Наклонившись через стол к Смиту, Ярол, венерианин, быстро положил ему руку на запястье.

— Посмотри-ка туда! — тихо сказал он.

Смит лениво бросил взгляд своих бесцветных глаз в ту сторону, куда едва заметно кивнул его приятель.

У любого новичка, впервые оказавшегося здесь и увидевшего представшую перед его взором панораму, захватило бы дыхание, настолько величественна она была, но для Смита она не представляла собой ничего особенного. Они сидели за одним из столиков возле самых перил парапета, протянувшегося на головокружительной высоте — около тысячи футов, а под ними раскинулся Нью-Йорк с его стальными террасами, пролетами транспортных мостов и эстакад, соединявших между собой здания и другие сооружения, по которым бесконечным потоком текли нескончаемые толпы людей. Представители всех трех обитаемых планет, бродяги, космические путешественники и странные полуживотные-полулюди влились в толпы Земли и сновали теперь в обе стороны по гигантским стальным мостам, перекинутым на огромной высоте и пронизавшим все пространство Нью-Йорка. С высокого парапета, где сидели Смит и Ярол, можно было видеть, как мимо них проходит вся Солнечная система, планета за планетой, под сводами, ярусами, ниспадавшими вниз террасами — и пропадает в мерцающей тьме, за которой скрывалась озаренная далекими огнями поверхность планеты Земля. Ярол небрежно оперся локтем о парапет и смотрел вниз, где в зияющей пустоте кипела напряженная жизнь.

Но Смит, глядя туда, куда указывал его приятель, видел лишь обычную толпу прохожих, суетливо спешившую по стальному мосту этажом ниже.

— Видишь? — пробормотал Ярол.— Вон там идет тип, невысокий такой, в красном кожаном плаще. Вон тот, с седыми волосами, у самого края моста, идет не торопится. Заметил?

— Ну и что? — равнодушно хмыкнул Смит, когда наконец увидел того, кем вдруг заинтересовался Ярол.

А тип был действительно странноватый. Он медленно брел по мосту, стараясь держаться в стороне от основного потока спешащих пешеходов. Его красный плащ был перетянут поясом, и это особенно подчеркивало хрупкость телосложения этого человека, которая бросалась в глаза даже на большом расстоянии. Тем не менее у Смита, несмотря на всю худосочность и низкорослость этого субъекта, не сложилось впечатление, что он отличается слабым здоровьем. Голова его была непокрыта, и ветерок развевал его шелковистые седые волосы. Под мышкой у него торчал квадратный сверток. Причем видно было, что он старается всячески оберегать этот сверток, чтобы случайный прохожий ненароком не задел его.

— Спорим на бутылку,— сказал Ярол, и его мудрые глаза вспыхнули из-под длинных ресниц озорным огоньком,— ты не знаешь, какой он расы и с какой он планеты.

— Все равно моя очередь платить,— хмыкнул Смит.— Ну не знаю, ну и что из этого? К чему ты клонишь?

— Да нет, я так. Просто интересно. Я только раз в жизни встречался с представителями этой расы. А ты вообще никогда, готов поспорить. А ведь это землянин, и, наверно, раса эта одна из самых древних. Слышал когда-нибудь о силсах?

Смит молча помотал головой, не сводя глаз с небольшого человечка, который вот-вот должен был исчезнуть из виду, скрывшись за выступом террасы, на которой они сидели.

— Они живут где-то в глубинах Азии, никто не знает, где именно. Но это не монголы. Это чистая раса, у них нет двойников во всей Солнечной системе. Думаю, они и сами не помнят, от кого произошли, хотя у них существует множество легенд, а там говорится про такие древние события, что и подумать страшно. Вид у них странный: волосы седые, и сами хрупкие как стекло. Держатся они обособленно. И уж если кто из них покинул свои края и отправился в путешествие, значит, у него есть на то очень веская причина. Интересно, что заставило того парня... а впрочем, плевать. Просто я увидел его и вспомнил о слухах, которые про них ходят. Говорят, они хранят какую-то тайну — только не смейся. Какая-то необыкновенная и удивительная тайна, а их народ обязан хранить ее. Вот бы узнать, что за тайна такая, много бы я дал за это, ужасно любопытно.

— Нечего совать нос в чужие дела,— ответил Смит, зевнув,— меньше знаешь — крепче спишь. От этих тайн только головная боль.

— Нам это не грозит,— пожал плечами Ярол,— давай-ка лучше выпьем. Кстати, твоя очередь заказывать — и считай, что я ничего тебе не говорил.

Ярол поднял было руку, чтобы подозвать официанта, суетливо бегающего от столика к столику, но тут же опустил ее. Из-за угла на террасу, огражденную от пропасти уходящей вниз улицы перилами, где стояли столики, вышел тот самый человечек в красном плаще. Именно к нему был прикован взгляд Ярола. Его щуплая фигура, увенчанная седовласой головкой, робко двигалась вдоль перил; руки его прижимали к груди сверток. По виду его нетрудно было догадаться, что он не привык к таким скопищам снующих взад-вперед толп народа, к блестящим стальным террасам, висящим в воздухе в тысяче футов от поверхности земли.

И только человечек этот снова попался на глаза Яролу, как с ним произошел весьма неприятный инцидент. Какой-то мужчина совсем неприметной наружности, в грязной коричневой униформе, ни с того ни с сего подскочил к нему и грубо толкнул так, что тот вскрикнул, изо всех сил вцепившись в свой сверток. Но, увы! От резкого толчка сверток чуть не выпал у него из рук, и, прежде чем он успел опомниться, незнакомец выхватил его и скрылся в толпе, ловко прокладывая себе путь локтями.

Человечек в полном отчаянии озирался по сторонам. Вдруг он заметил двух приятелей за столиком, с нескрываемым интересом наблюдающих за ним, и с мольбой устремил на них взор. Должно быть, их сочувственные мужественные лица, на которых была написана привычка к опасностям, их потрепанные кожаные костюмы космических скитальцев — все это, вместе взятое, подсказало ему, что этих людей он может смело просить о помощи. Он вцепился пальцами в перила, так что костяшки побелели от напряжения, и, задыхаясь, закричал:

— Догоните его! Отберите у него сверток! Я вам заплачу — скорее, скорее!

— И сколько? — с интересом спросил Ярол.

— Сколько скажете — только быстрее, умоляю!

— Побожись!

Искаженное тревогой лицо человечка налилось кровью.

— Клянусь! Клянусь всем, чем хочешь! Да скорее же! Умоляю, скорей, или...

— А ты готов поклясться...

Ярол вдруг замялся и виновато посмотрел на Смита. Затем, встав рядом с незнакомцем возле перил, он что-то шепнул ему на ухо. Смит заметил, как красное лицо человечка исказилось от ужаса и покрылось мертвенной бледностью. Но человечек быстро пришел в себя и отчаянно закивал головой, всем своим видом показывая, что готов принять любые условия.

— Да-да, клянусь! Бегите же скорее за ним! — задыхаясь, прохрипел он.

Не говоря больше ни слова, Ярол перескочил через перила и помчался за вором, рассекая толпу. Человечек пару секунд смотрел ему вслед, потом медленно прошел вдоль перил ко входу в бар, миновал ряд пустых столиков и буквально рухнул на стул, на котором только что сидел Ярол. В отчаянии он уронил свою седовласую голову на дрожащие руки.

