Часть III
ДАН МОРА
Глава 10
Утром через восточные ворота Парас Дерваль покинула совершенно блестящая компания: во главе отряда ехали оба короля, а вместе с ними королевские дети — Дьярмуд дан Айлиль, Ливон дан Айвор и Шарра дал Шальхассан. В экспедиции принимали также участие Мэтт Сорин, некогда бывший королем гномов, и Артур Пендрагон, знаменитый правитель древности и Великий Воин, проклятый и вынужденный никогда не знать покоя. Рядом с ними ехали и многие другие знатные люди, а также — пять сотен воинов из Бреннина и Катала.
Серым было то утро, и серые тучи без конца тянулись с севера, но светлым было настроение у Айлерона, Верховного правителя Бреннина, завершившего наконец свое беспомощное построение, бесконечных планов за стенами своего дворца и вырвавшегося на свободу. Получив возможность активно действовать, он чувствовал какое-то победоносное возбуждение, и, точно загораясь от бушевавшего у него в душе пламени, такое же возбуждение то и дело вспыхивало золотыми огоньками на лицах выстроившихся для марша всадников.
Айлерон сразу решил взять быстрый темп, ибо кое-что необходимо было сделать в Морвране еще сегодня ночью, но не успел отряд выйти за пределы города, как Айлерону пришлось поднять руку, приказывая всем остановиться.
На заснеженном склоне холма к северу от расчищенной дороги заливисто и громко лаял пес, и лай этот казался исполненным глубокого смысла. А затем, когда Верховный правитель, повинуясь некоему инстинктивному порыву, велел войску остановиться, пес, точно желая что-то сказать им, пролаял еще три раза, и каждый воин, который хоть что-нибудь понимал в собачьем лае, услышал в этих звуках безудержную, поистине безумную радость.
Стоило им остановиться, как они увидели, что пес, проваливаясь в снег и спотыкаясь, устремился к ним, все время неумолчно лая и в спешке порой перекувыркиваясь через голову.
И тут Айлерон заметил, что сумрачное лицо Артура Пендрагона озарилось вдруг неким светом. Великий Воин спрыгнул с коня и что было сил вскричал своим могучим голосом:
— Кавалл!
И, упершись покрепче ногами, раскинул руки в стороны, но все же не устоял: огромный серый пес со всего размаху прыгнул прямо к нему на грудь, и оба покатились по снегу. И пес повизгивал от восторга, а суровый Артур шутливо рычал, поддразнивая его.
И на лицах воинов сперва расцвели улыбки, точно цветы в дикой каменистой местности, а потом послышался и смех.
Не заботясь ни о своей одежде, ни о своем достоинстве, Артур играл на дороге с собакой по кличке Кавалл, и прошло немало времени, прежде чем он встал и посмотрел наконец на своих спутников. Воин тяжело дышал, но в глазах его светились те самые летние звезды, в которых даже Ким Форд нашла для себя некоторое оправдание, ибо до сих мучилась тем, что вызвала великого короля из небытия тогда в Гластонбери Тор.
— Так это твой пес? — спросил Айлерон с улыбкой, исполненной сочувствия.
Артур тоже улыбнулся и кивнул, однако ответ его прозвучал гораздо более мрачно, точно перенеся их на мгновение в какой-то совсем иной мир.
— Да, это мой пес, — сказал он. — Мой — в той же степени, в какой он принадлежит и любому другому. Некогда, правда, он действительно был моим, но то было очень, очень давно. А теперь Кавалл ведет свою собственную войну. — Он ласково глянул на прижавшегося к его ногам пса. — И, похоже, не раз бывал ранен в сражениях с врагом.
Пес немного успокоился и перестал наконец вертеться, и теперь можно было разглядеть, что шкура его покрыта целой сетью глубоких шрамов и проплешин с неровно растущей шерстью. На эти шрамы было страшно смотреть.
— Я могу рассказать тебе, откуда эти шрамы, — сказал Лорин Серебряный Плащ, подъезжая ближе к обоим королям. — Этот пес сражался с Галаданом, повелителем волков, у Древа Жизни в лесу Морнира, чтобы спасти жизнь тому, кого теперь называют Дважды Рожденным.
Артур удивленно посмотрел на него:
— Он участвовал в том самом сражении, предсказанном Махой и Немаин?
— Да, — подтвердила Ким, тоже подъезжая к ним. Артур быстро посмотрел на нее и спросил:
— А повелителем волков вы называете того, кто хочет уничтожить весь этот мир?
— Да, он поклялся сделать это, — отвечала Ким. — Из-за Лизен Лесной, которая отвергла его и стала женой Амаргина.
— Мне неинтересно знать причину, — быстро и холодно заметил Артур. — Так это на его волков мы идем охотиться?
— Да, — сказала Ким.
Артур повернулся к Айлерону.
— Господин мой король, прежде я охотился для того, чтобы забыть о своем горе. Теперь у меня появилась и вторая причина. В вашей охотничьей своре найдется место еще для одной собаки?
— Сколько угодно. Я сочту за честь принять этого воина в свой отряд, — с самым серьезным видом ответил ему Айлерон. — Может быть, теперь ты поведешь нас, господин мой Артур?
— Нас поведет Кавалл, — сказал Артур, вскакивая в седло. И серый пес, не оглядываясь, бросился вперед.
Руана пел каниор для Кироа, но делал это не по правилам. Так же, не по правилам, спел он каниор и для Тайири, однако потом он каждый раз исполнял еще и коду, прося в ней прощения за неточно отправленный обряд. Он был очень слаб и понимал, что у него все равно не хватит сил подняться и совершить те старинные бескровные обряды, что лежат в основе истинного Каниора. Ирайма пела с ним вместе, за что он был ей чрезвычайно благодарен, а вот Икатере умолк еще ночью и лежал, тяжело дыша, в своем алькове. И Руана понимал, что конец его близок, и уже оплакивал его, потому что Икатере был поистине золотым его другом.
Они сожгли тело Кироа у входа в пещеру, и дым от костра заползал внутрь, дым и запах горелой плоти. Руана кашлял и сбивался с ритма. Ирайма, правда, вовремя подхватывала, иначе ему пришлось бы начать Каниор сначала. Существовало правило: если не удается совершить бескровные обряды, то их иногда можно заменить кодой, но пение прерывать ни в коем случае нельзя.
Потом он немного передохнул и снова запел — теперь уже один — две песни: Предупредительную и Спасительную. И повторял их по очереди одну за другой. Голос у него был, конечно, совсем не тот, что прежде, когда обитатели других пещер то и дело просили его прийти к ним и вести Каниор для их усопших. Но все же он продолжал петь, не обращая внимания на севший голос, ведь молчание будет означать, что они окончательно сдались. Только когда он пел, он мог удержаться от мыслей о странствиях. Он не был даже уверен, сколько еще осталось в их пещере живых, и понятия не имел, что происходит в других пещерах. Долгие годы никто не вел счета, а напали на них тогда совершенно неожиданно, в темноте.
Нежный голос Ираймы слился с его голосом в третьем цикле Предупредительной песни, а потом золотая любовь и печаль наполнили его сердце, ибо он услышал, что Икатере тоже запел с ними вместе, хотя это и продолжалось совсем недолго. Они не разговаривали, ибо произнесение каждого слова требовало сил, но Руана нарочно приглушил свой голос, чтобы был слышен и слабый голос Икатере; он знал, что друг непременно поймет, зачем он это сделал.
А потом, когда они пели уже шестой цикл, когда сумерки уже сгущались у входа в пещеру и окутывали тот склон, где расположились лагерем их пленители, Руана вдруг сумел коснуться Спасительной песнью совсем иной души. Он опять пел один и, собрав те малые силы, что еще у него оставались, направил песнь, подобно светлому лучу, к той душе, которую сумел отыскать во мраке. Но это ему дорого обошлось.
