Пробужденная
Мелисса Марр

Этой ночью я, как всегда, выхожу пройтись по берегу, но впервые я здесь не одна: у моего укрытия стоит человек. Пройти мимо я не могу. Он поднимает руки раскрытыми ладонями вперед – показывает, что безобиден. Если бы он не смотрел на меня так жадно, быть может, я бы ему и поверила, но, похоже, доверяться не стоит. Он молод, не старше девятнадцати, и хорошо сложен. В воде я бы от него ускользнула, но мы стоим на песке. На нем темные брюки и черная рубашка; его русые волосы – единственное светлое пятно во всей фигуре. Но это пятно – и всего человека – я заметила уже возле самой расселины. До того я стояла и пела в лад волнам, а волны мерно вздымались и опадали, набегали и таяли, так и не дотянувшись до песчаной полосы. И вот я стою нагая под небом, озаренным луной, а этот незнакомец сверлит меня голодным взглядом. Нет, он не безобиден.

– Я тебе не сделаю ничего плохого.

Он лжет. По голосу я понимаю, что он и сам хочет, чтобы это было правдой, но мне все равно страшно. Я не ожидала встретить кого-то на берегу в такой час и не знаю, что теперь делать. Он так сверлит меня взглядом, что хочется бежать без оглядки. Если мужчина так на тебя смотрит, значит, он чего-то хочет, а когда от тебя чего-то хотят, это уже плохо. Мать объяснила мне это задолго до того, как я впервые вышла на берег. Потому-то я всегда была так осторожна.

Волны плещутся вокруг щиколоток, соблазняя к бегству. Ах, если б я только могла прыгнуть в воду и уплыть! Но я не могу. Я связана законами, древними, как прилив и отлив. Я не могу уйти, не забрав того, до чего этот человек не дает мне дотянуться. Лучшее, что я сейчас могу сделать, – это не заглядывать в расселину, не выискивать глазами среди теней то, что мне нужно… и надеяться, что он понятия не имеет, кто я.

– Ты одна здесь? – спрашивает он, и взгляд его наконец отпускает меня, скользит в сторону. Даже половинка луны сияет слишком ярко: все видно, как на ладони. Пляж открыт, спрятаться негде. Еще мгновение, и человек понимает, что я здесь одна, я попалась.

Взгляд возвращается, рыщет по моему телу, как будто оценивая и взвешивая мою плоть. Я не знаю, что сказать, – слова кажутся слишком сложными. Сейчас все кажется слишком сложным. Но человек ждет ответа, и я киваю, подтверждая то, в чем он и без меня уже убедился: да, я одна. Пусть видит, что я хорошая, что я не собираюсь его обманывать. Может быть, это меня спасет. Может быть, он успокоится и пропустит меня. Но все-таки я перебрасываю волосы вперед, чтобы хоть немного прикрыться. Распущенные волосы укрыли бы меня лучше, чем эти короткие косицы, но их всегда приходится заплетать: слишком уж много времени я провожу в воде. Щупальца кос рассыпаются по плечам, как веревки, скрывая наготу хотя бы отчасти.

– Меня зовут Лео, – произносит он и делает шаг туда, где я оставила свое сокровище. Надежды больше нет. Он вытаскивает из расселины мою аккуратно свернутую шкуру. Держит ее бережно, как живую. Конечно, она и есть живая, но от сухопутных не ждешь, что они это могут понять. Здесь, в этих краях, они уже все позабыли.

Он поворачивается и идет прочь от берега, унося с собой ту часть меня, которую я так надеялась от него спрятать. И я иду за ним, потому что выбора нет. Кто владеет моей шкурой, тот владеет и мною. Это как привязь, как якорная цепь. Если я попытаюсь вернуться в море, оставив свое второе «я» на берегу, море меня поглотит. Я в плену – так же верно, как в клетке. Этот Лео держит в руках мою душу.

– Это мое, – говорю я. – Отдай, пожалуйста.

– Нет. – Он останавливается и смотрит на меня. – Пока это у меня, ты моя. – Не отводя глаз, он одной рукой поглаживает шкуру. – Как тебя зовут?

– Иден, – отвечаю я. – Меня зовут Иден.

– Пойдем домой, Иден.

Домой я не вернусь. Я вынуждена подчиниться этому человеку, а значит, проститься со своим домом.

– Да, Лео.

Он улыбается, стараясь показаться добрым, делая вид, что не желает мне зла. Он ведет меня прочь от моря, и ненависть вздымается во мне, как штормовая волна. Не такое уж новое чувство. Я ненавижу многих – всех тех, кто засоряет отбросами мое море и оставляет свой хлам на берегу, всех, кто оскверняет мой мир своим шумом и грязью.

Я скулю от бессильного горя, от тяжести утраты, от мысли о том, что я, быть может, лишилась свободы навсегда.

Лео бросает взгляд на мои босые ноги.

– Хочешь, я тебя понесу?

– Нет, – отвечаю я сквозь зубы. Он и так уже несет часть меня, и это причина, по которой я стараюсь не плакать. Ни слезами, ни словами этого не изменишь: пока он владеет моей шкурой, я тоже принадлежу ему, как вещь. Я вынуждена подчиняться его приказам – делать все, что ему заблагорассудится.

Лео молча идет вперед. Я – за ним. Я рассматриваю его и вижу, что он по-своему красив – той красотой, которая часто идет рука об руку с полной самоуверенностью. Он выше меня, но едва ли намного старше. Да, он молод и хорош собой. В давние времена любая селка почла бы за счастье достаться такому захватчику, но я-то не собиралась кому бы то ни было доставаться. Я думала, все уже забыли, как нас ловить. Если человек находит шкуру женщины-тюленя, он получает нас в полное свое распоряжение. Он может оказаться некрасивым или грубым, но нам приходится идти за ним и оставаться рядом. Где шкура, там и мы. Наша вторая кожа – наша душа, и тот, у кого она в руках, – наш хозяин.

Хочется плакать; хочется повернуться и бежать от него прочь. Но нельзя. Все, что мне остается теперь, – это ждать и надеяться, что он ошибется. Что рано или поздно он сделает одну из двух вещей, которые меня освободят. Если он трижды ударит меня во гневе или просто отдаст мне мою вторую кожу, я смогу вернуться в море. Я надеюсь, что он не знает законов и что в своем невежестве он так или иначе меня отпустит, и тогда я снова стану целой – если, конечно, не потеряю себя в плену. Я знаю свою историю, но сухопутные давно забыли о нас. В их невежестве – наше спасение.

Но, следуя за юношей, которому я теперь принадлежу, я понимаю: кое-что он все-таки знает. Те из нас, что живут в воде, очень похожи на сухопутных – если, конечно, снимут вторую шкуру. По косому взгляду, который Лео бросает на меня впол-оборота, я чувствую, что он видит лишь ту мою часть, которая похожа на обитателей твердой земли. Не он первый так на меня смотрит. Я встречала на берегу других мужчин, и они смотрели точно так же. Но ни один из них не знал, что у меня есть и другое обличье. Они видели только эту кожу, а о второй и не подозревали.

Но Лео знает больше, а значит, я в ловушке. Море зовет меня, окликает, манит вернуться, но Лео ведет меня прочь. И ничего тут не поделаешь.

