватит женщину гор мощными лапами и швырнет о ствол дерева, а он сам, Деккерет, не желая или будучи не в состоянии заставить себя остановиться, помчится дальше, оставив женщину лежать там, где она упала, так что когда приземистый толстмордый зверь-стервятник вылезет из норы и примется раздирать ее живот, рядом не окажется никого, кто сможет защитить ее… И только позднее, когда страсть погони уляжется и наступит время вернуться к раненой охотнице, он начнет сожалеть о своей черствости, о том, что позволил себе так увлечься охотой, что оказался способен пройти мимо своего упавшего спутника ради того, чтобы не упустить из виду добычу. И еще позже придет стыд, чувство вины, бесконечные самообвинения — да, он должен снова пройти через все это, лежа здесь, спящим, посреди невыносимо жаркой сувраэльской пустыни; а почему бы и нет?
Нет.
Нет, все оказалось вовсе не так просто, ибо язык сновидений сложен, и в густом тумане, внезапно опустившемся на лес, Деккерет увидел, как ститмой резко повернулся и схватил редкозубую женщину и швырнул ее, и она растянулась и лежала неподвижно, но вслед за этим женщина поднялась и выплюнула несколько окровавленных зубов и рассмеялась, и преследование продолжалось, пока вдруг события не вернулись к тому же самому моменту, но на сей раз ститмой, вырвавшийся из гущи леса, налетел на самого Деккерета, выбив у него из рук и кинжал, и мачете, и встал на дыбы, готовясь нанести смертельный удар. Но удара не последовало, и теперь уже Голатор Ласгия лежала на земле, и уже в ее тело вонзались убийственные когти, а Деккерет, бледный, безучастно взирал на все происходящее со стороны, не в силах пошевелиться… А потом жертва снова превратилась в охотницу с гор… а потом снова в Деккерета… а вслед за этим ее внезапно невероятным образом сменил старший Барджазид с худым лицом… а потом вновь там оказалась Голатор Ласгия. Деккерет, наблюдавший за всем этим, услышал за спиной голос:
— Что это может значить? Все мы являемся должниками, и наш долг — смерть. Может быть, для вас было важнее догнать свою добычу.
Деккерет оглянулся. Голос принадлежал редкозубой охотнице. Его звук изумил и потряс Деккерета. Сновидение становилось все непонятнее и непонятнее, и он напряг разум, чтобы проникнуть в его тайны.
Он увидел, что рядом с ним на полутемной прохладной лесной поляне стоял Барджазид. Стервятник снова терзал охотницу.
— Так ли все это было на самом деле? — спросил Барджазид.
— Полагаю, что да. Я не видел этого.
— Что вы делали?
— Продолжал погоню. Я не хотел упустить зверя.
— Вы убили его?
— Да.
— А потом?
— Вернулся. И нашел ее. Вот в таком виде…
Деккерет указал рукой. Лесной стервятник, сопя, ковырялся во внутренностях женщины. Голатор Ласгия, с улыбкой скрестив руки на груди, стояла поблизости.
— А что было дальше?
— Подошли остальные. Они похоронили свою спутницу. Мы освежевали ститмоя и вернулись в лагерь.
— А что было после этого? И потом? И спустя некоторое время?
— Кто вы такой? Почему вы спрашиваете меня об этом?
Перед Деккеретом мелькнуло мимолетное видение: клыки стервятника рвут его собственное тело.
— Вы чувствовали стыд? — продолжал расспросы Барджазид.
— Конечно. Я поставил развлечение выше человеческой жизни.
— Вы не могли знать о том, что она ранена.
— Я чувствовал это. Я видел это, но не позволил себе это заметить — вы понимаете? Я знал, что она ранена. Я прошел мимо.
— И кого это тревожит?
— Меня.
— А что, ее соплеменников это тревожило?
— Это тревожило меня.
— Ну и что? Ну и что из этого?
— Это имело значение для меня. А для них имеет значение другое.
— Вы чувствовали себя виновным?
— Конечно.
— Вы виновны. По молодости, по глупости, по наивности.
— И мой судья — вы?
