Часть четвертая. Борьба человеческого сердца с самим собой
Ветераны и истинные поклонники до сих пор дорожат воспоминаниями о Бэте Дарстоне, бесстрашном мстителе, рассказы о котором часто появлялись в «Гэлэкси» в начале пятидесятых годов и чью фотографию нередко можно было увидеть на обложке. Под заголовком «ВЫ НИКОГДА НЕ УВИДИТЕ ЭТО В «ГЭЛЭКСИ»» следовал текст:
Грохочут копыта. Бэт Дарстон скачет галопом по узкому проходу в Орлином Ущелье, маленьком поселении золотоискателей в 400 милях к северу от Тумстоуна. Он отчаянно пришпоривает коня, чтобы побыстрее проскочить под выступом скалы… и в этот момент высокий стройный ковбой выходит из–за огромного валуна, держа шестизарядный револьвер в загорелой руке.
— Останови коня и спешивайся, Бэт Дарстон, — не разжимая губ, говорит незнакомец. — Да будет тебе известно, что это твое последнее путешествие по нашим местам.
Дюзы раскалены. Бэт Дарстон входит на своем корабле в атмосферу Ббллззнаджа, крошечной планеты, находящейся в семи миллиардах световых лет от Солнца. Он выключает свой супергипердвигатель для посадки… и в этот момент высокий стройный инопланетянин выходит из–за огромного агрегата неизвестного назначения с протоновым бластером в загорелой руке.
— Отойди от рычагов управления, Бэт Дарстон, — не разжимая губ, говорит высокий незнакомец. — Да будет тебе известно, что это твое последнее космическое путешествие по нашему участку космоса.
«Ничего подобного вы никогда не найдете в «Гэлэкси», — безапелляционно заявлял редактор Г. Л. Голд, — Мы печатаем только лучшие образцы научной фантастики… произведения искренние, достоверные, глубокие… написанные авторами, которые не переключаются, как автоматы, с детективов на вторжение инопланетян… людьми, знающими и любящими научную фантастику… для тех, кто тоже ее любит и понимает».
Это рекламное заявление появилось в первом выпуске «Гэлэкси» в сентябре 1950 года, а потом повторялось во многих последующих. Все это происходило, когда я был еще двухлетним парнишкой (у меня есть фотографии, подтверждающие этот факт). Даже «Рокки Джонс» в тот момент принадлежал моему будущему (Рокки и Бэт, несомненно, дружили в школе космических рейнджеров) вместе с Хайнлайном, Говардом, Толкином, Лавкрафтом и Фантастической четверкой.
Когда я сам начал писать научную фантастику для «Гэлэкси», век Г. Л. Голда — поистине золотой — уже закончился. В 1961 году после автокатастрофы Голд передал вожжи (кормило? рычаги управления космического корабля?) Фредерику Полу. К концу десятилетия на смену Полу пришел Эджлер Якобсон, взявший на работу Гарднера Дозуа, в обязанности которого входило читать поступающий в редакцию вздор. Остальное вам уже известно, если вы читали мои предыдущие комментарии.
Пока Якобсон был редактором, я не продал в «Гэлэкси» ни одного рассказа, хотя пару раз был к этому близок. Впрочем, я пристроил немало рассказов Тэду Уайту, хотя после «Дороги в Сан–Брета» большинство моих сочинений выходило в «Эмейзинг», а не в «Фэнтестик». Но свою репутацию я сделал в «Аналоге», ведущем журнале жанра, именно там был напечатан мой первый рассказ, получивший «Хьюго». В свое время в течение нескольких десятилетий «Аналог» был олицетворением «настоящей научной фантастики» под руководством легендарного редактора Джона Кэмпбелла–младшего. Он умер, когда я только начал писать рассказы, и его место в «Аналоге» занял Бен Бова. Кэмпбелл справедливо считался великим редактором. Он изменил жанр, когда пришел к руководству «Эстаундингом» в тридцатые годы — можно сказать, благодаря Кэмпбеллу наступил золотой век научной фантастики.
