Одна жизнь, приправленная ранним Муркоком
Бледный принц-альбинос опирался на огромный черный меч. «Взмах моего меча вызывает бурю, — сказал он, — и еще он может выпить вашу душу».
Принцесса вздохнула. «Прекрасно! — сказала она. — Если это то, что вам нужно, чтобы победить воинственных драконов, убейте меня и позвольте вашему мечу испить мою душу».
«Я этого не хочу», — ответил он.
«Ну что ж, — сказала принцесса и с этими словами разорвала тонкую материю и обнажила грудь. — Вот вам мое сердце, — указала она перстом, — а сюда вам следует вонзить свой меч».
Он так никогда и не узнал, что было дальше. Это было в тот день, когда ему сказали, что его переводят в следующий класс, так что дочитывать не было смысла. Он никогда не дочитывал в следующем классе книги, рекомендованные для чтения в предыдущем. Теперь же ему исполнилось двенадцать.
Хотя, конечно, жаль.
Тема сочинения была «Знакомство с моим любимым литературным героем», и он выбрал Элрика. Он подумал про Корума, или Джерри Корнелиуса, или даже Конана Варвара, но Элрик из Мельнибоне победил, не прилагая усилий, как он всегда это делал.
Ричард впервые прочел «Буреносца» три года назад, когда ему было девять. Он накопил денег для «Поющей цитадели» (лопухнулся, решил он, когда дочитал: всего одна история про Элрика), а потом попросил денег у отца, чтобы купить «Спящую волшебницу», которую обнаружил в одном магазине, по дороге в Шотландию, куда они ездили прошлым летом. В «Спящей волшебнице» Элрик повстречал Эрикезе и Корума, еще два воплощения Вечного Воителя, и они подружились.
А это означало, понял он, когда прочел книгу, что все книги про Корума, Эрикоуза и даже Дориана Хакмуна — на самом деле и про Элрика тоже, и тогда стал их покупать и зачитываться ими.
Правда, они не были столь хороши, как книги про Элрика. Элрик был лучше всех.
Иногда он усаживался рисовать Элрика, стараясь, чтобы тот получился что надо. Ни один из Элриков на обложках не был похож на того Элрика, что жил у него в голове. Он рисовал Элрика перьевой ручкой в пустых школьных тетрадях, которые добывал обманом. На обложке он всегда писал свое имя: РИЧАРД ГРЕЙ. НЕ КРАСТЬ.
Иногда он подумывал о том, чтобы вернуться и закончить свою историю про Элрика. Может, ему удалось бы пристроить ее в журнал. Но что будет, если Муркок об этом узнает? Что если ему за это влетит?
В большой классной комнате стояли деревянные парты. Каждая была изрезана ножом, исцарапана и испачкана чернилами — тем, кто за ними сидел, это доставляло удовольствие. На стене — грифельная доска с нарисованным мелом довольно точным изображением мужского члена, нацеленного на лежащую на боку букву Y, представлявшую женские гениталии.
Дверь внизу хлопнула, и кто-то взбежал по лестнице.
— Грей, ну ты, придурок, что ты здесь делаешь? Нас уже ждут на нижнем поле. Ты же в футбол сегодня играешь!
— Нас? В футбол?
— Сегодня утром объявили на собрании. А список висит на доске объявлений.
Джи Би Си МакБрайд, рыжеволосый очкарик, был ненамного более собранным, чем Ричард Грей. Вообще в классе было два Дж. МакБрайда, вот почему к этому прилагался полный комплект инициалов.
— Ох!
Грей подхватил книгу («Приключения Тарзана в недрах земли») и поплелся за ним. Небо было затянуто темными тучами, сулившими дождь или снег.
Вечно ему пеняли вещами, которых он не замечал. Он то приходил в пустые классные комнаты, то заявлялся в школу в день, когда занятия были отменены. Порой ему казалось, что он живет в каком-то другом мире, не в том, где все остальные.
Он пошел на футбол с «Тарзаном», засунутым сзади в колючие синие футбольные шорты.
Он терпеть не мог душевые кабинки и ванны. И не мог понять, зачем непременно следует принимать и то и другое, но ничего с этим поделать не мог.
Он мерз, и игрок из него был никудышный. Это даже начинало становиться предметом его извращенной гордости: за все годы учебы в школе он не забил ни одного гола, не выиграл ни одного забега, никого не довел, вообще ничем не отличился, кроме того, что был последним человеком, кого выбрали бы для командной игры.
