Лунный лабиринт

ЛЕТНИМ ВЕЧЕРОМ мы поднимались пологой тропой по холму. Было уже полдевятого, но казалось, день еще в разгаре. Ярко синело небо. Солнце висело низко над горизонтом, расцвечивая облака золотыми, розоватыми и пурпурно-серыми пятнами.

– Ну и как это все закончилось? – спросил я своего проводника.

– Это никогда не кончится, – ответил он.

– Но вы же сказали, он погиб! – удивился я. – В смысле, лабиринт…

О лунном лабиринте я узнал из Сети, из маленького примечания на одном из тех веб-сайтов, что рассказывают обо всякой любопытной всячине по всему миру. Обожаю местные диковинки: чем вульгарнее, безвкуснее и искусственнее, тем лучше. Сам не понимаю, что я в них такое нахожу – во всех этих стоунхенджах из автомобилей или желтых школьных автобусов, гигантских сырных ломтиках из пенопласта и неубедительных цементных динозаврах, краска с которых отслаивается прямо под пальцами.

Но, как бы там ни было, я их люблю – и они дают мне повод остановиться, выйти из машины и поговорить с людьми по-человечески. Люди радуются и приглашают меня зайти в дом, когда я от чистого сердца восхищаюсь их зверинцами из автозапчастей, домиками, собранными из консервных банок и каменных блоков и обшитыми алюминием, или магазинными манекенами в исторических костюмах и с облупленной краской на лицах. И эти люди, создатели придорожных аттракционов, принимают меня таким, каким я им кажусь.

– Мы сожгли его, – сказал мой проводник. Он был уже немолод и ходил с тростью. Я познакомился с ним в городке – он сидел на скамейке перед магазином хозтоваров. Мы разговорились, и он согласился показать мне место, где когда-то стоял лунный лабиринт. Шли мы небыстро, и я воспользовался этим, чтобы его расспросить. – Так и настал конец лунному лабиринту, – добавил он. – Сгорел в два счета. Стенки-то из розмариновых кустов были. Разом все полыхнуло и пошло трещать, что твой фейерверк. И дыму вниз с холма нанесло целую тучу. Пахло так, что пальчики оближешь, – только жареного барашка не хватало.

– А почему вы этот лабиринт назвали лунным? – спросил я. – Ради красного словца?

Старик задумался.

– Ну, я даже и не знаю, как вам сказать. Вроде и так, да не так. Мы-то между собой его звали просто дорожкой…

– Да рожки, да ножки… – пробормотал я.

– Тут были свои правила, – не обратив на меня внимания, продолжал старик. – По дорожке начинали ходить на другой день после полнолуния. То есть на другую ночь. Входишь, где положено. Идешь до самого центра, а там разворачиваешься и шагаешь обратно тем же путем. Только на полной луне мы никогда не ходили… а, ну да, это я уже сказал. На другую ночь после полной луны еще светло, так что ходить можно. А так-то ходили и в другие ночи, лишь бы света хватало. Парочки это дело очень любили. Входили, где положено… а, да, это я уже говорил. В общем, так и ходили, пока луна не состарится.

– А в новолуние никто не ходил?

– Кое-кто ходил. Да только не так, как мы. В безлунные ночи тут дети озорничали – приходили с фонариками. Шалопаи, дурное семя. Знаете, из тех, кого хлебом не корми – дай попугать друг друга. У них тут был Хэллоуин каждый месяц. Рассказывали потом всякое. Кое-кто вроде даже палача видел.

– Какого еще палача? – изумился я. Нечасто в обычном разговоре услышишь такое слово.

– Да просто палача. Ну, такого, знаете, что людей пытает. Сам-то я его не видал.

С вершины холма потянуло ветерком. Я принюхался, но не учуял ни горелой травы, ни пепла, ничего такого. Пахло обычным летним вечером. Где-то цвели гардении.

– Так вот, я говорю, в безлунные ночи сюда только ребятня шастала. А как народится новый месяц, тут уж наставало время для деток помладше. Родители их сюда приводили и вместе с ними ходили по дорожке. Дойдут до центра, встанут там и детишкам молодой месяц показывают – смотрите, мол, это небо вам улыбается. Смотрите, смотрите, какая большая желтая улыбка! А маленькие Ромул и Рем, или как там тех детишек звали, тоже улыбаются, смеются и ручонками машут, словно хотят месяц с неба стянуть и себе нацепить на личико.

