В осаде
Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой.
Полковник Бенгт Антонен стоял на одном из бастионов Варгона и наблюдал за мчащимися по льду фантомами.
Мир состоял из снега, ветра и безжалостно обжигающего холода. Зимнее море замерзло вокруг Хельсинки, зажав в ледяном кулаке шесть островных укреплений великой крепости Свеаборг. Ветер был клинком, вынутым из ледяных ножен. Он легко забирался под форму, обжигал щеки, а катящиеся из глаз слезы тут же обращал в лед. Ветер завывал, встречая на своем пути высокие серые гранитные стены, пробивался сквозь двери, трещины и бойницы, проникая повсюду. Он взметал снег над замерзшим морем, так что белые призраки неслись надо льдом, словно диковинные животные, искрящиеся и непрерывно меняющие форму. То были существа столь же тягучие и податливые, как мысли Антонена. Интересно, какую форму они примут в следующий раз и куда они так быстро мчатся, эти туманные дети снега и ветра? Быть может, их можно научить нападать на русских… Он улыбнулся, наслаждаясь мыслью о снежных фантастических зверях, атакующих врага. Какая странная, дикая идея. Полковник никогда не отличался развитым воображением, но в последнее время его часто посещали причудливые фантазии.
Антонен вновь повернулся к ветру, призывая холод, надеясь, что у него онемеет тело. Он хотел охладить свою ярость, мечтал, чтобы холод вошел в его сердце и заморозил кипевшие в нем страсти. Как хотелось ничего не чувствовать! Холод даже неуемное море превратил в неподвижный и молчаливый лед; пусть покорит и бурю, бушевавшую в душе. Бенгт Антонен открыл рот и выдохнул пар, который, словно плюмаж, поднялся над его покрасневшим лицом, вдохнул стылого воздуха, устремившегося вниз, подобно жидкому кислороду.
И тут Антонена охватила паника. Опять, опять это с ним происходит! Что такое жидкий кислород? Боги, он откуда–то знал, что это нечто более холодное, чем лед или ветер. Жидкий кислород — горький и белый, над ним поднимается пар, а еще он текучий. Он знал это так же твердо, как собственное имя. Но почему?
Антонен отошел от парапета и двинулся вдоль него длинными летящими шагами, положив руку на рукоять сабли, словно таким образом хотел защититься от демонов, заполонивших его разум. Другие офицеры были правы: он, несомненно, сходит с ума. И доказал это на сегодняшнем собрании офицерского состава.
Встреча прошла неудачно, как всегда в последнее время. Антонен опять выступил против остальных офицеров без всякой надежды на понимание. Он не сумел их переубедить, и каждое произнесенное слово ухудшало его положение, тяжелым бременем ложась на репутацию. Однако он был прав — и знал это.
Полковник Ягерхорн являлся полной противоположностью Антонену: смуглый и красивый, элегантный и обходительный, настоящий аристократ, превосходно владеющий собой. К тому же Ягерхорн имел влиятельных друзей и родственников, его карьера развивалась стремительно. Но самое главное, он пользовался доверием вице–адмирала Карла Олофа Кронште–та, коменданта Свеаборга. К встрече Ягерхорн приготовил стопку донесений.
— В донесениях содержатся ошибки, — настаивал Антонен. — Русские вовсе не превосходят нас в численности. У них едва ли наберется сорок пушек. В Свеаборге их в десять раз больше.
Казалось, Кронштета шокировал тон Антонена, его уверенность в собственной правоте. Ягерхорн лишь улыбнулся.
— Могу я спросить, откуда вы располагаете такой информацией, полковник Антонен? — спросил он. На этот вопрос Бенгт Антонен не мог ответить.
— Я знаю, — упрямо повторил он. Ягерхорн зашуршал донесениями.
— Я получил свои данные от лейтенанта Клика, который находится в Хельсинки и имеет надежные источники информации о планах и численности противника. — Он посмотрел на вице–адмирала Кронштета, — Я утверждаю, сэр, что эта информация более надежна, чем таинственная уверенность полковника Антонена. Согласно Клику, русские уже превосходят нас в численности, Сухтелен очень скоро получит серьезные подкрепления, которые позволят ему начать штурм. Более того, у них имеется сильная артиллерия. Несомненно, у них значительно больше пушек, чем утверждает полковник. Кронштет согласно кивнул. Однако Антонен продолжал возражать:
— Сэр, донесениям Клика не следует верить. Он либо работает на противника, либо русские ввели его в заблуждение. Кронштет нахмурился.
— Это серьезное обвинение, полковник.
— Клик глупец и проклятый аньяльский предатель!
Ягерхорн ощетинился, а на лицах Кронштета и младших офицеров появилось отвращение.
— Полковник, — сказал комендант, — всем хорошо известно, что полковник Ягерхорн имеет родственников в Аньяль–ском союзе. Ваши слова оскорбительны. Мы находимся в очень серьезном положении, и я не могу допустить, чтобы мои офицеры ссорились из–за мелких политических разногласий. Вам следует немедленно принести извинения.
Антонену не осталось ничего другого, как выполнить приказ. Ягерхорн принял их, покровительственно кивнув в ответ. Кронштет вернулся к изучению донесений.
— Весьма убедительно, — сказал он, — и не может не вызывать тревоги. Этого я и боялся. Мы оказались в сложном положении.
Вице–адмирал принял решение, и дальнейшие споры не имели ни малейшего смысла. Именно в такие моменты Бенгт
Антонен спрашивал у себя, какое безумие им овладело. Он направлялся на совещания, исполнившись решимости сохранять спокойствие и вести себя корректно, но как только занимал свое место за столом, начинал ощущать необъяснимую агрессивность. Он продолжал спорить даже после того, как это теряло всякий смысл; отрицал очевидные факты, подтвержденные донесениями из надежных источников; нарушал элементарные правила приличия и наживал все новых и новых врагов.
— Нет, сэр, — не унимался Антонен, — я прошу вас, не обращайте внимания на донесения Клика. Свеаборг жизненно важен для летнего контрнаступления. Если мы сумеем продержаться до того момента, когда растает лед, нам будет нечего бояться. Как только откроется навигация, шведы пришлют нам помощь.
На лицо коменданта легла тень усталости, в уголках рта резче обозначились морщины — настоящий старик.
— Сколько раз мы будем повторять одно и то же? Мне надоели ваши бесконечные доводы, я не хуже вас осознаю значение Свеаборга для весенней кампании. Однако факты говорят сами за себя. Наша оборона имеет много слабых мест, а лед позволяет добраться до стен крепости со всех сторон. Шведские войска сейчас на марше…
— Нам известно лишь то, что написано в русских газетах, сэр, — выпалил Антонен. — Во французских и русских газетах. На такие новости нельзя полагаться. Терпение Кронштета лопнуло.
— Молчать! — рявкнул он, хлопнув по столу ладонью, — Хватит с меня возражений, полковник! Я уважаю ваш патриотический пыл, но не суждения. В будущем, когда мне потребуется ваше мнение, я буду обращаться к вам с вопросом. Вы меня поняли?
— Да, сэр, — ответил Антонен. Ягерхорн улыбнулся.
— Я могу продолжать?
Как и всегда, момент был выбран безупречно — Антонена словно отбросило назад ледяным ветром. Стоит ли удивляться, что теперь он бродил в одиночестве по бастионам.
К тому моменту, когда Бенгт Антонен вернулся в свою комнату, настроение у него стало совсем мрачным. Он знал, что тучи сгущаются. Над замерзшим морем и Свеаборгом, над Швецией и Финляндией. И над Америкой, подумал он. И эта мысль, пришедшая к нему в голову напоследок, вызвала спазм в горле. Он тяжело опустился на койку и закрыл лицо руками. Америка, Америка, что за безумие, какое отношение имеет война между Швецией и Россией к далекой юной нации?
Он встал, зажег лампу, словно свет мог отогнать тревожные мысли, и плеснул себе в лицо немного затхлой воды из умывальника, стоявшего на скромном туалетном столике. За умывальником висело зеркало, которым он пользовался при бритье, слегка искривленное и потускневшее. Вытирая большие худые руки, он обнаружил, что внимательно изучает свое лицо, с такими знакомыми и странными чертами, которые вдруг вызвали в нем страх. Непослушные седеющие волосы, темно–серые глаза, узкий прямой нос, слегка впалые щеки, квадратный подбородок. Слишком худощавый, почти изможденный. На него смотрело упрямое простое лицо. Бенгг Антонен уже давно примирился с собственной внешностью, до недавнего времени и вовсе не обращал внимания на то, как выглядит. Однако сейчас он смотрел на себя, не мигая, и ощущал, как в нем растет тревожное удовлетворение и даже удовольствие от того, что его облик стал таким чуждым и отталкивающим.
Подобное тщеславие недостойно мужчины — еще один признак надвигающегося безумия. Антонен с трудом оторвал взгляд от зеркала и заставил себя лечь.