Элрик, гордый бледный принц мелнибонийцев, никогда не стоял на подаче на футбольном поле в разгар зимы, мечтая, чтобы игра поскорее кончилась.
В душевой стоял пар, а от шортов на внутренней поверхности бедер оказалась содрана кожа. Голые мальчишки, дрожа, выстроились в очередь, чтобы ополоснуться в душе, а потом уже погрузиться в ванну.
Мистер Мерчисон, с дикими глазами и жестким морщинистым лицом, старый и почти лысый, стоял в раздевалке, посылая голых мальчишек в душ, а из душа в ванны.
— Ну ты, мальчик. Глупый маленький мальчик. Джеймисон. Под душ, Джеймисон. Аткинсон, крошка, ополоснись как следует. Смиггинс, в ванну. Гоуринг, займи его место под душем…
Под душем было слишком горячо. Вода в ваннах была ледяная и грязная.
Когда мистера Мерчисона поблизости не было, мальчишки хлестали друг друга полотенцами, высмеивали твой пенис и волосы на лобке — или их отсутствие.
— Не будь идиотом, — прошептал кто-то возле Ричарда. — Что если Мерч вернется? Ведь он тебя убьет! — И нервно хихикнул.
Ричард обернулся. У мальчика постарше была эрекция, и он, стоя под душем, медленно, бахвалясь, на глазах у остальных, водил по члену рукой.
Ричард отвернулся.
Подделывать подписи было очень легко.
Ричард довольно сносно мог изобразить, к примеру, подпись Мерча и отлично справлялся с почерком старшего воспитателя. Это был высокий лысый сухой человек по имени Треллис. Они ненавидели друг друга все эти годы.
Ричарду приходилось подделывать подписи, чтобы заполучить чистую тетрадь в канцелярии, где выдавали также бумагу, карандаши, ручки и линейки по запискам от учителей.
Ричард писал рассказы и стихи, а еще рисовал — и все это он делал в школьных тетрадях.
После ванны Ричард вытерся полотенцем и поспешно оделся: пора было возвращаться в затерянный мир.
Он медленно вышел из здания, с криво повязанным галстуком и плохо заправленной в брюки рубахой, читая про лорда Грейстоука, думая, неужели в обычном мире действительно существует еще один мир, где летают динозавры и никогда не наступает ночь.
Начинало смеркаться, но на школьном дворе довольно много мальчишек еще играли с теннисными мячиками; у скамейки двое резались в каштаны. Ричард прислонился к красной кирпичной стене, закрывшись от внешнего мира, забыв про унижения в раздевалке.
— Грей, ты — позорище!
Я?
— Посмотри на себя! Галстук набок съехал. Ты позоришь нашу школу. Вот что. — Мальчика звали Линдфилд, он учился всего на два класса старше, а выглядел как взрослый. — Посмотри на свой галстук. То есть реально, посмотри. — Линдфилд взял его за галстук и затянул узел так, что Ричард не мог вдохнуть. — Смотреть противно!
Линдфилд и его приятели удалились.
У красной кирпичной стены школы стоял Элрик Мелнибоунский и смотрел на него. Ричард рванул узел галстука, пытаясь его ослабить. Галстук впился в горло.
Его руки бессмысленно шарили вокруг шеи.
Ричард не мог дышать, но он об этом даже не думал. Он думал о том, как устоять, потому что вдруг забыл, как это делается. И с облегчением обнаружил, какой мягкой оказалась дорожка, вымощенная красным кирпичом, когда она медленно приподнялась, чтобы заключить его в свои объятия.
Они стояли вместе под ночным небом, увешанным тысячами огромных звезд, у развалин чего-то, похожего на древний храм.
Сверху на него смотрели рубиновые глаза Элрика. Они были похожи, как показалось Ричарду, на глаза поразительно злобного белого кролика, который когда-то жил у Ричарда, прежде чем прогрыз прутья клетки и бежал в сассекские поля, терроризировать бедных лисиц. Его кожа была ослепительно белой; а доспехи, богатые и украшенные орнаментом, абсолютно черными. Его тонкие белые волосы рассыпались по плечам, словно разметанные ветром, хотя воздух был неподвижен.
Значит, ты хочешь быть спутником героев? — спросил он. Голос у него был еще нежнее, чем Ричард себе представлял.
Ричард кивнул.