Смит бесстрастно смотрел на него. Он слегка удивился, увидев, что человек этот еще молод. Судя по его лицу, искаженному тревогой, ему было не более сорока. Руки его, обхватившие склоненную голову, были сильными и крепкими, а странная хрупкость фигуры, которую на первый взгляд мог бы унести с собой мало-мальски сильный порыв ветра, гармонично сочеталась с какой-то энергией, которая столь явно исходила от него, что Смит просто не мог сразу же не почувствовать это. Смит догадался, что хрупкость эта, как и говорил Ярол, была вовсе не индивидуальной особенностью незнакомца, а являлась характерной чертой его народа. Скорее всего, народ этот обитал на планете меньшей по размеру, чем Земля, там, где гравитация слабее,— только в этих условиях могла сформироваться такая тонкокостная раса.

Наконец незнакомец поднял на Смита свои страдальческие глаза. Странным был цвет этих глаз: темные, неяркие, словно покрытые полупрозрачной пленкой, отчего казалось, что обладатель этих глаз смотрит не в лицо собеседнику, а куда-то в сторону. И еще глаза эти придавали всему его лицу выражение некоей удивительной умиротворенности, которая так не сочеталась с мучительным беспокойством, исказившим теперь его тонкие черты.

Он несколько секунд пристально смотрел на Смита; глаза его были наполнены таким отчаянием, что долгий взгляд этот нисколько не казался невежливым. Смит отвел глаза: пускай смотрит, если ему от этого легче. Краем глаза он все-таки заметил, как губы незнакомца шевельнулись, как он даже набрал в легкие воздуха, словно собирался заговорить. Но, должно быть, что-то в загорелом, бесстрастном лице Смита, изукрашенном вдоль и поперек шрамами, полученными им в многочисленных схватках, в выражении его холодных, бесстрастных глаз насторожило маленького человечка, и он так и не решился задать своего вопроса. С нескрываемой тревогой на лице он молча ждал, крепко сжав пальцы в кулаки.

Время тянулось медленно. Наконец минут через пятнадцать Смит услышал за спиной шаги и по внезапно оживившемуся лицу человечка напротив догадался, что это возвращается Ярол. Улыбаясь, венерианин молча подошел к столику, неторопливо уселся и положил на стол плоский квадратный сверток.

Вскрикнув от радости, незнакомец привстал и с трепетом провел рукой по коричневой бумаге, в которую было завернуто его сокровище. Он проверил, на месте ли коричневые печати на краях сгибов, и, похоже, успокоился окончательно. Горькое отчаяние на его лице тут же удивительным образом сменилось выражением глубокого умиротворения. У Смита мелькнуло в голове, что до сих пор ему еще не доводилось видеть, чтобы человек вдруг так неожиданно от состояния крайней тревоги перешел в состояние такого необыкновенного покоя. В этом умиротворенном лице читалось смирение, казалось, он решился безропотно подчиниться чему-то. Может, он уже настроился заплатить любую, самую немыслимую цену за помощь Ярола, причем, казалось, был уверен, что цена эта будет очень высока.

— Что ты хочешь получить в награду? — спокойно обратился он к Яролу.

— Я хочу, чтоб ты рассказал мне про тайну,— ответил Ярол, самонадеянно улыбаясь.

Для человека с такими способностями, сноровкой и характером, как Ярол, вернуть сверток ничего не стоило. Как он это сделал, не знал даже Смит — у венериан есть свои хитрости,— но он ни секунды не сомневался, что Ярол вернется с победой. Черные мудрые глаза венерианина ярко горели на бледном, ангельском личике. Смит перевел глаза на незнакомца. Казалось, тот нисколько не удивился, услышав такое требование, только его подернутые дымкой глаза слегка вспыхнули и тонкие черты лица на мгновение исказились мучительным осознанием нелегкой задачи.

— Я должен был догадаться,— раздался его тихий, мягкий голос, в котором сквозь правильный английский слышались отголоски инопланетного акцента.— А ты имеешь представление о том, о чем спрашиваешь?

— В общих чертах,— ответил Ярол уже менее легкомысленным тоном, вероятно, серьезность и сосредоточенность незнакомца передалась и ему.— Я когда-то был знаком с одним силсом, и то немногое, что мне удалось разузнать, пробудило во мне дикое желание докопаться до вашей тайны.

— Имя тебе тоже известно,— мягко проговорил человечек,— а я поклялся этим именем дать тебе то, что ты пожелаешь. Я сдержу свое слово. Только знай, даже ради спасения своей жизни я никогда бы не дал этой клятвы. В любой другой ситуации я, как и каждый силе, скорее бы умер, чем поклялся этим именем. Думаю, ты догадываешься, насколько бесценно то, что лежит в этом свертке. Подумай как следует, ты и в самом деле хочешь узнать нашу тайну?

Смит заметил, что Ярол упрямо насупился.

— Да, хочу,— твердо ответил венерианин,— не забывай, что ты поклялся именем...— Он одними губами произнес имя. Человечек усмехнулся, и на лице его промелькнуло сожаление.

— Ты пробуждаешь силы,— сказал он,— о которых не имеешь ни малейшего представления. А это очень опасно. Конечно, я дал клятву, и я все тебе расскажу. Даже если ты передумаешь, я все равно должен тебе рассказать, ибо любое обещание, скрепленное этим именем, должно быть выполнено, чего бы это ни стоило как поклявшемуся, так и тому, кому поклялись. Так что прости, но теперь ты должен все узнать.

— Ну, рассказывай же.— Сгорая от нетерпения, Ярол наклонился к нему через стол, чтобы не пропустить ни слова.

Человечек повернулся к Смиту. Лицо его сияло безмятежным спокойствием, и было в этом спокойствии нечто такое, что не на шутку встревожило землянина.

— И ты тоже хочешь узнать про тайну? — спросил он Смита.

Какое-то время беспокойство в душе Смита боролось с любопытством. Ему вдруг ужасно захотелось узнать, что этот странный человечек расскажет Яролу, и в то же время он ясно ощущал угрозу, скрывавшуюся за каменным его спокойствием. Бросив сердитый взгляд на Ярола, он кивнул головой.

Незнакомец скрестил руки на драгоценном свертке, лежавшем на столе, наклонился к ним поближе и неторопливо, мягким голосом заговорил. Смиту казалось, что, по мере того как шел его рассказ, глаза его наполнялись все более глубоким покоем, безграничным и безмятежным, как сама смерть. Словно он покидал жизнь, с каждым словом все глубже и глубже погружаясь в незыблемый океан покоя, потревожить который не может ничто на свете. Смит понимал, что столь тщательно оберегаемая тайна не может быть так легко рассказана первым встречным людям, пусть даже и оказавшим рассказчику неоценимую услугу, и если тот, кто раскрывает эту тайну, спокоен, значит, тот, кто ее узнает, обречен на страшную кару, сравнимую лишь со смертью.

Смит слушал рассказ довольно рассеянно.

— Представьте,— тихо говорил человечек,— что людям пришлось покинуть свои жилища и поселиться в мрачных пещерах, куда никогда не попадают лучи солнца. Их дети и внуки выросли в полном мраке, за всю их жизнь им ни разу не довелось воспользоваться зрением. Так росло и старилось поколение за поколением, и постепенно сложилась легенда о неописуемой красоте и тайне зрения. Легенда эта со временем превратилась в религию. Это предание о неописуемой красоте — и правда, как можно еще рассказать о зрении слепому — поведало людям о том, что знали их предки, а также открыло им, что они до сих пор владеют даром зрения, только не могут им воспользоваться там, где вынуждены жить.

