Глава 8
Разумеется, ей некого было винить, кроме самой себя; Шальхассан дал ей это понять очень ясно. Если наследница катальского трона предпочитает отправиться воевать, то и в этом случае ей следует вести себя по-королевски. К тому же требовалось еще как-то спасти свое лицо — желательно наилучшим образом — после вчерашней нелепой неудачи.
Так что все утро до самого полудня Шарра просидела за столом в гостиной Верховного правителя Бреннина, где состоялся объединенный военный совет и рассматривались вопросы стратегии и обеспечения войска. Там, разумеется, были и ее отец и Айлерон, как всегда, холодный и рассудительный, а чуть поодаль о них стояли Башрай и Шаин, капитаны стражи, записывавшие решения и приказы правителей и тут же пере дававшие их с гонцами, которые ожидали за дверью.
За одним из присутствующих Шарра наблюдала; особенно внимательно. Это был персонаж из детских сказок, из туманного прошлого. Она вспомнила, как её брат Марлин играл в Великого Воина, когда ему было лет десять, и изображал, как вытаскивает королевский меч из-под скалы. А теперь Марлин вот уже пять лет как лежит в земле, а рядом с ней стоит самый настоящий Артур Пендрагон и дает советы своим звучным басом, то и дело поглядывая на нее с ласковой улыбкой. Но глаза у него не улыбались никогда; Шарра ни у кого не видела таких глаз, даже у Бренделя, светлого альва.
Совет продолжался и после полудня. Им принеси перекусить, и они поели прямо над расстеленной картой среди бесчисленных схем, подготовленных Айлероном. Это необходимо, думала Шарра, но отчего-то все это казалось ей совершенно бессмысленным. Ведь настоящей войны как таковой не будет; не может быть, пока продолжается эта зима. Ракот наслал на них вечную зиму, заменив ею и лето, и все остальные времена года, и они понятия не имели, как он это сделал, а потому и не могли ничем эту зиму остановить. Расплетающему не нужно было даже рисковать, вступая в настоящее сражение с ними. Впрочем, он и не собирался этого делать. Он намерен был просто заморозить их до смерти или уморить голодом, дождавшись, когда у них кончатся запасы продовольствия. И голод уже начинался: старики и дети, как всегда, становились его первыми жертвами и начинали умирать в Катале и Бреннине, а также на Равнине.
И что по сравнению с этой жестокой реальностью какие-то умозрительные расчеты по использованию колесниц в качестве заграждений в случае штурма Парас Дерваля?
Однако вслух она ничего этого не говорила. Она предпочитала хранить молчание, вела себя исключительно примерно, внимательно слушала и к середине дня промолчала уже так долго, что о ней совершенно забыли, и тогда она попросту сбежала оттуда и отправилась на поиски Ким.
Подсказал ей, где ее искать, всезнающий Горлас, королевский канцлер. Она зашла к себе, чтобы взять теплый плащ, и обнаружила, что белый плащ Дьярмуда уже подогнали ей по росту. Ни о чем не задумываясь, она надела его и, взбежав по бесконечным лестницам, вышла на крышу одной из башен, с которой достаточно хорошо была видна окружавшая дворец местность. Ким стояла там, в подбитом мехом плаще и меховых перчатках, но без капюшона, и ее странно седые волосы то и дело падали ей на лицо. На севере, прямо над линией горизонта, тянулась длинная гряда облаков; ветер дул тоже с севера.
— Будет метель, — сказала Шарра, облокачиваясь о парапет рядом с Ким.
— Да, и многое другое тоже. — Ким умудрилась улыбнуться, но глаза у нее были красные.
— Расскажи мне, — попросила Шарра. И стала слушать. В рассказе Ким было все то, что она так долго сдерживала в душе. Тот сон. Встреча с мертвым королем и с его неумершим сыном. Убитые дети и Дженнифер, украденная и запертая в Старкадхе. И еще одна совершенно непредвиденная вещь: Джиневра. Любовь, которую предали. И печаль в самой сердцевине этой великой любви.
Они совершенно окоченели на пронзительном ветру, когда Ким наконец умолкла. Замерзшие и молчаливые, они все еще продолжали стоять лицом к северу. Ни одна не плакала; замерзшие слезы на щеках у обеих были вызваны резким ветром. Солнце медленно скользило к западу. Перед ними, на севере, облака над горизонтом становились все выше и плотнее.
— А он здесь? — спросила Шарра. — Тот другой? Третий?
— Не знаю. Она говорила, что нет.
— А где она сейчас?
— В Храме, с Джаэль.
Они снова помолчали, слушая вой ветра. И по совершенно различным причинам мысли обеих были сейчас далеко отсюда, на северо-востоке, где один светловолосый принц скакал во главе отряда из тридцати воинов.
Вскоре солнце скрылось за лесом Морнира, и холод стал почти непереносимым. Тогда они пошли вниз, во дворец.
А через три часа они снова стояли на той же башне вместе с королем, и там же, похоже, собралась добрая половина его придворных. Было уже совершенно темно и страшно холодно, но никто этого словно не замечал.
Далеко-далеко на севере в небесах разливалось яркое жемчужное сияние.
— Что это? — спросил кто-то.
— Данилот, — тихо ответил Лорин Серебряный Плащ. Рядом с ним стоял Брендель, и глаза у него были того же цвета, что и сияние в небесах.
— Они испытывают судьбу, — чуть слышно выдохнул альв. — Ни разу за тысячу лет Данилот не убирал своего щита. Сегодня в королевстве Света нет ни одной тени! А чуть позже они смогут посмотреть на звезды, когда немного убавят свечение. Впервые за тысячу лет над Атронелем будет звездное небо…
Эти слова звучали почти как песня, так прекрасен был голос Бренделя, так полон страстного желания и затаенной мечты. И каждый из них, глядя на это великолепие в небесах, с удивлением понимал, что когда-то так было каждую ночь, пока не началась война с Могримом — до Баэль Рангат и до того, как Латен Плетущий Туманы укутал Данилот плотной дымкой, превратив его в Страну Теней.
— Но почему? — спросила Шарра. — Зачем они это сделали?
И снова ответил Лорин:
— Для нас. Они пытаются выманить его из Старкадха, отвлечь его от созидания этой зимы. Светлые альвы приносят себя в жертву, чтобы у нас могли наконец прекратиться эти холода!
— Но это же может стать концом для светлых альвов! — протестующе воскликнул Горлас.
Не отрывая глаз от света на севере, На-Брендель ответил ему:
— В Данилоте сейчас нет снега. И цветут сильваины, как и каждый год к Иванову дню, а на холме Атронель зеленеет трава…
И все смотрели и смотрели на север, представляя себе эту дивную картину, и мысли о прекрасном Данилоте согревали им души, несмотря на пронзительный ледяной ветер, ибо это сияние в небесах означало великое мужество и великодушие, игру Света у самого порога извечной Тьмы.
Ким, как и все, любовалась сиянием над Данилотом, когда ее внимание вдруг привлек какой-то странный звук — еле слышный и скорее похожий на крошечный электрический импульс у нее в мозгу, и исходил он, как ей показалось, с востока. Она подняла руку; камень Бальрат пребывал в покое, что было истинным благословением, ибо она уже начинала побаиваться его пламенеющего свечения. Она постаралась не думать об этих странных, еле слышимых звуках — сигналах? — и это оказалось нетрудно. И она всем своим существом потянулась к тому свету, что сиял над Данилотом, стараясь почерпнуть в нем силы и хоть какое-то избавление от постоянного чувства вины и печали. Прошло менее сорока восьми часов с тех пор, как она стояла у Стоунхенджа, и сейчас она чувствовала себя не просто усталой, но совершенно измотанной, а ведь столько еще предстояло сделать!
И начинать, похоже, нужно было немедленно.
Когда они вернулись в Большой зал, там их поджидала женщина в сером одеянии жрицы, так что Джаэль, быстро пройдя мимо королей, устремилась прямо к ней.
— В чем дело, Элайн?
Женщина в сером склонилась перед Джаэль в глубоком поклоне; затем, значительно более небрежно, поклонилась Айлерону. Снова повернувшись к Верховной жрице, она заговорила очень осторожно, отрывисто, будто припоминая:
— Я должна передать тебе почтительнейшее приветствие от жриц Мормы… и извинения от Одиарт. Она послала лично меня, так как полагала, что эти… мужчины скорее оценят необходимость… ну, в общем… если мы не станем пользоваться иными средствами связи…
Джаэль смотрела на нее, не мигая. Лицо ее угрожающе заледенело.
— Какую необходимость? — тихо спросила она, и в ее низком красивом голосе тоже послышалась угроза.
Элайн покраснела. Господи, не хотела бы я оказаться на ее месте, подумала вдруг Ким.
— Одиарт приносит свои извинения, Верховная… — прошептала Элайн. — Она послала меня, а я всего лишь одна из стражниц Гуин Истрат, а не Вторая жрица Мормы… Я должна была сразу сказать это тебе. Взгляд Джаэль чуть-чуть, почти незаметно потеплел. Она явно почувствовала облегчение.
— Ну что ж… — начала было она, однако ее прервали, и закончить она не успела.
— Если ты послана как стражница, то тебе следовало обратиться ко мне, — вмешался Айлерон, и голос его был практически столь же холоден, как и у Джаэль. Верховная жрица застыла с совершенно бесстрастным лицом. Так, от нее этой жалкой Элайн помощи ждать нечего, подумала Ким. На мгновение ей даже стало жаль серую жрицу, которая была всего лишь пешкой в какой-то сложной игре. Но лишь на мгновение; вообще-то, решила она, пешками быть даже легче.
Элайн наконец решилась. Она присела перед королем в настоящем глубоком реверансе, а затем сказала:
— Нам очень нужна твоя помощь, Верховный правитель. Одиарт просила тебя вспомнить, как редко мы ищем помощи у правителя страны, а также о том, что именно поэтому правители страны всегда относились к нашим просьбам с должным сочувствием.
— Излагай суть! — прорычал Айлерон. Шальхассан, стоявший буквально у него за спиной, жадно прислушивался. Но Айлерону было не до него.
И снова Элайн просительно глянула на Джаэль, но не обрела ни малейшей поддержки. Она нервно облизнула губы и сказала:
— Волки, господин мой! И куда крупнее, чем прежде. Никто таких и не видывал. Их тысячи — там, в лесу, на северном берегу озера Линан, и по ночам они опустошают небольшие деревни и отдельные крестьянские хозяйства. Они убивают твоих подданных, господин мой король!
— А что в Морвране? — вдруг резко повернула к ней голову Джаэль. — И в Храме? Элайн покачала головой.