Элрик своим длинным пальцем коснулся его подбородка, приподнял ему голову. Кровавые глаза, подумал Ричард. Кровавые глаза.
Но ты не можешь быть им спутником, мальчик, сказал тот на высоком мелнибоунском наречии.
Ричард всегда знал, что поймет это наречие, если когда-либо услышит, хотя и в латыни, и во французском был несилен.
Ну а кто же я тогда? — спросил он. — Прошу вас, скажите. Кто?
Элрик ничего не ответил. Он пошел прочь, в разрушенный храм.
Ричард побежал за ним.
В храме он нашел жизнь, которая его ожидала, вполне готовую, бери и носи, а внутри той жизни — еще одну. И каждая жизнь, что он примерял, ускользала от него, и тянула все дальше, дальше от мира, из которого он пришел; одна за другой, жизнь за жизнью, реки снов и поля звезд, вот низко над травой летит ястреб с зажатой в когтях стрелой, а вот крохотные странные человечки ждут, чтобы он наполнил их жизнью, и проходят тысячи лет, и он вовлечен в странную величайшей важности и пронзительной красоты работу, и его любят, его почитают, а потом толчок, резкий рывок — и…
…и он словно вынырнул из самой глубины бассейна. Над ним появились звезды, потом стали падать и растворяться в синем и зеленом, и с огромным разочарованием он вновь стал Ричардом Греем, вернулся к себе, исполненный незнакомого чувства. Оно было странным, таким странным, что он дивился позднее, когда понял, что у него даже нет названия: оно состояло из отвращения и сожаления оттого, что он вернулся к чему-то, что считал давно сделанным, и забытым, и умершим.
Ричард лежал на земле, а Линдфилд пытался развязать ему узел на галстуке. Вокруг столпились другие мальчишки, обеспокоенные, взволнованные, испуганные.
Наконец Линдфилду удалось развязать галстук. Ричард судорожно хватал ртом воздух, глотал, давился, пытался вдохнуть как можно глубже.
— Мы думали, ты прикидываешься. Взял и грохнулся, — сказал кто-то.
— Заткнитесь, — сказал Линдфилд. — С тобой все в порядке? Прости. Я не хотел. Господи. Прости.
На одно мгновение Ричарду показалось, будто Линдфилд извиняется за то, что вернул его из того мира, где стоит разрушенный храм.
Насмерть перепуганный Линдфилд отчаянно над ним хлопотал. Ему явно никогда не приходилось доводить кого-либо до такого состояния. Он помог Ричарду подняться по лестнице до медицинского кабинета, где рассказал, как, возвращаясь из школьного буфета, нашел Ричарда без сознания, окруженного любопытными, и понял, что с ним что-то случилось. Ричард немного полежал в медкабинете, где ему дали выпить горького аспирина из пластикового стаканчика, а потом отвели в кабинет воспитателя.
— Боже, ну и видок у тебя, Грей! — сказал тот, раздраженно попыхивая трубкой. — Я не вижу вины за молодым Линдфилдом. Во всяком случае, он спас тебе жизнь. И я слышать об этом больше не желаю!
— Извините, — сказал Грей.
— У меня все, — сказал воспитатель из облачка ароматного дыма.
— Ты уже определился с религией? — спросил его школьный священник мистер Эйликид.
Ричард покачал головой.
— У меня довольно большой выбор, — пояснил он.
Школьный священник был еще и учителем биологии. Недавно он водил весь класс, пятнадцать тринадцатилетних мальчишек и двенадцатилетнего Ричарда к себе домой, в маленький домик, что напротив школы. В саду маленьким острым ножом мистер Эйликид убил, освежевал и расчленил кролика. А потом взял ножной насос и надувал им мочевой пузырь как воздушный шар, пока тот не лопнул, забрызгав мальчиков кровью. Ричарда вырвало, но остальные были в порядке.
— Хм, — сказал священник.
Его кабинет был уставлен книгами, и там, в отличие от многих других кабинетов, по крайней мере было уютно.
— Как насчет онанизма? Ты с этим не перебарщиваешь? — Глаза мистера Эйликида сверкнули.
— А как это, перебарщивать?
— Ну, я полагаю, если этим заниматься больше трех-четырех раз в день, то…
— Нет, — сказал Ричард. — Не перебарщиваю.
Он был на год младше остальных; не все об этом помнили.