До поры до времени.

Всю дорогу до дома – большого приземистого дома на пустынной полосе побережья – Лео молчит. В этом доме столько комнат, что я теряюсь и остаюсь сидеть в темноте. Я сижу и плачу, пока Лео меня не находит. «Глупышка», – говорит он и отводит меня в комнату, которую мне предназначил. Он не хочет, чтобы я жила с ним в одной комнате. Думаю, не по доброте. Наверняка у него есть на это свои причины.

В дверях он целует меня в макушку, легонько касаясь губами моих жестких, просоленных волос. «Глупышка», – повторяет он ласково. Он не сердится.

Возможно, все еще будет хорошо. Возможно, я еще уговорю его отпустить меня на свободу.

За следующие несколько дней выясняется, что Лео может быть добрым. Я за это благодарна. Бывают моменты, когда перестает казаться, что мир вокруг меня – слишком яркий и резкий, слишком чуждый. Редко, но бывают. Лео старается сделать так, чтобы я улыбнулась, и иногда я улыбаюсь.

Дом у него уютный – располагает к молчанию: толстые ковры, полированные столики; вся мебель – тяжелая, старая, солидная; слуги всегда под рукой и всегда деловиты и безмолвны. Мне одиноко, но Лео не познакомит меня со своими друзьями, пока я не выучу правильные слова (и не научусь правильно выбирать вилки).

День за днем я учусь всему, чего хочет от меня Лео. Он уже дал мне понять, что самое главное, что от меня требуется, – быть красивой и послушной. Он говорит, что долго меня ждал, что выбрал именно меня за мою красоту. По его пристальному взгляду я понимаю: он ждет, что я буду польщена. Я не могу ослушаться даже в этой мелочи.

– Спасибо, – шепчу я.

– Из тебя выйдет само совершенство, Иден! – улыбается он. – Как только ты всему научишься, ты станешь моей женой. Именно такой, какая мне нужна. Ты никогда меня не покинешь. Все будет идеально. И мы с тобой будем счастливы, вот увидишь.

Я лишь кротко склоняю голову – так, как ему нравится. Я уже поняла, что ему нравится больше всего – скромность и послушание.

– Я постараюсь.

– Мой отец здесь не бывает, – говорит Лео. – Он все время проводит в Европе. Никто о тебе не узнает, пока мы не будем готовы. Мне нужно будет вернуться в университет, но ты сможешь остаться здесь и продолжать учиться, а потом, через пару лет, мы поженимся. Я буду тебя навещать при всякой возможности.

Я опускаю глаза, скрывая ужас при мысли о подобной жизни. Когда-нибудь, в далеком будущем, я хочу страсти, настоящей любви с мужчиной, который примет меня такой, какая я есть. С мужчиной, который не попытается присвоить меня, не будет держать меня в клетке. В клетке счастья нет, будь она хоть трижды золотой. Но глаза Лео светятся счастьем, и это разбивает мне сердце. Устав улыбаться мне, он указывает на стол:

– Итак, что ты возьмешь для салата?

Я выбираю вилку. На эту загадку я уже знаю ответ. Я уже выучила все эти бесполезные правила, потому что таково было его желание. А его желание теперь для меня закон.

– А для омара? – продолжает он экзамен.

Я обвожу взглядом разложенные на столе приборы. Кажется, ничего из этого не подходит, да и на последнем уроке такого вопроса не было. Это ловушка. Я смотрю на Лео, надеясь, что на моем лице не отразился гнев.

– Этот… этот прибор принесут слуги.

Лео кивает, и поначалу мне кажется, что он не обратил внимания на мою заминку и не почувствовал обуревающей меня ярости. Но тут он сдвигает брови, и я понимаю: он все-таки что-то почувствовал, хотя, наверное, и сам не знает, что. С натянутой улыбкой, которая, как я уже знаю, предвещает наказание, он спрашивает меня:

– Ты прорабатывала фразы из тетради?

– Да, Лео.

Еще мгновение он сверлит меня взглядом и, вздохнув, объявляет:

– Боюсь, сегодня вечером не будет времени на прогулку, Иден. Тебе надо больше упражняться. Когда я вернусь после купания, мы позанимаемся еще.

– Да, Лео, – тихо отвечаю я, изо всех сил скрывая зависть: он-то купается в море каждый день, а я заперта в ловушке. Даже когда мы гуляем по пляжу, плавать мне не позволяется. Все, что мне можно, – это смотреть, как плавает Лео. Иногда он разрешает мне подойти к полосе прибоя, но всякий раз крепко меня держит.

Так проходят дни за днями. Я учусь. Лео объясняет мне, какой будет моя новая жизнь: что я должна и – самое главное – чего не должна делать. Я учусь притворяться, что принадлежу его миру, учусь есть за его столом и сидеть рядом с ним. Я ношу одежду, которую он мне покупает (потому что ходить с ним по магазинам мне еще нельзя), и изо всех сил стараюсь не плакать, когда он обрезает мне волосы чуть ли не под корень. Густые спутанные пряди тихо шлепаются на пол, и вскоре у меня на голове остается лишь короткий ежик.

– Скоро они отрастут, – заверяет меня Лео. – Расчесывай их хорошенько каждое утро и каждый вечер, чтобы опять не появилось этих ужасных колтунов. У хорошей девочки волосы должны быть длинные и блестящие.

Я снова топлю свою ярость в молчании, – как и всякий раз с того мгновения, когда он отыскал и схватил мою душу. Я знаю, что молчание и потупленный взгляд ему по нраву. А еще ему нравится, когда я спрашиваю: «А ты как думаешь?» Я уже затвердила эти слова крепко-накрепко – не хуже, чем столовые приборы и фразы из тетрадки.

И он вознаграждает меня улыбками и нежными поцелуями в щеку или в лоб. Он говорит, что любит меня, и я ему улыбаюсь. Он хочет, чтобы я ответила ему: «Я тоже», – но не требует этого, а значит, пока что можно молчать. Когда-нибудь я скажу ему эти слова. Когда придет время, я солгу ему, – и тогда он мне поверит. В этом он сущий ребенок. Он хочет любви так отчаянно, что посадил меня в клетку и дрессирует, как домашнюю зверушку. Но торопиться нельзя: пока еще рано.

Я уже подобрала то волшебное сочетание слов и взглядов, которое дарило мне прогулки вдоль самой кромки воды. Какая горькая радость, какой соблазн – подходить к морю так близко! Но Лео крепко держит меня за руки. Знает ли он, что у меня есть и третий путь на свободу? Я еще не настолько отчаялась, чтобы просить море о последнем покое, но даже если я и решусь, мне нужно будет сначала вырваться из хватки моего спутника, а с каждой неделей я становлюсь все слабее. Мышцы, что когда-то были такими тугими, обмякли: я слишком давно не плавала и не ныряла. Что же будет со мной, когда я наконец верну свою вторую кожу? Что, если мне уже не хватит сил заплыть на глубину?

Глаза наполняются слезами, но Лео целует мои веки и обещает:

– Ты будешь счастлива со мной, Иден. Я сделаю тебя счастливой.

И я улыбаюсь ему и, как обычно, лгу:

– Да, Лео.

