Джеффри Дивер
Терапевт
Перевод Марины Тогобецкой
Один
Первый раз я увидел ее случайно в «Старбаксе» у здания клиники, где работаю. Увидел — и сразу понял, что у нее серьезные проблемы. В конце концов, определять, что у людей проблемы, — часть моей профессии.
Я как раз читал истории болезней (я всегда расшифровываю их сразу после сеансов), как обычно наслаждаясь заслуженной чашкой латте. У меня хорошая память, но в том, что касается терапии и лечения, нужно быть «предельно внимательным и неутомимым», любил повторять один из самых уважаемых мной преподавателей.
Было утро, около половины одиннадцатого, славный денек, начало мая, и в кафе в оживленном торговом центре было полно посетителей, которые в этот час тоже нуждались в порции кофеина.
Рядом со мной был свободный столик, но при нем не оказалось стульев. Аккуратная брюнетка в строгом темно-синем костюме спросила, можно ли взять свободный стул, что стоял у моего стола. Я посмотрел на ее круглое лицо: симпатичная, скорее «Домашний очаг», чем «Вог». Улыбнулся.
— Конечно, пожалуйста.
И не был удивлен, не услышав в ответ «спасибо», не увидев ответной улыбки. Она просто развернула стул, с грохотом протащила к своему столику и села. Не то чтобы она подумала, что я с ней флиртую, и таким образом дала понять, что не желает продолжения. Моя улыбка была просто данью вежливости. Я был почти вдвое старше ее, лысеющий (да-да, я все еще удивлен этим фактом) врач-терапевт — совсем не в ее вкусе.
Нет, ее поведение не было ответом на заигрывание, пусть даже мнимое — оно объяснялось проблемой, которая ее беспокоила. И которая, в свою очередь, обеспокоила меня.
Я, лицензированный специалист, обязан соблюдать определенные правила, на которые могли бы с легкостью наплевать, скажем, графический дизайнер или личный тренер. Поэтому я не сказал больше ни слова и вернулся к своим записям, а она вытащила из портфеля пачку бумаг и стала их просматривать, время от времени прикладываясь к кофе, обжигаясь и, по всей видимости, даже не чувствуя вкуса. И это тоже меня не удивило. Краем глаза я заглянул в ее бумаги и понял, что перед ней планы уроков — она и здесь продолжала работать. Мне показалось, это был седьмой класс.
Учительница.
Мой интерес усилился. Я особенно чувствителен к эмоциональным и психологическим проблемам людей, которые имеют дело с подрастающим поколением. Сам я с детьми как пациентами не работаю — не моя специальность. Но никакой психолог не может практиковать без элементарных познаний в области детской психологии, без понимания детской души — ведь именно из детства проистекают проблемы, которые людям приходится решать во взрослом возрасте. Дети в десять-одиннадцать лет очень ранимы и восприимчивы и могут быть навсегда подранены такой вот учительницей, как та, что сидела за соседним столиком.
Несмотря на весь мой опыт, я не имею права ставить диагнозы направо и налево, поэтому я еще сомневался. Но мои сомнения развеялись в ту же секунду, как она ответила на телефонный звонок. Сначала она говорила довольно мягко — на том конце был, вероятно, кто-то из близких, скорее всего ребенок. От мысли, что у нее, кажется, есть еще и собственный ребенок, у меня упало сердце. Разумеется, меня не удивило, что буквально через пару минут разговора ее голос начал повышаться, в нем появились истерические нотки:
— Ты сделал ЧТО? Я сто раз тебе говорила: никогда, ни при каких обстоятельствах!!! Ты почему не слушаешь? Ты что, глупый? Хорошо, я приеду домой, и мы поговорим!
Если бы она могла со всей силы хлопнуть телефоном об стол, а не выключить его простым нажатием на кнопку — она бы, несомненно, так и поступила.
Глубокий вдох. Глоток кофе.
Она снова вернулась к лежащему перед ней плану урока.
Я опустил голову, уставясь в свои записи. Латте стал безвкусным. Я пытался сообразить, что делать дальше. Я способен помогать людям и делаю это с большим удовольствием (конечно, в том числе и из-за моего детства, тут нет никакого секрета). И знал, что могу ей помочь. Но если бы все было так просто. Часто люди не понимают, что нуждаются в помощи, и даже если им предложить ее — они будут сопротивляться. В другой ситуации я не стал бы торопиться и переживать по поводу мимолетной встречи: я дал бы человеку возможность самому понять, что с ним что-то не так.