Но ему еще долго не удавалось заснуть. Фантазии и видения кружились под его закрытыми веками, столь же невероятные, как фантомные животные, созданные ветром: флаги, которые он не узнавал, стены из полированного металла, бушующие всполохи пламени, мужчины и женщины, ужасные, точно демоны, уснувшие в постелях обжигающей жидкости. А потом, неожиданно, мысли исчезли, словно слои обожженной кожи. Бенгг Антонен печально вздохнул и повернулся на бок…
…Перед возвращением сознания всегда накатывала боль, первое ощущение и единственная реальность в неподвижном пустом мире, недоступном восприятию. Секунду или час я не знал, где нахожусь, и меня охватил страх. А потом пришло знание — я возвращаюсь, а это всегда связано с болью, я не желаю возвращаться, но таков мой долг. Я хотел свежей чистоты льда и снега, бодрящего прикосновения зимнего ветра. Но все тускнеет, тускнеет, хотя я кричу, плачу и зову. Тускнеет, тускнеет и исчезает.
Я ощущаю движение, огромная масса жидкости перемещается и отступает. Сначала открывается мое лицо. Я втягиваю воздух широко раскрытыми ноздрями, выплевываю трубки из кровоточащего рта. Когда мои уши оказываются на поверхности, я слышу булькающие журчащие звуки уходящей жидкости. Машины–вампиры питаются соками моего чрева, черной кровью моей второй жизни. Холодное прикосновение воздуха к коже вызывает боль. Я пытаюсь не кричать, и мне почти удается удержать стон.
Верхняя часть моего резервуара покрыта тонкой пленкой цвета слоновой кости, прилегающей к гладкому металлу. Я вижу свое отражение. У меня ужасающий вид, волосы из ноздрей трепещут на безносом лице, правую щеку украшает зеленая опухоль. Какой красивый дьявол! Я улыбаюсь, обнажая тройной ряд гнилых зубов, новые белые резцы возникают среди них, подобно заостренному частоколу на поле желтых поганок. Я жду освобождения. Проклятый резервуар такой маленький, он слишком похож на гроб. Я похоронен заживо, и страх тяжело наваливается на меня. Они меня не любят. А что, если они оставят меня здесь, я задохнусь и умру?
— Прочь отсюда! — шепчу я, но никто меня не слышит.
Наконец крышка открывается, и появляются санитары — Рафаэль и Слим. Крупные сильные парни, расплывчатые белые великаны с флажками, вышитыми на нагрудных кармашках униформы. Я не могу сфокусировать взгляд на лицах. Большую часть времени мои глаза плохо видят, в особенности сразу после возвращения. Впрочем, я знаю, что более смуглый носит имя Раф, именно он протягивает руку и отстегивает трубки телеметрии, пока Слим делает мне укол. А–а–ах. Хорошо. Боль слабеет. Я заставляю свои руки вцепиться в края резервуара. Металл кажется странным на ощупь; движение получается неловким, неуверенным, тело вяло подчиняется приказам.
— Почему мне пришлось так долго ждать? — спрашиваю я.
— Чрезвычайные обстоятельства, — отвечает Слим. — Роллинс.
Раздражительный молчаливый тип, я ему не нравлюсь. Чтобы узнать больше, мне придется задавать один вопрос за другим. Но у меня нет сил. Я сосредоточиваюсь на том, чтобы занять сидячее положение. Комната залита ярким бело–голу–бым флюоресцирующим светом. Мои глаза начинают слезиться — я слишком долго находился в темноте. Возможно, санитары думают, что я плачу от радости возвращения.
Воздух полон вяжущих антисептических ароматов и прохладой кондиционеров. Раф вытаскивает меня из гроба, пятого в ряду шести серебристых контейнеров, каждый из которых подключен к одному из компьютеров. Другие фобы уже пусты. Наверное, сегодня ночью я последний вампир, встающий из гроба. Потом я вспоминаю: четверых уже давно нет, остались только Роллинс и я, и с Роллинсом что–то случилось.
Они посадили меня в кресло, Слим встал у меня за спиной и покатил мимо пустых гробов.
— Роллинс? — спрашиваю я.
— Мы его потеряли.
Роллинс мне не нравился. Он был еще уродливее меня, высохший маленький гомункулус с раздутым огромным черепом, искривленным торсом, лишенным конечностей. У него были большие глаза без век, из–за чего он не мог их закрыть. Казалось, Роллинс смотрел на тебя даже тогда, когда спал. И никакого чувства юмора. Черт побери, он был напрочь его лишен! Но несмотря на недостатки, Роллинс оставался последним, если не брать в расчет меня. Теперь его больше нет. Он умер. Я не почувствовал горя, но впал в оцепенение.
Комната для допроса не вызывала никаких эмоций. Они Ждали, стоя по другую сторону стола — длинного барьера из жаростойкого пластика. Санитары поставили мое кресло напротив руководителей и ушли. Они не хотели подпускать меня слишком близко, я мог быть заразным. Я… а кто такой я? Когда меня призвали в армию, меня классифицировали как ЧМ3. Человеческая Мутация, третья категория. Или чем–три на профессиональном жаргоне.
Чем–один оказались нежизнеспособными, мертворожденными, живыми овощами или умирали в раннем детстве. Таких были миллионы. Чем–два — жизнеспособными, но бесполезными, парни с лишними пальцами на ногах, перепончатыми руками и чудными глазами. Тысячи уродов. Но мы, чем–три, — проклятая элита, так нам говорили, во всяком случае когда призывали на службу. Здесь, внутри бункера Проекта Грэхема, мы получали новые имена. Старый Чарли Грэхем называл нас «всадниками времени», пока не умер, но для майора Салазара имя оказалось слишком романтичным. Салазар предпочитал использовать официальный правительственный термин X. Г. — Хронавт Грэхема. Санитары и солдаты морской пехоты превратили нас в «гризли», ну а мы не оставались в долгу, в особенности я, Нан и Крипер, назвав себя убийцами–гризли. Шесть маленьких убийц–гризли скакали на потоке времени, откусывая головы огромным цыплятам вероятности. Хей–хо! А теперь остался только я один.
Салазар перекладывал на столе какие–то бумаги. Он казался больным. Его смуглая кожа приобрела неприятный зеленоватый оттенок, на носу полопались кровеносные сосуды. Все находящиеся здесь были не в лучшей форме, но Салазар выглядел просто ужасно. Он набирал вес, и ему это не шло. Форма на нем начала расползаться по швам — а новой уже не будет. Они закрыли военные магазины и фабрики, через несколько лет мы все будем носить тряпье. Я говорил Салазару, что ему следует сесть на диету, но никто не станет слушать гризли, если только речь не идет о цыплятах.
— Ну, — сказал мне Салазар, и его голос прозвучал как щелчок кнута.
Не самый лучший способ начинать допрос. Три года назад, когда проект еще только начинался, он был полон энергии и сил и всегда вел себя корректно, но теперь майор даже не пытался соблюдать приличия.
— Что произошло с Роллинсом? — спросил я.
Доктор Вероника Якоби сидела рядом с Салазаром. Раньше она была здесь главным психиатром, но после смерти Грэхема Крекера возглавила научную сторону этого шоу.
— Травма, не совместимая с жизнью, — ответила она. — Скорее всего, его хозяина убили в бою. Я кивнул. Старая история. Иногда цыплята кусаются в ответ.
— Он сумел чего–нибудь добиться?
— Мы этого не заметили, — угрюмо заметил Салазар.
Другого ответа я и не ждал. Роллинс сумел войти в контакт с невежественным рядовым солдатом армии Карла XII. Я видел забавную картинку, которую показал мне Роллинс, — его оболтус пытался убедить юного короля держаться подальше от Полтавы. Наверное, Карл тут же приказал его повесить — хотя если подумать, то все должно было произойти гораздо быстрее, в противном случае Роллинс успел бы разорвать контакт.
— Мы ждем доклада, — напомнил Салазар.
— Да, офицер, — лениво отозвался я. Он не любит, когда к нему так обращаются, но еще больше ярится, когда его называют Салли, как это часто делал Крипер. Мы, убийцы–гризли, всегда были дерзкими.
— Ничего не получилось, — сказал я им. — Кронштет собирается встретиться с генералом Сухтеленом и договориться о капитуляции. Бенгту не под силу его переубедить. Я слишком сильно на него давил. Бенгту кажется, что он сходит с ума. Боюсь, он может сорваться.
— Все всадники времени подвергаются риску, — сказала Якоби. — Чем дольше вы остаетесь в контакте, тем более сильным становится ваше влияние на хозяина, а вместе с этим растет вероятность, что он ощутит чуждое присутствие. Вынести его способны лишь немногие.
У нее чудесный голос, и она всегда вежлива со мной. Аккуратная, чистенькая, высокая и спокойная, неизменно дружелюбная и корректная. Интересно, остались бы ее манеры прежними, если бы Вероника — Ронни — узнала, что с тех самых пор, как я попал сюда, она исполняла главную роль в моих фантазиях во время мастурбации? В проекте участвовали всего пять женщин, вместе с тридцатью двумя мужчинами и шестью гризли, и она была самой симпатичной из всех.