Когда неведомый некто поймал посланный им луч и ответил на него — причем без малейших усилий! — отвратительным смехом, в душе Руаны все вздрогнуло и он чуть не канул в черноту, ибо понял, кого отыскал.
«Глупец! — услышал он, и это слово ножом пронзило его сердце. — Неужели ты думал, что я не сумею тебя заглушить? Неужели надеялся, что твой жалкий писк может услышать кто-нибудь еще?»
Хорошо, что он пел в одиночку и остальным не пришлось испытать этого потрясения. Он поискал у себя в душе, надеясь найти там хотя бы крохи ненависти или следы гнева, хотя, если б он их нашел, это вполне могло стоить ему жизни. Но ни ненависти, ни гнева не было в его душе, и он послал вместе с тем лучом, который был образован его песней, следующую мысль: «Ты Ракот Могрим. Я знаю твое имя».
И чуть не оглох от хохота этого чудовища. «Я и без тебя свое имя знаю! И на что ты только надеешься, произнося его, глупец из глупцов? Ты и тебе подобные недостойны быть даже моими рабами!»
«Не способны быть твоими рабами! — поправил его Руана. И прибавил: — Сатаин! Вот твое прозвище!»
В ответ мозг его затопило нестерпимо яркое и жгучее пламя. Красно-черные языки огня лизали его обнаженную душу. «А нельзя ли мысленно заставить Могрима убить меня, — подумал он вдруг. — Тогда я мог бы…»
И снова послышался тот страшный хохот. «Да у тебя уже и сил не осталось, чтобы послать мне хоть одно проклятие! Пропал ты! И все вы пропали. И некому будет петь Каниор по последнему усопшему. Вот если бы вы сделали то, о чем я вас просил, то могли бы вновь обрести могущество во Фьонаваре. А теперь я навсегда вырву вашу нить из Гобелена и стану носить ее на шее».
«Но твоими рабами мы не будем», — еле слышно ответил ему Руана.
И опять послышался смех Могрима. А потом созданный песней Руаны лучик оборвался.
Он долго потом лежал в темноте, задыхаясь от дыма костра и испытывая дурноту от запаха горелой плоти. Эти нечистые сожгли тело Кироа и теперь веселились, устроив мерзкий пир.
Отлежавшись немного и понимая, что больше он все равно ничего сделать не сможет, ибо сил у него почти совсем не осталось, и не желая умирать в молчании, Руана снова запел те же две песни, и Ирайма вскоре присоединилась к нему, и даже горячо любимый Икатере попытался его поддержать. А потом душа его вынырнула наконец из черноты навстречу золотому свету, ибо он снова услышал и голос Тамуре. В четыре голоса они могли спеть уже очень хорошо! Вряд ли, правда, можно было надеяться, что их песня улетит так далеко, как это было бы нужно, ибо Ракот все время мешал им, да и сами они были уже очень слабы. И вряд ли их песнь могла бы пробиться к кому-то. Но они не желали умирать в молчании, умирать его слугами и уж тем более — никогда и ни за что! — его рабами, даже если их нить и будет вырвана им из основы и навсегда затеряется во Тьме.
Дженнифер понимала, что у нее теперь совсем иная жизнь, чем у Артура, хотя судьбы их все равно навсегда переплетены друг с другом. Теперь она вспомнила все. Лишь только взглянув на него, она вспомнила все сразу, и звезды, что вспыхнули у него в глазах при виде ее, она уже видела когда-то не раз.
Ни одного столь страшного, темного проклятия, как то, которым он проклял ее, она никогда и ни от кого не получала. И ни одна другая судьба, столь же высокая, имеющая свою четкую нить в Гобелене, никогда не была связана столь тесно с ее именем. Она стала воплощением его горчайшей печали. Она давно уже умерла; умерла в аббатстве Эймсбери. Интересно, думала теперь Дженнифер, как это я умудрилась не понять этого, будучи возле Стоунхенджа? Она-то свое упокоение получила, свой дар смерти, и не знала, сколько раз уже снова возвращалась в этот мир, чтобы рвать на куски его душу — из-за гибели тех детей, из-за их с Артуром поруганной любви.
Она понятия ни о чем не имела и смогла вспомнить только ту, самую первую свою жизнь, когда еще была Джиневрой, дочерью Леодгранса, и, чтобы попасть на собственную свадьбу, верхом проскакала все расстояние до Камелота, теперь считавшегося исчезнувшим королевством, сном, мечтой, выдумкой.
Камелот и был сном, но все же не только. Она ведь прибыла тогда туда из дворца своего отца и дальше жила там, как умела; и любила, как умела; а потом разрушила тот дивный сон и умерла.
Она любила всего дважды за всю свою жизнь — двух поистине блистательных представителей своего мира. И второй был не менее прекрасен душой и телом, чем первый. И он отнюдь не был таким, каким его изображали впоследствии. И оба ее возлюбленных сперва тоже очень любили друг друга и жили в полном согласии, и это потом оказалось только больнее.
Да, это была самая печальная история на свете.
Но на этот раз, сказала себе Дженнифер, она этой истории развернуться не даст. Нет, ни за что, только не во Фьонаваре! «Его здесь нет», — сказала она тогда и знала это точно. Здесь, в этом мире, не было того, третьего; он не тревожил улицы Парас Дерваля своей на зависть легкой, какой-то веселой походкой, и здесь она никогда не видела тех рук, которые так любила когда-то. Да, меня изуродовали, но я по крайней мере больше никого не предам, решила она тогда, глядя в глаза Артуру, а с небес лился звездным дождем свет…
И она его не предаст. Здесь и без того все уже в корне переменилось. И между ними теперь стоит черная тень Ракота Могрима; его тень упала теперь даже на Станок, у которого неустанно трудится Ткач; эта страшная тень исказила все вокруг. И это было для нее огромным горем, не меньшим, а может, и большим, чем то, что с нею случилось, ибо она собственными глазами видела в Старкадхе, что такое ОТСУТСТВИЕ СВЕТА, что такое НЕПРОНИЦАЕМАЯ тьма. И если она теперь не может совершить Переход к нему, в его эпоху, в его мир, и любить его по-прежнему, то никогда и не станет его тревожить, как делала это раньше, причем без особых угрызений совести.
Она останется здесь. Окруженная одетыми в серое жрицами, в своем сером мирке, из которого лишь временами выходит к людям ее душа. Она станет бродить среди этих серых женщин в святилище, а Артур будет воевать против сил Тьмы — во имя любви, во имя утраты, во имя тех детей…
Она брела по тихим извилистым коридорам и переходам огромного Храма. Мысли об Артуре заставили ее вновь вернуться в недавнее прошлое, к тому, что может повлиять на судьбу Дариена. Воспоминания об этом прошлом уже не причиняли ей такой острой боли, как прежде. Благодаря Полу. Она никогда раньше не могла понять этого человека, но доверяла ему теперь полностью. Что ж, она сделала то, что могла, и теперь все увидят, куда приведет выбранный ею путь.
Прошлой ночью Джаэль рассказала ей о Финне, и потом они еще долго сидели рядом и молчали. Дженнифер было жаль этого мальчика, навсегда затерянного теперь в холодном межзвездном пространстве. А потом, уже далеко за полночь, к ним вдруг постучался Кевин; войдя в Храм, он послушно принес в жертву свою кровь, как это обязан был делать здесь каждый мужчина, а потом рассказал им, что Пол остался с Дариеном и пока что все в порядке — насколько, правда, сейчас вообще что-то здесь может быть в порядке.
А потом Джаэль оставила их и ушла. И Дженнифер стала прощаться с Кевином, которому уже утром предстояло отправляться на восток. Она ничего не могла сказать в ответ на встревоженный взгляд его глаз, которых он с нее не сводил. Но ее теперешняя новая терпимость все-таки позволила ей откликнуться на ту печаль, которую она всегда в нем видела, и быть с ним достаточно нежной.