— Их, правда, видели неподалеку от города, но на территорию Храма они не забегали. То есть, я хочу сказать, если бы их там увидели, тогда…
— Тогда жрицы Мормы все же сподобились бы мне сообщить, верно? Ох уж эта мне Одиарт! — прошептала Джаэль. — Хитрая бестия! — Она тряхнула головой, и рыжие густые волосы рекой заструились у нее по спине.
Глаза Айлерона блестели в свете факелов.
— Итак, она хочет, чтобы я явился в Морвран и очистил от волков территорию Храма? А что скажет Верховная жрица?
Джаэль на него даже не посмотрела. Лишь пренебрежительно бросила:
— Это же всего лишь стражница, а не моя заместительница. И она обращалась к тебе, Айлерон.
Воцарилось молчание, затем, вежливо кашлянув, вперед вышел Пол Шафер и приблизился к серой жрице, посланной пресловутой Одиарт.
— Минуточку, — сказал он. — Айлерон, ты обратил внимание только на то, что от волков нужно очистить территорию Храма. Но, возможно, речь идет о чем-то гораздо более существенном. — Он помолчал. — Элайн, скажи: Галадан сейчас в Линанском лесу?
Жрица испуганно пролепетала:
— Да мы об этом и думать не смели… Я не знаю… Да, сейчас самое время, решила Ким и придала своему лицу строгое выражение, заметив, что Айлерон озирается, пытаясь перехватить ее взгляд.
Неужели она когда-нибудь к ЭТОМУ привыкнет? Неужели Исанна сумела привыкнуть к тому, что приходится сновать, точно челнок, туда-сюда по основе Времени? Всего лишь вчера ночью, не зная покоя, буквально с ума сходя из-за мыслей о Дженнифер, она забылась в каком-то полусне, и ей привиделось черт знает что: совершенно непонятная охота в каком-то лесу, неизвестно где, и раскаты грома над землей…
Она поймала ищущий взгляд короля.
— Я что-то видела, — сказала она по-прежнему ломким голосом. — Или кого-то. Какую-то охоту…
Айлерон улыбнулся. Потом повернулся к Шальхассану и Артуру, стоявшим подле него, и предложил:
— А что, может быть, нам троим стоит поохотиться на волков, присланных повелителем Тьмы в Гуин Истрат?
Правитель Катала с суровым видом кивнул, а Артур молвил:
— Да, неплохо было бы прямо сейчас заполучить такого врага, которого все равно следует убить.
За этими словами таилось нечто значительно большее, и Ким это отлично понимала, просто Айлерон не все сумел услышать, но ни на разъяснения, ни на жалость у нее сейчас не было ни времени, ни сил, ибо еще кое-что из ее сна встало на свое законное место после слов Верховного правителя Бреннина.
— Это будет не просто охота, — прошептала она. Ей, Ясновидящей, никогда не требовалось говорить громко, ее и так слушали очень внимательно. — Я тоже поеду с вами. И Лорин. И Джаэль, если захочет.
— Но почему? — даже с некоторым вызовом спросил Пол. У него имелись и свои неразрешенные проблемы.
— Мне приснился тот слепой шаман, — пояснила Ким. — Гиринт из Третьего племени. Он завтра отправляется в Морвран.
По толпе собравшихся пролетел шепоток. Видно, ее слова пробудили в душах людей тревогу. Ничего поделать с этим она не могла; впрочем, в данный момент ее это совершенно не заботило. Она и так уже страшно устала, а ведь дальше будет еще труднее.
— В таком случае мы отправляемся завтра, — решительно заявил Айлерон.
Лорин вопросительно посмотрел на Ким.
Откинув волосы со лба, она покачала головой и сказала:
— Нет. — Она слишком устала, чтобы соблюдать вежливость и дипломатичность. — Подождите, когда вернется Дьярмуд.
Да, дальше уж точно легче не будет, причем еще очень долго, а может — и никогда.
Оно ускользало от него. Это началось уже давно, он видел, как оно подступает, и даже в какой-то степени хотел, чтобы все скорей кончилось, но все же ему по-прежнему было очень тяжело видеть, как его, Лорина, заботы переходят к другим. Более твердым, более жестким, четко представляющим себе количество потерь и побед, связанных с их новыми обязанностями. Это, например, было явственно видно в Ким; но столь же очевидна была и ее сила: Ясновидящая с Бальратом на руке, получившая в дар вторую душу, — да как она только на ногах стоит под такой тяжкой ношей?
Сегодняшний день был посвящен подготовке. Пять сотен всадников — половина из Катала, половина из Бреннина — должны были отправиться в Гуин Истрат, как только вернется Дьярмуд. Они ждали, потому что Ким велела им ждать. Когда-то столь важное условие вполне могли поставить маги, но теперь даже такая власть ускользала от них. Лорин сам придал первоначальное ускорение этому процессу, когда доставил сюда эту пятерку — и у него хватило ума, несмотря на бесконечные упреки Мэтта, позволить этому процессу развиваться по возможности без его, Лорина, вмешательства. И он был в достаточной степени полон сострадания, чтобы пожалеть их: и Ким, и Пола, которому тоже выпала тяжкая доля вместе с именем Дважды Рожденного и всем тем, к чему такое имя обязывало. Тем более что Пол все еще никак не мог овладеть собственным могуществом. Каждому было видно, какая в нем таится огромная сила, трудно было даже представить, как она, эта сила, велика, но в данный момент она пока что как бы спала, и уже одного этого было вполне достаточно, чтобы вызвать в душе Пола мучительную раздвоенность, не давая ему при этом ни малейшего удовлетворения и даже не обозначив того направления, в котором ему следовало эту силу применять.
И потом на его совести была Дженнифер, и вот ее-то он оплакивал больше всех. Для нее и в будущем не было надежды на какое бы то ни было удовлетворение, компенсацию причиненного ущерба, даже мысли о них не возникало, и не было ни малейшей возможности действовать — была только боль, боль, боль во всевозможных своих проявлениях. Он понял это тогда с самого начала — еще в их мире и, кажется, так невероятно давно, еще до того, как они впервые совершили Переход, — прочитав в ее дивной красоте некое послание из прошлого, а в ее глазах — мрачное будущее. И все-таки он взял ее во Фьонавар, убедив себя, что у него нет иного выбора; и это была не просто софистика — уж это-то по крайней мере тот взрыв на горе Рангат показал ему достаточно ясно.
Что, впрочем, его печали не умаляло. Он теперь лучше понимал ее красоту, все они теперь это в какой-то степени понимали, и все теперь знали ее прежнее имя. Ах, Джиневра! — вот что вырвалось тогда у Артура, и разве была в каком-либо из миров судьба более жестокая, чем у этих двоих? И у еще одного человека, третьего?
Лорин провел этот день в одиночестве, терзаясь неспокойными мыслями. Мэтт и Брок были то на плацу, то в оружейной палате, щедро делясь своим богатым опытом и знаниями в области оружия и доспехов с капитанами королевской стражи. Тейрнон, прагматизм которого мог бы оказаться сейчас весьма полезным, был, к сожалению, в Северной Твердыне. Сегодня к вечеру ему должны были передать весть о предстоящем походе; и он вместе с Бараком непременно тоже отправится в Гуин Истрат.
Разве когда-либо хоть один мужчина, хоть один маг, посвятивший себя изучению Небесной премудрости, мог настолько приблизиться к Дан Море? Лорин только головой покачал и подбросил в огонь еще полено. Ему было холодно, и не только из-за зимней стужи. Как случилось, что в Бреннине осталось всего два мага? Там, правда, никогда и не могло быть их больше семи; так постановил Амаргин, когда впервые создал Совет. Но двое, всего двое, да еще в такое время! Все уходит от них, ускользает, и, похоже, разными путями.
Вот сейчас оба мага Бреннина отправляются воевать с Могримом, но ведь там должен был быть и третий. Во Фьонаваре всегда было не меньше трех магов. Но этот третий вступил в сговор с силами Тьмы. И сейчас находится на острове Кадер Седате, на опасном зачарованном острове, который давно уже перестал быть священным. И в руках у этого предателя Котел Кат Мигеля, с помощью которого он может возвращать недавно умерших к жизни.
И теперь, что бы еще ни выскользнуло у него, Лорина, из рук, им это дело нужно довести до конца. Ему и Мэтту. «Уж мы-то свою битву не пропустим», — сказал он тогда гному.
Сперва надо покончить с этой зимой, а потом — с Метраном.
Наступила ночь и принесла такую метель, какой еще не бывало. Ветер выл и свистел над Равниной, и гнал в Великое королевство Бреннин целую стену снега. Снег засыпал поля и дома крестьян. Толстым одеялом укрывал леса. Свет луны не мог пробиться сквозь крутящуюся снежную мглу, и внутри нее, казалось, движутся некие нечеловеческие порождения Тьмы и Ужаса, и вой ветра был похож на их торжествующий хохот.
Дариен лежал в постели, прислушиваясь к этому вою. Сперва он думал, что ему просто снова снится страшный сон, но потом понял, что не спит, хотя ему все равно очень страшно. Он даже одеяло на голову натянул, пытаясь заглушить те голоса, которые слышал в вое ветра.
Голоса звали его. Звали его поиграть с ними вместе в темноте, в самой гуще пляшущих снежинок. Потанцевать в этой непроглядной метели. Но Дариен был всего лишь маленьким мальчиком, и ему было страшно; он бы, наверное, умер от страха, если б только попробовал выйти из дома в такую пургу, хотя здесь, на берегу озера, пурга была все-таки не такой сильной, как на Равнине.
Финн что-то такое объяснял ему на этот счет. Говорил, что это мать Дариена, его настоящая мать, которая почему-то не может быть с ним вместе, но все время защищает его, своего маленького сынка, делает холода здесь не такими жестокими, а его постельку такой мягкой и уютной, потому что очень любит его. Все они его любили; и Ваэ, его вторая мать, и даже Шахар, его отец, который возвращался домой с войны всего однажды, незадолго до того, как они перебрались на озеро. Он тогда подхватил Дариена на руки и высоко подбросил, и это было очень весело и здорово, и он засмеялся. А потом Шахар сказал, что Дари такой уже большой, что скоро обгонит Финна, и тоже засмеялся, вот только смех у него был какой-то невеселый.
Финн был его братом и самым замечательным человеком в мире. И он любил Дари больше всех на свете. И ужасно много знал и все-все мог ему объяснить.
Именно Финн объяснил ему тогда, что означала шутка отца насчет того, что Дари скоро перерастет Финна. Дари пришел к нему весь в слезах, он считал, что это неправильно и он никак не может стать больше Финна, да еще и скоро, как сказал отец. Что-то в этой шутке было не так.