Криперу Ронни тоже нравилась, поэтому даже поставил жучок в ее комнате. У Крипера был талант к таким вещам, он делал крошечные аудиовидеокамеры и втыкал их повсюду, заявляя, что если не может жить нормальной жизнью, то хотя бы будет подглядывать. Однажды вечером он пригласил меня в свою комнату, когда Ронни развлекалась с огромным рыжим капитаном Халлилбертоном, главой системы безопасности и ее дружком в те давние времена. И я смотрел, да, должен признаться, не стал отворачиваться. Но потом я разозлился. И сказал Криперу, что он не имеет права шпионить за Ронни или за кем–то другим.
— Паршивый гризли, они же заставляют нас шпионить за нашими хозяевами, — сказал он, — находясь внутри их несчастных голов. И будет честно, если мы поменяемся местами.
Я стал возражать, но из–за кипевшей внутри ярости у меня не нашлось разумных доводов.
Больше мы с Крипером никогда не ругались. В конечном счете это не имело особого значения. Он продолжал вести наблюдение, только уже без меня. Маленького мерзавца так и не поймали, впрочем, это не имело значения. Однажды он отправился скакать по времени — и не вернулся. Большой и сильный капитан Халлилбертон также умер, видимо, погиб во время одного из рейдов, в которых ему приходилось регулярно участвовать. Насколько мне известно, аппаратура Крипера все еще на месте; иногда я думаю о том, чтобы еще разок взглянуть на Ронни и узнать, завела ли она себе нового любовника. Но я так этого и не сделал. На самом деле я не хочу знать, оставьте мне мои фантазии и влажные сны, они много лучше реальности. Толстые пальцы Салазара принялись барабанить по столу.
— Предоставь полный отчет о своих действиях, — отрывисто приказал он.
Я вздохнул и рассказал обо всем с мельчайшими подробностями. Напоследок я доложил:
— Главная проблема — это Ягерхорн. Кронштет прислушивается к его мнению. Антонен потерял доверие Кронштета. Салазар нахмурился.
— Если бы тебе удалось войти в контакт с Ягерхорном, — проворчал он. Пустые слова. Он прекрасно знает, что это невозможно.
— Нужно брать то, до чего можно дотянуться, — сказал я. — Если уж говорить о невозможном, то почему ограничиваться Ягерхорном? Почему не Кронштет? Проклятье, почему не выйти на царя?
— Он прав, майор, — сказала Вероника, — Мы должны радоваться, что удалось установить контакт с Антоненом. Во всяком случае, он полковник. Такого успеха мы еще ни разу не добивались.
Однако Салазар никак не мог успокоиться. По профессии он военный историк. Когда его перевели к нам из Уэст–Пойнта — или того, что от него осталось, — он полагал, что здесь все будет очень просто.
— Антонен — фигура второстепенная, — заявил он. — Нам необходимо добраться до ключевых игроков. Ваши хронавты дают мне лишь заметки очевидцев и посторонних. Они входят в контакт с людьми, не имеющими влияния на ход событий. Так у нас ничего не получится.
— Вы знали, что беретесь за опасную работу, — Я пожал плечами. Убийца–гризли цитирует Суперцыпленка; если бы они узнали, то вышвырнули бы меня из союза. — Вам не дано выбирать. Майор насупился еще сильнее. Я зевнул.
— Я устал, — заявил я, — И хочу чего–нибудь поесть. Немного мороженого. Мороженого с горной дороги. Смешно, правда? Столько проклятого льда, а я вернулся и хочу мороженого.
Конечно, никакого мороженого я не получил. В этом богом забытом безобразии, которое они называют миром, уже давно нет мороженого. Но Нан мне рассказывала. Нан была самым старым гризли, она единственная родилась до Большого краха и знала множество историй о том, как все было раньше. Но больше всего мне нравились ее рассказы о мороженом. «Оно гладкое, холодное и сладкое, — говорила она. — Мороженое тает на языке, наполняя рот жидким изумительным холодом». Иногда Нан перечисляла различные вкусы и ароматы — так же торжественно, как капеллан Тодц читал Библию: ванильное, клубничное и шоколадное, сливочная помадка и пралине, ром с изюмом, банановый и апельсиновый шербет, мятный шоколад, фисташки и ириски, кофейное и коричное, сливочное и ореховое. Крипер придумывал новые вкусы, чтобы подразнить ее, но никому не удавалось достать Нан. Она просто добавляла его изобретения к своему списку и с любовью говорила о миндале с анчоусами, кусочках печени и радиационной ряби. Так продолжалось до тех пор, пока я уже не мог отличить настоящих вкусов от выдуманных, — впрочем, мне было все равно.
Нан стала первой, кого мы потеряли. Подавали ли мороженое в 1917 году в Петербурге? Надеюсь, что да. Надеюсь, она успела его поесть перед смертью. Тут только я сообразил, что майор Салазар некоторое время продолжает говорить.
— …наш последний шанс.
Потом он начал что–то лепетать о Свеаборге, о важности нашей работы, о необходимости каким–то образом что–то изменить, чтобы помешать возникновению Советского Союза, предотвратив тем самым войну, которая привела мир к катастрофе. Я все это не раз слышал раньше и успел выучить наизусть. Майор страдал неискоренимым словесным поносом, а я не такой дурак, каким выгляжу.
Все это было идеей Грэхема Крекера — последний шанс выиграть войну или хотя бы спастись от бомб, чумы, ядовитых ветров. Но майор был историком, поэтому выбирал цели после того, как компьютеры делали вероятностный анализ. У него имелось шесть гризли и шесть попыток, «точки связи» — так он их называл, критические точки истории. Роллинс получил Северную войну, Нан — революцию, Крипер попал во времена Ивана Грозного, а я — в Свеаборг.
— Свеаборгу нет никаких причин сдаваться, — между тем продолжал майор. История и тактика вызывали у него такой же восторг, как сливочное мороженое у Нан. — Гарнизон состоит из семи тысяч солдат, а осаждающих русских значительно меньше. Артиллерия крепости имеет явное превосходство. У них полно снарядов и патронов, нет недостатка в пище. Если Свеаборг продержится до начала навигации, шведы придут к нему на помощь и кольцо осады будет разорвано. И тогда исход войны будет иным! Ты должен заставить Кронштета прислушаться к голосу разума.
— Если бы я мог доставить им исторический текст и прочитать, что о нем там написано, не сомневаюсь, что сумел бы заставить его прыгнуть даже сквозь горящие кольца. А я устал, мне нужно поесть. — Вдруг, без всякой на то причины слезы подступили к горлу, — Проклятье, я хочу поесть, мне осточертели все эти разговоры, слышите меня, я хочу есть!
Салазар бросил на меня свирепый взгляд, но Вероника услышала признаки стресса в моем голосе, встала и обошла вокруг стола.
— Ну, это нетрудно организовать, — сказала она мне, а потом повернулась к майору. — На данный момент мы сделали все, что в наших силах. Я его накормлю.
Салазар что–то недовольно проворчал, но возражать не стал. Вероника развернула мое кресло и покатила меня в буфет.
Пока я ел какое–то сомнительное мясо с переваренными овощами, запивая все это выдохшимся кофе, она меня утешала. В конце концов, Вероника — настоящий профессионал. Возможно, в прежние времена ее бы не посчитали особенно привлекательной — я видел старые журналы (даже здесь можно отыскать давнишние выпуски «Плейбоя»), видеозаписи, романы, пластинки, комиксы — огромное количество всякого старья. Мне ли не знать, ведь в те дни, когда я не гулял по черепу Бенгта, я сидел перед телевизором и смотрел старые фильмы и шоу, одновременно читая книгу в мягкой обложке, всякий раз пытаясь представить себе, какой жизнь была прежде, до того, как они все испортили. Поэтому я понимал, что по прежним стандартам Ронни не дотягивает до Бо, Гарбо, Мэрилин или Бриджит. И все же она симпатичнее всех, кто собрался в этом проклятом гнилостном бункере. Да и все остальные не дотягивают. Криперу далеко до Граучо*note 2, как бы он ни старался; и если я и похож на Джимми Кэгаи*note 2, то зеленая опухоль на щеке, несколько лишних желтых зубов и отсутствие носа сильно портят сходство. Я отложил вилку в сторону, оставив половину еды на тарелке.
— Она не имеет вкуса. В прежние времена пища имела вкус. Вероника рассмеялась.
— Тебе повезло. Ты пробовал настоящую пищу. А для всех нас она всегда была именно такой.
— Повезло. Ха–ха. Да, Ронни, я знаю разницу. А ты — нет. Можешь ли ты страдать из–за того, что никогда не пробовала? — Впрочем, меня давно тошнит от подобных разговоров, меня от всего тошнит — Хочешь сыграть в шахматы?