У нашего народа есть подобная легенда. Когда-то в самом начале, а потом и в расцвете нашей цивилизации мы владели неким даром, точнее говоря, чувством, которое впоследствии, по прошествии миллионов лет, утратили. Для нас «начало» и «расцвет» значит одно и то же. Ведь только у нашего народа самые древние легенды — они берут начало в золотом веке бесконечно далекого прошлого. Но дальше этого они не идут. В отличие от других народов, у нас нет легенд о нашем происхождении. Мы ничего не знаем о том, откуда берет свое начало наш народ, хотя легенды наши и уходят в такое далекое прошлое, что трудно представить. История говорит, когда-то очень давно мы появились на свет и сразу же стали высокоразвитыми, высококультурными существами. В том совершенном состоянии мы владели утраченным сегодня даром, воспоминания о котором сохранились лишь в непонятных старинных обрядах.

Последние представители нашего некогда могущественного народа живут в глубине Тибета. Мы живем там с тех пор, как зародилась Земля, когда человек еще был диким, первобытным существом. Постепенно наш народ дряхлел, приходил в упадок, и наконец мы пали так низко, что большинство из нас утратило знание тайны. Но прошлое наше слишком велико, чтобы Вовсе забыть это знание, и даже сегодня мы по-прежнему держимся обособленно, не вступая в контакт с более молодыми цивилизациями, сложившимися на Земле. Наша славная тайна еще не совсем утрачена. Наши жрецы знают тайну и свято хранят ее, оберегая страшными заклинаниями. И хотя весь наш народ и не владеет этой тайной, даже самые ничтожные из нас не польстились бы на корону вашей величайшей империи, если бы нам ее предложили, потому что мы, наследники тайны, гораздо выше королей.

Он умолк, и отстраненный взгляд его странных полупрозрачных глаз потемнел.

— Так что же это? Что это за секрет такой? — нетерпеливо проговорил Ярол, словно пытаясь вернуть его в настоящее.

Незнакомец с сочувствием посмотрел на него.

— Да, мне придется вам все рассказать. Для вас теперь нет спасения. Не представляю, откуда тебе удалось узнать это имя, произнеся которое ты вынудил меня говорить, но не сомневаюсь, больше ты не знаешь ничего, иначе бы ты ни за что не посмел воспользоваться силой этого имени. К большому несчастью для всех нас, я — один из немногих, кто знает ответ на твой вопрос. Только мы, жрецы, порой покидаем пределы нашего затерянного в горах убежища. Ты задал свой вопрос одному из немногих, кто знает ответ,— и это страшная беда как для вас, так и для меня.

Он вновь умолк, и Смит заметил, как лицо незнакомца становится все более безмятежным. Должно быть, так выглядит человек, безропотно глядящий в лицо смерти, пронеслось у Смита в голове.

— Продолжай же,— не унимался Ярол,— рассказывай скорее. Расскажи нам про свою тайну.

— В том-то и дело, что рассказать словами о ней невозможно,— откликнулся человечек, и на лице его промелькнула грустная улыбка,— в мире не существует таких слов, которыми можно было бы об этом рассказывать. Но я могу показать. Смотрите.

Своей тонкой, хрупкой рукой он наклонил стакан Смита и вылил несколько капелек сегира на стол, где образовалась крохотная лужица.

— Смотрите,— повторил он.

Смит вгляделся в яркую красную лужицу. Она вдруг потемнела, и сквозь нее проступили какие-то светлые тени. Они странным образом двигались, и Смит наклонился поближе, чтобы рассмотреть их повнимательней; он не мог понять, откуда они взялись, ведь рядом не было ни источника света, ни предметов, которые могли бы отбрасывать эти тени. Он видел, как Ярол тоже наклонился к лужице, и тут вдруг все вокруг куда-то исчезло, и перед его взором осталось одно только темно-красное пятно, поверхность которого то и дело озарялась слабым мерцанием. Смит почувствовал, как его тело буквально оцепенело от напряжения.

А откуда-то издалека до него доносился мягкий неторопливый голос, исполненный бесконечного смирения, покоя и сочувствия.

— Не сопротивляйтесь,— мягко вещал он,— расслабьтесь, и пусть ваш разум подчинится моему, и тогда я покажу вам то, что вы, как бедные неразумные и любопытные дети, хотите узнать. Я должен сделать это, ведь я поклялся священным именем. Возможно, тайна эта стоит той страшной цены, которую вам придется заплатить: ведь мы умрем, как только она будет раскрыта. И вы должны быть к этому готовы. С незапамятных времен вся жизнь нашего народа была посвящена хранению тайны. Чужого человека, узнавшего тайну, ждет неминуемая гибель, ибо никто, кроме нас, жрецов, не должен ее знать. Я по собственной глупости поклялся священным именем, и теперь мне придется сдержать свое слово, а после того, как вы умрете, настанет и мой черед расплатиться за свою слабость,— и я расстанусь с жизнью. Что ж, это было давно предрешено. Поэтому не пытайтесь противиться судьбе, ибо все в нашей жизни предопределено еще с рождения и мы неминуемо двигались к этому моменту. А теперь смотрите, слушайте, впитывайте в себя каждое слово.

В четвертом измерении, под которым я подразумеваю время, человек может путешествовать лишь по его течению. Если в остальных трех измерениях мы передвигаемся свободно, как пожелаем, то здесь мы должны подчиняться его движению вперед, и этот способ передвижения во времени — единственный, известный человеку. Кстати, только это измерение воздействует на человека физически — продвигаясь по нему, человек стареет. Когда-то мы умели путешествовать во времени так же свободно, как и в пространстве, причем передвижение во времени никак на нас не влияло, для нас это было все равно что сделать шаг вперед или назад, влево или вправо. Секрет состоял в использовании особенного органа чувств, который, я уверен, люди имеют до сих пор, хотя за то долгое время, что они им не пользовались, он почти совсем атрофировался. Только среди силсов сохранились воспоминания об этой способности, а некоторые наши жрецы и сегодня великолепно владеют этим древним органом.

Мы, конечно, не можем перемещаться во времени на физическом уровне. Не можем мы изменить прошлое или повлиять на будущие события. Нам лишь дано узнавать о прошлом и будущем, путешествуя по времени. Ведь наше передвижение во времени строго ограничено тем, что вы называете памятью. Через это почти утраченное чувство мы можем вернуться в жизнь тех, кто уже умер, или же узнать о будущем через еще нематериализованные, но уже существующие воспоминания тех, кто пока еще не родился. Ибо, как я уже говорил, вся жизнь представляет собой завершенный узор, в котором изображено и прошлое и будущее, и узор этот изменить невозможно.

Но и такой способ путешествия далеко не безопасен. Так как те, кому пришлось столкнуться с опасностью, так и не вернулись из своих путешествий, никто не знает, что именно может нас подстерегать на пути. Возможно, путешественник оказался в воспоминаниях умирающего человека и не смог вернуться назад. А может, случилось что-то другое, кто его знает. Только порой душа так там и остается...

Хотя во всех четырех измерениях человек может путешествовать безгранично, все же расстояние зависит от способностей, от силы отправляющейся в путешествие души. Тем не менее ни один человек, как бы ни была сильна его душа, не способен вернуться к моменту зарождения жизни. Именно поэтому мы ничего не знаем о нашем происхождении, которое приходится на давние времена — еще до наступления золотого века, о котором я уже говорил. Все же нам известно, что народ наш был изгнан из удивительно прекрасной страны — такой сказочно прекрасной страны на Земле никогда не было. Мир, из которого мы пришли, был восхитителен, а города столь красивы, что и сегодня дети поют песни о Балусе Прекрасном, об Ингале с молочно-белыми вратами и Ниале, городе белых крыш.