А Финн надел на него свою куртку и башмаки, из которых сам уже вырос, и повел гулять. Дари больше всего на свете нравилось гулять вместе с Финном. Они валялись в снегу, но только когда снег был свежевыпавший и пушистый, и оба в конце концов становились белыми с ног до головы, кувыркаясь в сугробах. И Дари всегда так смеялся, что начинал икать.
Однако на сей раз Финн был почему-то очень серьезен. Иногда он бывал таким вот серьезным и в таких случаях заставлял Дари слушать его очень внимательно. И он сказал, что Дари не такой, как другие маленькие мальчики. Что он особенный, потому что его настоящая мать тоже особенная и тоже не такая, как все, а потому он и станет больше, сильнее и умнее, чем все остальные мальчики. Чем даже он, Финн. А означает это, сказал Финн, всего лишь то, что Дари обязан быть и лучше всех остальных — добрее и храбрее, чтобы БЫТЬ ДОСТОЙНЫМ (так сказал Финн) той ЖЕРТВЫ, которую принесла его мать.
И он, Дари, должен постараться очень любить жизнь и все на свете, кроме Тьмы.
Потому что Тьма, сказал Финн, это та самая сила, что вызывает такие ужасные метели и бури. Как та, что воет сейчас за стенами дома, — это Дари уже знал. И большую часть времени он эту Тьму ненавидел, как и велел ему Финн. Вообще-то он старался ненавидеть Тьму все время, но иногда он слышал те веселые голоса, и они, хотя чаще всего они его все-таки пугали, иногда казались ему совсем не страшными. Порой он даже думал, что было бы очень здорово отправиться вместе с ними и поиграть.
Но только тогда ему пришлось бы расстаться с Финном, а этого он никогда и ни за что не сделает! Дариен выбрался из кроватки и натянул вязаные домашние тапочки. Потом отодвинул в сторону занавеску и прошлепал по полу мимо той кровати в углу, где спала их мать, к дальней стене, где стояла кровать Финна.
Финн не спал.
— Ты чего так долго не шел? — шепотом спросил он. — Залезай, братишка, вместе скорей согреемся. — Счастливо вздохнув, Дари быстренько сбросил с ног тапки и заполз под одеяло поближе к Финну, который подвинулся, освобождая малышу нагретое местечко в постели.
— Там опять эти голоса, — пожаловался Дари.
Финн ничего ему не ответил. Просто обнял и прижал к себе. Здесь, рядом с братом, голоса были не так слышны, и Дари, уже засыпая, услышал, как Финн шепнул ему на ухо:
— Я люблю тебя, малыш.
Дари тоже очень любил Финна, но сил сказать это уже не было. А когда он уснул, ему снова приснились те призрачные и страшноватые существа, что звали его в вое ветра, и он пытался рассказать им о том, как сильно он любит Финна.
Глава 9
А после той бури день стоял такой ясный, и солнце так светило, что ночная метель выглядела просто насмешкой. Дьярмуд, принц Бреннина, как раз вернулся в Парас Дерваль. Его тут же провели прямо к Верховному правителю, где собралось уже довольно много людей, и Айлерон представил его Артуру Пендрагону.
И ничего особенного не случилось.
Пол Шафер, стоявший рядом с Ким, видел, как она побледнела, когда Дьярмуд вошел в гостиную. И теперь, когда принц уже с должным почтением поклонился Артуру, что Великий Воин воспринял совершенно спокойно и естественно, Пол услышал, как Ким, с трудом переведя дыхание, прошептала явно от всего сердца: «Слава тебе, господи!» И переглянулась с Лорином. Маг стоял у дальней стены, и у него на лице Пол прочел точно такое же облегчение. Это на какое-то время отвлекло его внимание, однако кое-какая догадка шевельнулась у него в голове, и он спросил Ким:
— Ты думала, он и есть третий? Третий угол треугольника?
Она кивнула, все еще очень бледная.
— Я так боялась! И теперь даже сама не могу понять, почему. И не знаю, почему я была так в этом уверена.
— Ты именно поэтому хотела, чтобы мы подождали?
Она посмотрела на него — своими знакомыми серыми глазами из-под седых прядей, нависавших надо лбом.
— Мне казалось, так надо. Я знала, что нам почему-то придется подождать, прежде чем отправляться на охоту. Но так и не поняла, почему.
— Потому что, — раздался рядом с ними чей-то веселый голос, — ты истинный и верный друг и не хотела, чтобы я пропустил такую интересную встречу.
— Ой, Кев! — Она обернулась и бросилась к нему на шею, что совсем не подобало Ясновидящей Бреннина. — Я так по тебе соскучилась!
— Это хорошо! — обрадовался Кевин.
— И я тоже, — прибавил Пол.
— А это еще лучше, — шепнул ему на ухо Кевин уже не столь легкомысленным тоном. Ким чуть отступила назад:
— Ты что это, брат? Уж не кажется ли тебе, что тебя здесь недооценивают?
Он улыбнулся ей, но как-то криво.
— Я временами чувствую себя здесь лишним. А теперь еще и Дейв с трудом сдерживает себя, чтобы не разрубить меня пополам своим боевым топором.
— Ну, в этом-то ничего нового нет, — суховато заметил Пол.
— А что случилось теперь? — спросила Ким.
— Я переспал не с той девицей.
Пол рассмеялся:
— И не впервые!
— Ничего смешного, — сказал Кевин. — Я и понятия не имел, что она ему нравится, да она, так или иначе, сама ко мне явилась. Нормальное дело для женщин дальри. Они развлекаются, с кем хотят, пока не решат выйти замуж.
— А Дейву ты это объяснил? — спросила Ким. Она бы с удовольствием еще поддразнила его, но Кевин действительно выглядел расстроенным. Нет, здесь что-то серьезное, решила она.
— А ему трудно что-нибудь объяснить. Меня он, во всяком случае, слушать не пожелал. Я и Ливона спрашивал — это ведь его сестра была… — Кевин мотнул головой в сторону Ливона.
Да, разумеется, именно в этом-то и было дело.
Ким повернулась и увидела буквально у себя за спиной того красивого светловолосого Всадника дальри, с которым она была уже немного знакома. Так значит, действительно была причина дожидаться этой встречи! И дело было не в Дьярмуде и не в Кевине. В этом вот человеке.
— И я ему тоже все объяснил, — подтвердил Ливон. — И снова скажу то же самое — столько раз, сколько потребуется. — Он улыбнулся было, потом посерьезнел и обратился уже прямо к Ким. — Ясновидящая, я ведь уже спрашивал тебя, нельзя ли нам поговорить, давно спрашивал, помнишь?
Она помнила. В то последнее их утро здесь, перед тем, как ослепительным огнем разгорелся Бальрат, а ее голова буквально взорвалась от криков Дженнифер, и она, Ким, переправила их обратно, в тот мир…
Она посмотрела на свою руку. Камень в кольце пульсировал; совсем чуть-чуть, однако он снова явно ожил.
— Хорошо, мы сейчас и поговорим, — сказала она решительно. — Но все вместе. Идем с нами, Пол. А ты, Кев, приведи, пожалуйста, Лорина и Мэтта.
— И Дейвора, — сказал Ливон. — И еще Дьярмуда. Он тоже все знает.
— Хорошо, идемте в мою комнату. — И Ким первой вышла в коридор. Они последовали за ней. За ней и за Бальратом.
То пламя пробудится ото сна,
И призовет правителей тот рог,
Хоть чаша горя выпита до дна,
Никто их в рабстве удержать не смог —
Тех, кто скакал из Башни Оуина,
Кого ребенок вел, трубивший в этот рог.
Когда стих голос Ливона, Ким в наступившей тишине почувствовала вдруг слабые, но тем не менее неприятные сигналы, вроде электрических разрядов, которые она ощущала и позапрошлой ночью; и снова сигналы поступали с востока. Из Гуин Истрат, решила она, поскольку уже не раз помимо собственной воли настраивалась на самые различные сигналы жриц, которые они передавали из своего Храма. Подобная уязвимость раздражала ее, и она постаралась поскорее выбросить все это из головы. У нее и без того забот хватало; вот и теперь ей нужно было как-то разобраться со всеми этими мужчинами, что собрались у нее в комнате. Они тебя раздражают как твои собственные неосуществленные женские мечты, язвительно подумала она, но оказалась не в состоянии найти в этом хоть каплю смешного.
Мужчины действительно ждали ее слов, а она продолжала молчать, заставляя их как следует выждать. Через некоторое время, правда, один из них — Ливон — не выдержал: в конце концов это же была его идея.
— Мальчишкой я узнал эту песню от Гиринта, — сказал он. — И снова вспомнил ее прошлой весной, когда Дейвор нашел тот рог. А потом мы определили, где находится дерево и та скала, под которой погребены Оуин и Спящие. — Ему было трудно сдерживать себя, и владевшее им возбуждение все время явственно слышалось в его голосе. — У нас есть тот предмет, с помощью которого можно их призвать и… А еще мне кажется, что светящийся Бальрат и есть тот огонь, который их разбудит!
— Пожалуй, подходит, — молвил Дьярмуд. Он уже сбросил свои сапоги и улегся… прямо на ее постель! — Этот Камень Войны ведь тоже принадлежит дикой магии. Верно, Лорин?
Маг — по праву старшинства — занял кресло у окна. Он методично раскурил свою трубку и глубоко затянулся, прежде чем ответить.
— Да, подходит, — сказал он наконец. — Но мне хотелось бы быть честным, а потому скажу: я не знаю, что из этого получится.
И все сразу посерьезнели и примолкли, ибо вынуждены были признать, что Лорин прав.
— А ты что скажешь, Ким? — спросил Дьярмуд, взяв на себя руководство этим маленьким совещанием и по-прежнему лежа поперек ее постели.
Сперва ей очень хотелось как следует их помучить, но она была слишком горда, чтобы проявлять подобную мелочность.
— Во сне я этого не видела, — очень тихо сказала она. — И ничего подобного о Бальрате я не знаю.
— Ты уверена? — спросил Пол Шафер, стоявший в дверях вместе с Мэттом Сорином. — Ты ведь Ливона ждала, верно?
Ох уж этот умник! Правда, Пол — ее друг; он так никому ни слова и не сказал о той первой оценке, которой она наградила Дьярмуда. Ким кивнула и слегка улыбнулась.
— Да. Я чувствовала, что он приедет. И догадалась — из того, что было раньше, — о чем он хочет спросить. Но я не думаю, что из этого можно было бы сделать какие-то важные выводы.
— Да уж, — поддержал ее Дьярмуд. — Так что нам по-прежнему предстоит принять это решение самостоятельно.
— Нам? — изумился Кевин Лэйн. — Кольцо принадлежит Ким, Рог Оуина — Дейву. Им и решать. Или ты не согласен?
