Ветер пустыни

Жил-был старик, кожу которого солнце пустыни сожгло дочерна,
И он говорил: молод когда был,
штормом его унесло от его каравана,
что специи вез, и он шел чрез пески и скалы, шел день и ночь,
встречая лишь маленьких ящериц и сурикатов.
И на третий день вышел он к городу сплошь из палаток,
из шелковых ярких шатров. В самый большой,
алого шелка шатер позвала его женщина.
Жажду свою он запил охлажденным шербетом,
возлежа на подушках, ее же алые губы в бровь его целовали.
Танец живота исполняли танцовщицы, лица сокрыты вуалью,
глаза словно омуты, пурпур шелков, и в перстнях золотых.
Он жадно смотрел, пока слуги еду подносили,
все, что угодно душе, — и подавали вино:
белое, как шелк, и красное, как грех.
Когда изнутри согрело вино все его члены, ударило в голову,
резко вскочил он,
встал в центре круга, и танцевал, притопывал
и кружился,
вместе плясали они, а после
выбрал красивейшую из танцовщиц, обнял в поцелуе.
Но губы вдруг ощутили иссушенный пустыней череп.
Тут оказалось, танцуют вокруг скелеты,
и он понял: тот странный город —
сплошной песок, что с тихим шорохом
пересыпается в пальцах, и вздрогнул, уткнувшись в бурнус,
и зарыдал, и больше не слышал
тех барабанов, что ритм отбивали.
Проснувшись, продолжил старик, он обнаружил,
что нет перед ним
ни яств, ни шатра, ни женщин.
Лишь синее небо и солнце, что жгло его кожу.
То было давненько.
Он выжил, и вот теперь беззубо смеялся, и говорил,
что видел потом тот город, те шатры,
они колыхались в дымке.
Спросил я, может, мираж. Он кивнул. Иль мечта?
Он снова кивнул, да, мечта, но мечта не его — пустыни.
А потом добавил,
что через год примерно, когда наживется, уйдет,
уйдет он в тот город на горизонте. Тогда-то, мол, точно
уже навсегда там останусь.

Отправить