Но произошла страшная катастрофа, навсегда изгнавшая нас из нашей земли. Причины этой катастрофы не известны никому. Легенда говорит о том, что наш народ разгневал своих богов и те его покинули. Что было на самом деле — загадка. Но даже сегодня мы все еще тоскуем об оставленной нами прекрасной стране силсов, из которой мы пришли. Мир этот был... впрочем, смотрите сами.

Мягкий голос то поднимался, то опускался, как ветер, который носится над океаном тьмы. Теперь Смит, который не в силах был оторвать глаза от притягивающего к себе, как магнит, красного пятна, был уверен, что в глубине его происходит какое-то едва заметное движение. Что-то там двигалось, поднималось, и у него даже слегка закружилась голова, и ему показалось, будто вплотную обступившая его темнота дрожит.

И вдруг в ее дрожащих глубинах вспыхнул свет. И вокруг стал возникать и формироваться неведомый мир, и ему казалось, что формируется он словно из какой-то другой материи и облекается в какие-то иные, незнакомые формы. Так, будто этот свет и новый удивительный мир оформились из тьмы, и теперь его сознание вновь вернулось в тело, постепенно привыкая к новой реальности.

Вот он стоит на невысоком холме, покрытом неясной травой. Смеркается. Внизу распростерся Балус Прекрасный, как вуалью, накрытый волшебным полупрозрачным сумраком. Молочно-белый город сияет сквозь этот сумрак, словно жемчужина в темном вине. Почему-то ему известно, что это за город, известно его название, и он любит каждый светлый шпиль его, каждый купол и свод, на которые он с таким обожанием смотрит сейчас в сгущающихся сумерках.

О Балус Прекрасный, любимый город.

Не успел он удивиться этому внезапно нахлынувшему на него чувству, удивиться, откуда это он до мельчайших подробностей знает никогда не виденный прежде им город, как еще одно зрелище буквально захватило его. И было отчего: над горизонтом, далеко за молочно-белыми крышами Балуса, разгоралось мощное сияние — и поистине никогда в жизни он не видел, чтобы так величественно над Землей вставала Луна. Казалось, все вокруг замерло, словно в ожидании чуда. И вот над городом поднялся огромный голубовато-серебристый диск, и Смит вдруг все понял.

Диск поднимался все выше и выше, озаряя молочно-белые крыши Балуса Прекрасного; в этом сиянии они казались сделанными из перламутра. Чудной была эта лунная ночь, озаренная восходом Земли.

Смит неподвижно стоял на холме, глядя, как огромный яркий шар проплывает над крышами, и атмосфера Луны становится все светлей в этом удивительном мягком сиянии. Однажды он уже видел подобное зрелище, когда оказался на мертвом, пустынном спутнике Земли. Но никогда не доводилось ему видеть, как нежное сияние Земли озаряет пронизанный дымкой испарений лунный воздух. Огромный шар плыл в сумраке ночи, его серебристые континенты светились зеленоватыми огоньками, а чарующе-полупрозрачные очертания морей мерцали в сияющем умиротворении ночи, освещенной ярким светом Земли, подобно драгоценным опалам.

Неподготовленному человеку нелегко долго созерцать подобное чудо. Душа Смита заныла от непереносимой, непривычной для глаз красоты, и он медленно начал спускаться вниз по склону. И только тогда до него дошло, что видит он все это, пребывая в чужом теле, которое ему неподвластно. Он всего лишь на время позаимствовал его, чтобы оказаться на склоне холма в лунных сумерках, чтобы он получил возможность воспользоваться органами чувств этого тела и ощутить себя в том неизмеримо далеком времени. Значит, это и есть то самое чувство, о котором говорил незнакомец. Вид восходящей Земли, волшебный свет которой озарил шпили забытого города, так глубоко врезался в память умершего тысячелетия назад жителя Луны, что его не стерли даже бесчисленные столетия. Теперь он видел то, что миллион лет назад, стоя на склоне холма, видел этот человек, уроженец Луны.

Благодаря волшебной силе этого утраченного чувства он шел по покрытой зеленью Луне к восхитительному городу, который вот уже тысячелетия и тысячелетия существовал только в снах и мечтах. А ведь ему сразу показалось, судя по исключительной хрупкости сложения маленького жреца, что Земля вряд ли является родиной его народа. Вот на Луне, где притяжение гораздо слабее, могли сформироваться такие люди, легкие как птицы. Надо же, и волосы у них серебристые, как лунный свет, а глаза полупрозрачные и отрешенные, как свет мертвой Луны. Какая странная, причудливая связь с утраченной навеки родиной.

Но сейчас у него было мало времени для размышлений. Он просто любовался этим изумительным городом, который в сумерках, наполненных мягким сиянием, казалось, плыл как по светящейся воде, становясь все ближе и ближе. И еще он пробовал, насколько свободен он в своем новом положении. Он видел то, что видел человек, в теле которого он оказался, более того, он обнаружил, что остальные органы чувств тоже были в его распоряжении. Он даже способен был испытывать те же эмоции, которые испытывал тот, другой. В какой-то момент он вдруг ощутил страстное желание поскорей оказаться в этом белом городе Балусе; должно быть, именно такую щемящую тоску и томительную любовь к своему родному городу испытывает изгнанник.

Не сразу Смит понял, что тот человек чего-то боится, какой-то жуткий страх отравляет его сознание. Но в чем причина этого панического страха? Если бы не этот страх, не испытывал бы он столь мучительных страданий при виде очарования родного города, раскинувшегося перед ним, где был ему знаком каждый сияющий купол, каждый шпиль.

Терзаясь этим скрытым глубоко в подсознании страхом, человек медленно спускался вниз по склону холма. Вот перед ним выросла молочно-белая стена, окружавшая город. Она была невысока и украшена сверху кружевной резьбой, завитки которой отражали прозрачное серебристое сияние Земли. С тяжелым чувством, словно его поджидает неминуемая опасность, он прошел под остроконечной аркой. Страх становился все сильнее и сильнее, человека охватило полное смятение, спутавшее и без того сбивчивые мысли; теперь это был ужас, полностью подчинивший его себе. Душа его была полна горькой, отчаянной любовью к родному городу, ласкающий взор его медленно скользил по светлым крышам, по озаренным земным сиянием стенам, отделенным друг от друга мягкими перламутровыми тенями. Словно несчастный изгнанник, он не мог налюбоваться чудесной красотой Балуса, желая навсегда сохранить ее в своем сердце. В безысходной тоске он, не отрываясь, смотрел на город, и казалось, эта красота останется перед его глазами даже после смерти.

Он медленно шел вдоль светлых стен, мимо полупрозрачных куполов, прошел под арками. Ноги его бесшумно ступали по белому морскому песку, так что порой ему начинало казаться, будто он бредет во сне. Земля уже высоко поднялась над крышами, и огромный светящийся шар парил в темном небе, окаймленный радужными морями цвета опала. И Смит, глядя на родную планету глазами незнакомца, не узнавал очертаний зеленых континентов, видневшихся из-под прозрачной вуали колыхавшегося воздуха, и очертания морей также казались ему совсем незнакомыми. Перед его глазами в эту минуту открылось столь головокружительно далекое прошлое, что он не узнавал даже родную планету.