Но здесь все было слишком серьезно. Чем дольше я наблюдал, тем больше находил признаков: слишком прямая осанка, абсолютное отсутствие юмора или удовольствия в том, что она делала, неспособность почувствовать вкус напитка, который она пила, гнев, раздражительность, порывистость, с которой она писала…
И глаза.
Они всегда говорят обо всем лучше всяких слов. По крайней мере для меня.
И я решил попытаться.
Я пошел за новой порцией латте и, возвращаясь, уронил на нее салфетку. Извинившись, подобрал ее и с улыбкой сказал, глядя на бумаги на столе:
— Моя подруга учитель. Она ненавидит планы уроков. Просто терпеть не может. Никогда не знает, что с ними делать.
Ей не хотелось, чтобы ее беспокоили. Но даже в ее мире существуют некие правила приличия и социального поведения, поэтому она вынуждена была поднять темно-карие тревожные глаза и ответить:
— Да, это бывает довольно обременительно. Но наш школьный совет настаивает.
Пусть и неуклюже, но все-таки лед был растоплен — у нас происходило что-то вроде беседы.
— Я — Мартин Коубел.
— Аннабель Янг.
— Где вы преподаете?
Оказалось, в Уэтерби в Северной Каролине, примерно в часе езды от нашего Роли, а здесь она на конференции.
— Пэм, моя подруга, преподает в начальной школе. А вы?
— В средней.
Самый неустойчивый возраст, подумал я.
— Она тоже подумывает о том, чтобы преподавать в средней школе. Устала от шестилеток. Я смотрю, вы целиком отдаетесь работе, — кивнул я на бумаги на ее столе.
— Стараюсь.
Я секунду колебался.
— Послушайте, раз уж случай свел нас… Если бы я дал вам номер телефона — вы не могли бы, если это, конечно, вас не очень затруднит, позвонить Пэм — разумеется, если это вас не обременит. Помочь ей советом или рекомендацией. Буквально пять минут. Что-нибудь о средней школе, какие-то ваши соображения.
— Ну, я, право, не знаю… Я работаю в средней школе около трех лет.
— Прошу вас, подумайте. Я оставлю вам номер телефона. Мне кажется, вашего опыта вполне достаточно, чтобы дать ей совет, стоит ли все это затевать.
Я вынул визитную карточку:
Мартин Дж. Коубель
магистр психологии, поведенческая терапия.
Специализация: умение владеть собой и самоконтроль.
Написал «Пэм Роббинс» наверху, рядом с домашним телефоном.
— Я подумаю, чем могу вам помочь. — Она сунула карточку в карман и вернулась к своему кофе и плану урока.
Я знал, что сделал все, что мог. Любой мой следующий шаг показался бы ей настораживающим и мог испугать ее.
Через пятнадцать минут она взглянула на часы — очевидно, конференция, на которую она приехала, должна была продолжиться после перерыва. Она послала мне равнодушную улыбку:
— Приятно было познакомиться.
— Взаимно, — ответил я.
Аннабель собрала со столика бумаги и запихнула в свою спортивную сумку. Когда она встала, мимо проходил подросток и слегка толкнул ее рюкзаком, который болтался у него на спине. Я видел, как ее глаза метнули на него взгляд, который был мне так знаком.
— Господи Иисусе, — прошипела она, — ты просто не умеешь себя вести!
— О, мэм, простите…
Она отмахнулась от бедного ребенка. Гордо прошествовав к прилавку, добавила в свой кофе еще молока, вытерла рот салфеткой, выбросила салфетку в урну и, не оглядываясь ни на меня, ни на кого-либо еще, вышла из кафе.
Я отсчитал тридцать секунд, чтобы она отошла от дверей, и подошел к урне. Глядя в отверстие урны, я без труда увидел то, что ожидал: моя карточка валялась там вместе с салфеткой.
Нужно было найти другой подход.
Ведь я не собирался бросать начатое. Слишком высоки были ставки — для нее самой и для ее близких.
Но теперь требовалось некоторое изящество. Я давно убедился, что потенциальным пациентам нельзя просто выкладывать все как есть: что их проблемы — это не результат детских страхов или неправильных отношений, а нечто, сидящее глубоко внутри, как вирус, и портящее жизнь.