А потом, как луна прирастать начнет, наставало время для парочек. Молодые сюда ходили миловаться… да и старые ходили, хотя друг с другом пообвыклись и уж, казалось, забыли давно, как оно по молодости. – Старик тяжело оперся на свою трость. – На самом-то деле ничего не забывается, – вздохнул он. – Там, внутри, оно все по-прежнему живет. Голова забывает, но, может, зубы помнят. Или пальцы.

– И что, они тоже с фонариками ходили?

– Когда как. Бывало, что да, а бывало, что и нет. Чаще ходили в такие ночи, когда луна не пряталась за тучами. Но рано или поздно приходили все. Чем круглее луна, тем больше народу, и так день за днем… гм-м… то есть ночь за ночью. До чего же был прекрасен мир!

Машины они оставляли внизу, вот там же, где вы свою оставили, и на холм поднимались пешком. Да-да, все непременно пешком шли – ну, не считая инвалидов на колясках да младенцев у родителей на руках. Потом, на вершине, парочки останавливались поласкаться. А потом шли в лабиринт. Там скамейки стояли, можно было остановиться и посидеть. Они и садились – еще чуток поласкаться. Вы небось думаете, это только молодые? Как бы не так. Те, что постарше, тоже. Плоть взывает к плоти. Бывало, услышишь через стенку, как они там сопят и возятся, ну чисто звери, так и поймешь, что торопиться не надо, а лучше так и вовсе в другой поворот заглянуть. Нечасто они мне там попадались, но бывало. И я тогда сердился даже, а теперь понимаю. Понимаю, каково это. Губы к губам. Под луной.

– А сколько в точности лет этот лунный лабиринт простоял тут, пока его не сожгли? Что построили раньше – его или дом?

Мой проводник презрительно фыркнул.

– Раньше, позже… не все ли равно, когда это все уже в прошлом? О лабиринте Миноса вон до сих пор толкуют, хотя куда ему до этого. Десяток ходов под землей, да этот парень с рогами, что бродил там из года в год, одинокий, запуганный и голодный. На самом деле голова-то у него была не бычья.

– А вы откуда знаете?

– Да по зубам же понятно. Быки и коровы – они жвачные. Мяса не едят. А минотавр ел.

– А мне и в голову не приходило.

– Никому не приходит.

Тропа становилась круче.

«Нет больше никаких палачей, – подумал я. – И я не палач». Но вслух сказал только:

– А эти кусты, из которых были стенки? Что, настоящая живая изгородь?

– Настоящая, а то как же. И нужной высоты, все как положено.

– Не знал, что в этих краях розмарин вырастает таким высоким.

Я и вправду не знал. Далеко я забрался от дома.

– Зимы у нас теплые. Розмарину тут хорошо.

– Ну и почему вы его сожгли?

Старик ответил не сразу.

– Когда доберемся до вершины, вы поймете, как тут все устроено, – наконец сказал он.

– И как же тут все устроено?

– На вершине увидите.

Между тем подъем стал еще круче. Прошлой зимой я повредил колено – поскользнулся на льду. Так что быстро бегать я теперь не мог, а крутой подъем в гору или даже просто по ступенькам стал сущим мучением. С каждым шагом колено простреливало болью.

Другой на моем месте, обнаружив, что местная диковинка, которую он хотел посетить, вот уже несколько лет как сгорела, попросту вернулся бы в машину и поехал дальше. Но меня так легко не отвадить. Самые лучшие места, какие я в своей жизни видел, были мертвы: закрытый парк аттракционов, куда я пробрался ночью, дав сторожу на бутылку, или тот заброшенный сарай, где, по словам местного фермера, прошлым летом поселилось с полдюжины бигфутов. Фермер сказал, они завывали по ночам и страшно воняли. Почти уже год прошел с тех пор, как они снялись и двинули дальше, но в сарае все еще стоял густой звериный дух – хотя, возможно, это были просто койоты.

– Когда луна шла на убыль, по лунному лабиринту ходили с любовью, – сказал мой проводник. – А на растущей луне – с вожделением, не с любовью. Я вам уже рассказывал, в чем разница? Ну, про овец и коз?

– По-моему, нет.