— Конечно я,— ответил Барджазид,— Видите мое лицо? — Он ухватил себя за изрезанные морщинами, избитые солнцем и ветрами скулы и принялся дергать и тянуть до тех пор, пока загрубевшая, покрытая темным загаром кожа не начала рваться, и лицо, разорванное, словно ненужная маска, отлетело в сторону, открыв другое лицо, отвратительное, искаженное иронией лицо, лицо, изуродованное конвульсивным язвительным смехом, и это другое лицо было собственным лицом Деккерета.
Глава 11
Ощущение, которое испытал в этот момент Деккерет, было подобно удару молнии, пронзившей его череп от темени до позвоночника. Это была самая страшная боль, которую ему когда-либо пришлось испытать, внезапный неимоверно мучительный разряд, с чудовищной яростью пылавший в его мозгу. Он озарил зловещим заревом его мысли, и в мрачном свете этой вспышки он увидел самого себя, дурака, романтичного мальчишку, единственного изобретателя драмы, которая не вызвала больше ни у кого никаких волнений, автора трагедии, имевшего всего лишь одного зрителя, паладина, отправившегося на поиски очищения от греха, который вовсе не был грехом; разве что грехом потакания своим желаниям. И пребывая в апогее своей муки, Деккерет услышал вдали мерный звон большого гонга и сухой скрежещущий звук демонического смеха Барджазида, и тогда он резко дернулся всем телом, извернулся, сумев этим движением освободиться от сна, и повернулся, весь дрожа от потрясения, все еще ощущая разящий удар боли, хотя она стала проходить, как только последние остатки кошмара покинули его.
Он попытался подняться на ноги, но почувствовал, что весь окутан густым, пахнувшим мускусом мехом, как будто ститмой из сна схватил его и с сокрушительной силой прижимает к груди. Мощные руки крепко держали его — четыре руки, сообразил он — и, поскольку Деккерет завершил свое странствие в мире снов, ему сразу удалось понять, что он находился в объятиях гигантской женщины-скандара Хаймак Гран. Возможно, он кричал и метался во сне, а когда поднялся на ноги, она решила, что он намерен совершить еще одну прогулку в сомнамбулическом состоянии, и сочла за лучшее вмешаться. Она обнимала его с такой силой, что трещали ребра.
— Все в порядке,— пробормотал он (это было нелегко, так как его лицо было прижато к мохнатой шкуре).— Я уже не сплю! Я никуда не уйду!
Тем не менее она все так же крепко держала его.
— Ты… мне больно…
Он напрягал все силы, чтобы набрать воздуха в легкие. Это огромное неуклюжее существо было в состоянии убить его своей материнской заботой. Деккерет толкался, даже бил свою няньку ногами, бодал головой. Судорожными движениями ему удалось лишить ее равновесия, и они вместе повалились на песок, причем он оказался наверху. В последний момент Хаймак Гран разжала объятия, позволив Деккерету отскочить в сторону. Он приземлился на оба колена и покатился по песку; все тело болело, он плохо соображал… Но все же он не полностью потерял контроль над собой, и, торопливо поднявшись, смог заметить с противоположной стороны парящей лодки Барджазида, который поспешно снял с головы какое-то устройство — изящный обруч, напоминавший корону,— и сунул его в кабину машины. Было заметно, что он суетится.
— Что это такое? — резко спросил Деккерет.
Барджазид казался необычно взволнованным.
— Ничего. Просто игрушка.
— Дайте мне посмотреть.
Барджазид взмахнул рукой, видимо, подавая сигнал. Деккерет краем глаза увидел, что Хаймак Гран поднялась на ноги и заторопилась вслед за ним, но, прежде чем неповоротливое существо смогло до него дотянуться, Деккерет увернулся и, стремглав обежав вокруг машины, добрался до Барджазида. Маленький человечек все еще возился со своим непонятным прибором. Рядом с Барджазидом Деккерет казался таким же огромным, как скандар рядом с ним самим. Он стремительным выпадом поймал руку своего проводника и завернул за спину. Свободной рукой он выхватил из машины обруч и принялся рассматривать его.
Теперь уже проснулись все. Вруун, выпучив глаза, смотрел на происходящее, а молодой Динитак, вынув нож, очень мало отличавшийся от того, которым Деккерет был вооружен во сне, яростно уставился на него и потребовал:
— Отпустите моего отца!
Деккерет развернул Барджазида и закрылся им как щитом.
— Прикажите вашему сыну убрать оружие,— потребовал он.
Барджазид промолчал.
— Или он бросит оружие, или я разломаю эту штуку на кусочки. Что вы предпочтете.