Так неделя проходит за неделей – не знаю, сколько их уже миновало. Знаю лишь, что лето близится к концу и Лео скоро уедет. Он стал каким-то нервным: то и дело повторяет слугам распоряжения на то время, что он будет в отъезде, – день за днем, в одних и те же словах. Слуги давно уже затвердили крепко-накрепко, что выпускать меня из дому без сопровождения нельзя и что двери надо держать на замке. Мне разрешено сколько угодно любоваться на море с широкой веранды, но и там я не должна оставаться в одиночестве.

Вечер накануне его отъезда. Мы с Лео гуляем по пляжу босиком, и он разрешает мне зайти в воду. Правда, не глубже, чем по щиколотки, но я все равно ему благодарна – за эту возможность снова почувствовать себя дома, опять ощутить ласку волн.

– Меня не будет всего несколько месяцев, – повторяет он уже в который раз. – Я буду тебе звонить каждый вечер.

Он научил меня обращаться с телефоном, и я теперь знаю, как отвечать на звонки. Я буду слушать и говорить в трубку; я буду рассказывать ему, что я успела прочитать за день.

– Может быть, весной ты сможешь сама ко мне приехать, – говорит Лео.

Кажется, он думает, что мне это будет приятно, – и я улыбаюсь:

– Спасибо.

Ему это нравится. Похоже, он счастлив. Он придвигается ближе и целует меня, не размыкая губ. Не могу понять, радоваться этому или нет. Я прекрасно знаю, что бывает между мужчиной и женщиной. Невозможно жить в море и этого не знать. Быть может, здесь, на суше, я смогла бы найти в этом утешение. Я не хочу Лео, но я хочу стать хоть немного счастливее.

Я приоткрываю губы и обвиваю его руками. Лео – мой тюремщик, но он часто бывает добр со мной… а я так одинока.

Он прижимается крепче и снова целует меня. Что-то в его лице опять пробуждает во мне надежду: может быть, он все-таки полюбит меня достаточно сильно, чтобы отпустить. Я чувствую, что он в отчаянии, он боится ехать в свой университет, боится оставить меня одну. И, похоже, он хочет ограничиться лишь самыми целомудренными поцелуями – по крайней мере сейчас. За все эти недели он не позволял себе ничего, кроме отстраненной приязни. Ни единого признака страсти – а чтобы спастись от него, нужна страсть.

Я прижимаюсь бедрами к его бедрам и крепко обхватываю его руками за шею. Он так и не размыкает губ, но и отодвинуться не пытается.

Но тут до нас доносятся слова, от которых Лео, едва не подпрыгнув, мгновенно разрывает объятия:

– Что это за телка? – раздается мужской голос у него за спиной.

Лео отодвигается. Чуть поодаль, между нами и домом, стоит незнакомец. Копия Лео, только постарше; все еще сильный и стройный, хотя лицо изрезано следами прожитых лет и дурных привычек.

– Отец! – Лео поворачивается к нему, задвигая меня за спину. Он все еще держит меня за руку: даже в такую минуту он помнит, что отпускать меня нельзя.

– А она ничего, – произносит отец Лео. – Миленькая. Как тебя зовут, дорогуша?

Я не знаю, что ему ответить, и только шепчу:

– Лео?

– Ступай в дом, Иден, и посиди в своей комнате. – Я ни разу еще не слышала в голосе Лео такой ярости. Не думала, что он вообще на такое способен. Он ведет меня к дому, обходит отца, который так и стоит у нас на дороге, и только затем наконец отпускает руку. – Я скоро приду.

– Боишься конкуренции? – ухмыляется отец Лео.

– Она младше меня, а я – твой сын! – Лео делает шаг к отцу. – Постыдился бы!

Тот разражается смехом:

– Говоришь прямо как твоя мать!

– Я тебя не боюсь. – Лео расправляет плечи. – Давай, попробуй, ударь меня, как ты…

– Не надо, Лео, – прерывает его отец.

И они молча застывают друг напротив друга, словно два зверя, что вот-вот сцепятся в схватке. Словно две статуи: образ настоящего и образ будущего. Лео не хочет стать таким же, как его отец: однажды он мне сам об этом сказал. Слуги клянутся, что между ними – ничего общего… не считая тех моментов, когда Лео и впрямь становится точно таким же.

– Ступай в свою комнату, Иден, – повторяет отец приказ своего сына и добавляет: – И запри дверь.

И я подчиняюсь.

Лео приходит ко мне поздно ночью. Глаз у него почернел и заплыл, губа рассечена. До сих пор он никогда не входил в мою комнату по ночам, хотя не раз собирался: много ночей я слушала его шаги под дверью. Бывало, он даже поворачивал дверную ручку, но войти так ни разу и не решился – до сегодняшней ночи.

Лео не плачет, но его бьет дрожь.

– Я его ненавижу, – шепчет он, и сейчас, в темноте, его слова почему-то кажутся более настоящими, чем обычно. – Я не хочу быть таким, как он.

Я не отвечаю – просто не могу.

Лео хватает меня за руки.

– Вот почему я выбрал тебя. Ты никогда меня не разозлишь, если будешь знать, что мне нравится, чего я хочу. И я никогда не причиню тебе боли, не стану тебя мучить, как он мучил меня и маму. Ты станешь само совершенство, и мы с тобой будем счастливы.

Я молчу, и его пальцы сжимаются крепче. Завтра придется надеть блузку с длинными рукавами. Это не первый раз, когда он ставит мне синяки, но я понимаю, что кричать нельзя. Если я закричу, сейчас, в таком настроении, это ему не понравится.

– Я не могу причинить тебе боль, – говорит Лео. – Таковы правила, Иден. Дева-селка может уйти, если трижды ударить ее во гневе. Это правда?

– Да, Лео, – подтверждаю я.

– Я тебя не бил, – говорит он. И это чистая правда: он ни разу не поднял на меня руки. Он очень осторожен, даже когда сердится.

– Я знаю. – Я не киваю в ответ и не позволяю себе даже вздрогнуть. Мне хочется отскочить от него, съежиться и забиться в угол: сегодня ярость бурлит в нем так сильно, что, кажется, вот-вот прорвется. Не попытаться ли сделать так, чтобы он меня ударил? Но нет, я слишком боюсь боли. – Ты ни разу меня не ударил.

– До тебя была другая, и ее я бил, – признается Лео. – Из-за этого она и ушла от меня, как моя мать – от него. – Лео умолкает и смотрит на меня долгим взглядом. – А если я ударю тебя без гнева, это тоже считается?

И тут меня тоже начинает трясти. В его голосе появилось что-то новое, чего раньше не было. От него веет холодом, как от зимних морей, и мне страшно. Я касаюсь его здоровой щеки – очень мягко, ласково.

– Зачем тебе это? Я ведь твоя, Лео. Я не могу от тебя уйти.

Он все так же смотрит мне в глаза, и я стараюсь не моргнуть.

– Я люблю тебя, – произносит он, и на сей раз это не только вопрос, но и приказ.

И я отвечаю, не отводя взгляда:

– Я тоже люблю тебя.

Он гладит меня по рукам, словно пытаясь стереть оставленные им же синяки. Я прячу боль за улыбкой – теперь это уже дается мне легче – и спрашиваю:

– Может быть, ты поспишь сегодня здесь? С тобой мне будет спокойнее.