Кэмпбелл–младший прославился и как первооткрыватель новых писателей, но почему–то я сомневаюсь, что он отнесся бы с такой благосклонностью, как Бова, к меланхоличным, романтическим, трагическим рассказам, которые я писал в начале семидесятых годов. Если бы Кэмпбелл прожил еще десять лет, моя карьера развивалась бы в ином направлении, как и у многих других людей.
Бова занял редакторское кресло в качестве автора научной фантастики с безупречной репутацией. Он писал только настоящую научную фантастику, что было важно в те давно прошедшие годы, когда все еще бушевала война между Старой и Новой волной. Тем не менее с того самого момента, как Бова воцарился на троне, он изменил политику журнала — на страницах «Аналога» стали появляться рассказы, которых никогда бы не выбрал Кэмпбелл… в том числе и мои.
Процесс получился достаточно болезненным — взгляните на колонку писем тех лет. В каждом новом выпуске публиковались заявления одного или двух подписчиков об отказе получать журнал. Их возмущали непристойные слова, сексуальные сцены или недостаточно компетентные авторы. К счастью, они оставались в меньшинстве. Возрожденный «Аналог» стал лучшим журналом жанра в семидесятых, и Бен Бова получал премию «Хьюго» как лучший редактор в течение пяти лет подряд, с 1973 по 1977 год, а потом еще и в 1978 году.
Мой первый рассказ, который я продал Бове, — и моя третья продажа, и он же первый, не потерянный до того, как был продан, — на самом деле был «научной статьей» о компьютерных шахматах. Я был капитаном шахматной команды колледжа, а мои друзья написали шахматную программу для большого компьютера, гиганта СДС 6400, занимавшего целое здание. Когда «Шахматы 4.0» победили соперничающие программы из полудюжины других колледжей на первом компьютерном мировом чемпионате по шахматам, я понял, что у меня есть материал для статьи.
Больше мне не довелось продавать «Аналогу» научных статей, более того, в дальнейшем я их не писал. Ведь я был журналистом, а не ученым. Но после того как моя статья была напечатана в «Аналоге», никто не мог поставить под сомнение мою добросовестность, как это происходило с писателями Новой волны, которые печатались в «Орбит» и «Нью дайменшнс». Хотя Бова и расширил горизонты «Аналога», журнал сохранял репутацию непримиримо жесткого, скрупулезно научного и даже немного пуританского. Гарднер Дозуа однажды сказал женщине, за которой я волочился, что нет никакого резона ложиться со мной в постель, поскольку после того, как ты продаешь хотя бы один рассказ в «Аналог», возле твоего дома останавливается белый фургон, из него выходят двое в серебристых комбинезонах и производят конфискацию твоего пениса. (Я не стану это комментировать, замечу лишь, что позднее сам Гарднер продал рассказ в «Аналог» и теперь сидит в одном кабинете с редактором. И я никогда не просил разрешения посмотреть, что находится в большом запертом шкафу, стоящем позади письменного стола Стэна Шмидта.)
Вслед за «Компьютер оказался рыбой» — моей научной статьей о Дэвиде Слейте и его шахматной программе–чемпионе — последовали «Мистфаль приходит утром», «Второй вид одиночества», «Песнь о Лии» и все остальное. Конечно, я работал не только для «Аналога». Мои рассказы покупал Тэд Уайт — «Эмейзинг» и «Фэнтестик» при Уайте были превосходными журналами. Я также печатался в «Мэгазин оф фэнтези энд сайнс фикшн», кроме того, мои рассказы часто попадали в антологии.
Но мне пришлось пережить немало отказов. Ни одному писателю не нравится, когда его произведения отвергаются,
но это неизбежно, нужно просто привыкнуть. Однако несколько таких отказов стали для меня особенно обидными. Речь идет об эпизодах, когда у редакторов не было претензий к моим сюжетам, характерам героев или стилю, более того, они даже говорили, что с удовольствием читали мои рассказы. Тем не менее их не брали… потому что они не были научной фантастикой.