Она улыбнулась и отправилась за доской и фигурами. Через час она выиграла первую партию, и мы начали вторую. В бункере насчитывается дюжина игроков в шахматы; теперь, когда Грэхема и Крипера больше нет, я могу победить всех, кроме Ронни. Самое смешное, что в 1808 году я мог бы стать чемпионом мира. За последние двести лет шахматы сильно продвинулись вперед, и я знал дебюты, о которых прежние игроки и понятия не имели.
— Игра в шахматы — это нечто большее, чем учебник дебютов, — сказала Вероника, и я понял, что рассуждаю вслух.
— Но я бы все равно выиграл, — настаивал я на своем. — Проклятье, эти парни мертвы уже столетия, неужели они смогли бы оказать мне сопротивление? Она улыбнулась и передвинула коня.
— Шах. Я понял, что опять проиграл.
— Наступит день, когда я научусь играть в эту игру, — сказал я. — До чемпиона мне пока далеко. Вероника принялась складывать фигуры в коробку.
— Свеаборг напоминает шахматы, — заметила она. — Шахматную партию, которая ведется через пространство и время, между нами и шведами против русских и финских националистов. Как ты считаешь, какой ход нам следует сделать против Кронштета?
— И откуда я только знал, что наш разговор вернется к этому? — проворчал я. — Будь я проклят, если имею хоть малейшее представление. Быть может, майор что–нибудь придумал.
Она кивнула. Ее нежное бледное лицо в обрамлении темных волос вновь стало серьезным.
— Мы в сложном положении, у нас остались лишь отчаянные ходы.
Интересно, что произошло бы, если бы моя миссия оказалась удачной? Если бы мне удалось все изменить? Что стало бы с Вероникой, майором, Рафом, Слимом и всеми остальными? Что бы случилось со мной, лежащем в темном гробу? Все это лишь теории, никто толком ничего не знает.
— Я и сам на грани отчаяния, мэм, — сказал я Ронни, — и готов на любые меры. Наши хитрые ходы не приводят к результатам. Давайте выслушаем майора. Как мне следует воздействовать на Бенгта? Заставить его изобрести пулемет? Сбежать к русским? Продемонстрировать всем задницу, взобравшись на бастионы? Что? Она мне рассказала, но у меня возникли сомнения.
— Возможно, это сработает. — Я пожал плечами. — Но что еще более вероятно, приведет Бенгта в самую глубокую темницу, какая только у них есть. Они решат, что он окончательно спятил. А Ягерхорн может застрелить его на месте.
— Нет, — покачала головой Ронни. — Ягерхорн в некотором роде идеалист. Человек принципов. Я согласна, ход рискованный, но нельзя выиграть шахматную партию, не рискуя. Ты это сделаешь?
У нее была такая чудесная улыбка; мне казалось, что я ей нравлюсь. Я пожал плечами.
— Почему бы и нет. Танцевать я все равно не могу.
«…Будет позволено отправить двух курьеров к королю, одного по северной, а другого по южной дороге. Они получат паспорта и охрану, а также все необходимое для успешного завершения миссии. Составлено на острове Лонан, 6 апреля 1808 года».
Монотонный голос офицера, читающего договор, неожиданно смолк, и наступила мертвая тишина. Несколько шведских офицеров зашевелились на своих стульях, но все молчали. Вице–адмирал Кронштет медленно поднялся на ноги.
— Таков договор, — сказал он. — В свете нашего тяжелого положения на большее мы рассчитывать не могли. Мы уже истратили треть наших боеприпасов, из–за наличия льда наши бастионы открыты для атак превосходящих сил противника со всех сторон, к тому же мы вынуждены принимать большое число беженцев, которые поглощают наши запасы продовольствия. Генерал Сухтелен мог бы потребовать от нас немедленной капитуляции. По милости Божьей он этого не сделал. Более того, нам даже удалось сохранить три из шести островов, и мы сумеем вернуть еще два, если пять шведских линейных кораблей придут к нам на помощь до третьего мая. Если шведы не появятся, нам придется сдаться. Тем не менее флот будет возвращен шведам по окончании военных действий, а перемирие позволит избежать дальнейших потерь. Кронштет сел. На ноги тут же поднялся полковник Ягерхорн.
— Если шведские корабли не прибудут вовремя, мы должны подготовить план организованной сдачи гарнизона, — И они начали обсуждать детали.
Бенгт Антонен сидел молча. Он ожидал такого развития событий, тем не менее его охватило смятение. Договор Кронштета и Ягерхорна приведет к катастрофическим последствиям. Какая глупость! Какое малодушие! Теперь они обречены.
Немедленная сдача Вестер–Сварто, Остер–Лилла–Сварто и Лангорна, гарнизон сложит оружие позже, капитуляция отсрочена на месяц — но это ничего не меняет. История их осудит. Дети в школе будут проклинать их имена. А он совершенно беспомощен.
Когда встреча подошла к концу, офицеры встали, чтобы разойтись. Антонен поднялся вместе со всеми, твердо решив молчать и немедленно покинуть комнату, позволив им продать Свеаборг за тридцать сребреников. Но в последний момент не смог справиться с собой и подошел к стоящим чуть в стороне Кронштету и Ягерхорну. Оба молча посмотрели на него. В их глазах Бенгт прочитал усталость и отвращение.
— Вы не должны так поступать, — с горечью проговорил он.
— Дело сделано, полковник, — ответил Кронштет, — Вопрос более не обсуждается. Я вас предупреждал. Исполняйте свой долг офицера. — Он повернулся, намереваясь уйти.
— Русские вас обманывают, — выпалил Антонен. Кронштет остановился и посмотрел на него.
— Адмирал, прошу вас, выслушайте меня. Договор, по которому мы сохраняем крепость, если пять линейных кораблей прибудут до третьего мая, продовольствие, — все обман. К третьему мая лед не растает. К нам не сможет пробиться ни один корабль. В договоре написано, что корабли должны войти в гавань Свеаборга до полудня третьего мая. Генерал Сухтелен воспользуется этим временем, чтобы переместить свои пушки и взять под контроль подходы с моря. Любой корабль, который попытается приблизиться к Свеаборгу, попадет под мощный обстрел. Но и это еще не все. Ваши посланцы, отправленные к королю, сэр… Лицо Кронштета казалось сделанным изо льда и гранита. Он поднял руку.
— Достаточно. Полковник Ягерхорн, арестуйте этого безумца. — Он собрал свои бумаги, отказываясь смотреть Антонену в лицо, а потом быстро вышел из комнаты.
— Полковник Антонен, вы арестованы. — Голос Ягерхорна неожиданно смягчился, — Не сопротивляйтесь, предупреждаю вас, вы лишь усугубите свое положение. Бенгт Антонен повернулся к полковнику. Сердце его сжалось.
— Вы не слушаете. Никто из вас не желает меня выслушать. Вы понимаете, к чему это нас приведет?
— Думаю, да, — сказал Ягерхорн. Полковник Антонен протянул руку и схватил его за ворот.
— Нет, вы не понимаете! Неужели вы полагаете, что я не знаю, кто вы такой? Вы националист, будьте вы прокляты! Вы и ваш Аньяльский союз, гнусные финские аристократы, бездарные националисты. Вы ненавидите господство шведов. Царь обещал вам, что Финляндия получит независимость под его протекторатом, и вы забыли о преданности шведской короне.
Ягерхорн заморгал. На его лице появилось странное выражение, но потом он покачал головой.
— Вы не можете об этом знать. Никому неизвестны условия… я… Антонен встряхнул его.
— История посмеется над вами, Ягерхорн. Шведы проиграют войну из–за вас, из–за сдачи Свеаборга, и вы получите то, о чем мечтали. Финляндия обретет независимость под царским протекторатом. Но не станет свободнее, чем сейчас, под владычеством шведов. Вы просто поменяете своего короля, как старый стул на блошином рынке, но ничего не выиграете от сделки.
— На… блошином рынке? А это еще что такое?
— Блошиный рынок, блошиный… я не знаю, — растерянно сказал он, отпустил Ягерхорна и отвернулся. — О боже, я знаю. Это такое место, где… где покупают и продают старые вещи. Ярмарка. Она не имеет никакого отношения к блохам, но там полно странных машин и запахов. — Он провел пальцами по волосам, стараясь сдержать крик, — Ягерхорн, моя голова полна демонов… О, боже, я должен сделать признание. Голоса, я слышу голоса днем и ночью, как та французская девушка–воительница, Жанна. Я знаю о том, что будет потом. — Он посмотрел в глаза Ягерхорна, увидел в них страх и с мольбой поднял руки. — От меня здесь ничего не зависит, поверьте мне. Я молю о молчании, об освобождении, но шепот продолжается, мной овладевают странные приступы. Это не моих рук дело, но кто–то же за ними стоит? Наверное, голоса шепчут правду, в противном случае Бог не позволил бы, чтобы они меня мучили. Я прошу о милосердии, Ягерхорн. Выслушайте меня, пожалуйста! Полковник Ягерхорн смотрел мимо Антонена, но в комнате никого больше не было.