Барджазид совершенно не своим, каким-то басовитым рычащим голосом произнес требуемые слова. Динитак отшвырнул нож так, что он воткнулся в песок почти у самых ног Деккерета, и тот, сделав шаг вперед, ступней отодвинул оружие подальше. Он покрутил аппаратом перед лицом Барджазида; изящная вещица была сделана из золота, блестящих кристаллов, среди которых были драгоценные камни, и ценной кости, а все части были соединены между собой многочисленными проводами.
— Что это такое? — вновь настойчиво спросил Деккерет.
— Я уже сказал вам. Игрушка. Пожалуйста, отдайте ее мне, пока вы ее не сломали.
— Для чего она нужна?
— Она развлекает меня во время сна,— хрипло сказал Барджазид.
— Каким образом?
— Она изменяет мои сновидения и делает их более интересными и разнообразными.
Деккерет пристально взглянул ему в лицо.
— Если я надену ее, мои сны тоже станут интереснее?
— Вам это только повредит, посвященный.
— Расскажите мне, что она делает.
— Это очень трудно описать,— ответил Барджазид.
— А вы постарайтесь. Подыщите нужные слова. Каким образом вы появились в моем сне, Барджазид? Именно в той коллизии вам совершенно нечего было делать.
Маленький человек пожал плечами.
— Я был в вашем сне? — с деланной непринужденностью спросил он.— Откуда мне знать, что происходит в ваших снах. Любой человек может попасть в чей угодно сон.
— Я думаю, что эта машина помогла вам проникнуть туда. А также, возможно, помогла узнать, что именно мне снится.
Барджазид мрачно молчал.
— Расскажите мне, как работает этот аппарат,— настойчиво попросил Деккерет,— или я на ваших глазах разотру его в порошок.
— Прошу вас…
Толстые сильные пальцы Деккерета нащупали одну из наиболее хрупких на вид частей устройства. Барджазид напрягся и затаил дыхание.
— Ну! — прикрикнул Деккерет.
— Вы… вы угадали. С ее помощью я могу входить в спящий разум.
— На самом деле? И где же вы взяли такую вещь?
— Это мое собственное изобретение. Идея, над которой я работал много лет.
— Наподобие машин Хозяйки Острова?
— Мой аппарат другой. Более мощный. Повелительница может только обращаться к умам; я же могу читать сны, формировать их образы, в значительной степени контролировать сознание спящего человека.
— И это устройство является вашим собственным созданием. Оно не украдено с Острова,— констатировал Деккерет.
— Мое собственное,— пробормотал Барджазид.
Деккерета захлестнула волна ярости. Какое-то мгновение ему нестерпимо хотелось стиснуть кулак и раздавить аппарат Барджазида, а затем свернуть шею и ему самому. В его памяти сразу развернулись все полуправдивые высказывания Барджазида, и его умолчания, и явная ложь, вспомнилось, как Барджазид вмешивался в его сны, как он безжалостно изуродовал целительный отдых, который был так необходим Деккерету, как он изъял глубинный слой из предназначенного ему послания Повелительницы, которое несло истинный блаженный покой, и заменил его
на страхи, мучения и неуверенность. Деккерет ощущал почти убийственный гнев: быть плененным, одураченным таким образом, оказаться во власти этого человека!.. Его сердце бешено колотилось, в горле пересохло, перед глазами стояла розовая пелена. Его запястье напряглось, сильнее завернув согнутую руку Барджазида, так что человечек ойкнул и заскулил. Сильнее… еще сильнее… так, чтобы затрещало…
Нет.
Деккерет достиг какого-то внутреннего пика гнева, задержался на мгновение в этом состоянии, а затем позволил себе спуститься по противоположному склону в долину спокойствия. Он дождался, пока его зрение прояснится, дыхание восстановится, сердцебиение замрет. Он все так же держал Барджазида, пока не почувствовал себя совершенно спокойным. Тогда он выпустил человечка и толкнул его к парящей лодке; тот покачнулся и вынужден был опереться о выпуклый бок машины. Все краски сошли с лица Барджазида. Он осторожно потирал руку и глядел на Деккерета с выражением, которое, казалось, состояло из равных частей ужаса, боли и негодования.
А Деккерет аккуратно изучал странное устройство, легонько водя кончиками пальцев по его изящным и сложным частям. Затем приподнял его и сделал движение, словно намеревался надеть его себе на голову.