В «Ночной смене» речь шла о ночной смене в беспокойном космическом порту, откуда стартуют и где садятся корабли. По словам редактора, они с тем же успехом могли бы быть грузовиками. Другой редактор утверждал, что рассказ «Мистфаль приходит утром» напоминает ему попытки отыскать лох–несское чудовище. Даже «Второй вид одиночества» подвергался нападкам. «С тем же успехом вы могли бы написать рассказ о смотрителе маяка», — заявил один редактор, отказывая мне. Рассказ вовсе не о звездном кольце или завихрениях нуль–пространства, а о «довольно жалком» главном герое и его надеждах, мечтах и страхах.
Нет, я серьезно — что пытались сказать мне эти ребята? Я публиковался в «Аналоге», я продал научно–популярную статью… и это отнюдь не истории про Бэта Дарстона!
Конечно, я и в самом деле написал «Ночную смену», опираясь на опыт отца, работавшего портовым грузчиком, к тому же я и сам несколько недель трудился в диспетчерской службе, управлявшей грузовыми перевозками…
Должен признать, что идея написать «Мистфаль приходит утром» посетила меня, когда я прочитал статью в газете про ученого, который привел в Лох–Несс целую флотилию лодок, оснащенных эхолокаторами, чтобы выманить Несси или доказать, что ее не существует…
Да, «Второй вид одиночества» населен моими собственными демонами и написан на основе эпизодов из моей жизни, как и «Песнь о Лии».
И даже «Песчаных королей», написанных через несколько лет, открывал эпизод о парне, которого я знал по колледжу.
Но что с того? Действие рассказов переносилось на другие планеты, в них появлялись инопланетяне и космические корабли. Какой еще научной фантастики они от меня могли требовать?
Все годы моей юности, когда я взрослел, читая фэнтези, ужасы и научную фантастику, меня никогда не волновали границы этих жанров. Что такое настоящая фэнтези, литература ужасов или научная фантастика? Моим основным продуктом потребления в пятидесятые годы были книги в мягких обложках и комиксы. Я знал о существовании научно–фантастических журналов, но они редко попадали мне в руки, поэтому я пребывал в блаженном неведении о существовании Бэта Дарстона и громах и молниях, которые метал в него Гораций Голд. В те годы я не знал даже названий жанров. Я любил читать про чудовищ, о космических приключениях, о мечах и магии или о сверхъестественном.
Но теперь, когда я стал профессиональным писателем, которого печатают, а также автором «Аналога», если на то пошло (с пенисом, большое вам спасибо), мне приличествовало бы выяснить, что же такое настоящая научная фантастика. И тогда я перечитал «В поисках удивительного» Дэймона Найта, «Издания под рукой» Джеймса Блиша, «Записную книжку научной фантастики» JI. Спрэга де Кампа, кроме того, я заглянул в «Локус» и «Сайенс фикшн ревью». Я также отнесся с большим вниманием к колонке «Измерения научной фантастики» Алексея Паншина в «Эмейзинг». Я с интересом следил за дискуссией между Старой и Новой волнами, поскольку враки Новой волны также не имели ничего общего с настоящей научной фантастикой, если верить ребятам из Старой волны. И конечно же, я уделял пристальное внимание различным определениям научной фантастики. Л. Спрэг де Камп давал определение научной фантастики в «Записной книжке», а Кингсли Эмис писал совсем иначе в «Новых картах ада». Тэд Старджон дал свое определение, как и Фред Пол, Дэвид Хартвелл, Алексей Паншин, а рядом пристроился Дэймон Найт, который утверждал что–то свое. Г. Л. Голд, естественно, предлагал собственное определение, поскольку твердо знал, что Бэт Дарстон в него не вписывается.
Я постарался осмыслить все определения и постепенно начал различать очертания настоящего научно–фантастического рассказа, имеющего мало общего с тем, что пишу я.