Лео кивает:

– Посплю, Иден, – но и только. Мы еще не женаты и даже не обручены. А до тех пор есть другие девушки, с которыми я могу… – Так и не договорив, он гладит меня по лицу. – Мне нравится, что ты такая чистая, Иден. Наша первая ночь будет особенной.

Я кротко опускаю глаза, делая вид, что я именно так застенчива и невинна, как ему думается.

– Может быть, уже на Рождество я подарю тебе кольцо. И назначим свадьбу на день святого Валентина. Ты будешь счастлива?

– Да, Лео. – И он опять не замечает, что я лгу.

На следующий день в доме воцаряется тишина. Отец увез Лео в университет. Он нарочно не предупредил о своем визите, чтобы сделать сыну приятный сюрприз, – и не его вина, что сын не порадовался. Лео настоял, чтобы я не выходила из своей комнаты, пока они не уедут.

Когда наконец приходит время обеда, я решаю обойтись без длинных рукавов.

Лео уехал и не увидит, что я нарушаю правила, а слуги и без того знают, что норовом он пошел в отца. Я слышу, как они шепчутся: мол, повезло мне, что он не сделал кой-чего похуже. Я улыбаюсь и молчу. Лео запретил мне говорить со слугами, и ослушаться я не могу.

Череда тихих дней сливается в сплошное пятно. Большую часть времени я читаю или просто смотрю в окно. Лео разрешил мне рисовать, и иногда, под настроение, я берусь за кисть. Каждый вечер я говорю с ним по телефону – вернее, не столько говорю, сколько слушаю его голос в трубке.

Но по ночам теперь все иначе. Лео сказал: «Без провожатых за порог – ни ногой!» – но он позабыл про окна. Я подчиняюсь тем приказам, которые он отдал, но что не запрещено – то разрешено.

Я выбираюсь в окно, спускаюсь к морю и брожу вдоль кромки воды. Иногда я ложусь на песок в полосе прибоя. Волны перекатываются через меня. Песок и соленая вода – это славно; только бы никто не заметил у меня на коже следов соли, когда я вернусь в свою клетку. Слуги наверняка что-то подозревают, но не запирают окно в моей комнате и не пытаются мне помешать.

Ночи становятся все холоднее, и я скучаю по своему второму «я». Густой мех моего тюленьего обличья согревал бы меня в воде. Но без шкуры, которую у меня отняли, я застряла в этом человеческом облике, как в ловушке. Вскоре я уже не смогу заходить в море даже на эти недолгие краденые часы: будет слишком холодно.

Этой ночью я снова думаю о том, что у меня отняли, и кричу от горя. Мой голос слаб и теряется в грохоте волн, но родичи-селки слышат меня и отвечают такими же криками. Они знают, что я здесь, давно уже знают. Я не раз замечала, как они проплывают мимо – торопливо, украдкой. Они стараются не попадаться мне на глаза, чтобы не причинять лишней боли. Но сегодня они отвечают, и я все кричу и кричу, надрывая горло.

– Вам плохо?

Я открываю глаза. Надо мной склоняется человек – однажды я уже видела из окна, как он прогуливается по пляжу. Он совсем не похож на Лео: тот бледен, а у этого кожа загорелая и обветренная; тот всегда одет с иголочки, а этот явно пообносился. И взгляд у него другой: не собственнический, а просто обеспокоенный.

– Помочь вам подняться или… еще что-нибудь? – Он протягивает руку, но я не шевелюсь, а только смотрю на него. – Или, если хотите, я могу кого-нибудь позвать. – Он достает телефон из кармана брюк. – Вот, можно позвонить…

– Нет.

Я встаю, и он быстро отводит взгляд: я вся промокла, одежда липнет к телу. Но я смеюсь, и он снова поднимает глаза. Пристально смотрит мне в лицо.

– Телефон мне ни к чему, – отвечаю я. – Я сама звала кое-кого, когда вы подошли, но они не могут прийти ко мне. Они не могут мне помочь.

Он хмурит брови – наверное, гадает, не сошла ли я с ума. Он, конечно, понятия не имеет, что я – селка. Он думает, я просто девушка – такая же, как и прочие, только малость чокнутая. Он не знает, что я принадлежу Лео. «И я ему не скажу», – решаю я.

– Но кое-что мне и правда нужно, – твердо говорю я. Нет смысла шептать и притворяться кроткой: это ведь не Лео.

– Что?

– Твое имя. А еще – друг. И поцелуй. – Я отступаю на шаг, вынуждая его смотреть прямо на меня, а не куда-то мне за спину. – Кто-то, с кем можно говорить по ночам.

– Роберт, – отвечает он, сглотнув слюну.

– А как насчет остального? – настаиваю я.

Он молча таращится на меня, и тут я понимаю, до чего же мне опротивела тишина. Селки испокон веков выходили на сушу, чтобы любить земных мужчин. Возможно, Лео этого и не знает, но я-то знаю. Мне знакомы страсти, хоть он считает меня невинной. Под изумленным взглядом Роберта я сбрасываю с себя мокрую одежду.

– Мне тут одиноко, – объясняю я.

Роберт оглядывается по сторонам, словно думает, что за нами подсматривают или кто-то сейчас подойдет и скажет, что ему делать. Но в такой час на пляже совершенно пусто. За много недель это первая ночь, когда я оказалась здесь не одна, и мне приходит в голову, что этот мужчина – своего рода подарок: мироздание решило, что я заслужила хоть немного счастья.

Я подхожу к нему ближе и говорю:

– Я серьезно. Никакого подвоха. Мы здесь одни, и мне грустно.

– Ты хочешь… – И он опять умолкает, потому что я делаю еще шаг вперед.

– Да.

Я не ожидала, что это окажется так хорошо. Может, все дело в долгом одиночестве. Или в том, что от меня не требуют быть не такой, какая я есть. А может, просто в том, что я выбрала это сама. Не знаю. Знаю лишь, что теперь мы встречаемся почти каждую ночь, в самые темные часы. Роберт делится со мной своими планами (весной он хочет поехать в Европу – «понять, что такое настоящая жизнь».) Он рассказывает мне о своей семье (богатой и праздной) и о своем лучшем друге (каком-то несчастном, запутавшемся в жизни, сломанном человеке, страдающем под пятой отца-тирана). А потом говорит, что через несколько недель этот лучший друг познакомит его со своей девушкой (она нежна и невинна, и Лео привезет ее сюда, на море, чтобы сделать ей предложение).

Наступил ноябрь, и Лео завтра вернется. У нас будет торжественный ужин – в честь праздника, который он называет Днем благодарения. Все это время Лео звонил почти каждый вечер, а после того, как ему надоедало говорить, я выбиралась через окно и встречалась на пляже с Робертом. Но завтра все изменится. Я потеряю Роберта. Если он сохранит нашу тайну, Лео ничего не узнает. Но я бы предпочла получить свободу, а для этого нужно, чтобы он разозлился. Достаточно, чтобы он ударил меня всего три раза. И тогда я буду свободна. Легче выдержать три удара, чем медленно умирать в этой клетке год за годом.