Незнакомец свернул с песчаной улицы и пошел по узкому, выложенному булыжником переулку, тускло освещенному зыбким светом Земли. В конце переулка виднелись решетчатые ворота. Мужчина прошел через них в сад, в глубине которого стоял белый дом, в чарующем земном сиянии казавшийся еще более светлым на фоне темных деревьев.

Недалеко от дома был пруд, и в его темных водах отражалась, переливаясь, Земля, как огромный сверкающий опал, и столь красивой была эта картина, что Смит невольно подумал, что на Земле он такой и представить себе не мог. И у пруда, словно наполненного не водой, а земным сиянием, склонилась женщина.

Серебристая копна волос обрамляла ее лицо, казавшееся еще более бледным, чем восходящая над горизонтом Земля. Черты ее лица поражали своим необыкновенно изысканным изяществом, которого не встретишь ни в одной земной красавице. Она была стройна и хрупка, как и все жители Луны; казалось, тело ее соткано из воздуха и света, она была похожа на некое существо, которое не подвержено смерти. Поистине ни одна из жительниц Земли не могла бы похвастаться такой тонкой талией и очаровательной хрупкостью.

Услышав стук калитки, она подняла голову, вскочила на ноги и пошла с такой неземной легкостью, что казалось, это волшебное бледное создание не идет, а плывет над густой травой, которой зарос этот очарованный лунный сад. Мужчина приблизился к ней, но как бы против желания. Смит чувствовал, что душа его рвется на части от боли и ему стоит большого труда заставить себя заговорить. Женщина подняла голову: свет уже довольно высокой Земли ясно освещал ее. Уж не из драгоценного ли камня вырезаны эти тонкие, изысканные черты лица — просто не верилось, что она тоже, как и Смит, создана из плоти и крови. В огромных темных глазах притаился неведомый страх.

— Что, уже пора? — проговорила она, и странная, легкая речь ее была схожа с журчанием покрытого легкой рябью ручейка.

Смит понял смысл ее слов только благодаря тому, что был сейчас почти одним целым с тем человеком и воспринимал мир его органами чувств и мыслил его мозгом.

Мужчина заговорил неожиданно громко, будто опасаясь, что проявит слабость и голос его задрожит:

— Да, время пришло.

Глаза женщины невольно закрылись, и ее прекрасное лицо исказила внезапная боль; казалось, это нежное создание не вынесет немыслимой тяжести обрушившегося на нее несчастья. Ее хрупкая, сломленная горем фигурка сгорбилась, словно надломленный колос. Но она не упала. Она только покачнулась, и руки мужчины тут же подхватили ее, отчаянно сжав в объятиях. И память давно умершего мужчины позволила Смиту ощутить всю нежность этой женщины, умершей тысячелетия назад, все тепло ее мягкого тела, ее тонкие, хрупкие косточки — словно в объятиях мужчина сжимал не женщину, а птичку. Он снова почувствовал свое бессилие при мысли о том, что женщина эта слишком хрупка, чтобы пережить такое страшное горе, и в душе Смита поднялась волна слепого гнева на неведомую силу, вселившую такой страх в этих двух милых существ, силу, разбившую их сердца.

Так стояли они довольно долго, и мужчина, а вместе с ним и Смит, каждой клеточкой своего существа ощущал мягкую хрупкость ее теплого тела; она молчала и только всхлипывала, и страдание ее было столь острым и отчаянным — непонятно было, почему она до сих пор еще жива. Мужчина тоже едва сдерживал слезы. Страх все более тяжелым грузом сдавливал ему сердце, пока он более уже ничего не чувствовал, кроме этого жуткого страха и боли.

Наконец он слегка разжал объятия.

— Ну, успокойся, успокойся, милая моя,— проговорил он, касаясь губами ее серебристых волос,— не мучай себя так. Мы ведь оба знали, что когда-нибудь это случится. Это происходит со всеми живыми существами. Теперь наступил и наш черед. Ну не плачь же...

Она еще раз всхлипнула, выпрямилась и откинула назад серебристые волосы.

— Я знаю,— проговорила она,— знаю.— Она подняла голову и посмотрела на таинственно мерцавшую Землю, которая плыла по небу, окруженная чарующей разноцветной пеленой. В глазах женщины отразилось сияние планеты.— Как бы мне хотелось, чтобы мы с тобой оказались там.

Он снова легонько прижал ее к себе.

— Нет, все, что угодно, только не жизнь в колониях, где зеленоватый свет планеты силсов будет лишь терзать наши сердца воспоминаниями о доме. Нет, только не это, любовь моя. Это была бы жизнь, полная тоски по дому. Мы были здесь счастливы, и теперь, в самом конце, придется немного пострадать. Это гораздо лучше.

Она склонила голову, прижавшись лбом к его плечу, спрятав лицо от восходящей Земли.

— Правда? — прошептала она глухим от слез голосом.— Лучше жизнь, полная тоски и страданий, но с тобой, чем рай без тебя, разве не так? Но выбор сделан. Я счастлива лишь оттого, что ты призван первым и тебе не придется переносить этот кошмар — жизнь в одиночестве. Уходи же быстрее — иначе еще минута, и я не выдержу и не отпущу тебя. Да, мы были к этому готовы, мы знали, что рано или поздно это кончится, что придет пора вызова. Прощай, любимый мой.

Она подняла мокрое от слез лицо, глаза ее были закрыты.

Смиту было очень тяжело смотреть на нее, но он не мог отвести глаз. Он не мог отделиться от того человека, чьей памятью и чувствами он жил теперь. Пришлось и ему пережить всю боль расставания наравне с этим человеком. Мужчина нежно сжал ее в объятиях и поцеловал в дрожащие, соленые от слез губы. Затем, не оборачиваясь, он вышел из калитки, тяжело ступая, как человек, обреченный на смерть.

Узкая тропинка привела его к широкой улице, залитой чарующим земным светом. Красота миллионы лет назад погибшего города не могла заглушить тупую боль в сердце, вызванную недавним прощанием. Губы его все еще ощущали соленый привкус слез его возлюбленной. Ему казалось, что даже смерть не способна облегчить его страдания. Он решительно шагал по улице все дальше и дальше.

Смит догадался, что он направлялся к центру Балуса Прекрасного. Улица, застроенная стройными рядами молочно-белых зданий, то и дело прерывалась широкими открытыми площадями. По ней шли в обе стороны хрупкие, как птицы, мужчины и женщины,— это Луна одарила их такими изящными и тонкими телами. Их серебристые волосы блестели в сиянии Земли, которая висела высоко в небе над городом, и все казалось призрачным в этом свете, кроме самой красавицы Земли. В центре города строения были гораздо выше и крупней; они тоже были красивы, но в них легко угадывались постройки промышленного назначения — все жилые дома были украшены куполами и узорчатыми оградами и находились на окраинах города.

На одной из площадей он увидел огромное сооружение, которое переливалось серебристым светом в лучах Земли. Смит догадался, что это корабль, космический корабль. Он должен был доставить людей, машины и продовольствие в колонии, расположенные на еще юной Земле с ее насыщенной парами атмосферой, где лунные жители осваивали непроходимые первобытные джунгли.