— Они не совсем ПРИНАДЛЕЖАТ им, — поправил его Ливон. — Они всего лишь…
— Тогда, может быть, кто-то хочет взять рог и кольцо в свои руки и попробовать ими воспользоваться? — пресек всякую дискуссию Кевин. — Или силой заставить эти предметы помогать нам, а? — продолжал он насмешливо, садясь на любимого конька. Все молчали. Еще один друг, подумала Ким.
Послышался неловкий кашель.
— Ну хорошо, — сказал Дейв, — я не собираюсь идти против того, что вы здесь решите, но мне бы хотелось хоть немного знать, с чем мы имеем дело. Если я заполучил в подарок рог, который призывает этих… как их… ах да, Спящих, то я бы предпочел сперва узнать, кто они.
Он вопросительно и застенчиво посмотрел на Лорина. И все как по команде тоже повернулись к магу. Солнце светило у него из-за спины, так что лица его было не разглядеть. А когда он заговорил, голос его показался Ким каким-то безжизненным.
— Так или иначе, но будет лучше, — сказал он откуда-то из дымки, сотканной лучами заходящего солнца и табачным дымом, — если отвечу на вопрос Дейва честно. Но ничего особенного я сообщить вам не могу. Оуин и Дикая Охота спят под этой скалой с давних времен. Это случилось за многие сотни лет до того, как из-за моря приплыл сюда Йорвет Основатель, а дальри перебрались на равнину из-за восточных гор, и люди из далеких юго-восточных земель завоевали зеленый Катал.
Даже светлые альвы только-только еще появились на этой земле, а Дикая Охота уже превратилась в Спящих. Брендель рассказывал мне, а до него — еще Лаин Копьеносец, что альвы сохранили лишь отголоски преданий о том, что собой представляла Дикая Охота, прежде чем погрузилась в свой сон.
— А были ли здесь тогда какие-нибудь люди, хоть кто-то живой? — прошептал Кевин.
— Разумеется, — отвечал Лорин. — Кто-то ведь положил камень на их могилу! Скажи мне, Ливон, это очень большой камень?
Ливон молча кивнул.
Лорин выжидающе посмотрел на слушателей.
— Параико! — негромко и удивленно воскликнул Дьярмуд, в юности бывший учеником Лорина.
— Верно, параико, — подтвердил маг. — Великаны. Они жили здесь, на этой земле, а Дикая Охота скакала себе по звездному небу. Это ведь был совсем иной мир — во всяком случае, так говорится в легендах светлых альвов. Мрачные короли-призраки на таких же мрачных конях-призраках могли скакать не только по земле, но и меж звезд, а также перемещаться из одного сотканного Великим Ткачом мира в другой.
— А что это за ребенок? — Это спросила Ким. Мысль о ребенке не давала ей покоя. «Кого ребенок вел…»
— Мне и самому хотелось бы это знать, — сказал Лорин. — Но, боюсь, этого не знает никто.
— А что мы еще все-таки о них ЗНАЕМ? — тихо спросил Дьярмуд.
— Старики рассказывают, — раздался густой бас от дверей, — что они передвинули луну.
— Что? — воскликнул Ливон.
— Так говорят, — повторил Мэтт. — У нас, под Банир Лок и Банир Тал. Собственно, такова наша единственная легенда о Дикой Охоте. Им вроде бы требовалось больше света для своей скачки, вот они луну и передвинули.
Воцарилось молчание.
— Луна здесь действительно как-то ближе к земле, — с удивлением заметил Кевин. — Мы сразу это заметили. Она больше.
— Так и есть, — кивнул Лорин. Лицо его посуровело. — Возможно, в этой сказке есть доля истины. Да и вообще большая часть преданий, которые передают из поколения в поколение гномы, весьма правдива.
— А как они вообще оказались упрятанными под этой скалой? — спросил Пол.
— Это самый трудный вопрос, — прошептал Лорин. — Альвы рассказывают, что это сделал Коннла, правитель народа параико, и это отнюдь не представляется таким уж невозможным для того народа, который создал Котел Кат Миголя, тем самым наполовину подчинив себе смерть.
— Но это была, наверное, великая битва, — тихо промолвил Ливон.
— Да, это, видимо, так и было, — согласился Лорин. — Хотя в легендах светлых альвов об этом говорится иначе. — Он помолчал. Лицо его совсем скрылось в тени, так ослепительно сияло солнце у него за спиной. — В преданиях альвов говорится, что никакого сражения не было вообще, а Оуин и Дикая Охота сами попросили Коннлу связать их. Но причины этого альвы не знали.
Ким услыхала, а может, ей это только показалось, что в воздухе зашелестели, захлопали чьи-то крылья. Она оглянулась на дверь.
И тут услышала, как Пол Шафер говорит — словно мучительно выцарапывая каждое слово из собственной души:
— Я знаю причину. — Выражение лица его стало каким-то отчужденным, и смотрел он, точно издалека, но, когда заговорил снова, голос его звучал уже вполне ясно и твердо. — Они потеряли того ребенка. Своего девятого. Их было восемь рыцарей и ребенок. А потом они совершили одну тяжкую ошибку и потеряли ребенка, который их вел, и, чувствуя свою вину, в страшном горе попросили параико связать их с помощью любых магических уз и упрятать под камень, почти не оставив им возможности для освобождения…
Он вдруг умолк, как-то странно провел рукой перед глазами и прислонился к стене, чтобы не упасть.
— Откуда ты это знаешь? — изумленно спросил Ливон.
Пол в упор посмотрел на него своими бездонными, почти нечеловеческими сейчас глазами и сказал:
— Я довольно многое знаю о тех, кто умер лишь наполовину.
Никто так и не решился нарушить воцарившееся после этого молчание. Все ждали, когда Пол сам заговорит снова. И вскоре он сказал — уже куда более естественным голосом:
— Прошу прощения… Но это… всегда застигает меня врасплох, и я вынужден подчиняться. Ливон, я… Дальри покачал головой.
— Ничего, это не важно. Правда, я совсем не обиделся. Это же просто чудо… Я понимаю, ты это заслужил, и у меня просто слов нет, чтобы выразить, как я благодарен тебе за то, что ты здесь, с нами. Но я тебе не завидую, ох не завидую!
Вот именно, подумала Ким. И сказала:
— Ты еще что-нибудь знаешь, Пол? Мы их разбудим?
Он молча смотрел на нее, с каждой секундой становясь все больше похожим на самого себя. Ей казалось, что через эту комнату только что прошло невидимое глазу землетрясение, все здесь задрожало и начало разваливаться, рассыпаться, а теперь потихоньку вставало на свои места, хотя все еще где-то слышались порой страшные раскаты уже смолкавшего грома.
— Есть и еще кое-что, — сказал Пол, — и если ты хочешь, я могу вам это сказать. Но мне кажется, куда важнее то, что я успел заметить как раз перед тем, как мы вышли из королевской гостиной.
Слишком хорошо ты все замечаешь для полумертвого, подумала Ким, но времени размышлять он ей не дал. Пришлось сказать правду.
— Все-то ты замечаешь, Пол! — шепнула она ему. Он не ответил. Она вздохнула и сказала громче: — Верно. Бальрат вспыхнул в то самое мгновение, когда ко мне подошел Ливон. И я сразу поняла, зачем он сюда явился. Я могу рассказать вам об этом, ибо, как справедливо говорит Пол, это достаточно важно.
— Ну еще бы! — воскликнул Ливон. — Я же говорил: зачем же иначе нам был дан Рог Оуина, показана пещера Спящих? Зачем, если не для того, чтобы разбудить их? А теперь еще и Камень Войны заговорил!
— Дикое дикому, — прошептал Лорин. — А что, если они зовут друг друга, Ливон? И мы им совершенно безразличны вместе с нашими великими целями? Это действительно самая дикая магия на свете. Об этом и в старинных песнях говорится; и нам никогда не сдержать Дикую Охоту. Оуин и Мертвые Короли обладали достаточной силой, чтобы передвинуть луну, и были достаточно беспечны, чтобы сделать это только ради собственной прихоти. И давайте не будем думать, что сможем приручить их, и они послушно станут служить нашим целям, а затем не менее послушно уйдут прочь.
Снова возникла затяжная пауза. Ким чувствовала, как что-то бьется у нее на самом краю сознания, что-то такое, что она непременно должна была бы помнить, но в последнее время бессильные попытки что-то вспомнить стали хроническими, но силой нельзя заставить мысль явиться.
Удивительно, но затянувшееся молчание нарушил Дейв Мартынюк. Как всегда, чувствуя себя в подобной ситуации исключительно неловко и мучительно краснея, он сказал:
— Возможно, это довольно глупо, не знаю… но мне пришло в голову, что если призыв обращен к тому камню, что в кольце Ким, то, может быть, Оуин готов к тому, чтобы его выпустили на свободу, а потому нам и были даны средства, чтобы сделать это. Разве мы имеем право отказать им — вне зависимости оттого, что нам известно об их потенциальных возможностях? Я хочу сказать… разве такой подход не превращает нас отчасти… в их тюремщиков?
Лорин Серебряный Плащ резко встал, словно эти слова его подтолкнули. Сейчас солнце падало на его лицо под другим углом, и всем было видно, что он глаз с Дейва не сводит.
— Это, — сказал маг, — не только не глупо, Дейв, но ты только что высказал самую глубокую истину, самое важное из всего, что здесь до сих пор было сказано. — Дейв вспыхнул, побагровел, а маг продолжал: — Да, такова естественная природа вещей, и в этом суть великого Гобелена: дикая магия изначально была задумана Ткачом как магия свободная, не зависящая от того, служит она или нет каким-либо нашим, человеческим целям.
— Значит, мы все-таки их разбудим? — спросил Кевин, глядя на Ким.
И кольцо снова замкнулось; все снова вернулось к ней, потому что у нее на руке сиял Бальрат. Она по-прежнему чувствовала, как что-то пытается достучаться до нее из самого дальнего уголка памяти, но они ждали ее решения, и то, что сказал Дейв, действительно было одной из основных истин. В этом-то она по крайней мере была уверена.
— Хорошо, — сказала она, и Бальрат тут же вспыхнул страстным ярким огнем, точно маяк.
— Когда? — спросил Пол. И она увидела в красном свете волшебного камня, что все уже на ногах и готовы действовать.
— Разумеется, как можно скорее! — сказал Дьярмуд. — Сегодня ночью. А сейчас нам пора в путь: гонка предстоит бешеная!
Им пришлось оставить Мэтта и Лорина, а вместо них был взят еще один дальри, Торк, и лейтенант Дьярмуда Колл.