— Да, — пробормотал он. — Голоса, как у французской девушки. Я не понимаю. Антонен встряхнул головой.
— Вы слушаете, но вы не верите. Вы патриот, мечтаете о том, чтобы стать героем. Но вы им не станете. Простой народ Финляндии не разделяет ваших убеждений. Они помнят историю и знают одно: русские — их древние враги, и они их ненавидят. Финны и вас будут ненавидеть. И Кронштета, о, бедный адмирал Кронштет! В течение многих поколений его будут поносить все финны, все шведы. Он проживет всю жизнь в новом Великом герцогстве Финляндском, получая пособие от русских, и умрет сломленным стариком седьмого апреля тысяча восемьсот двадцатого года, через двенадцать лет и один день после встречи с Сухтеленом, на которой Свеаборг будет передан России. Много лет спустя человек по имени Рунеберг напишет цикл стихотворений об этой войне. Знаете, как он назовет Кронштета?
— Нет. — Ягерхорн неловко улыбнулся. — Ваши голоса рассказали вам?
— Они заставили меня выучить слова наизусть, — ответил Бенгг Антонен и прочитал:
Надеждой, растаявшей в мареве крыш, Несчастьем, обманом, бичом, Любым из имен назовите, но лишь Не тем, что он был наречен. Его соименникам быть каково
С клеймом его имени, ядом его?*note 2
— Вот слава, которую вы и Кронштет заслужили здесь, — с горечью продолжал Антонен. — Вот ваше место в истории. Вам оно нравится?
Полковник Ягерхорн осторожно обошел Антонена; теперь путь к двери был свободен. Однако он колебался.
— Ваши слова полны безумия, — сказал он. — И все же… Откуда вы могли узнать об обещаниях царя? Вы почти заставили меня вам поверить. Голоса? Как у французской девушки? Голос Бога, вы говорите? Антонен вздохнул.
— Бога? Не знаю. Голоса, вот все, что я слышу. Возможно, так сходят с ума. Ягерхорн состроил гримасу.
— Вы говорите, что нас осудят? Утверждаете, что назовут предателями, а в поэмах будут проклинать?
Бенгт ничего не ответил. Безумие отступило, теперь его переполняли лишь беспомощность и отчаяние.
— Нет, — не сдавался Ягерхорн, — Слишком поздно. Договор подписан. На карту поставлена наша честь. Вице–адмирал Кронштет полон сомнений. Его семья находится здесь, и он ужасно о ней беспокоится. Сухтелен мастерски этим воспользовался, и мы сыграли свою роль. Ничего уже нельзя изменить. Я не верю в ваше безумие, но даже если и поверил бы, никакой надежды не осталось, все кончено. Корабли не прибудут вовремя. Свеаборг должен сдаться, и война закончится поражением шведов. Иначе и быть не может. Царь заключил союз с самим Бонапартом, мы не можем ему сопротивляться!
— Этот союз вскоре будет расторгнут, — с грустной улыбкой проговорил Антонен, — Французы начнут марш на Москву, и это их погубит, как и Карла XII. Зима станет их Полтавой. Но все это будет слишком поздно для Финляндии и Свеа–борга.
— Даже сейчас уже слишком поздно, — Ягерхорн покачал головой. — Ничего нельзя изменить. Впервые в душе Бенгта вспыхнул маленький огонек надежды.
— Нет, еще не поздно.
— И что вы предлагаете? Кронштет принял решение. Неужели нам следует поднять мятеж?
— В Свеаборге в любом случае будет мятеж, но я знаю, что его подавят.
— Но что же тогда?
— В договоре сказано, что мы можем отправить двух посланцев к королю, чтобы сообщить ему об условиях и шведские корабли могли прибыть вовремя.
— Да. Кронштет выберет наших курьеров сегодня, и они отправятся в путь завтра, с бумагами, подписанными Сухте–леном.
— Комендант прислушивается к вашему мнению. Сделайте так, чтобы меня выбрали в качестве курьера.
— Вас? — На лице Ягерхорна появились сомнения. — И что это даст? — Он нахмурился. — Быть может, вашим желанием движет ваш страх. Быть может, мы слишком долго находимся в осаде и вы надеетесь спастись.
— Я могу доказать, что мои голоса говорят правду, — заявил Антонен.
— Как?
— Мы встретимся завтра на рассвете возле могилы Эрен–сварда, и я назову вам имена курьеров, которых выберет ви–це–адмирал. Если я не ошибусь, вы убедите его послать меня вместо одного из них. Он с радостью согласится. Кронштету не терпится избавиться от меня. Полковник Ягерхорн задумчиво потер подбородок.
— Никто не может знать, каким будет выбор Кронштета. Вы сделали честное предложение. — Он протянул руку. — Договорились.
Они пожали друг другу руки. Ягерхорн повернулся, чтобы уйти, но в дверях остановился.
— Полковник Антонен, — сказал он, — я забыл о своем долге. Вы находитесь под арестом. Отправляйтесь в свою комнату и оставайтесь там до рассвета.
— С радостью. На рассвете вы убедитесь в том, что я прав.
— Возможно… но я очень надеюсь, что вы ошибаетесь.
…И машины высосали жидкую ночь, что поглощала меня, и я закричал — так громко, что Слим отпрянул с недовольным выражением лица. Я одарил его широкой улыбкой гризли, показав ряды желтых зубов.
— Вытащи меня отсюда, индюк, — закричал я.
Боль окружала меня паутиной, но сейчас она не казалась мне ужасной, ведь я знал, за что страдаю.
Мне сделали укол, перетащили в кресло, но на сей раз мне не терпелось поскорей отправиться на допрос. И я схватил колеса, крутанул их, вырвался из рук Рафа и стремительно покатил по коридору, как в прежние дни, когда еще был жив Крипер и мы гонялись наперегонки. Правда, мне пришлось преодолевать пандус — тут они меня и настигли, эти сильные молчаливые парни в костюмах цвета мороженого (во всяком случае, так утверждала Нан), но я закричал, чтобы они оставили меня в покое. Они повиновались. Я их ужасно озадачил. Майор был изрядно удивлен, когда я сам вкатился в комнату. Он начал подниматься.
— Так ты…
— Присядь, Салли, — сказал я. — У меня хорошие новости. Бенгг сумел задурить голову Ягерхорну. Мне даже показалось, что парень готов наделать в штаны. Похоже, нам удалось. Завтра на рассвете я встречаюсь с Ягерхорном, чтобы завершить сделку— Я ухмыльнулся, слушая себя самого. Завтра — ха, я говорю о 1808 годе, но именно такое у меня возникло ощущение. — А теперь вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов. Мне необходимо знать имена двух парней, которых Кронштет намерен послать к шведскому королю. Ягерхорн обещал послать меня вместо одного из них, если я сумею его убедить. Поэтому вам нужно узнать для меня эти имена, майор, и как только я произнесу магические слова, мы сразу же получим Свеаборг.
— Но эту информацию очень трудно отыскать, — пожаловался Салазар. — Курьеров задержали на несколько недель, и они добрались до Стокгольма только в день капитуляции. Возможно, история не сохранила имена. Какой нытик, никак ему не угодишь. Но Ронни вступилась за меня.
— Майор Салазар, имена необходимо найти. Вы ведь были военным историком. И ваша работа состояла в том, чтобы тщательно исследовать все ключевые периоды. — Она так говорила с ним, что невозможно было догадаться, кто из них босс, — Проект Грэхема имеет самый высокий приоритет. У вас есть компьютерные файлы, досье на персонал Свеаборга, к тому же вы можете связаться с военным колледжем в Нью–Уэст–Понте. Быть может, вам даже удастся связаться с теми, кто остался в Швеции. Мне все равно, как вы все сделаете, но имена необходимо узнать. Весь проект может зависеть от этой ключевой информации. Весь мир. Наше прошлое и наше будущее. Впрочем, мне не следует повторять очевидные вещи, — Она повернулась ко мне. Я зааплодировал, и Ронни улыбнулась, — Ты хорошо справился со своей задачей, — сказала она. — А теперь расскажи нам подробности.
— Конечно, — кивнул я. — Все получилось, как пирог. С мороженым на закуску. Как это называлось?
— Алямод*note 2.
— Свеаборг «алямод», — И я принялся их угощать.
Когда я закончил свою продолжительную речь, на лице майора появилась сдержанная улыбка.
— Что дальше? — спросил я. — Бенгг станет одним из курьеров, верно? И я доставлю послание королю. Постараюсь избежать сетей Сухтелена, и тогда шведы пришлют кавалерию.
— Кавалерию? — смутился Салли.
— Фигура речи, — продемонстрировав неожиданное терпение, ответил я. Майор покачал головой.