На выходные он ездил в Северный Лондон, где вместе с двоюродными братьями готовился к бар-мицве; с ними занимался худой аскетичный кантор, фрумее фрума, кабалист и хранитель тайного знания, на что его можно было повернуть с помощью верно заданного вопроса. Ричард был большим специалистом по этой части.
«Фрум» — это ортодоксальный жестоковыйный еврей. Никакого молока рядом с мясом, две посудомоечных машины для двух наборов посуды и столовых приборов.
Не вари козленка в молоке матери его.
Двоюродные братья Ричарда тоже были «фрум», хоть они и покупали тайком после школы чизбургеры, бахвалясь этим друг перед другом.
Ричард полагал, что его тело уже безнадежно осквернено. Но все же отказался от крольчатины. Прежде он пробовал крольчатину, и она ему не нравилась, а теперь он знал, в чем тут дело. Каждый четверг в школе на обед давали, по его разумению, довольно невкусное куриное рагу. Однажды в четверг он обнаружил в своем рагу кроличью лапку, и до него дошло. И с тех пор по четвергам он налегал на хлеб с маслом.
Сидя в поезде подземки по пути в Лондон, он рассматривал лица пассажиров, пытаясь угадать, нет ли среди них Майкла Муркока.
Если бы он встретил Муркока, он спросил бы его, как попасть обратно в разрушенный храм.
Если бы он встретил Муркока, он бы так смутился, что не смог говорить.
Несколько раз, когда родителей не было дома, он пытался ему позвонить.
Он звонил в центральную справочную и просил номер Муркока.
— Не могу дать его тебе, милый. Его нет в справочнике.
Он просил и умолял, но всякий раз, к своему облегчению, терпел неудачу. Он не знал, что бы сказал, если бы смог позвонить.
Он отмечал на первых страницах книг Муркока, в списке «Книги того же автора» те, которые уже прочел.
В тот год у Муркока выходило чуть ли не по одной новой книге в неделю. Ричард покупал их на вокзале по пути на занятия по бар-мицве.
Но было несколько, которых он не нашел: «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах», так что наконец, волнуясь, он заказал их по адресу, указанному на последней странице. И попросил отца выписать ему чек.
Когда книги пришли, к ним был приложен счет на 25 центов: цена оказалась выше той, что указывалась первоначально. Зато теперь у него были собственные «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах».
На последней странице обложки «Завтрака…» была помещена биография Муркока, где говорилось, что за год до этого он умер от рака.
Ричард страдал несколько месяцев. Это означало, что новых книг больше не будет, никогда.
Эта гребаная биография. Вскоре после того как ее опубликовали, я был в Хоквинде на вечеринке, и жутко обкурился, а народ все подходил, и я было подумал, что сыграл в ящик. Они всё гомонили: «Ты ведь умер, ты умер». И только позже я сообразил, что на самом деле все говорили: «А мы думали, ты умер».
Майкл Муркок. Из разговора.
Ноттинг-хилл, 1976.
В книгах был Вечный Воитель, а у каждого воителя — верный спутник. Спутником Элрика был весельчак Мунглум, который не давал принцу впадать в меланхолию и депрессию.
Еще там были разные миры, мерцающие и магические. Нейтральные сущности, боги Хаоса и боги Порядка. Там были древние расы, высокие бледные эльфы, и новые королевства, где жили такие, как он, Ричард. Глупые, скучные, обыкновенные люди.
Порой он надеялся, что Элрик обретет мир без помощи черного меча, но так не получалось. Они должны были оставаться вместе, бледный принц и его черный меч.
Едва меч вынимали из ножен, как он жаждал крови, стремился вонзиться в трепещущую плоть. А потом выпивал из жертвы душу и питал его или ее энергией немощную оболочку Элрика.
Ричарда стали одолевать сексуальные фантазии; ему даже приснилось, как он занимался сексом с девушкой. Как раз перед пробуждением ему привиделось, на что это похоже, когда испытывают оргазм, и это было сильнейшее и необыкновенное чувство, это была любовь, исходившая прямо из сердца; вот что это было в его сне.
Чувство глубокого, всепоглощающего духовного счастья.
Ничто из того, что он позднее испытал, не могло с ним сравниться.
Ничто даже отдаленно его не напоминало.
Ричард решил, что Карл Глогауэр из «Се человек» совсем не таков, как Карл Глогауэр в «Завтраке в развалинах»; и все же, когда читал «Завтрак…» на хорах в школьной часовне, он испытывал странное, нечестивое удовольствие. Но пока он делал это втайне, никого, похоже, это не беспокоило.