А утром куда-то исчезла и Джаэль, и теперь Джен в полном одиночестве бродила по тихому Храму, но отчего-то была более спокойна, чем ожидала; однако ее безмятежное серенькое спокойствие было вдруг нарушено, ибо она услышала, как в дальнем алькове возле самого купола кто-то плачет так, словно душа у него разрывается.
У алькова не было двери, и Дженнифер, проходя мимо, заглянула туда и остановилась, увидев, что это Лила. Она хотела быстро уйти, ибо горе девушки было таким обнаженным, что оставаться здесь дольше было просто недопустимо, ибо она знала, как горда эта юная жрица, но Лила уже заметила ее и подняла голову, не в силах подняться со скамьи, на которой сидела.
— Извини, я случайно здесь оказалась, — сказала Дженнифер. — Может, я могу тебе чем-то помочь? Или мне лучше уйти?
С залитого слезами лица Лилы на нее смотрела сейчас та девочка, которую она так хорошо запомнила, наблюдая игру в та'киену.
— Никто и ничем мне помочь не может, — сказала Лила совершенно по-детски. — Я потеряла того единственного, кого когда-либо любила!
И Дженнифер, несмотря на все огромное сочувствие к этой девочке и собственную нежную безмятежность, лишь с огромным трудом сдержала улыбку. В голосе Лилы звучало столько отчаяния, свойственного ранней юности, что и ей вспомнилась «жестокая любовь» и связанные с нею душевные травмы, которые она пережила, когда была подростком.
С другой стороны, ей ведь никогда не доводилось терять возлюбленных так, как эта девочка потеряла своего Финна. И уж, разумеется, она никогда и ни с кем не имела такой тесной телепатической связи, как у Лилы и Финна. Желание улыбнуться тут же прошло.
— Извини, — снова сказала Дженнифер. — У тебя, конечно же, есть причина так горько плакать. Но скажи, не станет ли тебе легче, если я заверю тебя, что со временем действительно всякое горе как-то сглаживается?
Она едва расслышала, как Лила прошептала:
— Уже этой зимой, в полнолуние, ровно через полгода, у меня спросят, хочу ли я вечно носить это одеяние жрицы. И я скажу «да». И я никогда больше никого не полюблю.
И Дженнифер услышала в голосе этой девочки абсолютную решимость.
Это ее тронуло до глубины души.
— Ты еще так молода, — сказала она. — Не позволяй горю заставить тебя так скоро и навсегда отвернуться от любви!
При этих словах Лила резко вскинула голову:
— А кто ты такая, что смеешь говорить мне это?
— За что ты меня так? Это несправедливо! — помолчав, с трудом выговорила Дженнифер, не ожидавшая такого удара.
На щеках Лилы блестели слезы.
— Возможно, — сказала она. — Но как часто ты сама-то любила, да, ты сама? Разве ты не ждала его целыми днями? А теперь, когда Артур здесь, ты боишься!
Она была раньше Джиневрой и способна была справиться с собственным гневом. В гневе слишком много ярких цветов. И она ответила мягко:
— Ах вот в чем дело? Значит, тебе так это представляется?
Такого тона Лила не ожидала.
— Да, — сказала она, но как-то неуверенно.
— Ты мудрое дитя, — Дженнифер была совершенно спокойна, — и, возможно, не просто дитя. И кое в чем ты права. Но ты не имеешь права судить меня, Лила. Видишь ли, среди бесконечного горя, горя побольше и горя поменьше, я пытаюсь найти то, с которым жить дальше легче всего.
— Самое маленькое горе… — прошептала Лила. — Одно лишь горе. А где же радость?
— Не здесь, — сказала Дженнифер.
— Но почему?! — Это воскликнул ребенок, которому сделали очень больно.
Дженнифер сама удивилась своему ответу.
— Потому что много лет назад, — сказала она, — я сама уничтожила свою радость. А потом уничтожили и меня — здесь, прошлой весной. Ах, Лила, он ведь приговорен к вечной безрадостной жизни, к вечной войне, а я не могу совершить Переход в тот, его, мир! Да и если б могла, то не сумела бы сделать его счастливым.
Я всегда разрушаю радость и счастье.
— Неужели это неизбежно должно повторяться?
— Да, снова и снова, — с горечью подтвердила Дженнифер. Какая долгая, какая печальная история! — Пока ему не даровано будет освобождение. — Так даруй его ему, — просто предложила Лила. — Как иначе он может возродиться, если не через боль? Что же еще может принести ему долгожданное освобождение? Даруй ему свободу!
И ее слова с новой силой пробудили в душе Дженнифер все ту же давнюю печаль, и боль, похоже, все-таки опять одержала над нею верх. Она не могла ей сопротивляться. Боль была всюду, яркие вспышки боли вызывали чувства вины и печали, разные воспоминания, и особенно яркой, цветной и тоже вызывающей боль была память о любви, любви и страсти, и о том…
— Я не в силах даровать ему свободу! — мучительно страдая, воскликнула Дженнифер. — Я ЛЮБИЛА ИХ ОБОИХ!
Лишь эхо откликнулось ей. Они находились совсем рядом с куполом Храма, и звуки долго не могли умолкнуть. Глаза Лилы были широко распахнуты.
— Прости меня, — сказала она. — Прости! — И обняла Дженнифер, и спрятала лицо у нее на груди, ибо, сама того не ведая, оказалась вдруг над такими глубинами, что пучина едва не поглотила ее.
Машинально поглаживая плачущую девочку по голове, Дженнифер заметила, как сильно дрожат у нее руки, однако сама она не плакала — напротив, пыталась утешить Лилу. Как-то раз, в те стародавние времена, она была в саду конвента Эймсбери, и уже почти на закате явился тот гонец. А позже, когда на небе зажглись первые звезды, она тоже утешала других, тех женщин, что, плача, пришли к ней в сад, ибо узнали о смерти Артура.
Было очень холодно. Озеро замерзло. Когда они проезжали по его северному берегу, по самой кромке леса, Лорин все раздумывал, не стоит ли напомнить королю о существующей традиции. Однако Айлерон снова — в который уже раз — удивил его. Когда они достигли моста через реку Латам, король приказал войску остановиться. Даже не оглянувшись назад, он спокойно сидел в седле и ждал, пока Джаэль проедет мимо него и ее светло-серая кобыла первой ступит на мост. Артур тоже ждал, подозвав своего пса. И дальше Верховная жрица все время ехала впереди, ведя отряд через мост в Гуин Истрат.
Река тоже была покрыта льдом. Лес, правда, в какой-то степени прикрывал их от ветра, но под плотными серыми облаками, скрывавшими полуденное небо, пейзаж выглядел чрезвычайно мрачным и каким-то мертвым. И та же мертвящая пустота царила в сердце Лорина, когда он впервые в жизни проезжал по этим заповедным для магов владениям Богини-матери.
Они миновали второй мост, через речку Карн, там, где эта река тоже впадала в озеро Линан. Дорога здесь сворачивала к югу, и лес, где таились волки, остался у них за спиной. И охотники все оборачивались, все поглядывали через плечо на голые заснеженные деревья. А мысли самого Лорина были далеко отсюда. Задумавшись, он невольно обернулся и посмотрел на восток.
На некотором расстоянии от них виднелись вершины Карневонского хребта, покрытые льдом и неприступные. Эти горы считались непроходимыми всюду, кроме долины Кат Мигель, где обитали теперь призраки народа параико. Они были прекрасны, эти далекие горы, однако Лорин заставил себя не смотреть на них и сосредоточиться на достижении более близкой цели, до которой было не более двух часов езды и которую отделяла сейчас от них всего лишь одна гряда невысоких холмов.
Лорину показалось, что он видит над Дан Морой легкий серый дымок, хотя, поскольку небо тоже было темно-серым, трудно было сказать что-либо определенное.
— Лорин, — услышал он вдруг голос Мэтта, — по-моему, мы кое о чем забыли. Из-за того снегопада. — Маг обернулся и посмотрел на него. Мэтт никогда себя особенно хорошо в седле не чувствовал, но сейчас лицо его было куда более мрачным, чем если бы его тревожили только неудобства езды верхом. И в глазах Брока, выглядывавшего из-за плеча Мэтта, была та же тревога.