— Нет. Курьеры. Генерал Сухтелен и в самом деле солгал, он задержал их, чтобы получить гарантии. Ведь лед мог растаять. И тогда корабли пришли бы вовремя. Но его предосторожности оказались излишними. В тог год лед вокруг Хельсинки растаял значительно позже указанного срока. — Он бросил на меня серьезный взгляд. Надо же, зеленоватый цвет его
кожи стал еще заметнее. — Мы должны нанести дерзкий удар. Тебя пошлют в качестве курьера в период перемирия. Вас вместе со вторым курьером приведут к генералу Сухтелену, чтобы вы могли пройти через позиции русских. Именно в этот момент ты и нанесешь удар. Договор подписан, в те дни война была делом благородным. Никто не будет ждать предательства.
— Предательства? — уточнил я.
Мне это совсем не понравилось. На мгновение улыбка майора стала естественной; наконец он делал то, что доставляло ему удовольствие.
— Убей Сухтелена, — сказал он.
— Убить Сухтелена? — повторил я.
— Используй Антонена. Наполни его яростью. Заставь обнажить оружие. Убей Сухтелена.
Понятно. Новый ход в нашей шахматной партии, ведущейся через время. Гамбит гризли.
— Они убьют Бенгта, — заметил я.
— Ты успеешь выскочить, — сказал Салазар.
— Но они могут прикончить его на месте, вы же сами знаете.
— Да, ты рискуешь. Многие люди уже отдали жизнь за нашу нацию. Идет война. — Майор нахмурился. — Твой успех может обернуться катастрофой для всех нас. Когда меняешь прошлое, настоящее в том виде, какое оно есть, попросту перестает существовать. Но наша нация выживет, и миллионы воскреснут. Появятся более здоровые и счастливые люди, которые смогут насладиться радостями жизни, недоступными для нас. И ты сам родишься нормальным и здоровым, без малейших признаков болезни и уродства.
— Или таланта, — заметил я. — И в таком случае я не смогу вернуться в прошлое, которое останется неизменным.
— Этот парадокс неприменим. Тебе уже не раз объясняли. Прошлое, настоящее и будущее не принадлежат к одной линии времени. К тому же прошлое изменит Антонен, а не ты. А он живет в том времени. — Майор начал терять терпение, его толстые темные пальцы принялись барабанить по столу. — Ты трусишь?
— Трахал я тебя и твою лошадь! Ты ничего не понял. Мне плевать на самого себя, я не боюсь смерти. Но они убьют Бенгта. Он нахмурился.
— И что с того?
Вероника внимательно слушала нас. Она наклонилась через стол и мягко коснулась моей руки.
— Я понимаю. Ты идентифицируешь себя с ним, верно?
— Он хороший человек, — Похоже, я начал оправдываться. — Я свожу его с ума — неужели этого недостаточно? Да, я не хочу, чтобы его убили. Я извращенец, гризли, я всю свою жизнь прожил в осаде, и я умру здесь, но на свете существуют люди, которые любят Бенгта, у него еще вся жизнь впереди. Как только он вырвется из Свеаборга, перед ним будет весь мир.
— Он мертв уже почти два столетия, — напомнил Салазар.
— Сегодня днем я был внутри его головы, — возразил я.
— Он станет еще одной жертвой войны, — продолжал майор, — А на войне солдаты погибают. Это реальность, как тогда, так и сейчас. Но меня беспокоило еще кое–что.
— Да, возможно, он солдат, тут я не стану спорить. Он знал, что его работа опасна. Но Бенгт живет по законам чести. А вы об этом забыли. Он готов умереть во время сражения, но вы хотите, чтобы я сделал из него проклятого богом убийцу, заставил нарушить перемирие. Он благородный человек. Люди осудят Антонена.
— Цель оправдывает средства, — резко возразил майор/— Нужно убить Сухтелена, убить, находясь в статусе парламентера. И тогда мирный договор не будет соблюден. Заместитель Сухтелена не отличается умом и коварством, предрасположен к необдуманным поступкам, он мечтает о впечатляющей победе. Ты скажешь ему, что Кронштет приказал убить Сухтелена. И он прервет перемирие, бросит своих солдат в атаку на крепость, попытается штурмовать неприступные стены Свеаборга и будет легко отброшен. Русские понесут тяжелые потери, а шведы преисполнятся решимости, увидев предательство русских. Ягерхорн получит доказательства, что обещания русских ничего не стоят, и переметнется на другую сторону. Кронштет, герой Руотсинсалми, станет еще и героем Свеаборга. Крепость выстоит. Весной шведский флот высадится за русскими линиями, а вторая шведская армия начнет марш с юга. И ход войны изменится. Когда Наполеон пойдет на Москву, шведская армия уже будет в Петербурге. Царя возьмут в плен, свергнут и казнят. Наполеон оставит в Москве марионеточное правительство, заключив договор со шведами в Петербурге. Новый русский режим не переживет падения Бонапарта, реставрация царской семьи будет недолгой, и Россия станет либеральной парламентской страной. Советский Союз не будет воевать с Соединенными Штатами, — Он постарался усилить эффект своих слов, ударив кулаком по столу.
— Брехня, — коротко бросил я. Салазар покраснел.
— Это реконструкция событий, сделанная компьютером, — не сдавался он.
Однако он отвел взгляд в сторону. Всего на несколько мгновений, но я успел заметить. Забавно. Майор не мог смотреть мне в глаза. Вероника сжала мою руку.
— Реконструкция компьютера может оказаться ошибочной, — признала она. — В той или иной степени. Но больше у нас ничего нет. Это наш последний шанс. Я понимаю твою тревогу об Антонене, правда, понимаю. Это естественно. В течение нескольких месяцев ты был частью его жизни, разделял мысли и чувства. Твои возражения делают тебе честь. Но сейчас речь идет о миллионах жизней, которые зависят от жизни одного человека. И он уже мертв. Это твое решение. Возможно, самое важное в истории человечества, и ты примешь его самостоятельно. — Она улыбнулась, — Я прошу тебя об одном, обдумай все, как следует.
Когда она так говорит, держа мою руку в своей, разве можно возразить? О Бенгт! Я отвернулся от них и вздохнул.
— Доставай последние запасы спиртного, — устало сказал я Салазару, — те, что остались еще с мирных времен.
Майор заметно удивился; он считал, что о существовании шотландского виски «Айриш Мист» и «Реми Мартин» никому неизвестно. Так оно и было до тех пор, пока Крипер не установил повсюду свои маленькие жучки, хей–хо!
— Не думаю, что пришло время для попойки, — заявил Салли. Он не захотел расставаться со своими сокровищами. Эгоистичный и скаредный урод.
— Заткнись и подойди сюда, — «Сегодня я не потерплю отказа. Я предаю Бенгта, а тебе придется расстаться со своими запасами спиртного». — Я хочу напиться в стельку. Пришло время выпить за всех проклятых мертвецов и поднять бокалы за живых, в прошлом и настоящем. Таковы правила, будь ты проклят. Гризли всегда получает бутылку перед тем, как отправиться на встречу с цыплятами.
Бенгт Антонен ждал наступления рассвета на центральном дворе цитадели. У него за спиной находилась могила Эренсварда, место последнего упокоения человека, который построил Свеаборг и теперь спокойно спал на груди у своего создания, его кости находились в безопасности под мощными гранитными стенами и пушками, охраняемые от любого дерзкого врага. Он построил неприступную крепость, и никто не должен нарушить его покой. А теперь ее хотят отдать врагу.
Дул ветер. Он обрушивался с черного пустого неба, шевелил голые ветви деревьев, стоящих на пустом крепостном дворе, легко проникая сквозь самую теплую шинель. Возможно, Бенгту было так холодно совсем по другой причине: его наполнял холод страха. До рассвета осталось совсем немного. Звезды уже начали бледнеть. Но его голова была пуста, в ней гуляло лишь насмешливое эхо. Очень скоро над горизонтом появится солнце; сюда придет полковник Ягерхорн, с надменным и требовательным видом, но Антонену будет нечего ему сказать.
Он услышал шаги. Сапоги Ягерхорна стучали по камням. Антонен повернулся к нему, наблюдая, как тот поднимается по ступенькам мемориала Эренсварда. Они остановились на расстоянии фута друг от друга, заговорщики, встретившиеся в холодном предрассветном сумраке. Ягерхорн коротко кивнул.
— Я встречался с Кронштетом.
Антонен открыл рот. Дыхание белым облачком поднялось у него над головой. И в тот момент, когда полковник собрался признать, что голоса его покинули, в его сознании прозвучал шепот. Он услышал два имени. Наступила такая долгая тишина, что Антонена вновь охватил страх. А вдруг это безумие, а вовсе не голос Бога? Вдруг он ошибся? Но Ягерхорн опустил глаза, нахмурился и соединил руки в перчатках вместе — он принял решение.
— Да поможет нам Бог, — сказал он, — но я вам верю.
— Я буду курьером?