Он был мальчиком с книгой. Ныне и всегда.
Голова его пухла от религий: уикенд он отныне посвящал запутанным иудейским правилам и их изложению; утро будней проводил в пахнущей деревом торжественно-разноцветной от витражей англиканской церкви; ночи же принадлежали его собственной религии, той, что он придумал сам для себя, странному разноцветному пантеону, в котором боги Хаоса (Ариох, Ксомбарг и другие) похлопывали по плечу Призрачного незнакомца из комиксов и Сэма, будду-трикстера из «Князя света» Желязны, и вампиров, и говорящих котов и огров, и всех существ из цветных волшебных сказок Лэнга: в этих сказках мифы всех мифологий существовали одновременно в волшебной анархии веры.
Правда, в конце концов он отказался (надо признать, не без сожаления) от веры в Нарнию. С шести лет, половину жизни, он свято в нее верил, пока в прошлом году чуть ли не в сотый раз перечел «Покорителя Зари», и ему не пришло в голову, что превращение противного Юстаса Гадли в дракона и последующее обращение в веру в азиатского льва ужасно похоже на обращение святого Павла на пути в Дамаск, если принять его внезапную слепоту за дракона…
И едва это пришло ему в голову, Ричард стал чуть ли не на каждой странице находить аналогии, которых было слишком много, чтобы считать это простым совпадением.
Он с грустью отложил книги про Нарнию, удостоверясь, что это простая аллегория; автор (которому он доверял) пытался незаметно что-то ему подсунуть. Такое же отвращение у него возникло к историям профессора Челленджера, когда этот старик с бычьей шеей обратился к спиритизму. Это не означало, что Ричарду сложно было поверить в привидения, в которых он верил без сомнений и колебаний, как и во все на свете, но Конан Дойл проповедовал, и это читалось между строк. Ричард был юн и по-своему наивен, и ему казалось, что писателям нужно доверять, а у историй не должно быть второго дна.
Зато истории про Элрика были честными. В них ничто не сокрыто: Элрик, чахлый принц исчезнувшей расы, снедаемый жалостью к себе, сжимал свой двуручный меч с черным клинком, алкавшим жизни, пожиравшим души и отдававшим их силу этому проклятому бессильному принцу-альбиносу.
Ричард читал и перечитывал истории про Элрика и испытывал удовольствие всякий раз, когда меч погружался в плоть врага, и даже сочувствовал Элрику, когда тот принимал силу от своего меча, как наркоман в триллере с мягкой обложкой принимал свежую дозу героина.
Ричард опасался, что люди из «Мейфлауэр букс» однажды явятся за своими двадцатью пятью центами. И больше не осмеливался покупать книги по почте.
У Джи Би Си МакБрайда была своя тайна.
— Только не говори никому.
— Ладно.
Ричарду не сложно было хранить чужие тайны. Позднее он понял, что был тогда ходячим кладбищем старых тайн, даже тех, о которых его конфиденты сами давно позабыли.
Они шли, положив руки друг другу на плечи, к деревьям позади школы.
В этой куще Ричарда уже одарили одной тайной: именно здесь трое его школьных друзей встречались с деревенскими девчонками и, как они говорили, показывали друг другу свои гениталии.
— Я не могу открыть, кто мне это рассказал.
— Ладно, — сказал Ричард.
— Но это правда. И это страшная тайна.
— Отлично.
С некоторых пор МакБрайд довольно много времени проводил у школьного священника мистера Эликида.
— Короче, у каждого человека два ангела. Одного дает Господь, другого — сатана. Когда тебя вводят в транс, над тобой довлеет сатанинский ангел. Также и доски для спиритических сеансов. Это ангел сатаны. Но ты можешь молиться, чтобы ангел Господень говорил через тебя. А истинное просветление наступает только тогда, когда ты можешь говорить со своим ангелом. И он посвящает тебя в тайны.
Грею впервые пришло в голову, что у англиканской церкви тоже есть своя эзотерика и своя тайная кабала.
Второй мальчик моргнул по-совиному.
— Ты не должен это никому говорить. У меня будут неприятности, если узнают, что я все тебе рассказал.
— Конечно.
Они помолчали.
— Ты когда-нибудь дергал взрослого за член? — спросил МакБрайд.