Образцом истинного научно–фантастического рассказа являлись «Брошенные на Весте» Айзека Азимова, опубликованные в «Аналоге» в 1939 году. Позднее Азимов напишет и более знаменитые и удачные рассказы — по правде говоря, почти все, что он написал позже, нравится мне больше, — но «Брошенные» были чистой научной фантастикой, где все основывалось на том факте, что вода в вакууме кипит при более низкой температуре.
Когда я это понял, то крепко задумался. И хотя у меня имелось немало предварительных заготовок для рассказов, которые я собирался написать в следующем году, ни в одном ничего не говорилось о температуре кипения воды. Откровенно говоря, мне казалось, что Азимов сказал все возможное по данному вопросу, ничего не оставив остальным, за исключением… Бэта Дарстона.
Все дело в том, что чем больше я думал о старине Бэте и Азимове, Хайнлайне, Кэмпбелле, Уэллсе и Жюле Верне, Вэн–се и Брэкетт, Уильямсоне и де Кампе, Каттнере и Мур, Андерсоне и Ле Гуин, Кордвайнере Смите и Доке Смите, Джордже О. Смите и Нортвесте Смите и всех остальных Смитах и Джонсах, тем больше я понимал то, чего так и не понял Гораций Голд. Мальчики и девочки, они все писали истории Бэта Дарстона!
«Торговцы космосом» (которых Голд выпускал сериями в «Гэлэкси» под названием «Доходная планета») — это рассказ про Мэдисон–авеню пятидесятых годов. «Вечная война» — про Вьетнам, «Нейромант» — каперский роман, написанный причудливым языком, а Галактическая империя Азимова подозрительно похожа на римскую. Иначе почему Бэл Риоз так сильно напоминает нам Велизария? И когда мы внимательно вчитываемся в «Брошенных на Весте», выясняется, что в нем ничего не говорится о температуре кипения воды. Речь там об отчаявшемся человеке, который пытается выжить.
Присмотритесь к обложке первого выпуска «Гэлэкси», и вы поймете, что такую же рекламу можно дать на обложке журнала вестернов, лишь с одним небольшим изменением. «ВЫ НИКОГДА НЕ УВИДИТЕ ЭТО В ИСТОРИЯХ С ШЕСТИЗАРЯДНЫМИ РЕВОЛЬВЕРАМИ, — мог бы провозгласить редактор. — Мы печатаем только лучшие образцы вестернов… искренние, достоверные, глубокие… написанные авторами, которые знают и любят вестерны… для тех, кто тоже их понимает и любит».
Поэтому уж я–то его увижу, этого вашего Бэта Дарстона, мистер Голд. И я выращу для вас и Уильяма Фолкнера, и «Касабланку», и даже самого Барда.
В фильме «До свидания, дорогая» Ричард Дрейфус играет актера, вынужденного, повинуясь указаниям «гениального» режиссера, изображать Ричарда III как шепелявящего женоподобного гомосексуалиста. Сейчас это уже не выглядит пародией. На лондонской сцене Дерек Джарман поставил печально известную версию «Эдуарда II» Марло, где главная часть гардероба Пирса Гавестона состоит из кожаного суспензория. Когда я в последний раз побывал в Уэст–Энде, там ставили «Кориолана», действие которого перенесли в революционную Францию. Самая свежая экранизация «Ромео и Джульетты» представлена в виде истории вражды двух уличных банд, с автомобилями, вертолетами и телевизионными репортерами. И если вы не видели «Ричарда III» Яна Маклеллана, снятого на фоне фашистской Англии тридцатых годов, вы пропустили самую потрясающую режиссерскую и операторскую работу, а также завораживающую игру Маклеллана, сравнимую с игрой Оливье.
Кто–то может возразить, что «Ричард III» повествует о войне Алой и Белой Розы, а не о фашистском движении тридцатых годов. Кто–то будет настаивать, что действие «Кориолана» происходит в Риме, а не в Париже. Кто–то захочет с яростью доказывать, что Меркуцио не был продавцом наркотиков. И они правы.
И все же… иногда, гораздо чаще, чем нам кажется, великие пьесы продолжают воздействовать на нас, какие бы дикие трюки ни устраивали гениальные режиссеры. Иногда, как это случилось в «Ричарде III» Яна Маклеллана, получается просто замечательно.