— О чем же?
— О Майдаладане, — сказал гном. — Завтра канун Иванова дня.
С губ мага сорвалось проклятие. И он стал горячо молить великого Ткача дать ему сил — это была та самая просьба, которую заранее предвидел шаман Гиринт из Третьего племени дальри, выразивший желание встретиться с Лорином и Мэттом именно там, в Гуин Истрат.
Маг заметил, что единственный глаз Мэтта смотрит теперь совсем в другую сторону, поверх его, Лорина, плеча на восток; и он тоже обернулся и снова посмотрел туда. Все-таки дым это или тени облаков? Он так и не мог сказать с уверенностью.
И в этот самый миг он почувствовал, как в нем просыпается мучительное плотское желание.
Его научили сопротивляться зову плоти во время той длительной подготовки, которой подвергаются маги, но уже через несколько секунд он понял, что даже последователи Амаргина и знатоки Небесной премудрости, попав в Гуин Истрат, оказываются не в силах противостоять могуществу Даны, и уж тем более в ночь накануне Иванова дня.
Отряд проследовал за Верховной жрицей через Морвран. На запорошенных метелью улицах им навстречу попадались немногочисленные прохожие. Они почтительно кланялись, но особой радости не выказывали. Не время было для громких радостных приветствий. Миновав город, они вскоре въехали на территорию Храма, и Лорин увидел ожидавших отряд жриц Мормы, одетых в красное. Они все вышли им навстречу, все девять. А за ними и чуть в стороне стояли Айвор, правитель народа дальри, и старый слепой шаман Гиринт; еще дальше Лорин увидел Тейрнона и Барака, на лицах которых он заметил явственное облегчение и радость. Он и сам, увидев этих двоих, почувствовал, что терзавшие его плотские желания понемногу утихли.
Впереди всех стояла могучая женщина не менее шести футов ростом, широкоплечая и седовласая; держалась она очень прямо, а голову подняла царственно высоко. Она тоже была в красном одеянии, и Лорин догадался, что это, должно быть, и есть пресловутая Одиарт.
— Да будет светел час твоего возвращения, Первая из жриц нашей Матери, — произнесла Одиарт с холодноватой церемонностью. Голос у нее был слишком низкий и зычный для женщины. Джаэль по-прежнему была во главе отряда, так что Лорин не мог видеть ее глаз. Но даже в этот сумрачный день рыжие волосы ее прямо-таки горели огнем, скрепленные спущенным на лоб серебряным обручем. На волосах Одиарт такого обруча не было.
У Лорина вполне хватило времени, чтобы рассмотреть все эти подробности, ибо Джаэль второй жрице так и не ответила. Пауза затягивалась. В тишине со стены, которой обнесена была территория Храма, прямо за спинами девяти жриц Мормы, вдруг сорвалась птица и улетела, громко хлопая крыльями.
И только тогда Джаэль изящным жестом вынула ногу из стремени и с надменным видом жестом приказала Одиарт помочь ей спешиться.
Даже издалека Лорин видел, как побледнела Вторая; а среди остальных жриц Мормы прошелестел шепоток. На какое-то мгновение Одиарт застыла, не сводя глаз с лица Джаэль; затем решительно шагнула вперед своими огромными ножищами и, сцепив замком руки у бока лошади, помогла Верховной жрице спрыгнуть на землю.
— Знай свое место! — шепнула Джаэль на ухо своей заместительнице и, повернувшись к Одиарт спиной, проследовала в ворота Храма к одетым в красное жрицам, которые одна за другой преклонили перед ней колени, ожидая ее благословения. Все они, как показалось Лорину, были по крайней мере в два раза старше Джаэль. Нашла коса на камень, думал он, понимая, что увидит здесь еще немало удивительного. Одиарт первой нарушила молчание.
— Добро пожаловать, Воин, — сказала она Артуру даже с некоторым почтением, однако колен пред ним не преклонила. — В Гуин Истрат всегда рады видеть того, кого везли на Авалон, сидя на веслах, сразу три королевы.
Не изменив выражения своего сурового лица, Артур молча кивнул.
Одиарт, видимо, рассчитывавшая на большее, растерянно помолчала и неторопливо повернулась к Айлерону, который, впрочем, тоже имел вид в достаточной степени равнодушный; во всяком случае, на его бородатом лице не отражалось ровным счетом никаких эмоций.
— Ты здесь, и это хорошо, — сказала Одиарт. — Долгие годы прошли с тех пор, как последний король Бреннина приезжал в Гуин Истрат, да еще накануне Иванова дня.
Говоря это, она несколько понизила голос, и Лорин услышал, как зашептались вдруг всадники. И заметил также, что Айлерон только сейчас понял, КАКОЙ это день. Пора было действовать.
Маг приблизился к Верховному правителю Бреннина и сказал громко:
— Я не сомневаюсь, что обряды, посвященные Богине, будут отправляться в эти дни, как и прежде. Нас это не заботит. Вы просили помощи у Верховного правителя, и он явился, чтобы предоставить вам эту помощь. Завтра в Линанском лесу будет охота на волков. — Он помолчал, глядя на Одиарт сверху, из седла, и чувствуя, как в душе его поднимается старый гнев. — Мы прибыли сюда и еще по одной причине, причем с согласия и при поддержке Верховной жрицы. И я хочу, чтобы вы поняли: обряды, связанные с Ивановым днем, никак не должны мешать этим нашим двум целям.
— А что, теперь в Гуин Истрат будет командовать маг? — спросила Одиарт таким ледяным тоном, что Лорин должен был бы, наверное, замерзнуть на месте.
— Приказы здесь отдает Верховный правитель Бреннина. — Айлерону вполне хватило времени, чтобы прийти в себя, и теперь он говорил уверенно, даже с вызовом, приковывая к себе внимание окружающих. — И, будучи хранительницей провинции Гуин Истрат, ты обязана по моему приказу сделать все именно так, как только что разъяснил тебе мой Первый маг и главный советник.
Она непременно постарается отомстить за это оскорбление, подумал Лорин.
Одиарт действительно онемела, пытаясь сдержать бешеный гнев, и, прежде чем она успела обрести способность вновь что-то сказать, они вдруг услышали странное развеселое хихиканье. Лорин, удивленно оглянувшись, увидел, что это смеется Гиринт, сидя на снегу и раскачиваясь взад-вперед, не в силах сдержать охватившего его веселья.
— Ох, молодежь! — вскричал наконец шаман в полном восторге. — Так ты и до сих пор подвержен столь пылким страстям? Подойди же ко мне! Я так давно не касался твоего лица.
Лорин далеко не сразу осознал, что Гиринт обращался к нему. Испытывая мрачные сожаления относительно собственной несдержанности, вернувшей его больше чем на четыре десятка лет назад, он спешился. И в тот миг, когда он коснулся ногами земли, он испытал новый, еще более глубокий приступ любовного томления. Видимо, ему не удалось как следует это скрыть, и он заметил, как губы Одиарт растянулись в удовлетворенной и довольно злобной усмешке. Ему страшно хотелось сказать ей какую-нибудь грубость, но он это желание подавил и направился к стоявшим поодаль дальри. Крепко обняв Айвора как старого друга, он сказал:
— Да будет светла наша встреча, авен! Ревор гордился бы тобой.
Коренастый Айвор улыбнулся в ответ:
— Но не так, как гордился бы тобой, Лорин, Первый маг Бреннина.
Лорин покачал головой.
— Пока еще нечем особенно гордиться, — сурово молвил он. — Пока еще жив тот предатель, что последним занимал этот пост. И я пока еще не проклял его прах!
— Ух, до чего свиреп! — снова раздался насмешливый голос Гиринта, впрочем, Лорин был уже к этому готов.