Вот последние пассажиры поднялись на корабль. Смит словно во сне видел, как медленно шли на него лунные жители, озаренные светом Земли. Стояла удивительная тишина. Вся огромная площадь и невероятных размеров корабль, занимавший почти всю ее, толпы народа, бесконечные вереницы поднимающихся на борт корабля — все это и правда казалось каким-то странным сном. Трудно было поверить, что это происходило на самом деле, а теперь их больше не существует. Но когда-то здесь стояли эти сооружения из камня и стали, и миллионы лет назад эти люди из плоти и крови жили своей жизнью под огромным, занимавшим полнеба шаром, переливающимся всеми цветами радуги.

Когда человек, чувствами которого он теперь жил, подошел поближе, Смиту удалось рассмотреть корабль подробнее, хотя он и не часто оборачивал свой невидящий взгляд в его сторону. Корабль был похож на огромный раздувшийся пузырь. Но убитый горем незнакомец не очень-то обращал внимание на то, что происходило на площади, и поэтому Смиту лишь изредка удавалось взглянуть на этот гигантский корабль, действительно похожий на огромный светящийся шар. Вот он легко и без единого звука оторвался от поверхности — не то что современные корабли, которые при взлете оглушительно ревут и выпускают столб пламени и клубы дыма. Смиту очень хотелось рассмотреть все как следует, но что он мог поделать? Он видел лишь то, что сохранилось в памяти незнакомца, который миллионы лет назад смотрел лишь на то, на что сам считал нужным смотреть. Наконец он миновал площадь.

Вдали, возвышаясь над светлыми крышами домов, показалось огромное здание черного цвета. Впервые Смит увидел черное сооружение на Луне. Этот дом вызвал в его груди притаившийся в глубине души незнакомца томительный страх. Но он даже не замедлил шага и решительно направился к черному зданию. Широкая улица упиралась прямо в мрачную стену, в которой были ворота, ведшие во двор здания. Казалось, за этими зловещими низкими воротами ждет его сама смерть.

Незнакомец остановился и бросил долгий взгляд на переливающийся перламутром прекрасный Балус. Бледный свет Земли заливал купола и остроконечные крыши города. Земля, окутанная опаловой переливчатой атмосферой, с серебристо-зелеными континентами и морями, сверкающими, как драгоценные камни, в последний раз смотрела на него. Он снова ощутил острое чувство любви к родному городу, к покинутой им девушке в саду, к родному, утопавшему в зелени спутнику Земли, так что казалось, сердце его разорвется от полноты жизни, с которой ему предстояло расстаться.

Но он взял себя в руки и решительно шагнул в темную арку ворот. Смит заметил, что его окружает полумрак,— так чувствуешь себя лунной ночью, когда землю окутывает туман и воздух кажется серым, полупрозрачным и будто светится. Охваченный страхом, незнакомец тем не менее твердым шагом шел вперед сквозь этот сероватый сумрак.

Постепенно становилось светлее. Смита очень удивило одно обстоятельство: этот лунный житель, похоже, оцепенел от страха и все же упорно шел вперед, и, что самое главное, не по принуждению, а по доброй воле. Незнакомец шел на верную смерть, теперь в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Ведь сознание Смита было теперь сознанием этого незнакомца, и он чувствовал, как всеми фибрами своего существа тот инстинктивно сопротивляется неминуемой гибели. И продолжает идти вперед.

Сквозь тусклый туман в темноте стали просматриваться стены, гладкие и черные, даже без намека на какие-нибудь украшения или окна. Вообще внутренность этого огромного темного здания поражала своей поистине невероятной, наводящей ужас простотой. Казалось, ничего, кроме широкого черного коридора, стены которого убегали куда-то в высоту, в нем и не было вовсе. И эта суровая простота, так непохожая на богато украшенные дома Балуса, полностью подавляла и без того оцепеневшего от страха человека.

Тьма постепенно рассеялась, стало совсем светло. Коридор стал таким широким, что стен вообще почти не было видно. И по тусклому черному полу, освещенному слабым светом, человек шел навстречу своей смерти.

Наконец коридор стал таким широким, что его уже вовсе нельзя было назвать коридором: это был невероятно просторный, просто огромный зал. Смит решил, что этот зал, должно быть, занимает основную часть черного здания — довольно долго пришлось ступать по его темному полу, пока лунянин не достиг цели и не остановился.

Сквозь странную дымку, заполнявшую зал, Смит увидел какое-то мерцание — впереди что-то горело. Языки пламени так и плясали в тумане, словно там развели костер и порывы ветра раздували его: он то разгорался, то угасал, и казалось, это сам туман пульсирует, словно живое существо.

Лунянин подходил все ближе и наконец остановился перед стеной бледного огня, протянувшейся в тумане в обе стороны так далеко, насколько хватало глаз. Лунянин склонил голову и хотел было заговорить, но страх сковал его язык, и ему удалось произнести нечто членораздельное лишь с третьей попытки.

— Ты слышишь меня, о Могущественнейший?.. Я пришел,— медленно проговорил он хриплым голосом.

В полной тишине стена пульсирующего пламени раздвинулась, словно театральный занавес. За этим огненным занавесом сквозь дымку тускло сияла покрытая куполом сфера. Внутри она казалась такой же неосязаемой, как и сам туман. И в этой наполненной туманом сфере восседали три божества. Только поза их была какой-то странной — они не столько восседали, сколько скрючились в сидячем положении, с жадностью вытянув шеи по направлению к говорившему, словно испытывали животный голод. Одни только божества, не роняя своего достоинства, могли столь удивительным образом сочетать в своей осанке невероятное, вызывающее благоговейный ужас величие и нечто совершенно непристойное.

Смит лишь на мгновение получил возможность созерцать эти божества, ибо лунянин немедленно распростерся на черном полу, от непереносимого страха боясь даже вздохнуть, как человек, которого накрыло океанской волной. Но за то мгновение, пока человек еще не успел опустить глаза, не смея созерцать эти странные божества, Смиту удалось-таки подметить какую-то чудовищную тень на окутанной дымкой выпуклой стене; тень отбрасывали все три божества, но она была словно бы от одного. Вот оно что: значит, эти Трое — Одно.

И вот это Одно заговорило. Голос его, обжигающий, как пламя, неосязаемый, как туман, в котором он разносился эхом, был голосом самой смерти.

— Что за смертный посмел предстать перед нами, Бессмертными? — вопросило Одно.

— Тот, чей жизненный путь завершен,— задыхаясь, будто после быстрого бега, проговорил распростертый на полу человек.— Тот, кто пришел отдать свою часть долга своего народа Трем, которые есть Одно.

Голос Одного звучал сочно, выразительно, густо. Теперь же из тусклой сферы, где сидели, скорчившись, Трое, раздался тоненький, дрожащий, как язычок горящего пламени, голосок, гораздо менее сочный и выразительный.

— Да помнят вечно,— пропищал этот тонкий, резкий голосок,— что народ силсов обязан своим существованием нам. Только благодаря нашему могуществу на этой планете есть огонь, воздух и вода. Да помнят вечно, что только благодаря нам этот крохотный мирок наполнен жизнью. Да помнят вечно!

Распростертый на полу человек содрогнулся, выражая свое полное согласие. Смит, как и лунянин, прекрасно понимал, что это была правда. Даже в те давние времена лунное притяжение было слишком слабым, чтобы удержать атмосферу вокруг планеты без посторонней силы. Смит не знал, с какой целью Трое одарили этот крохотный мир своей энергией, но в голове у него забрезжила догадка.

И еще один тоненький голосок, жадный, как пламя, сменил предыдущий, едва тот умолк.