Кстати, мой самый любимый фантастический фильм всех времен вовсе не «2001: Космическая одиссея», «Чужой», «Звездные войны», «Бегущий по лезвию бритвы» или (ох!) «Матрица». Это все–таки «Запрещенная планета», больше известная знатокам как «Буря на Альтаире–4», где снимались Лесли Нильсен, Анна Фрэнсис, Уолтер Пиджон и… Бэт Дарстон.
Но как такое может быть? Как критики, театралы и любители Шекспира могут аплодировать этой продукции Бэта Дарстона, начисто оторванной от реальности?
Ответ прост. Автомобили или лошади, треуголки или тоги, лучевые пистолеты или шестизарядные револьверы — все это не имеет значения до тех пор, пока остаются люди. Иногда мы настолько поглощены проведением границ и навешиванием ярлыков, что забываем об этой простой истине.
«Касабланка» сформулировала проблему наиболее сжатым образом. «Это та же самая история сражений за любовь и славу, когда ты должен либо это сделать, либо умереть».
Уильям Фолкнер сказал почти то же самое во время получения Нобелевской премии по литературе: «Нужно навсегда забыть о страхе, убрать из своей мастерской все, кроме правды сердца, кроме старых и вечных истин: любви, чести, жалости, гордости, сострадания, самопожертвования». И далее: «Проблемы борьбы человеческого сердца с самим собой — лишь они порождают настоящую литературу, только о них стоит писать»*note 2.
Мы можем придумать множество определений научной фантастики, фэнтези и литературы ужасов. Мы способны провести границы и навесить ярлыки, но в конечном счете остается неизменная старая история о борьбе человеческого сердца с самим собой. А остальное, друзья мои, лишь меблировка.
Дом фэнтези построен из камня и дерева и меблирован в средневековом стиле. Люди путешествуют на лошадях и галерах, сражаются с помощью мечей, заклинаний и боевых топоров, связываются друг с другом благодаря магии или птицам, преломляют хлеб с эльфами и драконами.
Дом научной фантастики построен из дюраля и пластика, а меблирован в стиле «ложного будущего». Люди путешествуют на космических кораблях и флайерах, сражаются при помощи ядерного и биологического оружия, связываются друг с другом посредством ансиблей и лазеров и преломляют белковые брикеты с инопланетянами.
Дом ужаса построен из костей и паутины, а меблирован в стиле мрачной готики. Люди путешествуют только ночью, сражаются только с существами, при смерти которых проливается море крови, связываются друг с другом при помощи вошгей и невнятного бреда, пьют кровь с вампирами и оборотнями. «Правило меблировки», так я это называю, забудьте о прочих определениях.
Спросите у Филлис Эйзенштейн, которая написала серию прекрасных рассказов о менестреле по имени Аларик, странствующем по средневековому миру без названия, но если вам удастся загнать ее в угол, она, быть может, прошепчет вам имя того далекого королевства — «Германия». Единственный фантастический элемент в историях об Аларике — это телепортация, паранормальная способность, обычно приписываемая научной фантастике. Однако Аларик носит лютню, спит в замках, его окружают лорды с мечами, поэтому девяносто девять читателей из ста и большинство издателей отнесут этот сериал к жанру фэнтези. Правит меблировка.
Спросите Уолтера Йона Уильямса. В «Метрополитене»*note 2 и «Городе в огне» он предлагает нам второй мир, так же подробно описанный, как Средиземье Толкина. Здесь всем правит магия, которую Уолтер называет «плазмой». Мир этот представляет собой пришедший в упадок огромный город, кишащий продажными политиками, страдающий от расовых противоречий, плазма перекачивается по трубам и распределяется властями в соответствующих пропорциях, волшебники живут в многоэтажных зданиях, а не в замках. Поэтому критики, рецензенты и читатели называют книги Уильямса научной фантастикой. Правит меблировка.