Маг сам вызвался остаться и сообщить обоим королям о том, что они решили предпринять. А Торк, как объяснили Кевину, был вместе с Дейвом и Ливоном, когда они получили этот рог и обнаружили пещеру со Спящими, так что в этом Гобелене у него, безусловно, было свое место. Собственно, Кевин и не собирался подвергать это сомнению, отлично понимая, что сам он никакой определенной роли во всей этой истории не играет. Ну а Колл отправлялся вместе с Дьярмудом, потому что они с ним всегда были неразлучны.
Кевин скакал рядом с Полом следом за Дьярмудом, который вел их на северо-восток. Скакать по этой долине было удивительно приятно. Странно, но здесь, похоже, и мороз был не так силен, и ветер не так свирепствовал. А когда они преодолели гряду холмов, сверху им открылось маленькое озеро — точно драгоценный камень в оправе белоснежных склонов — и вода в этом озере льдом покрыта не была.
— Вот уж поистине убежище от всех ветров, — заметил Кевин, обращаясь к Полу.
— Мало того, это озеро Исанны. В нем обитает дух вод. Тот самый, которого видела Ким.
— Так это благодаря ему здесь так хорошо?
— Возможно. — Но озеро Пола явно больше не занимало. Остановив коня, он пристально смотрел вниз, на маленький домик, приютившийся на берегу. Их отряд объезжал озеро стороной, по кромке высоких холмов, но Кевин тоже успел увидеть двух мальчиков, что вышли из дома и стали смотреть на проезжающих мимо всадников. Поддавшись внезапному порыву, Кевин помахал им рукой, и тот из мальчиков, что был постарше, тоже помахал ему в ответ, а потом вроде бы наклонился и что-то сказал своему братишке, и через несколько мгновений малыш тоже помахал им рукой.
Кевин улыбнулся и повернулся было к Полу, но то, что он увидел на застывшем лице Шафера, тут же погасило его веселую улыбку, и они, погоняя лошадей, устремились за остальными вдогонку. Пол ничего ему не сказал и ничего не предложил, и на этот раз Кевин ни о чем не стал его спрашивать. Ему совсем не хотелось еще раз натолкнуться на ту же стену ледяного равнодушия.
Когда они нагнали отряд, Кевин весь оставшийся путь ехал рядом с Коллом. Когда они добрались до северного края долины, заметно похолодало и к тому же начало темнеть, а Верхнюю дорогу, ведущую в Северную твердыню, они пересекли уже совсем в темноте. Так что Кевин снова держал в руке зажженный факел — в последнее время, похоже, это стало его основным занятием. Но даже лучше факелов освещал им путь тот камень, что был у Ким на руке. Его красный свет был даже более ровным, чем свет низко висевшей над землей луны, что пробивался сквозь облака справа от них. Дикое дикому, вспомнил Кевин слова Лорина. И вскоре, ведомые Бальратом, они добрались до Пендаранского леса, магические силы которого, разумеется, уже знали об их приближении; привлекал их и свет камня, заключенного в кольце. Ждали их и куда более могущественные силы: Богиня Кинуин, чей дар в итоге оказался большим, чем она предполагала, и ее брат, бог зверей и дух самого этого леса. Боги Морнир и Дана тоже знали о происходящем, знали, почему так ярко пылает Камень Войны. А далеко на севере, в своем логове, среди вечных льдов, Ракот Могрим застыл на мгновение, что-то неясное почуяв и чему-то дивясь, но так и не поняв как следует, что его встревожило.
И высоко надо всем этим миром, вне времени и пространства замедлил свое движение челнок Станка, ткущего Гобелен Вселенной, а потом и остановился совсем, и Ткач тоже остановился и стал смотреть, какой рисунок получается на сотканном Гобелене.
И тогда вперед вышла Кимберли и направилась к опушке Пендаранского леса, ведомая тем огнем, что горел у нее на руке. Остальные остались ждать, молчаливые, страшась чего-то неясного. А она шла совершенно уверенно, точно все это уже совершала когда-то, к тому месту, где высилось дерево-великан, растепленное молнией так давно, что даже светлые альвы не помнили той ночи, когда разыгралась столь страшная гроза. Ким остановилась возле этого расщепленного ствола, и камень, воплощение дикой магии, ярко светился у нее на руке, а еще одно воплощение той же магии покоилось глубоко под огромным камнем, который положил там вождь Коннла из народа параико; и сейчас, в самый ответственный момент, ни капли страха не было в ее душе, ни капли удивления или любопытства. Она была сейчас как бы на одной волне с этими дикими древними силами, действительно необычайно могущественными. Ким ждала лишь, когда луна выглянет из-за облачка, а над головой у нее, в небесах сияли звезды, летние звезды над покрытым снегами пространством, и Бальрат сиял ярче любой из звезд, ярче луны, которую Дикая Охота еще в незапамятные времена передвинула поближе к Земле. Ким вздохнула, собираясь с силами и чувствуя, как в душу ей проникает самая суть этих вещей, и подняла руку, чтобы блуждающий огонь Бальрата мог светить как бы сквозь расщелину, образованную бурей в стволе дерева. Выждав еще мгновение, она сказала:
— Проснись, Оуин, проснись! Нынешней ночью тебе следует быть в седле. Неужели ж ты не проснешься ради большой охоты среди звезд?
Всем пришлось зажмуриться, ибо слова эти вызвали ослепительно яркую вспышку красного камня; послышался такой грохот, словно рухнул весь склон холма разом, и установилась полная тишина.
— Все идет хорошо, — услышали они голос Ким. — Иди сюда, Дейв. Теперь твоя очередь. — И все, открыв глаза, увидели разверстый зев пещеры там, где только что лежал камень Коннлы, и увидели лунный свет, ярко освещавший растущую перед входом в пещеру зеленую траву. Свет Бальрата уже несколько потускнел; камень мягко посверкивал и казался на фоне белого снега красным как кровь, но уже не пылал тем диким огнем.
И при серебристом свете луны, таком знакомом и спокойном, они увидели, как Дейв неторопливо, но двигаясь, сам того не подозревая, необычайно легко и даже грациозно, приблизился к пещере и встал рядом с Ким. Потом она чуть отошла назад, а он остался у входа один, отчетливо видимый, точно в развилке ствола.
— Блуждающий огонь разбудит их, — услышали они слова Ким, — а твой рог их позовет, Дейв. Выпусти же их на свободу!
И Дейв, выпрямившись во весь свой огромный рост, расправив могучие плечи атлета и не говоря ни слова, закинул назад голову, пошире расставил ноги, чтобы более устойчиво стоять на снегу и поднес Рог Оуина к губам, и тот засверкал в лунных лучах. А потом, набрав в легкие как можно больше воздуха, Дейв подул в рог, посылая клич Света прямо в небесную высь.
Ни один из присутствовавших никогда, до конца дней своих, не мог забыть вырвавшихся из Рога Оуина звуков. Среди глухой ночи звуки эти были, казалось, сотканы из лунного и звездного света, отраженного от свежевыпавших снегов на опушке леса. И они все лились и лились, а Дейв все не отнимал рог от своих губ, и к небесам возносилась торжественная песнь — вызов земли и небес, вызов всего человечества и самого Дейва силам Тьмы. Он дул в рог до тех пор, пока не почувствовал, что легкие вот-вот разорвутся от напряжения, ноги дрожат, а сердце готово выскочить из груди, готово разорваться от восторга перед открывшейся ему необычайно хрупкой и какой-то уязвимой красотой.
Когда волшебные звуки наконец смолкли, мир вокруг совершенно преобразился, преобразились и все остальные миры, и руки Великого Ткача вновь задвигались, подхватив давно уже замерший конец нити и начав снова ткать свой бесконечный Гобелен.
А перед пещерой стали видны семь призрачных высоких фигур, и голову каждого из призраков украшала корона, и каждый был верхом на огромном, тоже призрачном, коне, и очертания всадников дрожали и расплывались, как дым.
А потом появился восьмой, и семеро королей расступились, пропуская его. Это из пещеры Спящих вышел наконец после столь долгого сна сам Оуин. И если короли и их призрачные кони были темно-серыми, нечетко видимыми на фоне ночного неба, то Оуин был отчетливо светло-серым, даже серебристым, а конь его был вороным, и Оуин казался гораздо выше ростом любого из семи королей, и корона его сверкала куда ярче, чем у них. И в этой короне сияли красные камни, того же цвета, что и Бальрат; и такой же красный камень был вделан в рукоять его меча, опущенного острием вниз.
Он выехал вперед, мимо своей свиты, и конь его не касался земли, как и серые кони семи королей. И Оуин молча поднял свой меч, приветствуя Дейва, затем снова поднял его, приветствуя Ким, что принесла сюда блуждающий огонь, и внимательно осмотрел тех, кто прибыл сюда вместе с этими двумя. Несколько мгновений он вглядывался в лица людей, и было хорошо видно, как суров его взгляд и как насуплены его брови.
Потом огромный вороной жеребец взвился на дыбы, и Оуин вскричал громовым голосом, подобным реву бури:
— А где же дитя?
И тут застывшие люди и короли ощутили в темноте какое-то движение. И этого никто из них — ни простые смертные, ни боги, ни магические лесные силы — предвидеть заранее не мог.
На опушке леса из-за деревьев показался мальчик и молча подошел к Ким.
— Я здесь, — сказал он.
Вот так Финн и ступил на Самый Долгий Путь.
Едва проснувшись наутро после ночной бури, он сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Сердце почему-то то и дело начинало бешено стучать, а ладони становились влажными. Он даже решил было, что простудился.
Странное беспокойство владело им, когда он одевал Дари, напяливая на него свои старые сапоги, теплую куртку и связанную матерью синюю шерстяную шапочку, которая удивительно шла к синим глазам Дари. А потом они отправились погулять в роще на берегу озера.
Все было завалено мягким и чистым снегом, ветви деревьев клонились под его тяжестью, все тропинки исчезли под этим пушистым одеялом. Дари просто обожал гулять в такую погоду. Финн приподнимал его, и малыш стряхивал белые снежные облака с тех ветвей, до которых мог дотянуться. Белые снежные облака окутывали их, и он громко смеялся, и Финн снова приподнимал его. Обычно веселый детский смех Дари здорово поднимал Финну настроение, но сегодня этого не происходило. Напротив, беспокойство его все росло. Возможно, ему еще не удалось выбросить из головы воспоминания о прошлой ночи: Дари, похоже, совсем позабыл о тех голосах, что звали его, а вот Финн забыть о них не мог. В последнее время это происходило все чаще, и голоса звали Дари все настойчивее. Когда он впервые рассказал об этом матери, она вся задрожала и побледнела как смерть, а потом всю ночь проплакала. И больше уж он ей не стал говорить ни о чем подобном, хотя Дари все чаще залезал ночью к нему в постель и шептал испуганно: «А там опять голоса!»