— Да помнят вечно, что мы не просто так даровали жизнь планете силсов: за это надо платить. Да помнят вечно о договоре, который праотцы этого народа в незапамятные времена заключили с Тремя, которые суть Одно, когда сами боги были молоды. Да не забывают о том, что каждый человек обязан внести свою долю долга, когда определенный ему жизненный путь подходит к концу. Да помнят, что лишь благодаря нашему божественному голоду человечеству позволено приблизиться к нам и выплатить свой долг. Все живое обязано своей жизнью нам, и по древнему договору, заключенному их предками, они должны приходить к нам, когда мы их призовем, под сень, которая дарует жизнь столь любимому ими миру.

И вновь по телу распростертого на полу человека пробежала сильная дрожь, словно в подтверждение того, что он признает все сказанное. И вот из туманной сферы донесся третий голос, дрожащий от нетерпения и голода.

— Да помнят вечно, что всякий, кто приходит оплатить долг своего народа, чтобы тот мог и дальше жить на этой планете, должен делать это по доброй воле, не противясь нашему божественному голоду. Они должны подчиниться безропотно. И да помнят вечно: если хоть один человек посмеет противиться нашей воле, мы немедленно лишим мир силсов поддержки и обрушим на них свой гнев. Если хоть один человек воспротивится нашему желанию, то мир силсов сгинет в пустоте и жизнь погибнет в одно мгновение. Да помнят вечно!

И вновь содрогнулся лунный человек. Душа его в последний раз наполнилась любовью к этому прекрасному миру. Настал его черед отдать свою жизнь, чтобы всегда зеленели просторы родных полей и лесов, освещаемых волшебным светом Земли. Умереть во имя своего народа не так уже трудно.

— Ты пришел к нам по доброй воле? — Голос Одного прогремел как раскаты грома.

— Я пришел по доброй воле, я хочу, чтоб мой народ мог жить и дальше,— раздался снизу хриплый голос лежавшего ничком человека.

Мощный голос Одного снова заполнил освещенное пламенем пространство, уши перестали что-либо слышать, и только биение сердца лунного человека подсказало смысл велений божества, прозвучавших как низкие раскаты грома.

— В таком случае подойди!

Человек шевельнулся, медленно, очень медленно поднялся на ноги и взглянул на божество. И тут впервые Смит не на шутку испугался за свою собственную жизнь. До сих пор он разделял благоговейный трепет и ужас с лунным человеком, но понимал, что это не его чувства. Но теперь ему вдруг показалось, что смерть грозит не только незнакомцу, но и ему самому. Ведь он не знал, как отделить свое сознание, наблюдающее за происходящим, от сознания лунного человека. А когда сознание его угаснет, разве не то же самое должно случиться и со Смитом? Скорей всего, именно это имел в виду жрец, когда говорил, что некоторые путешественники во времени так никогда и не возвращаются из прошлого. Какое бы обличье ни приняла смерть, она, должно быть, поглотила и их вместе с теми, чьими глазами они смотрели на мир прошлого. А вот теперь смерть и перед ним раскрыла свою пасть, и он непременно погибнет, если только не найдет способ перехитрить ее. И впервые за все это время он попытался сопротивляться, пытаясь отвоевать свою независимость, отделиться от сознания лунного человека. Но, увы, все его усилия ни к чему не привели.

Низко склонив голову, лунный человек шагнул сквозь огненный занавес. Пламя зашипело, обдало его со всех сторон жаром, и через мгновение огненный занавес остался позади. И вот он совсем близко подошел к этой тусклой адской сфере, где восседали Трое. В тумане за их спинами нависла страшная тень. В тусклом свете казалось, что Трое с нетерпением вытянули тела к нему, всем своим жутким видом выражая чувство голода, а тень за их спинами расширилась, словно огромная пасть, разинутая в ожидании пищи.

Затем с шипящим ревом огненный занавес за его спиной вновь закрылся, и сфера, где обитали Трое, погрузилась во мрак, и тьма эта казалась мраком самой смерти. Смит остро ощутил, как сознание человека, глазами которого он смотрел на мир, охватил нестерпимый ужас. Он почувствовал, как оно, словно оступившаяся лошадь под всадником, на мгновение замерло перед пропастью — и полетело вниз. Ужасным было это казавшееся бесконечным падение в бездну, в полную пустоту, разделяющую миры, где царил только ненасытный голод, способный пожрать саму пустоту.

Он даже не пытался сопротивляться, он просто не мог. Слишком жутким показалось ему происходящее. Но он и не сдался. Он ощущал себя лишь крохотной точкой сознания в бесконечности абсолютного голода; засасывающая пустота бушевала вокруг него — однако он был упрям, он не дрогнул перед этим ужасом. Перед всепоглощающим голодом Троих, должно быть, человек прежде выражал только покорность и готовность принести себя в жертву и тем самым оплатить долг человечества перед этими божествами. И теперь ярость ревела в голодной пустоте, и звук этот был столь страшен, что ни один смертный не мог его вынести. Но Смит стойко держался за ускользавшее от него сознание — это все, что он мог сделать, чтобы противостоять ненасытному голоду, который вот-вот должен был накинуться и на него, чтобы высосать из него жизнь.

Он сам едва сознавал, что делает. Что-то на периферии сознания ему подсказывало: если он станет противиться, то обречет мир силсов на гибель. Значит, на Луне не останется ни одной живой души. Погибнет и девушка в прекрасном саду, освещенном нежным светом Земли, и все обитатели Балуса, и сам прекрасный город, который теперь ничто не защитит от несущихся с бешеной скоростью метеоритов. И восхитительный зеленый лунный мир превратится в мертвую пустыню, усеянную гигантскими воронками.

Но инстинкт самосохранения оказался сильнее. При всем своем желании он не мог противопоставить все эти соображения жажде жизни, животному неприятию смерти, столь глубоко укоренившемуся в каждом человеке. Нет, он не хочет умирать, он не умрет, он не сдастся, какой бы высокой ни оказалась плата за жизнь. Он понимал, что сил, чтобы бороться с этой яростной силой, высасывающей его сознание, у него мало, но ведь он может просто не подчиниться ей. Против голода Троих он может противопоставить хотя бы пассивное упрямство, пусть зоны времен кружатся, сменяя друг друга, пускай время исчезнет, останется только он один, он один продолжит существовать, полный отчаянного стремления к жизни, бросивший вызов самой смерти.

Должно быть, путешественники по времени тоже сталкивались с подобным испытанием и безропотно подчинялись, повинуясь врожденному чувству любви к зеленому лунному миру. Но он не разделял этой любви. Для него ничто не могло сравниться с жизнью — с его жизнью здесь и сейчас. Нет, он не сдастся. В существе Смита под оболочкой цивилизованного человека таилась дикая, первобытная мощь, и ни в одном из миров еще никому, никакой силе не удавалось сломить его силу. Именно она помогла ему противостоять неистовству божества, именно этой силе был он обязан своей твердой решимостью ни за что не подчиниться этим божествам с их всепожирающим голодом. И вот сила неистового голода стала слабеть. Божества не могли пожрать то, что противостояло их алчности, и даже ее неукротимая ярость не смогла подчинить себе Смита. Так вот, значит, почему Трое так настойчиво требовали безропотного подчинения, добровольной жертвы. Они были не способны преодолеть непобедимую любовь к жизни и не хотели демонстрировать эту свою слабость перед истязаемым ими миром. На миг он увидел этого чудовищного вампира — это Тройное божество, разжиревшее за счет тех, кто не смог противостоять ему, ибо любил свою родину, свои прекрасные города, ясные дни в золотом сиянии Солнца и волшебные ночи в голубоватом свете Земли. Ценой собственной жизни они хотели спасти этот мир. Но теперь с этим было покончено.