Питер Николе пишет: «Научная фантастика и фэнтези, если и являются жанрами, то только не в чистом виде… Плодами фантастического древа может быть научная фантастика, корни же его — фэнтези, а цветы и листья могут оказаться чем–то совсем другим». Впрочем, Николе тут немножко лукавит, поскольку вестерны, детективы, любовные и исторические романы также нельзя отнести к чистым жанрам. На самом деле, когда доходит до обычной работы, остаются только истории. Просто истории.
Именно истории и собраны в последней части этой книги. Немного таких, немного других. Причудливые истории, друзья, просто причудливые истории.
Возьмем, например, «В осаде». Перед вами история о путешествии по времени. По определению, это научная фантастика, однако рассказ был задуман как исторический. Если вы читаете эту книгу с самого начала (как и положено!) и не пропускали мои комментарии, определенные аспекты этой истории покажутся вам странным образом знакомыми. Да, действительно, перед вами старый друг «Крепость», который принес мне А*note 2 и первый отказ, благодаря любезности Франклина Д. Скотта и Эрика Дж. Фрииса. В 1968 году «Крепость» отправилась в шкаф, где началась ее зимняя спячка. В 1984 году она вновь появилась на свет, я добавил гнома и путешествие по времени, назвал «В осаде» и продал Эллен Дэтлоу для «Омни». (Никогда ничего не выбрасываю!)
Затем «Шесть серебряных пуль», первый (и единственный) рассказ в моей серии о Рэнди Уэйд и Уилли, оборотне, банковском агенте. Я написал его в 1988 году для ежегодной антологии «Темная жатва», пока жил в Лос–Анджелесе и работал над «Красавицей и чудовищем». Вместе со Стивеном Кингом и Дэном Симмонсом я участвовал в «Ночных видениях–5». Чтобы играть на одном поле с этой парочкой, я должен был продемонстрировать собственное мастерство.
Все уже давно расходились по домам, а я продолжал сидеть за компьютером в старом офисе Сиварда, выпивая огромное количество кофе. Я так уставал, что еще долго не мог заснуть, когда добирался наконец до постели. Срок сдачи рукописи давно прошел, а я продолжал писать, хотя миновали месяцы с тех пор, как Кинг и Симмонс закончили свои труды. Я не сомневался, что Полу Миколу ужасно хотелось передать мою часть тому, кто справится с ней быстрее. Но после того как Пол наконец получил рукопись, он написал мне: «Да, ты меня почти прикончил, но оно того стоило». В 1989 году «Шесть серебряных пуль» получили Всемирную премию фэнтези как лучшая повесть, и я забрал домой один из замечательно мрачных бюстов Г. Ф. Лавкрафта работы Гэхана Уилсона. Теперь он украшает мою каминную полку. Иногда я надеваю на него маленькую шляпу.
«Тупиковый вариант» — рассказ о шахматах. Естественно, в нем также имеется путешествие по времени, но прежде всего это рассказ о шахматах. Вскоре после переезда в Санта–Фе меня посетила замечательная идея об антологии про шахматы, состоящей из научно–фантастических и фэнтезийных рассказов. Я мог бы поместить туда «Полночь по часам Морфи» Фрица Лейбера, «Удивительный бронзовый автомат, играющий в шахматы» Джина Вулфа и «Гамбит фон Гума» — замечательный короткий рассказ в духе Лавкрафта, напечатанный в «Чесс–ревью». Остальную часть книги я собирался наполнить новыми рассказами. Я знал много писателей, которые любили шахматы. Одним из них был Фред Саберхаген. К несчастью, когда я написал ему о своей книге, он ответил, что недавно продал шахматную антологию в издательство «Эйс», в которую включил и «Полночь по часам Морфи», и «Удивительный бронзовый автомат, играющий в шахматы», и «Гамбит фон Гума». В результате вместо рассказа для своей антологии я написал рассказ для его «Пешки в бесконечности», опираясь на собственный опыт в качестве капитана шахматной команды колледжа.