– И больных иногда привозили. Инвалидов, парализованных. Кого-то приходилось катить через лабиринт на коляске или нести на руках. Но даже и они всегда выбирали сами, куда повернуть, по какой тропе пойти. Не те, кто их вез или нес, – нет, они сами. Никто не выбирал за них. Когда я был маленьким, таких у нас называли калечными. Хорошо, что мы их больше так не зовем. И несчастные приходили. Покинутые влюбленные. Одинокие. Бывало, даже сумасшедших сюда привозили. Говорят, это луна людей с ума сводит – ну так пусть она же и вылечит.

До вершины оставалось уже немного. Сгустились сумерки, и небо стало цвета вина, а облака на западе вспыхнули в лучах заходящего солнца, которое уже почти скрылось за горизонтом, если смотреть оттуда, где мы сейчас стояли.

– Сейчас доберемся, и сами все увидите, – заверил меня старик. – Вершина там плоская, как стол.

Мне захотелось тоже его развлечь, и я сказал:

– Там, откуда я родом, лет пятьсот тому назад один деревенский дворянин приехал в гости к королю. И король показал ему свой огромный обеденный стол, и высокие свечи, и прекрасный расписной потолок в обеденной зале, но гость, вместо того чтобы восхищаться да нахваливать, знай себе повторял: «А у меня еще лучше, а у меня еще больше, а у меня еще краше». Король возмутился и назвал его лжецом, но дворянин сказал: «А вы, ваше величество, приезжайте ко мне на следующий месяц, и сами увидите, что стол у меня больше и краше вашего, и свечи в канделябрах – выше и лучше ваших, и потолок в обеденной зале разукрашен так, что ваш ему и в подметки не годится».

Мой проводник подхватил:

– И когда король приехал к нему, дворянин расстелил скатерть на вершине холма, и поставил вокруг двадцать отважных воинов со свечами в руках, и когда они с королем сели ужинать, небо у них над головами сияло россыпями Божьих звезд. Так? В наших краях тоже рассказывают такую историю, только там не король, а босс лондонской мафии.

– Ну да, – кивнул я, слегка огорчившись, что мне не удалось его удивить. – И король признал, что дворянин был прав.

И вот тут-то мой проводник удивился:

– То есть как? Он не велел своей страже схватить его и отдать палачу?

Я покачал головой.

– А у нас говорят, что именно этим все и кончилось, – сказал старик. – Говорят, бедняга не успел даже попробовать десерт, а ведь его французский повар в тот вечер превзошел сам себя. Тело нашли на другой день. Руки у него были отрублены, язык аккуратно вложен в нагрудный кармашек, а во лбу зияла дыра – под конец его все-таки пристрелили.

– И где его нашли? Здесь, в доме?

– Господь с вами, конечно нет! Этот дурачок держал ночной клуб – там его тело и оставили. Это там, в городе, – старик неопределенно махнул рукой.

Я поразился, как быстро кончились сумерки. На западе еще догорало зарево, но остальным небом безраздельно завладела ночь во всем своем иссиня-пурпурном великолепии.

– Так вот, насчет лабиринта, – продолжал мой проводник. – Дни перед полнолунием отводились для больных и немощных. Моя сестра заболела – что-то у нее случилось по женской части. Ей сказали, что если не вырезать все подчистую, она умрет, да и если вырезать – тоже еще бабушка надвое сказала. Живот у нее разнесло, как будто там ребеночек рос, а не опухоль, хотя какой там ребенок, ей ведь уже под пятьдесят было. Она пришла сюда за день до полной луны и прошла лабиринт. Вошла, как положено, при луне, безо всяких там фонариков, и прошла всю дорогу до самого центра и обратно, ни разу не сбившись и не оступившись.

– И что было дальше?

– Она осталась жить, – коротко ответил старик.

Мы вышли на вершину холма, но я ничего не увидел: было уже слишком темно.

– То, что в ней росло, из нее вынули. И оно тоже еще пожило… какое-то время. – Старик помолчал, а потом тронул меня за плечо. – Гляньте-ка туда.

Я обернулся. Такой огромной луны я сроду не видел. Я знал, что это обман зрения, что луна вовсе не становится меньше, когда поднимается выше. Но при виде этого гигантского диска, встающего над горизонтом, в памяти всплыли обложки старой фантастики с иллюстрациями Фрэнка Фразетты, где силуэты воинов с мечами чернели на фоне исполинских лун, и какая-то картинка с волком, воющим на вершине холма, – черная дыра в форме волка, прорезанная в круге белоснежной луны. Луна, что поднималась передо мною в небо, была такая же необъятная, только сливочно-желтая, как свежесбитое масло.