— Да хватит тебе, старик! — сказал он Гиринту, но очень тихо, чтобы больше никто, кроме Айвора, его слов не услышал. — Ведь и сам бы наверняка был бы рад присоединиться к моему проклятию, верно?
На этот раз Гиринт не засмеялся. Безглазое лицо повернулось к Лорину, и крючковатые пальцы шамана скользнули по его лицу. Для этого ему пришлось подойти почти вплотную к Лорину, и ответ свой он прошептал ему на ухо:
— Если бы ненависть, что живет в моем сердце, могла убивать, Метран был бы мертв еще до того, как оживил Котел! Я ведь и его тоже учил, не забывай об этом, молодой маг!
— Я помню, — прошептал Лорин, чувствуя, как руки шамана ощупывают его лицо. — Но скажи, почему мы здесь, Гиринт? Да еще накануне Майдаладана?
Шаман опустил руки. Позади себя Лорин слышал громкие приказания командиров, размещавших своих воинов по квартирам. К ним подошел Тейрнон; на круглом полном лице его остро светились умные глаза.
— Я что-то стал лениться, — раздраженно сообщил Гиринт. — В пути было холодно, и Парас Дерваль от нас был слишком далеко. — Оба мага и Айвор почтительно молчали, и ни один из них не засмеялся. Помолчав, старый шаман, несколько приободрившись, сказал совсем иным голосом, более звучно и решительно: — Ты назвал две основные цели, молодой маг: уничтожение волков и наши совместные поиски выхода из создавшегося положения. Но ведь ты, как и я, должен прекрасно понимать, что Богиня всегда совершает три поступка подряд, верно?
Ни Лорин, ни Тейрнон не сказали ни слова ему в ответ. И ни один так и не посмотрел больше на восток.
Кольцо вело себя спокойно, и это было для Ким сущим благословением. Она все еще чувствовала себя бесконечно усталой после событий прошлой ночи и не была уверена, сможет ли так скоро снова иметь дело с магическим огнем. Хотя и ожидала этого с того самого момента, как они миновали первый мост. Здесь повсюду ощущалось присутствие магических сил, и ее не спасал даже зеленый щит, образованный веллином, который она носила на запястье и который до сих пор вполне успешно охранял ее от всяческих ненужных воздействий.
А потом, когда эта самодовольная Одиарт заявила о кануне Иванова дня, Ким, в душе которой жила Исанна, помогавшая ей разобраться с полученными от Эйлатина знаниями, поняла, откуда исходит это магическое воздействие.
И ничего с этим сделать было нельзя. Во всяком случае, она — да еще в этом месте — не могла ничего. Дан Мора не имела ничего общего ни с могуществом ясновидящих, ни тем более с могуществом Бальрата. Когда отряд начал разбредаться по квартирам — Ким успела заметить, как Кевин вместе с Броком и еще двумя воинами из отряда Дьярмуда поскакал назад, в Морвран, — она последовала за Джаэль и магами в Храм.
Сразу за порогом их поджидала жрица с изогнутым клинком, сверкавшим у нее в руке, а рядом с ней стояла прислужница в коричневом одеянии и, дрожа от страха, держала перед жрицей большую чашу.
Ким видела, как колебался Лорин даже после того, как старый Гиринт протянул руку, чтобы жрица сделала надрез и собрала в чашу кровь. Она понимала, как трудно сделать это Первому магу Бреннина. Для любого из последователей Амаргина и знатоков Небесной премудрости подобное кровавое жертвоприношение непременно связывается с самыми мрачными чувствами и воспоминаниями. Но Исанна когда-то давно поведала ей кое о чем — там, в домике на берегу озера, — и Ким, положив руку Лорину на плечо, сказала ему:
— Радерт когда-то провел здесь целую ночь; и ты, я думаю, знаешь об этом.
И даже сейчас, произнеся эти слова, она ощутила таившуюся за ними печаль. Радерт, будучи некогда Первым магом, оказался тем единственным, кто высмотрел здесь, среди жриц Мормы, юную Исанну. И не только понял, что перед ним будущая Ясновидящая Бреннина, но и увез ее прочь, потому что они полюбили друг друга и были вместе, пока он не умер — точнее, не был убит тем королем-предателем.
Лицо Лорина несколько смягчилось.
— Это верно, — сказал он. — Так что и я, конечно же, должен найти в себе силы и пройти этот мерзкий обряд. Как ты думаешь, я смогу потом побродить тут и подыскать себе среди жриц и прислужниц такую, которая согласилась бы сегодня ночью разделить со мной ложе?
Потрясенная Ким посмотрела на него внимательнее и поняла, в чем причина столь невероятного напряжения, которое отчего-то испытывал Лорин.
— Ах да, Майдаладан, — прошептала она. — Неужели это так тяжело?
— Довольно-таки, — кратко пояснил он и сразу после Гиринта сделал шаг вперед и предложил свою кровь в жертву Дане, как и все прочие мужчины.
Погруженная в глубокое раздумье, Ким двинулась мимо жрицы с кинжалом к одному из входов в главный зал Храма, находившийся под глубоко утопленным в землю куполом. Там, на возвышении перед алтарем, она увидела огромный обоюдоострый топор, воткнутый в странную колоду кубической формы. Ким так и застыла у входа, не сводя глаз со священного топора, пока к ней не подошла одна из жриц и не предложила показать, где ее комната.
Старые друзья, думал Айвор. Если в Гобелене войны и есть светлые ниточки, так это именно они, старые друзья, и то, что порой пути их неизбежно пересекаются снова, как основа и исток, хотя этого не было уже столько лет и, наверное, уже не произошло бы в этой жизни, разве что за стенами Ночи. Если бы не эта война. Было так хорошо даже в столь тяжелые времена посидеть рядом с Лорином, послушать задумчивого неторопливого Тейрнона, увидеть, как смеется Барак, задуматься над тщательно взвешенными словами Мэтта Сорина. Хорошо было также увидеть всех тех мужчин и женщин, о которых он так много слышал, но никогда не видел: Шальхассана Катальского и его дочь, оказавшуюся действительно прекрасной в полном соответствии со слухами о ней; Джаэль, Верховную жрицу Даны, не менее прекрасную, чем Шарра, и такую же гордую; Айлерона, нового Верховного правителя, который был мальчишкой, когда Лорин привозил его с собой недели на две в Третье племя. Помнится, он был молчаливым ребенком, но очень смышленым и ловким во всем, за что бы ни взялся. Он и сейчас, похоже, остался неразговорчивым, но, опять же по слухам, по-прежнему был умен и ловок.
Было и кое-что новое, еще один — неожиданный — плод войны: среди этих высокорожденных он, Айвор из народа дальри, теперь чувствовал себя равным. Не просто одним из девяти вождей Равнины, но правителем, первым авеном со времен самого Ревора. Это было довольно трудно осознать до конца. Лит вообще взяла в привычку называть его авеном даже дома и шутила при этом не больше чем наполовину, этого Айвор не заметить не мог. Он видел, как она им гордится, хотя скорее Равнину омыли бы воды моря, чем его жена заговорила бы с ним о таких вещах.
Мысли о Лит заставили его подумать совсем о другом. Еще на подступах к Гуин Истрат он внезапно ощутил приступ какого-то непристойного плотского вожделения и только тут понял, что означает в этих краях Майдаладан, и в душе горячо поблагодарил мудрого Гиринта — сколько уже раз он был ему благодарен за свою долгую жизнь! — потому что тот настоятельно посоветовал ему взять с собой жену. Сегодня ночью в Морвране будет твориться нечто невообразимое, и Айвор нахмурился: он был совсем не доволен тем, что вместе с ними на юг отправилась Лиана. Однако незамужние женщины дальри не привыкли спрашивать разрешения у мужчин, особенно в таких вопросах. А Лиана, сокрушенно думал Айвор, и в ранней юности не очень-то слушалась кого бы то ни было. Лит всегда считала, что это его вина. Возможно.