Конечно, рассказ — это вымысел, и любое сходство с живущими или умершими людьми — всего лишь простое совпадение… но мне бы хотелось подчеркнуть, что однажды я сам сражался с шестью командами на Всеамериканском командном чемпионате между колледжами, и этот рекорд продержался почти тридцать лет.
«Стеклянный цветок» появился в сентябре 1986 года в «Азимове». Если исключить «Авалон», неудавшийся роман, который я начал писать перед тем, как меня захватили «Игра престолов» и «Порталы», я не посещал ни один из моих тысячи миров. Вернусь ли я к ним когда–нибудь? Я не даю обещаний. Может быть. Ничего больше не могу вам сказать.
«Межевой рыцарь» — повесть, предваряющая события моей эпической серии «Песнь льда и огня», действие которой происходит в Семи королевствах Вестероса примерно за девяносто лет до «Игры престолов». Поскольку сама серия еще далека от завершения, мне бы и в голову не пришло писать повесть, если бы не Роберт Сильверберг, который позвонил мне с предложением принять участие в «Легендах» — его новой гигантской антологии фэнтези. Конечно, большие антологии фэнтези делались и раньше, но Сильверберг сумел собрать звездный состав: Стивена Кинга, Терри Пратчегга, Урсулу Ле Гуин и большинство других ведущих писателей, пишущих в жанре фэнтези. Не вызывало сомнений, что книга получится огромной, и я понимал, что должен стать ее частью. Я не хотел выдавать секретов «Песни льда и огня» или рассказывать о судьбе главных персонажей, поэтому пришлось написать именно такую повесть. (Как выяснилось, несколько других авторов «Легенд» пошли тем же путем.)
«Межевой рыцарь» — это высокая фэнтези, тут нет ни малейших сомнений. Но так ли это? Разве фэнтези не требует волшебства? Да, в «Межевом рыцаре» есть драконы — на гребнях шлемов и знаменах. Плюс еще один, набитый опилками, танцующий на ниточках. Дунк помнит старого сэра Арлана, который рассказывал, что видел однажды настоящего живого дракона, — неужели этого недостаточно? А если нет, тогда вы можете сказать, что «Межевой рыцарь» в большей степени относится к историческим приключениям, чем к фэнтези, только история здесь воображаемая. И какой из всего сказанного следует вывод? Не спрашивайте меня, я всего лишь ее написал. После этого я сочинил продолжение «Верный меч». Он должен выйти на Рождество, в «Легендах II» Сильверберга. В ближайшие годы последуют новые истории про Дунка и Эга, если только меня не переедет автобус или у меня не возникнет более интересный замысел.
Последняя история в этой книге — «Портреты его детей», повесть, за которую я получил премию «Небьюла», но проиграл «Хьюго» в 1986 году. Это повествование о писательстве и цене, которую мы платим, когда разрабатываем рудники наших снов, страхов и воспоминаний. В то время, когда «Портреты» были номинированы на премии, шли активные споры о том, можно ли вообще выдвигать эту повесть. Можно ли отнести ее к жанру фэнтези, или речь идет об истории безумия? Так где же истина? Вам решать. Но если это хорошая история, мне больше ничего не нужно.
Истории о борьбе человеческого сердца с самим собой переживут время, место и декорации. До тех пор пока есть любовь, честь, жалость, гордость, сострадание и самопожертвование, не имеет ни малейшего значения, держит ли высокий стройный незнакомец в руке протоновый пистолет или шестизарядный револьвер. Или меч…
Звенят доспехи. Лорд Дарстон скачет галопом к развалинам старого замка, расположенного на берегу Зловещего озера, в тысячах лиг от человеческого жилья. Он придерживает лошадь… и в этот момент из пещеры выходит высокий стройный эльфийский лорд, держа в руке меч, сверкающий в лунном свете.
— Бросай свой клинок, Бэт Дарстон, — не разжимая губ, говорит незнакомец. — Да будет тебе известно, что это твое последнее путешествие по земле эльфов.
Фэнтези? Научная фантастика? Ужасы? Я отвечу — история, и плевать на все остальное.