— Нет. — Собственная тайна Ричарда заключалась в том, что он еще даже не начал мастурбировать. Все его друзья постоянно этим занимались, поодиночке, парами или в группах. А он был на год моложе и никак не мог понять, почему вокруг этого такой ажиотаж; сама мысль об этом была ему неприятна.
— Всюду сперма. Густая, как слизь. Им нравится, когда ты засовываешь их член себе в рот, и они кончают.
— Ффу!
— Не так уж и противно. — Пауза. — Знаешь, мистер Эликид считает тебя очень умным. Если бы ты захотел присоединиться к его группе, он бы, возможно, согласился.
Закрытая группа, в которой велись религиозные дискуссии, собиралась дважды в неделю, после школы, в маленьком холостяцком домике мистера Эликида, что через дорогу.
— Я не христианин.
— Ну и что? Ты ведь один из лучших по закону божьему, еврейчонок.
— Нет, спасибо. Слушай, у меня есть новый Муркок. Ты еще не читал. Про Элрика.
— Не может быть. Новых не выходило.
— Может. Называется «Глаза нефритового человека». Буквы там зеленые. Я его нашел в книжном в Брингтоне.
— Дашь потом почитать?
— Конечно.
Становилось холодно, и они пошли обратно, рука об руку. Совсем как Элрик и Мунглум, подумал Ричард, и это было так же важно, как рассказ про ангелов.
Ричард грезил наяву о том, как похищает Муркока и выпытывает у него тайну.
Если бы его в этот момент растолкали, он не смог бы сказать, что это была за тайна. Что-то про писательство — и про богов.
Ричарду было интересно, откуда Муркок берет свои идеи.
Возможно, из разрушенного храма, предположил он в конце концов, хоть уже и не помнил, как этот храм выглядел. Он помнил лишь тени, и звезды, и боль оттого, что приходится возвращаться к тому, что давно считал изжитым.
Он размышлял о том, все ли писатели берут оттуда свои идеи, или только Майкл Муркок.
Если бы ему сказали, что они просто все придумывают, из головы, он бы ни за что не поверил. Должно же быть место, откуда берется магия.
Разве не так?
Этот тип позвонил мне из Америки прошлой ночью и сказал: «Слушай, старик, мне нужно поговорить с тобой о твоей вере». Я ответил: «Я не знаю, о чем ты. Нет у меня никакой гребаной веры».
Майкл Муркок. Из разговора.
Ноттинг-хилл, 1976.
Полгода спустя Ричард прошел бар-мицву и должен был перейти в другую школу. Ранним вечером они с Джи Би Си МакБрайдом сидели на траве за школой и читали. Родители поздно забирали Ричарда из школы.
Он читал «Английского убийцу», а МакБрайд был поглощен книгой «Дьявол несется во весь опор».
Ричард поймал себя на том, что щурится. Темно еще не было, но читать он уже не мог. Все предметы вокруг становились серыми.
— Мак! Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Вечер был теплым, а трава — сухой и мягкой.
— Не знаю. Может, писателем. Как Муркок. Или как Тэ Хэ Уайт. А ты?
Ричард сидел и думал. Небо было серо-фиолетовым, и в нем осколком сна висела призрачно-серая луна. Он сорвал былинку и медленно растирал ее между пальцев. Он не мог теперь сказать: «Писателем», — это ясно. Получилось бы, что он повторяется. Но он и не хотел стать писателем. В самом деле. У него были и другие желания.
— Когда вырасту, — наконец сказал он задумчиво, — я хочу стать волком.
— Но это никогда не случится, — возразил МакБрайд.
— Может, и не случится, — сказал Ричард. — Там увидим.
Одно за другим зажигались школьные окна, и фиолетовое небо казалось теперь темнее, чем прежде, а летний вечер был исполнен нежности и покоя. В это время года дни длятся бесконечно, а ночи так и не наступают.
— Мне бы хотелось быть волком. Не всегда, а временами, когда темно. Я носился бы ночами по лесу, — сказал Ричард, словно про себя. — И ни на кого бы не нападал. Я был бы не таким волком. Только бегал бы в лунном свете в лесной чащобе и никогда не уставал, и не сбивался с дыхания, и мне не для чего было бы останавливаться. Вот кем я хочу быть, когда вырасту…
Он сорвал еще одну былинку, аккуратно оторвал от нее листики и принялся медленно жевать стебель.
И оба мальчика замерли в серых сумерках, плечо к плечу, ожидая, когда наступит будущее.