Жена, должно быть, уже ждет его в тех покоях, что им отвели в Храме. Но это ничего, пусть пока подождет. Ибо ему нужно было решить еще одну задачу — прямо здесь, под этим священным куполом, среди ароматов курящихся благовоний.
Здесь сейчас собрались все самые могущественные, самые великие люди Фьонавара: последние два мага Бреннина вместе со своими Источниками, самый старый и мудрый шаман Равнины, эта молодая, но уже седовласая Ясновидящая и Верховная жрица великой Богини. И теперь эти семеро должны были попытаться заглянуть в Неведомое, попытаться сквозь тени пространства и времени разглядеть и отпереть некую дверцу, за которой находится источник этих зимних холодов и ледяных ветров, что дуют накануне Иванова дня. Семеро — чтобы совершить путешествие, и четверо — чтобы стать этому свидетелями: два короля, Бреннина и Катала, он, авен народа дальри, и, наконец, Великий Воин, сам Артур Пендрагон, единственный, кого жрицы не стали заставлять проливать у порога Храма свою кровь в качестве жертвы Дане.
— Довольно! — сказала тогда Джаэль той жрице с кривым клинком в руках, и Айвор вздрогнул, вспомнив, каким голосом она это сказала. — Этого не тронь. Он был вместе с Даной на Авалоне. — И одетая в серое жрица опустила свой нож и дала Артуру пройти.
А вскоре он вместе с Айвором и всеми остальными спустился в главный зал Храма, наполовину утопленный в землю, над которым раскинулся приземистый купол. Это все Гиринт устроил, думал Авен с гордостью и признательностью. Ведь только благодаря старому шаману все они действительно собрались сейчас в этом месте, и это Гиринт первым из всех собравшихся взял слово. Хотя и сказал совсем не то, чего от него ожидал Айвор.
— Ясновидящая Бреннина, — сказал Гиринт, — вот мы все собрались и будем делать то, что ты нам велишь.
Итак, все снова уперлось в нее. Даже здесь. Все, как бы пройдя по кругу, снова вернулось к ней, Ким, как и всегда в последнее время. Еще не так давно она бы, конечно, стала сомневаться, стала бы думать: а почему это так происходит? Без конца спрашивала бы — по крайней мере себя, если б не решилась спросить других, — кто она, собственно, такая, и почему столько могущественных людей готовы ей подчиняться? Да кто ты такая, кричал бы ее внутренний голос, что все это именно так?
Но теперь все переменилось. Лишь самым краешком сознания оплакивала она теперь утрату своей душевной невинности и намерение Гиринта подчиняться ей восприняла как единственно правильное и соответствующее ее роли Ясновидящей. Ким теперь и сама бы взяла все в свои руки, даже если б он ей этого и не предложил. Они находились сейчас в Гуин Истрат, а эта местность с незапамятных времен принадлежала Богине-матери, а стало быть, и Джаэль, однако охота, которая им предстояла, состоится на территории, за которую отвечает она, Ким, а не кто-нибудь другой, и если им грозит опасность, то именно ей, Ким, следует вовремя эту опасность разглядеть.
Все время ощущая в своей душе присутствие Исанны и помня о собственных седых волосах, Ким сказала:
— Когда-то Лорин и Джаэль помогли мне вытащить Дженнифер из Старкадха. — Ей показалось, что пламя свечей на алтаре вздрогнуло, когда она произнесла название этого проклятого места. — Теперь мы снова сделаем это вместе, а Тейрнон и Гиринт помогут нам. Я же все свои силы направлю на воссоздание зримого образа этой зимы и попытаюсь проникнуть в его суть, а точнее — в мысли создающего ее Ракота. Веллин, я надеюсь, сумеет меня защитить. Но без вашей поддержки мне с этим не справиться.
— А чем сможет тебе помочь Бальрат?
Это спросила Джаэль, напряженная и сосредоточенная, и в голосе ее не было и следа обычной резкости. И Ким, отнюдь не имея намерения как-то возвеличить собственную роль, строго возразила ей:
— Проникновение в суть вещей — это искусство Ясновидящей. Бальрат тут ни при чем, и я даже не думаю, что он станет светиться.
Джаэль кивнула.
— А если тебе удастся понять суть этой зимы, что ты хотела бы делать дальше? — спросил Тейрнон.
— Вы сможете остаться со мной до конца? — спросила она обоих магов. Лорин кивнул и сказал:
— Думаю, да. Ты ведь хочешь, чтобы мы попробовали придать форму тому образу, суть которого ты надеешься постигнуть, верно?
— Да. Чтобы мы увидели его — как тот замок, который ты показывал нам еще в нашем мире, до того как мы впервые совершили Переход. — Она повернулась к правителям народов Фьонавара. Их было трое, и рядом с ними стоял четвертый, который тоже был королем когда-то очень давно и навсегда им остался. Однако обратилась она только к Айлерону. — Господин мой Верховный правитель, тебе будет трудно это понять рассудком, но все мы, возможно, станем невидимыми глазу под воздействием столь мощных магических сил. И если тебе все же удастся увидеть нечто, созданное искусством и волшебством наших магов, то ты непременно должен запомнить, что это было.
— Не беспокойся. Я это сделаю, — пообещал Айлерон, и голос его звучал удивительно уверенно и спокойно. Ким посмотрела на шамана:
— Что-нибудь еще, Гиринт?
— Ну, что-нибудь еще всегда найдется, — проворчал тот. — Вот только не знаю, что именно. Возможно, нам все же в конце концов потребуется твое кольцо.
— Возможно, — согласилась она. — Но я не могу подчинить его себе. — При одной лишь мысли о том, как вспыхивает у нее на руке Камень Войны, ей уже стало больно.
— Это понятно, — сказал слепой шаман. — Ну что ж, веди нас. Я постараюсь не отстать от остальных и быть все время у тебя под рукой.
Ким собралась с силами и сосредоточилась. Потом окинула взглядом остальных, собравшихся вокруг нее кружком. Мэтт и Барак стояли, широко расставив ноги, Джаэль закрыла глаза, и, как заметила Ким, то же самое сделал Тейрнон. Но Лорин смотрел прямо ей в глаза.
— Мы пропали, если это не удастся, — прошептал он. — Но все равно — веди нас, Ясновидящая!
— Ну так за мной! — выкрикнула она и, закрыв глаза, почувствовала, что куда-то падает, все вниз, вниз, сквозь слои сознания, сквозь пространство и время. Одного за другим она находила их как бы в своей душе — Джаэль, касающуюся глубинных корней матери-земли, обоих магов — Лорина, исполненного ярости и страсти, и Тейрнона, ясного и спокойного, как всегда; затем она почувствовала присутствие Гиринта и поняла, что Гиринт прихватил с собой свой тотем, хищную ночную птицу кейю, охотницу с Равнины, и это было настоящим подарком для нее, Ким, и для всех них, ибо то был дар Истинного Имени шамана Гиринта.
«Благодарю тебя», — мысленно сказала она ему. Затем, как бы вобрав в себя их всех, двинулась дальше, все глубже погружаясь в этот сон наяву. Это было похоже на затяжной нырок, когда долго-долго плывешь под водой, не выныривая на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
Там, в глубине, было очень темно и холодно. Ким с трудом удавалось подавить страх. Возможно, она здесь и погибнет, очень даже возможно. Но тогда погибнут и все они. Лорин сказал правду. Неудача для них недопустима. И в сердце ее тогда вспыхнул светлый огонь гнева, и ненависть к этой абсолютной тьме была такой слепяще-яркой, что она использовала ее свет для создания некоего образа прямо здесь, на немыслимой глубине, на самом дне этого застойного колодца, в котором они очутились.