– Хочешь завтра пойти со мной в гости к моему другу? – спрашивает Роберт, держа меня в объятиях. Он так часто предлагает мне познакомиться то с тем, то с другим, что мне даже обидно, что приходится хранить тайну. Он хороший человек, и если бы я была свободна, то осталась бы с ним еще на несколько месяцев, до весны. Может быть, я даже отыскала бы его где-нибудь у берегов Европы. Но это невозможно: за меня решает Лео.

– Ты мне нравишься. – Я приподнимаюсь и смотрю ему в глаза.

– Это хорошо, – с усмешкой отвечает Роберт. – Потому что я, кажется, тебя люблю.

Ах, если бы все было так просто! На какой-то миг я забываюсь, и мне тоже кажется, что я могла бы его полюбить. Он забавный и добрый, и с ним я впервые почувствовала себя счастливой с того дня, как Лео отнял у меня свободу. Он обращается с моим телом – и с каждым моим словом – как с редчайшей драгоценностью. Будь моя воля, я бы его полюбила. И я позволяю себе открыть ему чуточку больше правды, чем обычно.

– Я могла бы полюбить тебя, – признаюсь я. – Если бы я была свободна, я бы тебя полюбила. И если ты по-прежнему будешь хотеть меня после завтрашнего дня… я бы хотела, чтобы между нами все осталось как есть. Я бы гуляла с тобой по берегу и знакомилась бы с твоими друзьями.

Роберт целует меня и говорит:

– Ты такая странная, Идди! Но мне это нравится. Так значит, да? Ты пойдешь со мной к Лео? Мы с ним подружились целую вечность назад, еще до того, как он остался без матери. Он, конечно, своеобразный, но люди меняются. Теперь у него есть девушка, и он, похоже, счастлив.

– Да, я там буду. – Я отряхиваю руки и грудь от песка. Тяну время перед неизбежным признанием. Одеваюсь и встаю, стараясь не встретиться с ним взглядом.

Роберт тоже встает, и я спрашиваю:

– Проводишь меня сегодня до дома?

– Ушам своим не верю! Ты наконец решилась сказать мне, где живешь? – Он поддразнивает меня, но я прекрасно слышу, как он рад.

– Я живу там не по своей воле, Роберт. – Я смотрю ему в лицо и уже не пытаюсь скрыть свою боль. – Я ушла бы оттуда, если б могла.

Мы идем в обнимку, и он прижимает меня к себе покрепче.

– Мои родители могли бы тебе помочь. Давай пойдем к ним и…

– Нет, они не помогут, – перебиваю я. – Тут ничего не поделаешь. Я принадлежу ему.

– Да что ты такое говоришь, Идди? – Роберт возмущенно трясет головой. – Как ты можешь кому-то принадлежать? Это что, какие-то иммигрантские дела? Или у него что-то на тебя есть? – Он останавливается и заступает мне дорогу. – Что-то незаконное?

– Я не могу объяснить. – Я слегка дрожу от холода и накатившего страха. – Ты мне очень дорог, но я принадлежу ему. Я не смогу уйти, если он сам меня не отпустит.

Роберт продолжает уговаривать меня на ходу, но внезапно умолкает, потому что мы уже дошли до дома и я остановилась. В растерянности он лишь открывает и закрывает рот, но наконец снова обретает дар речи.

– Так, значит, это мистер Понтис тебя присвоил? Я знаю его сына, и…

– Лео, – поправляю я. – Я принадлежу Лео. И он вовсе не собирается привозить сюда свою девушку. Я уже здесь, и уйти я не могу. – Гнев пересиливает осторожность, и я обвожу дом широким жестом. – Это моя тюрьма.

Роберт молчит.

Так и не дождавшись ответа, я забираюсь в свою комнату через окно. Потом оглядываюсь. Роберт стоит под окном и смотрит на меня в полном смятении. Я говорю ему:

– Я буду здесь завтра, когда ты придешь, а когда он уедет обратно в университет, я буду приходить к тебе по-прежнему, если захочешь.

Но Роберт по-прежнему хранит молчание. Мои губы ноют от его поцелуев, и от разделенного с ним наслаждения по телу разливается истома, но он не хочет со мной говорить. Расскажет ли он Лео? Я не знаю.

Устремив взгляд на море, я напоминаю себе, что три удара, нанесенных во гневе, я выдержу. Это не так уж страшно – и тогда я освобожусь от этих сухопутных.

Я нетерпеливо прислушиваюсь к каждому звуку: Лео вот-вот должен приехать. Слуги подготовили дом к его возвращению. В вазах стоят свежие цветы, кровать Лео застелена чистым бельем. Я тоже подготовилась: тщательно расчесала волосы и начисто отскребла кожу от соли и песка. Это слуги посоветовали мне счистить песок – и тогда я поняла, что моя тайна им известна. Они могут ему все рассказать. И Роберт может. И вот я сижу здесь, дожидаюсь своего тюремщика.

Мои не столь уж и тайные ночные прогулки – единственный глоток свободы, который я получила с тех пор, как Лео взял меня в плен. Я боюсь, что этим считаным часам наедине с морем и Робертом придет конец. Если Лео отнимет у меня и это, не знаю, как я выдержу.

– Иден? – Крик Лео разносится на весь дом, и в голосе его слышится недовольство. Я пугаюсь: а вдруг он ожидал, что я встречу его прямо в дверях?

Я выхожу к нему и сразу же бросаю взгляд ему за спину. Он, конечно, заметит мой страх, но пусть отнесет его на счет человека, которого боится и сам.

– Ты один? Или он тоже…

Лоб его разглаживается, на лице отражается облегчение. Лео с радостью схватился за мой обман. Он поверил, что я не ждала его под дверью только потому, что боялась.

– Нет, любовь моя. Его здесь нет. – Он заключает меня в объятия. – Надо было тебя предупредить. Мой отец сюда не приедет. Мы с тобой одни.

– Хорошо, – бормочу я, напоминая себе, что надо держаться кротко. В счастье с Робертом я уже почти забыла, каково это. Я уже привыкла быть собой, привыкла говорить и делать, что захочу. Надо сосредоточиться. Надо вспомнить, как себя вести. Я смогу. Я снова стану той Иден, которую Лео хочет из меня вылепить. И я опускаю голову. – Хорошо, что его нет.

И вот уже Лео счастлив.

Он так привык говорить со мной по телефону каждый вечер, что и сейчас начинает о чем-то рассказывать, а я молча слушаю его, как от меня и ожидается. Его слова душат меня, затягивают веревки все туже и туже, но я смотрю на него с той любовью, которую предпочла бы отдать морю. Я смотрю на него и представляю, что на его месте – Роберт.

Близится вечер, и я уже устала. Находиться рядом с Лео слишком утомительно, и когда он спрашивает, не хочу ли я прогуляться, я едва не отказываюсь. Но он добавляет:

– Слуги говорят, что ты даже не просилась на прогулки. – И улыбается с какой-то странной гордостью. – Ты хорошая девочка, Иден. Мне нравится, что ты такая послушная.

Он берет меня за руку и ведет к двери.

– Давай разуемся и пойдем.

Он стоит и ждет, пока я выполню его приказ. Ничего нового, но столько месяцев уже прошло с тех пор, как я в последний раз опускалась перед ним на колени! И теперь сделать это снова слишком трудно. Я склоняю голову, пряча лицо за отросшими волосами.