— Не надо! — без голоса выдохнул Барджазид.
— А в чем дело? Я что, могу повредить его?
— Наверняка повредите. И себе тоже.
Деккерет кивнул. Ему казалось, что Барджазид не блефует, но выяснять это доподлинно ему пока что не хотелось.
Несколько секунд прошло в молчании.
— Значит, никаких банд меняющих форму, занимающихся кражей снов, в этой пустыне нет, или я не прав? — спросил Деккерет, прерывая паузу.
— Правы,— прошептал Барджазид.
— Только вы со своими тайными экспериментами на умах других путешественников. Да?
— Да.
— И вы довели их до смерти.
— Нет,— возразил Барджазид,— Я не желал никому смерти. Если они погибли, то из-за собственной тревоги, растерянности, из-за того, что впали в панику и убежали в опасные места… потому что они ходили во сне, так же как и вы…
— Но они умерли из-за того, что вы вмешивались в ход их мыслей.
— Разве можно быть уверенным в этом? Некоторые умерли, некоторые нет. Я совершенно не желал никому смерти. Вспомните, когда вы заблудились, мы бросились на поиски.
— Я нанял вас своим проводником и телохранителем,— сказал Деккерет.— А остальные были ни в чем не повинными незнакомцами, и вы охотились на них издалека, не так ли?
Барджазид промолчал.
— Вы знали, что смерть этих людей явилась прямым следствием ваших опытов, и все же продолжали экспериментировать.
Барджазид пожал плечами.
— Как долго вы занимались этим?
— Несколько лет.
— И ради чего?
Барджазид упорно смотрел в сторону.
— Я сказал вам однажды, что никогда не отвечаю на подобные вопросы.
— Даже если я сломаю ваш аппарат?
— Вы все равно его сломаете.
— Ошибаетесь,— ответил Деккерет.— Вот. Берите.
— Что?
Деккерет протянул ему руку, держа на раскрытой ладони машину снов.
— Ну же, возьмите ее. И уберите подальше. Мне эта штука не нужна.
— И вы не собираетесь убивать меня? — растерянно спросил Барджазид.
— Разве я судья вам? Если я еще раз поймаю вас, когда вы будете воздействовать этим устройством на меня, то, скорее всего, действительно убью. Но в любом другом случае не стану. Убийства не забавляют меня. У меня и так уже есть один тяжкий грех на душе. А вы нужны мне, чтобы я мог вернуться в Толагай, или, может быть, вы забыли об этом?
— Ну, конечно… Конечно,— пробормотал Барджазид. Казалось, милосердие Деккерета потрясло его до глубины души.
— А почему я должен желать убить вас? — совершенно серьезно спросил Деккерет.
— За вторжение в ваш разум… За искажение ваших сновидений…
— Ах!
— За то, что ваша жизнь была подвергнута опасности в пустыне.
— И это тоже.
— И все же вы не хотите отомстить?
Деккерет покачал головой.
— Вы позволили себе чрезмерную вольность в обращении с моей душой, и я был возмущен этим, но теперь гнев прошел и с этим покончено. Я не стану наказывать вас. Мы с вами заключили сделку, и я получил от вас кое-что, стоившее уплаченных мною денег, и это кое-что оказалось ценным для меня.— Он наклонился поближе к Барджазиду.— Я прибыл в Сувраэль, через край полный сомнениями, внутренним разладом и чувством вины,— негромко и очень серьезно сказал он,— ища возможности очиститься через телесные страдания. Это было глупостью. Телесные страдания причиняют неудобства и укрепляют волю, но очень мало что дают раненому духу. Вы дали мне нечто другое, вы и ваша игрушка, копающаяся в мозгах. Вы истязали меня во сне, вы поднесли зеркало к моей душе, и я смог ясно увидеть себя. Барджазид, много ли из этого последнего сновидения вы сумели по-настоящему прочесть?
— Вы были в лесу, на севере…
— Да.
— Охотились там. Одного из ваших спутников… спутницу… ранил дикий зверь, да? Так?
— Продолжайте.
— И вы не обратили на нее внимания. Вы продолжили гнать зверя. А потом, когда вы вернулись, чтобы заняться ею, оказалось слишком поздно, и вы обвинили себя в смерти женщины. Я ощущал в вас большую вину. Я чувствовал, какая сильная аура окружала вас.