В последний раз мощный порыв яростного голода обрушился на непоколебимого Смита. Но эти вампиры, эти Трое, которые были Одно, обитавшие некогда, миллионы лет назад, в местах, всеми давно позабытых, не могли сломить неукротимую, первобытную жажду жизни, глубоко сидящую в сознании, во всем существе Смита. И вот наконец последний порыв ярости — она ревела, носясь вокруг него, как алчный вихрь, осознавший свое окончательное поражение. И пустота прекратила существовать.

На миг невыносимый свет ослепил его. Он увидел ночной город силсов, погрузившийся в сон; покрытый зеленой растительностью лунный мир переливался в лучах восходившей Земли. Такой восхитительной, яркой ночи человеку больше нигде не дано увидеть. Огромный шар, плывущий в туманном воздухе, с его континентами, окутанными дымкой, с его перламутровыми морями. Балус Прекрасный спал, утопая в свете Земли, уже высоко поднявшейся над горизонтом. Последние секунды прекрасный лунный мир плыл в чарующем полумраке, мир, с красотой которого не сравнится ни одно другое место во всей Вселенной ни в прошлом, ни в будущем, мир, память о котором останется в сознании этого народа навсегда, где бы он ни жил.

И вдруг — катастрофа. Откуда-то издалека до Смита донесся пронзительный крик, он разрастался, он звучал все громче и громче. Казалось, от этого страшного крика вот-вот лопнут барабанные перепонки, он впивался в мозг, словно острые иголки. И на Балус, на его спящих жителей стал надвигаться кромешный мрак. Высоко поднявшаяся в небе Земля едва мерцала сквозь эту сгущающуюся тьму. С пологих зеленых холмов, пышных лугов и серебристых морей неведомой силой сорвало атмосферу. Длинными, переливающимися в свете Земли потоками покидал воздух планету силсов, которую он только что обволакивал, словно мягким покрывалом. За единый миг уничтожен был этот мир, словно те Трое протянули свои невидимые жадные руки и сорвали атмосферу с лунного шара.

Это было последнее, что видел Смит, потом его сознание погрузилось во тьму. Планета силсов, прекрасная и в своей гибели, этот маленький изумрудный драгоценный камень, ярко сиявший в Солнечной системе, исчез в пустоте — покров жизни был сорван с него, и длинными, развевающимися, сверкающими всеми цветами радуги лентами, постепенно тускнея, он растворился в черной бесконечности космоса.

Тьма накрыла его, и он впал в забытье, а вокруг него была лишь пустота... пустота...

Смит испуганно открыл глаза. Вокруг сверкали стальные башни Нью-Йорка, шум транспорта так и бил в уши. Глаза его сами собой поднялись к небу, где только что перед его взором сияла огромная, яркая, переливающаяся перламутром Земля. Медленно к нему вернулось чувство реальности, и он посмотрел на человека, сидящего напротив. Лицо маленького жреца народа силсов посерело от страха. Смит не мог поверить своим глазам. Казалось, силе постарел лет на десять за время путешествия в прошлое, продолжительность которого определить было невозможно. Невыносимое страдание исказило его и без того изборожденное глубокими морщинами лицо. Он смотрел на Смита глазами человека, только что очнувшегося от ночного кошмара.

— Значит, это сделал я,— прошептал он самому себе.— Из всего нашего народа был выбран именно я... я был причиной гибели нашего мира. О боги...

— Но ведь там был я, это я!..— прервал Смит его бессвязную речь — он нарушил свое обычное молчание, ибо хотел хоть как-то облегчить невыносимые душевные страдания этого человека.

— Нет, ты был лишь инструментом в моих руках. Это я привел тебя в прошлое. Я уничтожил Балус, и Ниал, и молочно-белую Ингалу, всю зелень и красоту нашего исчезнувшего мира. Как я теперь смогу смотреть по ночам на голый белый череп мира, который я уничтожил? И все это сделал я! Я!

— О чем вы, черт возьми, тут толкуете? — спросил Ярол, с удивлением глядя на них,— Я вообще ничего не видел, одну темноту и огни и что-то похожее на Луну...

— Ведь только мне,— испуганно прошептал жрец,— мне одному довелось увидеть Трех в их храме. Ни один человек из нашего народа не видел их, ибо никто из путешественников во времени не вернулся из этого храма живым. Вернуться мог только тот, кто не подчинился им. Одному лишь мне известна тайна катастрофы. В наших легендах говорится только о том, что увидели в небе перепуганные изгнанники сквозь густой воздух Земли,— и только я знаю, что было на самом деле! Ни один человек не в силах вынести это страшное знание — что он сам совершил ошибку и уничтожил мир, который любил больше всего на свете! О боги силсов, помогите мне!

Его бледные, как луна, руки нащупали на столе квадратный сверток, за который ему пришлось заплатить такую дорогую цену. Он неловко поднялся. Смит тоже встал, движимый каким-то необъяснимым чувством. Но лунный человек снова покачал головой.

— Нет,— сказал он, словно отвечая самому себе на вопрос,— ты не виноват в том, что случилось миллионы лет назад и что сейчас видел своими глазами. Это смещение времени и пространства, это бедствие, которое живущий ныне способен принести в мир, погибший зоны и зоны назад,— все это выше человеческого понимания. Именно мне суждено было обрушить на них это несчастье — и вина не только на мне, ибо все события в мире предопределены еще в самом начале времен. Если б даже я знал, чем все это кончится, я бы ничего не Смог изменить. Это не в моей власти... А теперь тебе придется умереть... но не потому, что ты что-то совершил или не совершил, но потому, что знаешь!

Еще не закончив говорить, он поднял свой сверток так, словно в руках у него было смертоносное оружие. Он приблизил сверток к лицу Смита, и в глазах его мелькнула тень смерти, омрачив его и без того измученное бледное лицо. На миг Смиту показалось, что из свертка вырвался невыносимо яркий пучок света, хотя на самом деле ничего такого не было — худые бледные пальцы жреца сжимали обычный сверток, больше ничего.

На мгновение, столь короткое, что оно даже не запечатлелось в сознании, смерть жадно коснулась Смита. Но в тот же миг, когда руки жреца угрожающе поднялись, за его спиной вспыхнуло голубое пламя и раздался знакомый звук выстрела. На миг лицо лунянина перекосилось от боли, но потом резкие черты его смягчились, словно на него нашло умиротворение и необыкновенный покой, и наполненные страданием глаза погасли. Он упал как подкошенный, и квадратная коробка выпала из его рук.

Ярол на секунду склонился над распростершимся на парапете телом, быстрым движением сунул бластер в кобуру и с опаской оглянулся по сторонам.

— Надо сматываться! — беспокойно шепнул он,— Давай-ка двигать отсюда, да поскорее!

Смит слышал, как за его спиной уже раздавались крики и чей-то торопливый топот. Он мельком бросил жадный взгляд на валяющийся рядом с телом квадратный пакет, но времени терять было нельзя; он мощным прыжком перескочил через труп и помчался по наклонному пандусу вслед за мелькающими пятками Ярола. Не прошло и минуты, как они уже были на нижнем ярусе и затерялись в толпе. Так Смит никогда и не узнал, что было в том пакете.