Лео поглаживает меня по голове, пока я, стоя на коленях, снимаю с него ботинки, а затем разуваюсь сама. И протягиваю руку, чтобы он помог мне подняться, как это всегда бывало до его отъезда.

Мою руку он так и не отпускает.

Мы идем к морю, и я напоминаю себе, что должна казаться взволнованной этим маленьким подарком, этим разрешением приблизиться к морю – моему законному дому.

– Хочешь зайти в воду?

Это что-то новенькое, и меня это радует, хотя все эти месяцы я заходила в море каждую ночь.

– Да.

– Ты это заслужила, Иден. – И он наконец выпускает мою руку.

Я захожу в воду по бедра, закрываю глаза и запрокидываю лицо к небу. Но Лео тут же разрушает этот счастливый миг. Он зовет меня по имени. Я открываю глаза и оборачиваюсь.

– Может быть, уже весной мы с тобой сможем поплавать. Или, – добавляет он, протягивая мне руку, – или ты к тому времени уже будешь носить ребенка.

Я бреду к нему, и он хватает меня за руку и крепко сжимает, а затем отпускает вновь и достает из кармана какую-то коробочку.

– Мы говорили насчет дня святого Валентина, но теперь я вижу, что нет смысла ждать так долго. Мы можем пожениться уже на Рождество.

Он раскрывает коробочку и вынимает оттуда кольцо. Он уже давно рассказал мне об этом человеческом обычае, чтобы я заранее знала, что делать, когда наступит этот момент. Кольцо красиво, спору нет, да только блестящие безделушки мне ни к чему. Но я знаю, что должна казаться счастливой, – и я улыбаюсь ему и послушно протягиваю руку. Он даже не спрашивает, хочу ли я за него замуж, но даже если бы и спросил, я все равно не смогла бы ответить честно.

– Уже через несколько недель ты станешь моей женой. – Лео надевает кольцо мне на палец и, легко коснувшись губами моих губ, сразу же отстраняется. – Весной мне исполнится двадцать, я смогу распоряжаться своими средствами, и мы подыщем себе жилье неподалеку от университета.

– Ты собираешься жить вдали от моря? – Сердце мое колотится, как штормовые волны о скалы. Я боюсь посмотреть Лео в глаза. Но он только смеется:

– Жить здесь мы не сможем, но будем приезжать. Этот океан подарил мне тебя, и я не могу покинуть его навсегда.

– А сколько длятся рождественские каникулы?

Мой ужас Лео принимает за радостное волнение.

– Меньше месяца. Мне придется уехать на несколько дней, но потом я за тобой вернусь. Я перевезу тебя в наш новый дом, и тогда нам уже не придется расставаться. Мы будем вместе каждый день. Ты сможешь еще многому научиться. Ты узнаешь, как доставлять мне удовольствие, и вскоре у нас появится первый ребенок. – Он откидывает мои волосы назад и поглаживает мне щеки большими пальцами. – Говорят, что такие ранние браки долго не держатся, но у нас все будет хорошо. Ты не сможешь уйти от меня; ты не сможешь меня ослушаться… и у меня… у меня никогда не будет повода обойтись с тобой дурно.

Мне так больно, что я не могу выдавить из себя ни слова. Через несколько недель Лео увезет меня от моря. Он собирается сделать мне ребенка. Есть способы предотвратить беременность. Мы с Робертом всегда были осторожны, но ослушаться Лео я и впрямь не могу. Я смотрю на кольцо, налившееся тяжестью на моем пальце, и чувствую, что по щекам стекают теплые слезы.

– Я тоже очень волнуюсь, но… – Лео покрывает мои щеки поцелуями, стирает слезы губами. – Но ты пойми, мы расстанемся всего на несколько недель, а потом уже всегда будем вместе. Позже, если ты захочешь большое торжество, мы сможем повторить свои клятвы. Хотя это будет уже третий раз.

Я удивленно вскидываю голову.

– В ту ночь, когда я выбрал тебя, нас связали самые прочные на свете узы. Никакая церковь не может соединить людей так крепко, – поясняет он. – Во второй раз мы с тобой просто зарегистрируем брак. А в третий – устроим роскошную церемонию… может быть, на третью годовщину. Настоящую годовщину – через три года после того, как мы встретились.

Он ведет меня домой и в свою спальню. Я молча подчиняюсь.

– Я хотел подождать, пока мы поженимся, но теперь-то мы уже обручены, – говорит он.

Я пытаюсь найти утешение в его поцелуях, пытаюсь не морщиться, когда он хватает меня за руки слишком крепко, пытаюсь не плакать от боли, когда он входит в меня безо всякой нежности. И мне почти удается… но тут он хватает меня за горло. От каждого моего вскрика он только заводится сильнее. Все, что мне остается, – лежать неподвижно, пока Лео буйствует и рычит, подминая меня под себя. Но потом, когда он затихает и вытягивается рядом со мной на постели, я понимаю, что вела себя именно так, как он и хотел.

– Ты – само совершенство, Иден, – шепчет он почти благоговейно. – Скоро уже мы с тобой будем вместе каждый день. Я научу тебя, как быть хорошей женой.

Я закрываю глаза и отвечаю:

– Да, Лео.

К приходу Роберта я успеваю одеться. На мне шерстяной свитер – чтобы скрыть следы от пальцев, вновь украсивших мои руки выше локтей. А под свитер я впервые в жизни надеваю блузку со стоячим воротником – чтобы скрыть синяки на горле. Какой-то безымянный слуга, так ни разу и не заговоривший со мной за все эти месяцы, вводит Роберта в гостиную, и я бросаю взгляд на Лео в ожидании инструкций.

Лео берет меня за руку и тянет на себя, чтобы я встала рядом. Поднимаясь, я морщусь от боли, но Лео не замечает. Выпустив мою руку, он обнимает Роберта.

– Иден устала, – говорит Лео, – но я не мог больше ждать ни минуты. – Он поднимает мою руку и показывает Роберту кольцо. – Я не был уверен… я надеялся… но ты же знаешь, какими бывают женщины… – Он умолкает, и я вспоминаю о той, другой девушке, о которой он однажды упомянул мимоходом. Уж не из-за нее ли он не хотел со мной спать, пока мы не обручимся? Это странно: ведь мы оба знаем, что я не могу сказать «нет». Но, с другой стороны, Лео и впрямь сломанный человек, как однажды сказал о нем Роберт, – так что удивляться нечему.

Он снова о чем-то говорит, и я заставляю себя вслушаться.

– …но она сказала «да». Всего несколько недель – и Иден станет моей женой.

Лео широко улыбается мне.

Роберт смотрит на меня, и я понимаю: когда Лео вернется в университет, Роберт уже не будет ждать меня на пляже в темноте.

– Я встречался с ней, – говорит Роберт. – Пока тебя не было, я с ней встречался. Я не знал. Поверь мне. Если бы я знал… я бы не стал. – Лицо Роберта искажается от муки, и мое сердце тоже пронзает боль. – Клянусь, я бы ее и пальцем не тронул, если бы я знал.

– Иден? – поворачивается ко мне Лео. В этом коротком слове – столько вопросов сразу, что я не понимаю, на какой отвечать.