Она ничего не представляла себе заранее и предпочла сделать так, чтобы этот магический сон сам выбрал для себя наиболее адекватную форму. Так и случилось. Она почувствовала, что и остальные поняли это, и все они, несмотря на охватившие их горе, гнев и мучительную любовь, увидели ясный образ Данилота — королевство альвов было совершенно открытым и совершенно беззащитным среди чуждых ему снегов и льдов, и над ним разливалось яркое сияние. И она пошла прямо туда — не в тот дивный свет, хотя этого ей страстно, всем сердцем хотелось, а прямо в безжизненную зиму, что окружала Данилот. Нырнув в ее глубины, она почувствовала поддержку всех остальных, и подобно стреле, выпущенной из волшебного светящегося лука, вонзилась в самую сердцевину зимы.
И поняла, что ей удалось прорваться.
Теперь ее окружала сплошная чернота. Светлый образ Данилота исчез. Она летела все вниз и вниз, точно войдя в штопор, и уже не могла управлять собственным полетом. Она летела вниз очень быстро, и ей не за что было ухватиться, чтобы замедлить падение, не за что удержаться, не за что…
«Я здесь». И она действительно почувствовала присутствие Лорина.
«И я». Это была уже Джаэль.
«Всегда с тобой». Ах, храбрый Тейрнон!
Все еще было очень темно, и она продолжала лететь в эту бездонную тьму. Никакого ощущения пространства, ни каких-либо стен, вообще ничего конкретного, за что можно было бы ухватиться хотя бы взглядом, — ее постепенно охватывало отчаяние, хотя остальные по-прежнему были с нею. Но их сил было недостаточно здесь, куда она теперь попала, в этих глубинах, созданных Могримом. Здесь было слишком много Тьмы! Однажды она уже видела такое — когда прилетала сюда спасать Дженнифер; но теперь все было иначе: у нее не было обратного пути, и ей предстояло лететь вперед еще очень и очень далеко.
И тогда она услышала голос пятого.
«Кольцо», — напомнил ей Гиринт голосом птицы кейи, ночного хищника, стража пути, ведущего в мир мертвых.
«Я не могу!» — мысленно ответила она, но стоило ей сформулировать эту мысль, как она ощутила на руке знакомый обжигающий огонь и в мозгу запульсировали красные вспышки.
Боль становилась невыносимой. Она не знала, что громко кричит и ее слышат все, кто находится в Храме. Не знала она и того, как дико сверкает Бальрат под священным куполом.
Она чувствовала, что этот огонь пожирает ее и она почти уже погибла. Слишком далеко проникла она в паутину, сотканную Тьмой, слишком близко оказалась сейчас от источника этой темной силы. Огонь был повсюду, все вокруг освещено было отблесками красного пламени. И она сгорала в нем, в этом огненном кольце, и она…
И вдруг — будто чудодейственный бальзам на раны, будто прохладное дыхание ночного ветерка над осенними травами Равнины. Гиринт. И еще лунный свет над Калор Диман, Хрустальным озером. А это уже Лорин — через Мэтта.
А потом ее словно подхлестнул знакомый нетерпеливый голос. «Ну же! — вскричала Джаэль. — Мы совсем уже близко!»
И она точно оперлась на уверенную руку Тейрнона, почувствовала его силу, холодную, спокойную. «Еще дальше, мне кажется, нужно идти дальше, но ты не бойся: я здесь, с тобой».
И она снова двинулась дальше. Дальше и вниз, теперь уже почти совсем утратив направление и не зная, как далеко ей еще идти. Огонь продолжал полыхать вокруг, но они охраняли ее; и теперь уже она могла вытерпеть эту жгучую боль. Должна была. В Бальрате воплощена была дикая магия, но он не принадлежал силам Тьмы, той Тьмы, что бывает в конце всего на свете.
Больше она уже не летела, как стрела, а камнем падала вниз, влекомая одним страстным желанием — увидеть наконец свет. Она падала и падала во Тьму — красный камень, проникающий в таинственную сущность, летящий в кишащую червями бездну, созданную Могримом. В это небытие, в эту бездонную пропасть падала она, Ким, отбросив все якоря, кроме одного, способного удержать ее душу, способного вернуть ее, прежде чем она умрет и затеряется в этой Тьме навсегда. Нет, до этого она все-таки послужит для магов проводником, средством для передачи той необходимой информации, которой только она способна придать зримую форму; и тогда она станет чем-то вроде иконы в том зале под куполом, так бесконечно далеко отсюда…
Слишком далеко. Слишком глубоко. И летит она чересчур быстро. Ее собственная сущность стала неразличимым пятном, светлой тенью. Нет, им не удержать ее! Одного за другим она оставляла их позади. С криком отчаяния отстал Лорин — он был последним, кто еще удерживал ее, и он понял, почувствовал, что она ускользает от них. Безнадежно ускользает.
А впереди ее ждали огонь и Ракот, и никого, ни одного из друзей рядом не осталось. Теперь она была в одиночестве, и ей стало ясно, что она пропала.
Должна была пропасть. Но почему-то во время этого отвесного, точно у свинцовой гирьки, падения она, объятая языками пламени, услышала вдруг, как чья-то новая душа воссоединилась с нею глубоко во Тьме, так что трудно было поверить в реальность этого.
Обжигающее пламя разгоралось с новой силой. Она еще могла пока существовать, могла как-то двигаться, хотя боль была нестерпимой, и именно тогда она и услышала — словно отыскав где-то в закоулках своей памяти чистый и спокойный уголок, — как чей-то тихий и глубокий голос поет Спасительную песнь.
Вокруг была Тьма. Тьма отгораживала ее ото всех, точно некое чернокрылое существо. И она, Ким, уже почти сгорела, почти погибла в этой Тьме. Почти, но еще не совсем. В начале своего полета она была красной стрелой, потом — камнем. А теперь превратилась в меч — красный, докрасна раскаленный, как и должно было быть. А потом она обернулась. Странно: в этом, не имевшем измерений и направлений мире она каким-то образом ОБЕРНУЛАСЬ, и душа ее в последний раз ярко вспыхнула, освещая то, что она увидела за разорванным ею занавесом Тьмы. Она увидела того, кто там залег, и, мгновенно выхватив памятью нужный образ, отослала его назад, к ним. Ей пришлось все делать в одиночку, ибо маги уже покинули ее. Собрав остатки сил, она по огненному лучу магического Камня Войны отослала — нет, отшвырнула! — созданный ею образ в немыслимую даль, в святилище Богини Даны в Гуин Истрат. А потом ее поглотила Тьма.
Она стала скудельным сосудом, полой тростинкой, на которой ветерок мог играть, точно на дудочке. Только там ветерка быть не могло. Она еще чувствовала свою двойную душу, но уже не имела тела. И камень в кольце тоже совсем погас. Все. Она сделала все, что могла.
Но кто-то все же оставался с нею там, в темноте, и по-прежнему пел.
«Кто ты?» — мысленно спросила она, когда все вокруг нее начало исчезать во Тьме.
«Руана, — ответил незнакомец. И неожиданно попросил: — Спаси нас. Спаси».
И она поняла. И, понимая, уже знала, что ей нельзя сейчас уйти. Что для нее освобождение еще не наступило. Здесь не существовало направлений, но если взять за исходную ту точку, где находилось ее тело (или душа?), то его пение доносилось, пожалуй, с северо-востока.
Из Кат Мигеля, древней страны, где некогда жили великаны параико.
«Мы еще живы, — мысленно возразил он ей. — Мы все еще существуем. Спаси нас».
Бальрат, видно, совсем обессилел; в нем не осталось больше огня. И лишь протяжное пение незнакомца поддерживало ее сейчас в этой сплошной черноте, но она все же нашла в себе силы и начала долгий подъем наверх, к свету.
Когда Бальрат вспыхнул нестерпимо ярким светом, Айвор закрыл глаза — скорее даже не из-за этой вспышки, а из-за той боли, что слышалась в крике Ясновидящей. Она просила их быть свидетелями, так что через несколько секунд Айвор снова заставил себя смотреть на слепяще-красный огонь Бальрата.