Широкими шагами, посадив Дари на плечи, он шел все дальше в глубь рощи, хотя обычно они так далеко не ходили. Здесь деревья росли уже совсем густо, и роща почти смыкалась с темной чащей леса Морнира.
Становилось все холоднее, и Финн понимал, что скоро они выйдут за пределы своей долины. Интересно, думал он, а станут ли те голоса, которые слышит Дари, более громкими и настойчивыми, если отойти от озера Исанны достаточно далеко?
Они повернули назад, а потом Финн принялся играть с братишкой — толкал Дари в сугроб и сам нырял туда за ним следом. Дари стал теперь уже не таким легким, как раньше, и столкнуть его в снег удавалось не сразу, но он по-прежнему вопил от восторга совершенно по-детски и так заразительно смеялся, что и Финн в конце концов тоже развеселился.
Они долго валялись и кувыркались в снегу, довольно далеко отойдя от тропы, и в конце концов оказались вдруг в каком-то весьма странном месте. Среди глубоких снегов, устилавших землю, Финн заметил что-то ярко-зеленое, цветное и, схватив Дари за руку, потащил его туда, по пояс проваливаясь в глубокий снег.
На крошечном пятачке земли, окруженном сугробами, снег совершенно растаял, и здесь росла невероятно зеленая трава, среди которой цвели цветы! Подняв голову, Финн увидел, как в просвет между деревьями пробиваются солнечные лучи, попадая точно на эту крошечную зеленую лужайку. Он снова присмотрелся к цветам и понял, что все они ему знакомы — в основном это были нарциссы и корандиель, и только одного цветка среди них он не знал. Они с Дари и раньше видели такие зеленые пятачки в лесу, и собирали там цветы, и приносили их домой, Ваэ, хотя никогда не срывали все цветы до одного. И сейчас Дари тоже сразу направился на зеленую лужайку, чтобы сорвать несколько цветочков, потому что знал, как их любит мать.
— Только вон тот не срывай, — сказал ему Финн. — Оставь его, пусть растет. — Он и сам толком не знал, почему так надо, но что-то подсказывало ему, что этот цветок следует оставить. Дари, как всегда, повиновался. Они нарвали целый букет корандиели, украсив его для разнообразия желтыми нарциссами, и пошли домой. Ваэ поставила цветы в воду, а потом уложила Дари немного поспать.
А в том странном месте в лесу они оставили на зеленой полянке один-единственный цветок — цвета морской волны с ярко-красной, как кровь, сердцевинкой.
Сильное беспокойство все еще терзало Финна; он чувствовал, что вот-вот может сорваться. Пока Дари спал, он снова пошел прогуляться — на этот раз к озеру. Серые волны равнодушно шлепали о плоскую скалу, на которой он так любил стоять, глядя на воду.
Она была очень холодна, эта озерная вода, но все равно не замерзала. Все остальные озера, как он знал, давно замерзли, а это место было защищено некими силами. Ему приятно было думать, что та история, которую он рассказывал Дари, может быть, и правда; он говорил малышу, это его настоящая мать охраняет их. Он хорошо помнил ее: она была похожа на королеву и казалась ему прекрасной, даже когда страдала от невыносимой боли. А после того, как Дари родился и пришли эти жрицы, чтобы унести ее, она заставила их опустить носилки возле Финна. Этого он никогда не забудет! И она погладила его по голове своей прекрасной рукой с длинными пальцами и, притянув поближе его голову, прошептала, чтобы никто больше не услышал: «Позаботься о нем, пожалуйста. Ради меня. И так долго, как только сможешь».
«Так долго, как только сможешь». И тут — точно только и ждала, чтобы он о ней вспомнил — это всегда очень раздражало Финна, — в его мысли проникла Лила.
«Что тебе нужно?» — грубо спросил он у нее, давая понять, что злится. В самом начале, когда после той, четвертой, та'киены они обнаружили, что могут мысленно разговаривать друг с другом, это было для них чем-то вроде тайного развлечения. Но в последнее время Лила очень переменилась. Правда, это было естественно, и Финн понимал, что Лила быстро превращается из девчонки в настоящую женщину; но понимание этого отнюдь не способствовало его душевному спокойствию — особенно если учесть, какие мысленные «картинки» она посылала ему из своего Храма. Они не давали ему спать по ночам; и было похоже, что Лиле нравится так поступать с ним. Она была младше его более чем на год, но никогда, никогда в жизни ему не удавалось почувствовать себя сильнее ее.
Он мог только одно: время от времени давать ей понять, что ему неприятно ее присутствие у него в мыслях, и не отвечать, когда она начинала по-настоящему приставать к нему с такими интимными вопросами, что выдержать это было просто невозможно. А если он откровенно проявлял недовольство, она всегда в итоге от него отставала. И тогда он сожалел, что так грубо прервал их мысленное общение.
А сегодня он был в особенно дурном расположении духа, и потому, почувствовав в очередной раз установление мысленной связи с Лилой, задал ей столь резкий и неприязненный вопрос.
«Ты чувствуешь?» — спросила Лила, не обращая внимания на его грубость, и сердце его снова бешено забилось, потому что впервые он услышал в ее голосе страх.
Обычно страх, который испытывали другие люди, делал его самого только сильнее, словно подбадривал его. Но сейчас он ответил искренне: «Мне немного не по себе. Но, в общем, ничего особенного. А что?»
И тут вдруг понял, что ему конец, потому что в ответ услышал лишь ее мысленный отчаянный вопль: «Ах, Финн, Финн, Финн!..», а потом она послала ему еще одну «картинку». Та'киену на зеленой лужайке — в тот самый раз, когда она его снова выбрала.
Вот оно и пришло. На минуту ему стало страшно, и он не смог скрыть от нее своего страха, но минута прошла, и страх улетучился. И, глядя на раскинувшееся перед ним озеро, Финн глубоко вздохнул с облегчением, потому что прежняя тяжесть в душе исчезла. Теперь он был абсолютно спокоен. У него ведь было достаточно времени, чтобы принять свою судьбу и смириться с нею, и он уже давно ждал этого дня.
«Ничего, это ведь даже хорошо, — мысленно сказал он Лиле, чуточку удивленный, потому что понял, что она плачет. — Мы же знали, что когда-нибудь это должно произойти».
«Я еще не готова», — жалобно откликнулась Лила.
Это было даже смешно: от нее-то как раз ничего и не требовалось. Но она продолжала: «Я еще не готова сказать тебе „прощай“, Финн. Мне ведь будет так одиноко, когда ты уйдешь…»
«Ничего, в святилище ты не будешь одна».
На это она ему ничего не ответила. Он решил было, что пропустил какие-то ее слова или что-то недопонял. Ах, да не все ли равно! У него есть и еще кое-кто, и уж он-то будет скучать по нему гораздо сильнее.
«Лила, — окликнул он ее мысленно. — Позаботься о Дариене».
«Как?» — раздался у него в мозгу ее шепот.
«Я не знаю. Но ему будет страшно, когда я уйду. И еще… знаешь, когда бывает метель, он слышит голоса».
Лила не ответила, но это было совсем иное молчание. Солнце скрылось за облачком, и Финн почувствовал, какой холодный сегодня ветер. Пора было отправляться в путь. Он не знал, почему ему это известно или хотя бы куда предстоит идти, но это был тот самый день. И урочный час неумолимо приближался.
«Прощай», — послал он ей свой последний привет.
«Да одарит тебя Ткач своим Светом», — услышал он ее мысленный ответ.
И она пропала. Бредя назад, к дому, он уже достаточно хорошо сознавал, что там, куда ему предстоит вскоре уйти, последнее пожелание Лилы вряд ли сможет осуществиться.
Давным-давно он решил про себя, что ни за что не скажет матери, когда наступит урочный час. Это бы ее совсем подкосило, как топор перерубает хворостину, да и зачем кому-то из них жить дальше с мыслями о том, как он уходил. Финн бодро вбежал в дом и легонько коснулся губами щеки матери, которая сидела у камина с вязаньем в руках.
Она улыбнулась ему:
— Вот тебе и еще один свитер, сынок. Ты ведь теперь почти уже взрослый. На этот раз я связала коричневый, под цвет твоим каштановым волосам.
— Спасибо, — сказал он. В горле стоял комок. Мать казалась ему такой маленькой и беззащитной. Как она будет жить здесь одна? Ведь отец сейчас на войне, так далеко от нее… А что может сделать он, Финн? Разве у него есть возможность отказаться от того, что ему предстоит сделать? Ах, какие сейчас черные времена настали! Может быть, самые черные за все время существования их мира. И он, Финн, был отмечен. Так что ноги сами понесут его, даже если сердце его, его храброе сердце останется здесь, дома. Так что будет лучше, это он хорошо понимал, если он все-таки возьмет свое сердце с собой, чтобы эта жертва была не напрасной, чтобы сохранилась вся ее важность для их мира. Он уже начинал понимать — совершенно для него неожиданно — множество самых различных сложных вещей. Он уже вышел в путь.
— А где Дари? — спросил он у матери. Глупый вопрос! — Все еще спит? Можно, я его разбужу? Ваэ снисходительно улыбнулась:
— Хочешь поиграть? Ладно, по-моему, он достаточно поспал.
— А я и не сплю! — раздался из-за занавески сонный голос Дари. — Я слышал, как ты пришел.
Вот это будет самым трудным. Финн отлично понимал, что не может позволить себе заплакать. Дари должен помнить своего старшего брата как человека сильного и доброго, и воспоминания о нем должны быть чистыми и незамутненными. Это последнее, что может сделать Финн, охраняя братишку.
Он отдернул занавеску и увидел его сонные глазенки.
— Иди-ка сюда, — сказал он. — Давай побыстрее оденемся и пойдем рисовать на снегу разные картины.
— Цветок? — спросил Дари. — Такой, как мы видели?
— Да, нарисуем такой цветок, какой видели в лесу.
На улице они пробыли не очень долго. Какая-то часть души Финна беззвучно кричала: мне мало этого, мне нужно еще немного времени! И Дари тоже нужно было еще немного времени. Но всадники уже ждали его там, все восемь, и та часть его души, что уже отправилась в путь, знала, что это и есть начало пути и что даже число, которое он знал уже давно, совпадает точно.
Он видел, хотя Дари тесно прижимался к нему и крепко держал его за руку, что один из всадников, мелькнувших на холме, поднял руку и помахал ему. Финн тоже медленно поднял свободную руку и помахал в ответ. Дари смотрел на него снизу вверх, и на лице его была написана растерянность. Финн присел рядом с ним на корточки и сказал:
— Помаши ручкой, малыш. Это люди Верховного правителя Бреннина. Видишь, они нас приветствуют?