— Я уже говорил об этом с вице–адмиралом. Напомнил ему о годах вашей безупречной службы. Вы хороший солдат и человек чести, истинный патриот, не выдержавший напряжения осады. Вы относитесь к воинам, неспособным выдерживать бездействие, вам необходимо как–то бороться с врагом. Вы не заслуживаете ареста и позора, в качестве курьера вы сможете вернуть себе доброе имя, я заявил, что абсолютно в этом уверен. Ну а как только вы покинете Свеаборг, мы избавимся от источника напряжения, вокруг которого может начаться мятеж. Кронштет знает, что очень многие достойные люди настроены против пакта с Сухтеленом. Мне удалось его убедить/— Ягерхорн слабо улыбнулся/— Но на самом деле я не уверен, что поступил правильно. Однако я способен выдвигать самые разнообразные аргументы — как Бонапарт свои армии на новые позиции. Так или иначе, но мы победили. Вы назначены курьером.
— Хорошо, — ответил Антонен.
Но почему у него сжалось сердце от тяжелых предчувствий? Ему бы следовало торжествовать.
— Что вы намерены делать? — спросил Ягерхорн. — Ради чего наш заговор?
— Я не стану отягощать вас знанием.
Впрочем, он и сам не имел ни малейшего понятия, что будет дальше. Со вчерашнего дня ему было известно о своем назначении курьером, но причины оставались ему неизвестны, и будущее представлялось таким же холодным, как могила Эренсварда, и таким же туманным, как дыхание Ягерхорна.
— Хорошо, — сказал Ягерхорн, — Остается молиться, что я поступил правильно, — Он снял перчатку и протянул руку, — Я рассчитываю на вашу мудрость и честь.
— Моя честь, — повторил Бенгт.
Медленно, очень медленно он снял перчатку, чтобы пожать руку мертвого человека, стоящего перед ним. Мертвого? Нет, не так; то была живая, теплая плоть. Но сейчас ладонь Ягерхорна замерзла под голыми деревьями и оказалась холодной.
— Между нами были разногласия, — продолжал Ягерхорн, — но мы оба финны и истинные патриоты, люди чести, и теперь мы стали друзьями.
— Друзьями, — повторил Антонен.
И в его голове громче и четче, чем когда–либо прежде, послышался шепот — ему даже показалось, что за спиной у него кто–то стоит.
«Давай, цыпленок, — в голосе слышалась горечь, — пожми руку своему приятелю–гризли».
Сорви четыре розы, пока есть еще время, этот самый гризли, который улыбается сегодня, завтра может умереть. Хей–хо, выпьем снова, вторую ночь подряд, выдуем всю роскошную выпивку майора, но какое это имеет значение, ему она не понадобится. После следующей прогулки по времени он перестанет существовать — так они мне говорят. На самом деле он никогда не существовал, вот уж поистине причудливая мысль. Старина майор Салли Салазар с толстыми пальцами, зеленоватой кожей, постоянными жалобами и стервозностью был вполне реальным сегодня утром, во время последнего допроса, но теперь получается, что такого человека никогда не существовало. Как и Крипера, Рафа или Слима, а Нан никогда не рассказывала нам о мороженом с различными вкусами, сливочном, ореховом и ромовом с изюмом, теперь все это в одной куче с Ниневией и Тиром*note 2, хей–хо. Никогда не было, нет, и я выпиваю еще стаканчик, пью один в своей комнате, в моей крошечной спальне, Спаситель за последним ужином из алкоголя, но где же, черт побери, все мои апостолы? Они пьют, пьют, но не со мной.
Они не должны знать, никто не должен знать, только я, майор и Ронни, но все каким–то образом узнали, и прямо в коридорах началась дикая вечеринка, все пили и пели, дрались и даже трахались — те счастливцы, которым удалось найти партнера и к коим я не отношусь, увы. Я хотел присоединиться к ним, но майор запретил: слишком опасно, кто–нибудь из них может решить, что даже такая жизнь лучше, чем никакой, — а гризли готов все порушить. И вот я сижу один, в моей маленькой спальне, рядом — пять пустых комнат, а в конце коридора стоит мрачный охранник, разозленный тем, что ему не дают выпить напоследок.
Я рассчитывал, что ко мне заглянет Ронни, ну вы понимаете, выпить немного и сыграть последнюю партию в шахматы или даже поиграть в поцелуйчики, что, бесспорно, дурацкая фантазия, но я не хочу умирать девственником… Хотя на самом деле я не умру, когда проверну весь фокус, поскольку и не жил вовсе. И это чертовски благородно с моей стороны, если вы меня спросите, вот только спросить некому. Еще глоточек, но бутылка почти пуста, придется позвонить майору и попросить еще одну.
Почему не приходит Ронни? Я никогда больше ее не увижу, после того как наступит завтра, завтра — двести лет назад. Я могу отказаться, останусь здесь, и наша маленькая счастливая семья будет продолжать жить, но не думаю, что ей понравится такой поворот событий. Она гораздо больше верит во все это, чем я. Я спросил у нее сегодня днем, способны ли расчеты Салли учесть побочные эффекты. То есть если мы изменим ход войны, сохраним Свеаборг (мы надеемся), избавимся от царя (мы надеемся), уничтожим Советский Союз и (мы очень, черт подери, на это надеемся) не будет большой войны, бомб, налетов и чумы и всей прочей гадости, даже радиационного клубничного мороженого — любимый вкус, придуманный Крипером… Но не избавимся ли мы и от всего остального?
Например, если Россия так изменится, то не потеряем ли мы Аляску? И водку? Может быть, больше не будет Джорджа Оруэлла? И даже Карла Маркса? Мы хотели избавиться от Карла Маркса, один из наших гризли, Слепой Джеффи, пытался позаботиться о Карлуше, но у него ничего не получилось. Быть может, его прозорливость слишком велика. Что ж, значит, мы сохраним Карла Маркса, но если подумать, кого волнует Карл Маркс? Но потеряем ли мы Граучо? Мне это определенно не нравится, кстати, прошлой ночью я нашел гризли, забравшегося в мою пижаму, и мне никогда не узнать, как он туда попал. Да и кому известно, как гризли куда–нибудь попадают, и проклятые костяшки домино разлетаются во все стороны, сбивая другие костяшки, нет, домино — не моя игра, я шахматист, мировой шахматный чемпион, находящийся во временной ссылке, да, это именно я, а домино — чертовски глупая игра.
А что, если ничего не получится, спросил я у Ронни, что, если мы уберем Россию, а потом Гитлер выиграет Вторую мировую войну и мы начнем перебрасываться бомбами и токсинами с нацистской Германией? Или с Англией? Или с проклятой Австро–Венгрией, кто знает? Могучая держава Австро–Венгрия, какая мысль, прошлой ночью, не снимая пижамы, я пристрелил Габсбурга.
Ронни ничего не обещала. Она лишь пожала плечами и рассказала мне историю про лошадь. Одному типу должны были отрубить голову по приказу какого–то древнего короля, понимаете, поэтому он заявил королю, что, если ему дадут год, он научит говорить королевскую лошадь. Королю его идея почему–то понравилась, быть может, он был поклонником мистера Эда*note 3, не знаю, но он дал парню год. А потом друзья парня сказали: эй, что такое, ты же не сможешь научить лошадь говорить. И тот ответил: но теперь у меня появился год, долгий срок, за это время многое может произойти — возможно, умрет король или я. А еще может умереть лошадь. Или лошадь заговорит.
Я совсем напился, совсем–совсем, и в моей голове полно гризли и говорящих лошадей, костяшек домино и невостребованной любви… Мне необходимо ее повидать! Я осторожно поставил бутылку, хотя она была уже пуста, но мне не хотелось, чтобы на полу осталось битое стекло, и не слишком уверенно выехал в коридор, у меня была слегка нарушена координация движений. Охранник, стоявший в конце коридора, выглядел грустным. Я был с ним немного знаком. Крупный черный парень по имени Декс.
— Привет, Декс, — сказал я, подъезжая к нему, — давай плюнем на все и отправимся на вечеринку, я хочу повидать маленькую Ронни. — Но он лишь посмотрел на меня и покачал головой. — Давай, — сказал я и стукнул его своими голубыми кулачками. Неужели он меня не пропустит? Проклятье, Декс ответил:
— У меня приказ, тебе следует оставаться здесь.
И я вдруг ужасно рассвирепел, это нечестно, я хочу повидать Ронни. Я собрал все свои силы и попытался проехать мимо него. Ни черта, Декс повернулся и загородил проход, схватил ручки кресла и толкнул его. Меня резко развернуло, одно колесо заклинило, и я вылетел из кресла. Было больно. Проклятье, очень больно. Могу спорить, если бы у меня был нос, из него пошла бы кровь.
— Ты останешься здесь, проклятый извращенец, — сказал мне Декс.
Я заплакал, будь он проклят, а он молча наблюдал, как я поставил кресло на колеса и взобрался в него. Я сидел и смотрел на него, а он стоял и не отводил от меня взгляда.
— Пожалуйста, — наконец выдавил я. Охранник покачал головой. — Тогда позови ее, — взмолился я. — Скажи, что я хочу ее видеть. Декс ухмыльнулся.
— Она занята с майором Салазаром.