Ах, как тяжко это было! Хуже казни. Он лишь с трудом различал их — молодую Ясновидящую и магов — заметив, как страшно напряжены лица Мэтта и Барака. Даже он ощущал исходящую от них энергию, объединенную и ставшую почти разрушительной. Джаэль вся дрожала. Лицо Гиринта стало похоже на маску смерти, какие делают мастера Эриду. Сердце Айвора разрывалось от сочувствия к этим семерым, ушедшим так далеко во Тьму в своем молчаливом противостоянии.
И стоило ему об этом подумать, как тишина в Храме взорвалась гулкими голосами — почти одновременно Джаэль, Гиринт, а за ними следом и высокий худой Барак стали громко кричать от боли и отчаяния. Мэтт Сорин еще некоторое время хранил молчание, лишь пот ручьями струился по его окаменевшему от напряжения лицу; потом и он тоже страшно и громко закричал, словно у него разрывалась душа, и упал на пол.
Когда Айвор, Шальхассан и Артур бросились им на помощь, то услышали, как Лорин Серебряный Плащ шепчет почти беззвучно и совершенно безнадежно:
— Слишком далеко… Она зашла слишком далеко. Все кончено…
Айвор поднял плачущего Барака и, бережно поддерживая, прижал к себе, а потом отвел его к скамье, стоявшей у округлой стены храма. Точно так же на скамью был доставлен Гиринт. Шаман весь дрожал, точно последний лист на ветке под порывами осеннего ветра. И Айвор очень боялся за старика.
А вот Айлерон, Верховный правитель Бреннина, даже не пошевелился. Но и взгляда от Ким ни разу не оторвал. Свет Бальрата был все еще очень ярок, а Ясновидящая все еще держалась на ногах. Айвор только глянул ей в лицо и тут же отвернулся: рот у нее был широко открыт в беззвучном, бесконечном вопле боли. Казалось, ее заживо сжигают на костре.
Айвор вернулся к Гиринту, беспомощно хватавшему ртом воздух. Морщинистое лицо старика стало серым; это было заметно даже в красных отсветах Бальрата. А когда Айвор опустился возле шамана на колени, Камень Войны вновь ярко вспыхнул; причем вспышка была такой силы, что прежнее его сияние показалось им тусклым. Дикая магия пульсировала в нем, точно сорвавшись с поводка и радуясь долгожданной свободе. Айвору показалось даже, что содрогаются стены Храма.
И тут он услышал крик Айлерона:
— Вот он! Смотрите!
Айвор мгновенно обернулся, успел увидеть, как упала Ясновидящая и как рядом с нею в воздухе образовалось некое туманное пятно, но красный свет был слишком ярок. Он слепил, обжигал, и рассмотреть что-либо Айвор не смог.
А потом все разом погрузилось во тьму.
Или ему так показалось? По-прежнему горели на стенах факелы, и на алтаре не погасли свечи, но после безумного свечения Бальрата, красные вспышки которого он по-прежнему видел перед собой, Айвору показалось, что его со всех сторон окружила Тьма. И охватило горькое чувство проигранного сражения. Что-то там произошло; и Ким каким-то образом, даже без помощи магов, сумела послать им искомый образ; а теперь она лежала, бездыханная, на полу, а Верховный правитель Бреннина беспомощно стоял над нею, и Айвор так и не понял, что именно она успела послать им с последним своим вздохом. Он никак не мог выяснить, дышит ли она. Он вообще соображал сейчас плоховато.
У стены шевельнулась какая-то тень. Это поднялся на ноги Мэтт Сорин.
— Он слишком ярко светился, — услышал Айвор голос Шальхассана. — Я ничего не мог разглядеть. — В голосе правителя Катала тоже слышалась боль.
— И я тоже, — прошептал Айвор. Слишком поздно, увы, его острое зрение возвращалось к нему.
— Я видел все, — сказал Айлерон. — Но я ничего не понимаю!
— Это магический Котел. — Глубокий голос Артура Пендрагона звучал очень тихо, но уверенно. — Я его разглядел. Хорошо разглядел.
— Да, это Котел Кат Миголя, — сказал Лорин. — И находится он на острове Кадер Седат. И это мы уже знаем.
— Но при чем здесь Котел? — слабо изумилась Джаэль. Она едва держалась на ногах и, казалось, вот-вот потеряет сознание. — Ведь Котел оживляет недавно умерших. Какое же отношение он имеет к этой зиме?
А действительно, какое? И Айвор тут же услышал голос Гиринта.
— Ну что ж, молодой маг, — проскрипел шаман, задыхаясь, — настал твой час. Час магов Бреннина. Это и будет венцом всей вашей жизни. Ответь же, Первый маг Бреннина, ЧТО ОН ДЕЛАЕТ С ПОМОЩЬЮ КОТЛА?
«Час магов», — думал Айвор. Маги действуют в святилище Даны! В Гуин Истрат! Поистине переплетение нитей в великом Гобелене недоступно пониманию смертных!
Точно не замечая вопрошающих взглядов, Лорин медленно повернулся к своему Источнику, и они с Мэттом долго смотрели друг на друга, словно вокруг больше никого не было, словно они одни в целом мире. Даже Тейрнон и Барак, затаив дыхание, ждали, когда Лорин и Мэтт заговорят сами. Айвор вдруг заметил, что тоже невольно затаил дыхание и ладони у него от напряжения стали влажными.
— Ты помнишь? — спросил вдруг Лорин, и в голосе его Айвор услыхал то эхо недоступной другим власти, которое слышалось и в голосе Гиринта, когда тот говорил от имени бога. — Помнишь ли ты книгу Нильсома?
— Да будет проклято его имя, — откликнулся Мэтт Сорин. — Мне никогда не доводилось читать ее, Лорин.
— Мне тоже, — тихо заметил Тейрнон. — Да будет проклято его имя.
— Ну а я ее прочитал, — сказал Лорин. — И Метран тоже… — Он помолчал. А потом уверенно закончил: — И я знаю, ЧТО он сейчас делает и КАК он это делает!
Айвор шумно выдохнул воздух из легких, снова глубоко вдохнул и замер. И все вокруг него, судя по звукам, проделали то же самое. В здоровом глазу Мэтта Сорина он заметил отблеск примерно такой же гордости, с какой Лит порой смотрела на него, Айвора. Очень тихо и спокойно гном промолвил:
— Я знал, что ты сумеешь разгадать эту тайну. Так значит, нам предстоит сражаться?
— Я же обещал это тебе и уже довольно давно, — заметил маг, и Айвору показалось, что Лорин вдруг стал выше ростом.
— Слава Великому Ткачу! — воскликнул вдруг Айлерон.
Все тут же обернулись. Верховный правитель, опустившись на пол возле Ким, баюкал ее, прижав к груди. Теперь стало видно, что Ким снова дышит глубоко и спокойно, а лицо ее перестало быть таким мертвенно-бледным.
Наступила какая-то хрупкая тишина. Они ждали. Айвор, с трудом сдерживая слезы, смотрел на это юное лицо под шапкой густых, но совершенно седых волос. У него вообще слезы были чересчур близко, он и сам это знал, да и Лит частенько подшучивала над ним по этому поводу. Но как можно было не плакать в такой момент? Он видел слезы на щеках Верховного правителя, да и глаза сурового Шальхассана Катальского подозрительно блестели. Нет, думал Айвор, сейчас никому из мужчин не может быть стыдно плакать.
Через некоторое время Ким открыла глаза. В этих ясных серых глазах была боль. И великая усталость. Но голос ее звучал звонко.
— Я кое-что нашла, — сказала она. — И попыталась послать к вам мысленный образ этого… Скажите, мне это удалось? Этого было достаточно?
— Удалось, и этого было достаточно, — охрипшим вдруг голосом ответил ей Айлерон.
Она улыбнулась с простодушием ребенка.
— Ну вот и хорошо, — сказала она. — Тогда я сейчас посплю. Мне кажется, я могла бы проспать несколько дней подряд! — И она закрыла глаза.