Все еще чего-то опасаясь, Дари поднял маленькую ручонку в варежке и осторожно махнул раза два. Финн отвернулся, так больно было ему смотреть на братишку.
А потом он уже совершенно спокойно сказал Дариену, самому любимому своему человечку, самой большой своей радости на свете:
— Знаешь, малыш, мне нужно на минутку сбегать к этим всадникам и кое-что у них спросить. А ты подожди меня тут и попробуй пока сам нарисовать тот цветок.
А потом он поднялся и сразу быстро пошел прочь, чтобы брат не смог увидеть, как по лицу его ручьем текут слезы. Он не смог даже сказать ему на прощание: «Я тебя люблю», потому что Дари был уже достаточно большой и тут же почуял бы неладное. Финн, впрочем, и так довольно часто говорил малышу эти слова, но сколько бы раз он их ни говорил, они не стали значить для него меньше. Да, эти слова Дари за свою коротенькую жизнь слышал достаточно часто. Ну и что? Да, часто, но ведь они были правдивы!
Когда Ваэ через некоторое время выглянула в окно, то увидела, что ее старшего сына нигде нет, а Дари сотворил на снегу совершенно чудесную вещь: нарисовал очень красивый цветок и безупречно правильно. В одиночку нарисовал.
У нее тоже хватало мужества, и она прекрасно поняла, что именно произошло. И постаралась сперва выплакаться как следует, а уж потом выйти во двор и заговорить со своим младшеньким, который только что нарисовал такой красивый цветок. Она долго восхищалась цветком, а потом сказала Дари, что пора идти домой кушать.
А вернувшись домой, она выглянула в окно, и увиденное окончательно сломило ее: Дари молча топал по снегу и все еще рисовал тоненькой веточкой свой прекрасный цветок, уже едва видимый в сгущающихся сумерках; и она все смотрела на него, и слезы беспрерывно текли и текли по ее лицу.
Он следовал за ними в сумерках, а потом при свете луны и факелов. Он даже немного обогнал их сперва, поскольку срезал угол, пройдя прямо через долину, пока они пробирались по верхней гряде холмов. Даже когда они проехали мимо него, светя факелами и еще чем-то красным, то было видно, что они не очень спешат, так что он почти не отставал от них. Отчего-то он был уверен, что вполне мог бы нагнать их, даже если бы они прибавили ходу. ОН УЖЕ БЫЛ В ПУТИ. Миновали день и ночь, и теперь уже почти наступил тот урочный час.
А потом все сразу и произошло. Страха он не испытывал; и чем дальше он уходил от домика на берегу озера, тем слабее становилась его печаль. Он уходил за пределы обитаемых миров в иные места. И лишь с некоторым усилием, когда они уже приблизились к лесу, вспомнил вдруг, что нужно непременно попросить Ткача не переставать ткать на своем Станке и не выпускать из рук нить жизни одной женщины, которую зовут Ваэ, и еще мальчика, которого зовут Дариен. Это оказалось нелегко, но он это сделал; а потом — и это было уже самым последним его человеческим ощущением — он почувствовал, что будто перерезали ту сворку, которая до сих пор сдерживала его, и вспыхнул блуждающий огонь, и прозвучал тот рог, и он увидел тех королей и узнал их.
Он слышал, как громко воскликнул Оуин: «А где же дитя?» И видел, как та женщина, что несла огонь, упала ниц перед копытами вороного Каргайла. Он хорошо помнил прежний голос Оуина и понимал, что сейчас в этом голосе звучат страх и смущение. Они слишком долго проспали в своей пещере! Кто сможет повести их снова в озаренные звездным светом небеса? А действительно, кто?
— Я здесь — сказал он. — И выйдя из-за деревьев на опушке леса, прошел вперед мимо Оуина и оказался в кругу, образованном семью королями-всадниками. Он слышал, как они вскричали от радости, а потом запели ту песню Коннлы, которая впоследствии стала просто считалкой в детской игре та'киена. Он чувствовал, как меняется его тело, цвет его глаз, и понимал, что выглядит сейчас так, точно создан из дыма. Повернувшись лицом к пещере, он позвал кого-то, твердо зная, что голос его звучит, как вой ветра.
— Иселен! — крикнул он, и белоснежная кобыла выбежала из пещеры и подошла к нему. Он вскочил в седло и, не оглядываясь назад, снова повел Оуина и Дикую Охоту в небеса.
Все произошло как-то сразу, думал Пол, а душа его все еще корчилась от боли, и голова все еще кружилась. Обе песни вдруг совпали: та считалка из детской игры и та, которую пел Ливон — об Оуине. Пол огляделся и увидел, что Ким до сих пор стоит на коленях в снегу, вся залитая лунным светом. Он быстро подошел и тоже опустился на колени с нею рядом, а потом нежно обнял ее и прижал к своей груди. Ким горько плакала.
— Он ведь совсем еще ребенок! Ну почему, почему я приношу столько горя, Пол?
— Ты не виновата, — шептал он, поглаживая ее по седым волосам, — он ведь был давным-давно призван. Мы об этом знать не могли.
— Я ДОЛЖНА была знать! Ведь ребенок обязательно должен был откуда-то ВЗЯТЬСЯ. Так говорится в той песне.
Он все поглаживал ее по голове.
— Ах, Ким! Можно сколько угодно упрекать себя — и вполне справедливо! Причина всегда найдется. Но этим горю не поможешь. Постарайся не воспринимать так тяжело то, что лично тебе кажется несправедливым.
Я не думаю, что нам дано было заранее знать смысл даже наших собственных поступков.
Согласно чьей воле и в какие немыслимо давние времена было предначертано то, что произошло сегодня ночью, думал Пол. А потом тихо произнес, как бы оформляя эту свою мысль, слова та'киены:
Когда блуждающий огонь
Ударит в сердце камня,
Последуешь ли ты за ним?
Оставишь ли свой дом?
Расстанешься ли с жизнью?
И выберешь ли Самый Долгий Путь?
Та'киена сильно изменилась за столько лет. Это в игре были четверо разных детей, которым якобы уготованы были разные судьбы. А на самом деле ребенок — один. А блуждающий огонь — это камень в том кольце, которое носит Ким. А камень, в сердце которого должен был ударить блуждающий огонь, — это та скала, которую расколол своей силой Бальрат. И все вопросы та'киены были связаны с тем страшным Путем, по которому отправился теперь мальчик Финн.
Ким подняла голову и посмотрела на Пола своими прекрасными серыми глазами, почти того же цвета, что и его собственные.
— А ты? — спросила она. — С тобой-то все в порядке?
Кому угодно другому он бы соврал, но она была не такая, как все. Не такая даже, как он сам, хотя судьбы их и были в чем-то похожи.
— Нет, — сказал Пол. — Мне тоже не по себе. Мне так страшно, Ким, что я даже Финна оплакать не могу.
Она посмотрела ему в глаза и побледнела, прочитав его мысли. И он увидел, как в ее глазах отразились его собственные переживания.
— Господи, — промолвила она, — Дариен!
Даже Дьярмуд хранил молчание в течение всего долгого, очень долгого пути домой. Небо расчистилось, и луна, теперь почти уже полная, поднялась высоко и светила очень ярко. Факелы оказались не нужны. Кевин ехал рядом с Ким; с другой стороны от нее ехал Пол.
Посматривая то на нее, то на Пола, Кевин чувствовал, как улетучивается его собственная печаль. Это правда, что он может предложить здесь гораздо меньше, существенно несоизмеримо меньше, чем его встревоженные опечаленные друзья, но у него и нет ничего из того, чем они оба владеют. Кольцо Ким — дар, конечно, нелегкий, способный изменить даже саму сущность его владельца. Должно быть, ей было очень тяжело дать ход всем тем событиям, которые неизбежно должны были привести к столь страшным последствиям. Как мог этот мальчик, обыкновенный человеческий детеныш, прямо у них на глазах превратиться в нечто, сотканное из тумана, в нечто настолько прозрачное и расплывчатое, а потом подняться в ночное, небо и исчезнуть где-то меж звезд? Те песни — а все это, как он понимал, имело самое непосредственное отношение к тем двум песням — как бы сошлись в одной точке. И Кевин совсем не был уверен, что ему хотелось бы знать и понимать больше.
А вот Пол… У Пола просто не было выбора. Он-то действительно знал и понимал куда больше остальных и не мог этого скрыть, как не мог скрыть и того мучительного напряжения, которое было следствием его попыток как-то управлять этим знанием. Нет, решил Кевин, ему нечего завидовать ролям Пола и Ким в этом чудовищном спектакле и нечего сожалеть о том, что самому ему досталась в нем всего лишь незначительная роль.
Ветер теперь дул в спину, так что ехать назад было легче. А когда они нырнули в ту долину у озера, Кевин почувствовал, что и мороз слабеет, да и ветер уже не такой пронзительный.
Они опять огибали по верхней кромке холмов тот крестьянский домик на берегу, двигаясь по собственному следу. Посмотрев вниз, Кевин увидел, что окошко домика все еще светится в ночи, хотя время далеко за полночь. И тут его окликнул Пол.
Они вдвоем немного отстали от остальных и остановились. Отряд же продолжал свое неторопливое движение вперед и вскоре исчез за поворотом извилистой тропы.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Пол сказал:
— Мне следовало сказать тебе об этом раньше. Там, внизу, сын Дженнифер. Помнишь двух мальчиков, которых мы видели здесь по пути туда? Тот малыш — это он и есть. А второй, Финн, приходился ему старшим братом… если можно так выразиться… Финн — это тот, кто только что увел за собой Дикую Охоту.
У Кевина все похолодело внутри, но он очень старался, чтобы голос его не дрожал, когда он спросил Пола.
— А нам что-нибудь известно о сыне Дженнифер?
— Очень мало. Он только очень быстро растет. Это совершенно очевидно. Но все андаины очень быстро растут, как утверждает Джаэль. Пока что никаких дурных признаков… или тенденций… — Пол вздохнул и договорил: — Финн, его старший брат, присматривал за ним и очень его любил. Жрицы Мормы тоже вели за ним наблюдение — благодаря одной девочке, которая была телепатически связана с Финном. Но теперь Финна нет, и в домике осталась только приемная мать Дариена. Да уж, ночка выдалась на редкость тяжелая!
Кевин кивнул:
— Ты собираешься спуститься туда?
— Мне кажется, так будет лучше. Но нужно, чтобы ты что-нибудь выдумал. Какую-нибудь другую причину. Скажи, например, что я отправился в лес Морнира, к Древу, по каким-то своим неведомым делам. Джаэль и Дженнифер, правда, ты можешь рассказать все как есть. Даже лучше, если ты скажешь им правду, потому что они все равно узнают — благодаря той девчонке, — что Финн ушел.
— Так значит, на восток ты не едешь? А как же охота на волков?