– Полная? – спросил я.

– Полная, полная, – довольным голосом подтвердил старик. – А лабиринт – вон там.

Мы направились туда. Я ожидал, что увижу только груды золы. Или вообще ничего. Но в масляном свете луны передо мной и впрямь раскинулся самый настоящий лабиринт – изящный и замысловатый, сотканный из завитков и колец и заключенный в огромный квадрат. Оценить его размеры в точности при таком освещении я не мог, но прикинул, что сторона квадрата должна быть не меньше двухсот футов.

Вот только стенки, разделявшие тропы лабиринта, были совсем низкие. Просто маленькие кустики, не выше фута. Я наклонился, сорвал игольчатый лист, в лунном свете казавшийся черным, и растер его между пальцами. Втянул ноздрями воздух – и тотчас мне на ум пришел разделанный барашек, аккуратно уложенный на противне, на подстилке из вот таких же веточек и игольчатых листьев.

– А я думал, вы и вправду его сожгли, – сказал я.

– Сожгли. Да вы и сами видите – изгородей больше нет. Но кое-что так просто не убьешь. Приходит срок – и оно вырастает снова. Розмарин живучий.

– А где вход?

– Вы на нем стоите, – сообщил он.

Я посмотрел на него. Всего лишь старик с тросточкой, который ходит по городу и ведет чудные разговоры с приезжими. Никто его не хватится.

– Ну так и что же здесь было по полнолуниям?

– Мы в такие ночи по лабиринту не ходили. То была ночь расплаты – за все остальные ночи, когда ходить можно.

Я шагнул в лабиринт. Это будет легко: кустики не доходили мне и до середины икры. Если я заплутаю, то просто переступлю через них и пройду насквозь. Но пока что нужды в этом не было, и я уверенно двигался по тропинке, уводящей в глубь лабиринта. Полная луна освещала мне путь, а проводник у меня за спиной продолжал говорить:

– Кое-кто решил, что цена чересчур высока: пускай это всего одна ночь, но и этого слишком много. И мы пришли сюда и сожгли лабиринт луны. Мы поднялись на холм в безлунную ночь, с горящими факелами в руках, как в старом черно-белом кино. Пришли все до единого. Даже я. Но кое-что так просто не убьешь. Мы, конечно, попытались – но не тут-то было.

– А почему розмарин? – спросил я.

– Розмарин – трава памяти, – ответил старик.

Масляно-желтая луна поднималась куда быстрее, чем я ожидал. Теперь она сияла в небесах призрачно-бледным ликом, безмятежным, полным сострадания и белым, белым, как кость.

– Всегда есть надежда выбраться целым и невредимым, – сказал старик. – Даже в ночь полнолуния. Сначала нужно дойти до центра лабиринта. Там бьет источник. Вы увидите. Мимо не пройдете. Потом нужно повернуться и пройти от центра обратно. Только смотрите – ошибок быть не должно! Ни одного неверного шага, и храни вас Господь от тупиков! Сейчас, пожалуй, полегче стало, кусты-то совсем низкие. Так что шанс у вас есть. Не упустите его, а не то лабиринт примется исцелять вас от всех страданий. Тогда, конечно, придется бежать во весь дух.

Я оглянулся – и не увидел своего проводника. Его больше не было. Но далеко впереди, по ту сторону лабиринта, маячила черная тень на четырех лапах. Она бесшумным шагом шла по периметру квадрата. И размером была с крупную собаку, но двигалась не так, как собаки.

Потом она запрокинула голову и завыла на луну – весело и насмешливо. Огромная столешница холма откликнулась со всех сторон другими голосами, радостно подвывающими на все лады. Левая нога у меня подломилась в колене, натруженном долгой дорогой в гору, и я оступился.

В этом лабиринте была своя система; я ее уже понимал. Полная луна сияла у меня над головой, и было светло как днем. В прошлом она всегда принимала мои дары. И теперь, в ночь расплаты, она меня не предаст.

Раздался рык, и я разобрал в нем слово:

– Беги!

И под его раскатистый смех я побежал, как барашек.