– Я не переступала порога, – шепчу я. – Роберт ничего не знал. Я оставалась… твоя.

Я вижу, как его пальцы сжимаются в кулак, и собираюсь с духом. Умом я понимаю: было бы лучше, если бы Роберт ушел. Но вопреки здравому смыслу я надеюсь, что он останется. Я знаю, что это – мой путь к свободе, но я боюсь.

– В первую ночь мы занимались сексом, – тихо говорю я. – Я тогда еще не знала, что он – твой друг.

– А потом? – Лео впивается взглядом мне в лицо. – Потом, когда ты узнала, ты остановилась?

Я чуть заметно вздергиваю подбородок:

– Нет.

– Тебе лучше уйти, – говорит Лео, и я знаю, что эти слова обращены не ко мне, как бы мне того ни хотелось.

Роберт делает шаг вперед и кладет руку на плечо Лео.

– Лео…

– Уйди. – Лео не смотрит на Роберта. Его взгляд прикован ко мне, и я вижу в нем его отца. Он разъярен – и куда сильнее, чем я ожидала. Я думаю, не попросить ли Роберта остаться, но тогда не произойдет того, что вернет мне свободу.

Я отступаю, придвигаясь к Роберту. Лео хватает меня за плечи и трясет. Ему ведь необязательно бить меня: он может причинить мне боль и по-другому.

Но я понимаю, что уже потеряла даже краденые часы свободы. Это все, что у меня оставалось, а теперь и этого нет. Так что придется идти до конца.

– Мы с ним любили друг друга каждую ночь, – тихо говорю я.

Лео заносит руку.

– Лео! – кричит Роберт.

И кулак Лео обрушивается на него – не на меня.

– Нет! – Я становлюсь между ними, и второй удар приходится мне в лицо.

Меня еще никогда не били, и это больнее, чем я думала. Я хватаюсь за щеку.

– Он не знал! Я его соблазнила, Лео. Я выбралась из дому ночью и соблазнила его. Он ни в чем не виноват.

Лео опять заносит кулак, но Роберт перехватывает его руку:

– Прекрати! Что ты делаешь?

Он крепко держит Лео за руку, но тот выворачивается и бьет меня ногой. Это еще больнее, чем кулаком. Я падаю на пол и смотрю на него снизу вверх. Я боюсь, но надежда сильнее страха. Дважды. Он ударил меня дважды. Есть законы, и мы оба их знаем.

Я раскрываю рот, но не успеваю произнести слова, которые заставят его ударить еще раз.

– Нет! – Лео трясет головой. Он по-прежнему зол, но уже взял себя в руки. Он глядит мне в глаза, но не подает руки, чтобы помочь подняться. – В третий раз я этого не сделаю, Иден, – говорит он. – Ты не уйдешь от меня.

Роберт смотрит так, будто видит нас впервые. Он, конечно, не понимает, но чувствует, что между нами происходит нечто большее. Нечто такое, во что он не посвящен.

– Может, тебе лучше пойти прогуляться, Идди? А Лео тем временем успокоится, – предлагает он.

– Можно, Лео?

Лео склоняет голову, скрывая то ли гнев, то ли боль. Роберт его отпускает. Лео подходит ко мне и убирает руки за спину.

– Не стоило мне этого делать, – говорит он. – Ты сама понимаешь… но в третий раз я тебя не ударю. Я все еще люблю тебя.

– Если ты и вправду любишь меня, тогда скажи, что я могу вернуться домой, – отвечаю я, и впервые не просто прошу, а почти что требую. Я встаю и стягиваю с себя свитер. Роберт и Лео смотрят на мои руки, покрытые свежими кровоподтеками. – Скажи, что я больше не обязана оставаться в этой клетке.

– Это не клетка! – возражает Лео. – Я о тебе позабочусь. Мы можем быть счастливы друг с другом, я знаю. Все это только потому, что ты осталась одна, но больше я тебя никогда не брошу. Ты не устояла, но я тебя прощаю. – Он подходит еще ближе и целует меня с такой нежностью, какой в постели не было и следа. – Я знаю, что случится, если я ударю тебя в третий раз. Именно поэтому я и выбрал тебя – чтобы не делать этого. Я ведь могу быть лучше.

– Я хочу на свободу, – говорю я, и это первая правда, которую он от меня слышит за все время. Он сам меня довел – своей угрозой увезти меня от моря, своим кулаком и ногой. Он дал волю своему отчаянию – и я тоже, на свой лад.

– Нет. Я исправлюсь. – Лео смотрит на меня, и я вспоминаю ту ночь, когда он пришел ко мне со следами побоев на лице. Он гладит меня по щеке – должно быть, вспомнил то же самое. – Ты моя, Иден. Я тебя не отпущу.

– Ты меня мучаешь, – говорю.

– Я тебя люблю! – выкрикивает Лео. – Я не буду таким, как он. Клянусь. Мы останемся жить здесь, и мы будем вместе. Все будет идеально.

Все это время Роберт стоит и молча смотрит на нас… точнее, куда-то между нами. Мне больно за них обоих. Но еще больнее – от мысли о потерянной свободе, до которой оставался всего один шаг. Я не могу потерять то немногое, что осталось у меня от моря. Неужели я больше никогда не увижу его, никогда не коснусь, не услышу плеска волн и не вдохну запах соли? Нет, это невозможно.

Если мы и вправду останемся здесь, можно будет снова дождаться случая и вынудить Лео ударить меня еще раз. Но стоит только подумать об этом, как я понимаю: нет, я не хочу больше сносить другие мучения, которым он меня подвергает. Я не хочу терпеть и молчать.

Я могла бы попросту убить Лео: он ведь не приказывал, чтобы я не причиняла ему вреда. Я не уверена, что могу отнять у человека жизнь, но сейчас это не кажется таким уж невероятным. Если бы он умер, я забрала бы свою вторую шкуру: я знаю, он прячет ее где-то в доме.

Пока он жив, я не могу даже попытаться отыскать ее, но если он умрет, я верну себе душу.

А еще я могу войти в море и сдаться: пусть оно заберет меня. Мне подобные часто так поступали. Лишившись своей души, лишившись моря, многие из нас погружаются в черную скорбь, непроглядную, как самые темные пещеры на дне океана. Я тоже могу так.

– Можно мне выйти на пляж, Лео? – тихо спрашиваю я. – Ты говоришь, что ты другой. Не такой, как твой отец. Ты говоришь, что это не клетка. – Я цепко держу глазами его взгляд. – Так докажи это!

Лео кивает, и я выхожу за дверь.

– Только на пляж, Иден! – кричит он мне вслед. – Я тебя не отпускаю!

Уже издали до меня доносится голос Роберта:

– Ты что, держишь ее здесь взаперти? На самом деле? Да что на тебя нашло?!

Я не останавливаюсь – уже неважно, что он ответит. Я понимаю, что Лео сдержит свое обещание: он больше никогда меня не ударит. Он знает, что будет после третьего раза, и даже в приступе гнева знает, когда остановиться. Чтобы сделать больно, необязательно бить. И даже если он не станет делать мне больно, что мне остается? Всю жизнь провести в клетке, как ручная зверушка? И обречь свое дитя на такую же участь? Нет, я не могу так жить.