Пол покачал головой.
— Мне лучше остаться здесь. Не знаю, что я смогу сделать один, но лучше все-таки останусь. Кевин помолчал. Потом все-таки сказал:
— Хотелось бы попросить тебя быть осторожным, да, боюсь, что здесь слова эти почти не имеют смысла.
— Да, смысла в них немного, — согласился Пол. — Но я все-таки постараюсь.
Они опять долго смотрели друг другу в глаза.
— Я позабочусь обо всем, не беспокойся, — сказал Кевин. Поколебался и закончил: — Спасибо, что сказал. Пол слабо усмехнулся:
— А кому же еще мне было сказать об этом? И оба, перегнувшись и не слезая с коней, обнялись на прощание.
— Adios, amigo, — сказал Кевин и, лихо повернув коня, стукнул его каблуками в бока, пуская галопом, чтобы догнать ушедший вперед отряд.
Пол долго еще смотрел ему вслед, неподвижно сидя в седле. Извилистая тропа, за поворотом которой только что исчез Кевин, здесь не только петляла, но еще и раздваивалась и весьма отчетливо. А увижу ли я снова своего лучшего друга, думал Пол. До Гуин Истрат путь предстоял неблизкий. И помимо всего прочего вполне могло оказаться, что Галадан уже там. А ведь он, Пол, тогда поклялся, что убьет Галадана, когда они встретятся в третий и последний раз. Если встретятся.
Но в данный момент у него была совсем другая задача, не в такой степени исполненная угрозы, но почти столь же неясная. И он заставил себя отвлечься и от мыслей о Кевине, и от размышлений о поединке с Повелителем андаинов; пора было подумать о том ребенке, который также был андаином и вполне мог еще доказать свое превосходство по сравнению с Галаданом — во всех и очень разных смыслах.
Осторожно спускаясь по склону холма, Пол обошел дом вокруг и вскоре при свете луны и лампы в незанавешенном окне увидел тропинку, ведущую прямо к воротам.
Но на этой тропинке кто-то стоял, мешая ему пройти.
Другой человек, возможно, замер бы от страха при виде этого существа, но Пола охватили совсем иные чувства, хотя и не менее сильные, чем страх. «Сколько же еще сердечных ран, — думал он, — нанесет эта единственная ночь?» И с этой мыслью он спешился и подошел к серому псу, глядя ему прямо в глаза.
Прошло уже больше года, однако луна светила достаточно ярко, и те шрамы были хорошо видны. Шрамы, полученные в смертельной схватке с врагом у Древа Жизни, когда Полу, связанному и совершенно беспомощному, угрожал Галадан, явившийся, чтобы предъявить права на его, Пола, жизнь. И помешал ему этот вот пес, что стоял сейчас на тропе, преграждая Полу путь, ведущий к Дариену.
В горле у Пола стоял комок, когда он сделал шаг вперед и сказал:
— Светел тот час! — И упал на колени перед своим спасителем.
На одно лишь мгновение сомнения охватили его, а потом огромный зверь подошел к человеку и позволил обнять себя за шею. Где-то в глубине могучей глотки возникло глухое одобрительное ворчание.
Пол чуть отклонился и посмотрел псу в глаза. Глаза были точно такими же, как и в тот, самый первый раз, когда он увидел пса на стене, но теперь и он мог выдержать взгляд этих глаз; он как бы стал достоин этого взгляда; и в душе у него теперь хватало глубины, чтобы воспринять всю таившуюся в песьих глазах страшную тоску, а потом он заметил в этих глазах и еще кое-что.
— Так ты его сторожил! — воскликнул негромко Пол. — Мне следовало бы догадаться, что ты именно так и поступишь.
И снова в груди у пса раздалось глухое ворчание, однако смысл его был иным, и Пол понял это по ясному блеску его глаз. И кивнул.
— Я понимаю, ты должен идти, — сказал он. — Твое место на охоте. Но ведь и я не случайно пришел сюда. Сегодня ночью я останусь тут, и мы посмотрим, что принесет нам завтрашний день. Если он наступит.
Еще несколько секунд серый пес, застыв в прежней позе, глядел на него; затем, снова глухо зарычав, он скользнул мимо Пола, и теперь тропа, ведущая к домику Исанны, была свободна. Когда пес проходил мимо, Пол снова заметил огромное количество шрамов на серой шкуре, и сердце его мучительно сжалось.
Пес почти сразу обернулся и снова посмотрел на него. И Пол вспомнил, как они прощались в последний раз в лесу Морнира, и как пес выл, а казалось, это плачет сердце волшебного леса.
И он сказал псу на прощание:
— Я вряд ли могу что-то обещать тебе. Хотя и поклялся убить Галадана, когда мы с ним снова встретимся.
Услышав это имя, пес резко поднял голову.
А Пол прошептал:
— Возможно, я пообещал это сгоряча, но если я погибну в схватке с ним, кто меня осудит? Ты отогнал его тогда и спас меня. И теперь моя очередь; и мне нужно непременно постараться убить его.
И серый пес подошел к нему, все еще стоявшему на коленях посреди тропы. И нежно лизнул его в лицо, прежде чем снова повернуться и уйти, ибо этот пес во всех существующих мирах носил еще одно имя: Друг.
Слезы струились у Пола по лицу; а ведь когда-то именно неспособность заплакать заставила его отправиться на Древо Жизни.
— Прощай, — сказал он едва слышно. — Иди с легким сердцем. Все-таки немного света и мы можем себе позволить. Даже ты и я. А утро, конечно же, даст тебе свет.
Он смотрел, как Пес поднимается по склону холма, — там, где сам он только что спускался, — а потом исчезает за тем же поворотом тропы, что и Кевин.
Через некоторое время Пол встал с колен и, ведя коня в поводу, открыл ворота и двинулся к сараю, где поставил коня в пустующее стойло.
Закрыв дверь сарая, а затем и ворота, он прошел по двору к задней двери дома и поднялся на крыльцо. Прежде чем постучаться, он посмотрел на небо: над головой светили луна и звезды, обрывки облаков быстро летели на юг, гонимые сильным северным ветром. Больше ничего в небесах видно не было. Но они были сейчас там, наверху, он это знал точно — те девять всадников: восемь королей и один ребенок на белом коне.
Пол постучался и, чтобы не испугать Ваэ, тихонько окликнул ее:
— Не бойся. Это один из твоих друзей. Ты меня сразу узнаешь.
На этот раз она открыла очень быстро, чем несколько удивила его. Лицо ее осунулось, глаза совершенно провалились. Она зябко во что-то куталась.
— Я так и думала, кто-нибудь придет. Я и свет оставила, — сказала она мертвым голосом.
Пол, перешагнув через порог, вошел в дом. Она подошла, чтобы принять у него плащ, и увидела, что никакого плаща на нем нет. Глаза ее расширились от испуга.
— У меня тоже есть кое-какая магическая сила, — пояснил он. — Я тут подумал и решил, что, пожалуй, мне стоит сегодня заночевать у вас, если ты позволишь, конечно.
— Так значит, он ушел насовсем? — спросила она. Такой голос бывает у тех, кто уже выплакал все свои слезы. И вот это-то хуже всего.
Пол кивнул.
— Что я могу сказать?.. Ты хочешь знать, как это было?
Мужества у нее все еще хватало; она действительно хотела это знать. И он рассказал ей очень тихим голосом, стараясь не разбудить малыша. Когда он умолк, она сказала лишь:
— Какая холодная доля ему выпала, а ведь у него такое горячее сердце!
Пол попытался ее утешить:
— Теперь он будет вечно мчаться через все миры, сотканные Ткачом! И, возможно, никогда не умрет…
Она была еще довольно молода, а вот глаза ее в эту ночь стали старыми.
— Холодная доля, — повторила она и умолкла, покачиваясь в кресле перед камином.
В наступившей тишине Пол услышал, как за занавеской ворочается в своей кроватке мальчик, и заглянул туда.
— Он очень долго не мог уснуть, — прошептала Ваэ. — Все ждал. Он сегодня днем нарисовал на снегу такой замечательный цветок. Они всегда раньше рисовали вместе, но этот цветок Дари нарисовал сам, один, после того… как Финн ушел. А потом… он его раскрасил.
— Как это «раскрасил»?
— Ну да, именно раскрасил. Не знаю, как, но он сделал снег разноцветным и раскрасил этот цветок. Утром сам увидишь.
— А вдруг я его случайно испортил сейчас, когда шел через двор?
— Возможно, — сказала она. — Но это ничего. Ночь скоро кончится. Устала я что-то, попробую, пожалуй, все-таки уснуть. Да и ты выглядишь очень усталым.
Он пожал плечами.
— Здесь есть только кровать, на которой Финн спал, — сказала она. — Ты уж меня извини.
— Она мне отлично подойдет, — заверил он ее и встал.
Некоторое время спустя в темноте он услышал, как тихо плачет мать, горюющая о своем сыне, и дикий вой ветра, который, как всегда, крепчал перед рассветом.
Голоса снова звали его. Они его разбудили и стали звать, как это бывало всегда. Сперва Дари казалось, что это ему снится, но он потянулся, протер глаза и понял, что не спит, хотя и очень устал. Он прислушался, и ему показалось, что на этот раз голоса звучат как-то по-новому. Они громко звали его, просили выйти из дома и отправиться куда-то с ними вместе, как и всегда, но почему-то сегодня они называли его совсем другим именем.
Однако ему было холодно даже в постели, а уж на улице, да еще при таком ветре он бы просто умер от стужи! Мама давно объяснила ему, что маленьким мальчикам нельзя выходить из дому, когда дует такой ветер. Дари совсем замерз. Он сонно потер глаза, сунул ноги в тапочки и двинулся через комнату, чтобы нырнуть в постель к Финну.
Но там оказался совсем не Финн! Чья-то голова в темноте приподнялась над кроватью Финна, и он услышал чей-то незнакомый голос:
— Не бойся, Дариен. Скажи, чем я могу помочь тебе?
Но Дари все-таки очень испугался, хотя маму будить ему не хотелось, и он не заплакал, а быстро прошлепал назад и забрался в свою собственную кроватку, которая теперь стала совсем холодной. Там он и затаился, уже совершенно проснувшись. Больше всего ему был нужен сейчас Финн, и он совершенно не мог понять, как это Финн, который вроде бы его любит, мог просто так взять и оставить его одного. Через некоторое время он почувствовал, что глаза его меняют свой цвет; он всегда чувствовал, когда это с ним происходило. Например, тогда, когда он рисовал тот цветок на снегу, они тоже изменили свой цвет. И Дариен лежал тихо-тихо, и слушал те голоса, принесенные ветром, и различал, что они говорят ему, куда более ясно, чем когда-либо прежде.