Некоторое время я не сводил с него взгляда, испепеляюще–угрожающего. Однако он не испепелился и даже не испугался. Этого просто не может быть! Она и майор? Она и зеленомордый Салли? Ни в коем случае, он не ее тип мужчины, я знаю, что у нее не такой вкус. Скажи, что это не так! Я развернул кресло и покатил обратно. Декс отвернулся. Хей–хо, обманул его.
Комната Крипера находилась в самом конце коридора. Надо же, ничего не изменилось. Я включил приемник, поиграл с переключателями, стараясь понять, как они работают. В данный момент мои мозги находились не в лучшем состоянии, поэтому я возился довольно долго, но наконец понял, как работает система, и прошелся по всем комнатам, перепрыгивая от одной сцены к другой, наблюдая один эпизод за другим, словно меня обслуживал хитрый призрак Крипера.
Каждая сцена обладала своим очарованием. В буфете в полном разгаре шло групповое изнасилование, прямо на одном из столиков, где мы с Ронни играли в шахматы. Два здоровенных типа из охраны дрались возле выходного шлюза; схватка началась давно, их лица были залиты кровью, и я не мог их разглядеть, они с трудом поднимали тяжелые кулаки, а остальные их подбадривали. Слим и Раф по очереди курили марихуану, опираясь на мой гроб. Слим говорил, что им следует вырвать все провода, и будь все проклято, пусть я никуда не отправлюсь. А Раф утверждал, что гораздо проще просто разбить мне голову. Похоже, придется вычеркнуть его из списка тех, кому следует сделать подарок на Рождество. К счастью для гризли, оба накурились так, что не могли ничего предпринять. Я некоторое время наблюдал за полудюжиной других сцен, а потом с некоторой неохотой включил комнату Ронни, где она трахалась с майором Салазаром. Хей–хо, как сказал бы Крипер, а чего еще ты ждал?
Я больше не могу тебя любить, дорогая, любить ту, которую больше не уважаю. Но она никогда не была хорошенькой, в 1808 году жили более красивые женщины, и Бенгт был вполне подходящим мужчиной, чтобы уложить их в постель, хотя у Ягерхорна это получалось даже лучше. А моя Вероника — лишь королева нечистого ядовитого роя, вот и все. Они уже закончили заниматься любовью и разговаривали. Точнее, говорил майор, только что он трахал Ронни, а теперь лежит рядом с ней и говорит о Свеаборге, будь он проклят.
— …Вероятность не более тридцати процентов, что начнется кровавая бойня. Крепость имеет мощные стены, но у русских преимущество в живой силе, и если они получат существенное подкрепление, опасения Кронштета могут оказаться реальными. Если убийство состоится, правила ведения войны будут изменены, и они уничтожат всех, кто находился в крепости. Свеаборг станет чем–то вроде Аламо*note 3, и тогда разбежавшиеся в стороны тропы вновь сойдутся вместе. Высокая вероятность. А окончательный результат будет тем же.
Однако Ронни его не слушала; на ее лице появилось выражение, которого я раньше никогда не видел: пьяное, жадное, испуганное, а потом она скользнула вниз и стала делать то, что я видел лишь в своих фантазиях, и я больше не хотел смотреть, о нет–нет–нет!
Генерал Сухтелен устроил свой штаб в пригороде Хельсинки, еще один удачный тактический ход. Когда Свеаборг навел на него свои пушки, каждый третий выстрел из крепости грозил городу — в результате Кронштет приказал прекратить огонь. Сухтелен воспользовался этой уступкой так же эффективно, как и всеми остальными. Он выбрал себе просторную и удобную квартиру; из его окон через открытые пространства льда, усыпанного снегом, открывался прекрасный вид на серую громаду Свеаборга. Полковник Бенгт Антонен угрюмо смотрел в сторону крепости, дожидаясь в приемной вместе со вторым курьером Кронштета и русскими, которые сопровождали его к Сухтелену. Наконец внутренние двери распахнулись, и к ним вышел смуглый русский капитан.
— Генерал готов вас принять, — сказал он.
Генерал Сухтелен сидел за широким деревянным столом, адъютант замер по правую руку от него. У двери оставался часовой, кроме того, вместе со шведскими курьерами в комнату вошел капитан. На голой поверхности стола стояла чернильница, лежали промокательная бумага и два подписанных пропуска, которые обеспечивали курьерам безопасное продвижение через линии русских войск до самого Стокгольма и шведского короля. Один из них должен был ехать по южной, а другой по северной дороге.
Сухтелен что–то сказал по–русски; адъютант переводил. Их обеспечивали лошадьми, кроме того, было обещано, что на почтовых станциях им предоставят свежих коней. Антонен слушал инструкции с удивительно пустым чувством, у него слегка кружилась голова. Генерал намерен их пропустить. Почему это его удивляет? Ведь именно такими были условия договора. И по мере того как переводчик нудно повторял официальные фразы, Антонена все сильнее охватывала апатия. Он сделал все, чтобы попасть сюда, как того требовали голоса, а теперь он даже не знает, зачем он здесь и что ему следует делать.
Ему вручили один из пропусков, вложив в протянутую руку. Быть может, на него подействовало прикосновение бумаги или дело было в чем–то другом. Неожиданно его подхватила красная волна ярости, такой неистовой и всепоглощающей, что на несколько мгновений мир вокруг него исчез и он оказался в совершенно другом месте, увидел сплетенные вместе обнаженные тела в комнате, стены которой были сделаны из светло–зеленых кубиков. А затем он вернулся обратно, ярость все еще бушевала в нем, но быстро слабела. Все смотрели на него. Тут только Антонен сообразил, что выронил пропуск, а его рука легла на рукоять сабли, и он наполовину обнажил клинок, сталь тускло сверкала в солнечных лучах, проникающих сквозь окно.
Если бы они отреагировали сразу, то могли бы успеть его остановить, но он застал всех врасплох. Сухтелен начал подниматься со своего стула, но почему–то двигался странно–тягуче, словно в замедленной съемке. Замедленная съемка, что это такое? Но он знал, знал. Сабля уже покинула ножны. Он услышал у себя за спиной крик капитана, адъютант потянулся за пистолетом, но ему было далеко до Квик Дроу Макгроу*note 3,
Бенгт их всех опередит, хей–хо. Он ухмыльнулся, развернул саблю и протянул ее рукоятью вперед генералу Сухтелену.
— Мой клинок, сэр, и поклон от полковника Ягерхорна, — с удивлением и благоговением услышал Бенгт Антонен собственный голос. — Крепость в ваших руках. Полковник Ягерхорн предлагает задержать нас на месяц. Я с ним согласен. Задержите нас здесь, и вам гарантирована победа. Если вы нас пропустите, то кто знает, как все может обернуться? Вдруг шведский флот сумеет подойти к Свеаборгу? До третьего мая еще очень много времени. Король может умереть, или лошадь, да и мы с вами не бессмертны. Я уже не говорю о том, что лошадь может заговорить.
Адъютант убрал пистолет и принялся переводить; второй курьер принялся протестовать, но на него не обратили внимания. Бенгт Антонен обнаружил, что обладает красноречием, которому мог бы позавидовать даже его новый друг. Он говорил и говорил. На какое–то мгновение им овладела диковинная слабость, когда в животе забурлило, закружилась голова, но потом он понял, что ему не о чем беспокоиться, это сработали таблетки, и где–то далеко, в металлическом гробу, наполненном ночью, умирает монстр. А потом не осталось ничего, хей–хо, одна осада закончилась, а другая будет продолжаться еще долго, но какое значение это имеет для Бенгта, мир свеж, как холодная нежная устрица. Он подумал, что положено начало замечательной дружбе, и, какого черта, быть может, он еще спасет их задницы, если у него возникнет такое желание, но сделает это на своих условиях. Генерал Сухтелен выслушал, кивнул и принял протянутую саблю.
Полковник Антонен добрался до Стокгольма третьего мая, в год тысяча восемьсот восьмой от Рождества Господа нашего, с посланием для Густава IV Адольфа, короля Швеции. В тот же день Свеаборг — неприступный Свеаборг, Гибралтар Севера — сдался русским войскам, хотя и имел превосходство в численности войск.
После окончания военных действий Бенгт Антонен подал в отставку из шведской армии и стал эмигрантом, сначала в
Англии, а позднее в Америке. Он поселился в Нью–Йорке, где женился, стал отцом девятерых детей и весьма влиятельным журналистом, которого уважали за удивительную способность улавливать приближающиеся перемены. Когда события развивались иначе, что случалось довольно редко, Антонен всегда удивлялся. Он стал основателем Республиканской партии, и его статьи оказали существенное влияние на президентских выборах 1856 года, когда победил Джон Чарльз Фримонт*note 3.
В 1857–м, за год до смерти, Бенгт Антонен сыграл с Полом Морфи во время Нью–Йоркского шахматного турнира и проиграл. Как часто потом любили цитировать биографы Морфи, после поражения Антонен произнес всего одну фразу: «Я мог бы обыграть его в домино».