Я оборачиваюсь и вижу, что Роберт с Лео тоже вышли из дому. Они идут за мной. Я знала, что так и будет, но, надеюсь, они меня не догонят.

Дойдя до воды, я не останавливаюсь. Я вхожу в море.

Холодные волны окатывают меня по пояс. Я смотрю вдаль, на горизонт. Никого из родичей не видно, да они и не могут прийти ко мне, пока я не верну себе второе обличье.

– У меня твоя шкура! Ты не можешь уйти без нее! – Должно быть, Лео понял, что есть и другие способы уйти. Он поворачивается и во весь дух мчится обратно к дому.

В тот же миг Роберт бросается ко мне:

– Идди!

Вода окутывает меня, и я отрываю ноги от дна. Я плыву. Оглянувшись через плечо, я вижу, что Роберт уже заходит в воду.

– Прости меня, Идди! Подожди! – кричит он.

Но я не останавливаюсь. Я не могу ждать. Я плыву дальше и чувствую, как тело уже начинает неметь от холода. Главное сейчас – отплыть подальше от берега. Насколько это возможно.

Холод и боль от побоев тянут из меня силы. Но нужно двигаться дальше. Нужно заплыть так далеко, чтобы я уже не услышала, если Лео прикажет мне вернуться на берег.

От луны по воде тянется дорожка, и я плыву вдоль нее – так легче сосредоточиться. Что-то во всем этом кажется странным… и тут я понимаю, что никогда раньше не плавала одетой. В одежде просто не было нужды.

Я чувствую тягу своей второй кожи – она зовет меня из тюрьмы, в которой так и осталась. Когда я уйду, она превратится в обычную звериную шкуру. Без нее, без этой второй половины своего естества, я утону, даже еще не выплыв в открытое море. Будь у меня выбор, я бы так не поступила, но я не могу жить в клетке… и не я первая решаюсь на этот шаг.

За спиной слышатся голоса и плеск – значит, Лео уже в воде.

Надо торопиться, и я гребу руками изо всех сил. Только бы успеть добраться до глубокой воды, а там меня уже подхватит течением.

– Иден!.. – долетает до меня голос Лео.

И я ухожу под воду с головой, чтобы другие его слова меня не настигли. Если он прикажет мне вернуться, я не смогу ослушаться, а значит, мне пока нельзя его слышать. Нужно заплыть еще дальше. Нужно плыть до тех пор, пока усталость и холод не скуют меня по рукам и ногам. И тогда я уже не смогу повернуть к берегу, даже если он прикажет.

Приподняв голову, чтобы глотнуть воздуха, я слышу, что Роберт тоже зовет меня.

Я снова погружаюсь с головой. Вода уже не такая холодная; удивительно, что шок развился так быстро. Но это и хорошо. Ни одна женщина на свете не должна жить в клетке. И я не проживу в клетке больше ни дня.

Я в очередной раз выныриваю за глотком воздуха и бросаю взгляд на берег. Роберт остановился. Как он ни уверял, что любит меня, но рисковать жизнью ради меня он не готов… или, быть может, он и вправду любит меня так сильно, что признает за мной право выбора.

Но Лео уже плывет ко мне, загребая одной рукой. Он не разрешал мне заходить в воду, хотя сам плавал каждый день, и мои мышцы отвыкли от нагрузки. Сейчас Лео гораздо сильнее меня, и расстояние между нами быстро сокращается. Я с новой силой бью по воде руками. Он может вытащить меня на берег, если догонит.

– Вернись, пожалуйста! Все должно быть не так! – кричит он.

Нет на свете таких слов, которые заставили бы его понять меня. Мы, селки, веками попадались в такие ловушки. И все мы знаем, каково это – жить в плену, понемногу умирая каждый день. Бывают на свете хорошие люди, а бывают люди сломанные. Испорченные.

– Иден! – зовет он меня по имени и наконец отдает приказ: – Иден, остановись!

Я подчиняюсь; повинуюсь целиком и полностью. Я останавливаюсь, я прекращаю плыть и больше не стараюсь удержаться на воде. Человеческое тело не может оставаться под водой так долго, как тюленье, и в этом – моя последняя надежда.

Чего я не учла, так это того, что Лео решится нырнуть за мной. Он догоняет меня под водой и крепко обхватывает руками. Он тянет меня наверх, а отбиваться от него я не могу.

Я безвольно лежу в его объятиях. Я не собираюсь помогать ему вернуть меня на берег, а он почему-то не приказывает мне плыть обратно.

– Я не хочу, чтобы ты умерла. – Лео целует меня в макушку и шепчет: – Я не такой, как мой отец.

И тут моей кожи касается что-то мягкое, и я понимаю наконец, почему он греб только одной рукой. Он принес мою шкуру. Он подталкивает ее ко мне, возвращает ее по доброй воле. Она пристает к моей человеческой коже, обволакивает меня с головы до пят, и я забываю о Лео. Я забываю все, кроме одного: я снова цела, и я свободна!

Я испускаю радостный рев, и мои сестры-селки трубят мне в ответ. Они зовут меня, они разделяют мою радость, они тоже ликуют: я снова дома! Я устала, но они помогут мне. Нужно только плыть на их голоса, и они встретят меня и проводят туда, где безопасно.

Я слышу плеск за спиной и оборачиваюсь. Какой-то юноша, человек, барахтается в воде и выкрикивает мое имя. Кажется, мне нужно сделать что-то еще, но я слишком устала. Я не помню, что я должна сделать – помочь ему или, наоборот, утащить на глубину, где его сухопутные легкие быстро наполнятся водой и лопнут. Он пытается удержаться на плаву, но мои сестры-селки зовут все настойчивей, и я слышу, что они уже совсем близко.

Какое мне дело до этого человека? Я забываю о нем и погружаюсь в гостеприимные объятья волн. Это мой дом. Я снова цела и свободна. И это все, что мне нужно.

До того, как я начала писать книги, я работала учительницей. И одной из моих любимых книг, которая входила и в курс американской литературы, и в курс литературы женской, был роман Кейт Шопен «Пробуждение». В классе каждый раз завязывалась дискуссия по поводу женщин, которые решают утопиться в море или как-то иначе покончить с собой, лишь бы избежать рабства, – и каждый раз кто-то обязательно заявлял: «Ну, это было в те времена, а сейчас феминизм уже нужен. Ведь мы теперь все равны». Я и тогда не соглашалась с подобной точкой зрения, а сейчас, когда моя страна, штат за штатом, принимает законы, ограничивающие право женщины на собственное тело, это мнение и вовсе кажется глупостью. Конечно, самоубийство – не выход, но я убеждена, что и в современном обществе феминизм по-прежнему необходим.

В этом рассказе я соединила идею, почерпнутую у Кейт Шопен, со своими любимыми сказками о селках. За последние четыре года я побывала на Оркнейских островах трижды. Я гуляла по пляжу средах отдыхающих тюленей, а их собратья плыли за мной вдоль берега. В тумане их мордочки легко принять за человеческие лица, так что совершенно понятно, откуда взялись все эти легенды. И когда я соединила мифы о селках с идеями Кейт Шопен, получилась история о женщине, попавшей в ловушку, но не настолько ограниченной в выборе: она уходит в море не за смертью, а в поисках свободы.