— Да,— сказал Деккерет.— Эту вину мне предстоит нести вечно. Но теперь для погибшей уже ничего нельзя сделать — скажете нет? — Он почувствовал удивительное спокойствие. Он все еще не до конца понимал происшедшее и был уверен только в одном: во сне он наконец-то столкнулся лицом к лицу с реальностью события в Кинторском лесу, с истиной о том, что он сделал и чего не сделал, понял то, чего не мог выразить словами: безумие — подвергнуть себя пожизненному наказанию за один-единственный поступок, совершенный по небрежности, по необдуманности. Настало время отказаться от самобичевания и вернуться к нормальной жизни. Он уже осознал, что прощение началось. Он прибыл в Сувраэль в поисках очищения, и ему удалось так или иначе найти его. И этим он обязан Барджазиду.
— Может быть, мне удалось бы спасти ее,— обратился он к проводнику,— а может быть, и нет, но мой разум был в этот момент занят совсем другими мыслями, и я в своей неразумности прошел мимо, думая лишь о том, как убить зверя. Но не кажется ли вам, Барджазид, что валяться на земле и посыпать главу пеплом — это не путь к искуплению? Мертвые — мертвы. Я должен трудиться на благо живых. Так что разворачивайте летающую лодку, и двинем назад, в Толагай.
— А как же ваша инспекция пастбищ? Гизин-Кор?
— Совершенно бессмысленное задание. Все эти недопоставки мяса и торговый дисбаланс уже не имеют никакого значения. Проблемы уже решены. Везите меня в Толагай.
— А дальше?
— Вы поедете со мной на Замковую гору. Покажете свою игрушку короналю.
— Нет! — в ужасе вскричал Барджазид. Впервые за все время знакомства Деккерет увидел его по-настоящему испуганным.— Умоляю вас…
— Отец! — вмешался Динитак.
Даже под ослепительными лучами полуденного солнца, заливавшими все вокруг, юноша, казалось, сам светился изнутри. На его лице безошибочно читалось выражение беспредельной гордости.
— Отец, поезжай с ним на Замковую гору. Пусть он покажет своим господам, что у нас тут есть.
Барджазид облизал губы.
— Я боюсь…
— Ничего не бойся. Это начало нашего времени.
Деккерет медленно обвел взглядом обоих: и внезапно потерявшего всю свою напористую наглость и оробевшего старика, и расцветшего в мгновение ока гордого юношу. Он ощущал, что свершается историческое событие, что извечное равновесие могущественных сил нарушено и складывается некий новый порядок, но все это он пока что смутно угадывал, а не понимал, и лишь в одном был уверен: его жизненное предназначение и судьбы этих сынов пустыни теперь оказались неразрывно связанными, и машина для чтения снов, созданная Барджазидом, была той нитью, которая соединяла их жизни.
— А что будет со мной в Горном замке? — осипшим голосом спросил Барджазид.
— Не имею ни малейшего представления,— ответил Деккерет.— Может быть, вам отрубят голову и выставят ее на Башне лорда Симинэйва. А может быть, включат вас в число властителей Маджипура. Может случиться все, что угодно. Как я могу сейчас что-то обещать? — Деккерет понял, что его совершенно не волнует судьба Барджазида, что она ему безразлична, что он нисколько не гневается на этого жалкого и убогого маленького типа, осмелившегося копаться в человеческих умах… Напротив, он испытывает к нему своего рода абстрактную благодарность за то, что Барджазид помог ему избавиться от его собственных демонов.— Решить все это может только корональ. Но в одном я уверен твердо: вы вместе со своим прибором поедете со мной на Гору. Вперед! Разворачивайте лодку — и поспешим в Толагай.
— Сейчас день…— пробормотал Барджазид.— Самая жара…
— Перетерпим. Ну же, заводите машину, да побыстрее! Нам нужно перехватить в Толагае судно, пока оно не ушло, и к тому же я хочу до отплытия успеть еще раз повидаться в городе с одной женщиной!
Глава 12
Эти события произошли в пору возмужания того, кому суждено было именоваться короналем лордом Деккеретом при понтифексе Престимионе. А юный Динитак Барджазид стал первым, кто из Сувраэля управлял умами всех спящих Маджипура и получил титул Короля Снов.