Во времена Средневековья могли бы сказать, что эта учительница одержима, что в нее вселилось нечто и так далее. Конечно, в наше время подход к этому совсем иной, но это не значит, что явления не существует и что можно расслабиться.
Аннабель Янг находилась под влиянием «неме».
Этот термин введен доктором Джеймсом Федером, Вашингтон, штат Колумбия, известным биологом и исследователем. Он придумал это слово, соединив в нем значение слова «негатив» и «мем» — название стремительно растущего и набирающего обороты культурного явления. Мне лично кажется, что ссылка на «мем» слегка вводит в заблуждение, ибо предполагает что-то более абстрактное, чем «неме». В своей большой книге по этому вопросу, изданной несколько лет назад, я определяю неме как «дискретное тело неосязаемой энергии, которая вызывает чрезвычайные эмоциональные ответы в людях, приводящие к поведению, как правило разрушительному для хозяина и общества, в котором он живет». Но «неме» — очень удобный термин, врачи и исследователи, знакомые с этим явлением, называют его именно так.
Это слово нейтрально описывает научное, доказанное явление, избегая при этом исторических терминов, которые загрязняли язык в течение многих веков. Избегая таких слов, как духи, призраки, демоны, сверхъестественные сущности (как у Рудольфа Отто) или голодные духи в буддизме, белые леди или японские урии. И этих названий десятки. Домыслы и суеверия — результат неспособности объяснить явление «неме» с научной точки зрения. Как часто случается, пока явление не изучено, объяснено и классифицировано, недостаток информации заполняет фольклор. Вспомнить хотя бы существующие веками убеждения, что в неживом может зародиться живое, что из камня, к примеру, может появиться живое существо — люди верили в это тысячелетиями, и их вера даже подкреплялась наблюдениями: в гниющей воде или еде вдруг появлялись личинки или другая жизнь. И только после того как Луи Пастер доказал, что для появления какой-либо жизни нужны зачатки этой жизни, пусть невидимые для человеческого глаза, только после этого старые представления стали отмирать.
То же самое с «неме». Раньше было удобно объяснять это явление присутствием призраков и каких-нибудь духов. Но теперь мы знаем об этом больше.
Когда я был ребенком, я никогда не слышал о подобном — о том, что теперь называется «неме». До того самого момента, как столкнулся с ним, когда погибли мои родители и брат.
Конечно, вы можете сказать, что мою семью просто убил один человек.
Мне было шестнадцать, когда это случилось.
Мы смотрели игру, в которой участвовал Алекс — он занимался баскетболом в нашей школе. Мы с отцом подошли к стойке с хот-догами, где стоял он — отец одного из тех, кто играл в команде соперников, стоял и потягивал кока-колу. Внезапно с этим человеком что-то случилось — он стал меняться… я прекрасно это помню: он резко перешел от расслабленного и приветливого состояния к состоянию бешенства. И глаза — его глаза изменились. Изменился даже цвет — они стали гораздо темнее и очень злыми. Я видел, что происходит что-то неладное, почувствовал исходящий от него холод — и отошел подальше.
Этот человек был в бешенстве. Ему что-то не понравилось в судействе — и он громко выкрикивал ругательства в адрес судей, команды Алекса, нашей трибуны. В гневе он натолкнулся на моего отца и пролил содовую ему на ботинок. Виноват был он, но он начал орать на отца, который вступил было в перепалку, но скоро понял, что этот человек не контролирует себя, и мы вернулись на свои места.
После игры я все еще испытывал беспокойство, хотя инцидент, казалось бы, был исчерпан. Оказалось, не зря. Этот человек отправился за нами на стоянку и начал орать, вызывая моего отца на драку. Его жена буквально повисла на нем и кричала, извиняясь, что он никогда так себя не вел и она не понимает, какая муха его укусила. «Заткнись, сука!» — и он ее ударил.
В шоковом состоянии мы залезли в машину и уехали.
А через десять минут в нас врезался на полной скорости автомобиль. Никогда не забуду лицо сидевшего за рулем — того самого человека со стадиона, который намеренно преследовал нас.
Потом, на суде, он со слезами говорил, что не понимает, как это могло произойти. Что это было похоже на одержимость. Его оправдания ему не помогли — он был признан виновным в непредумышленном убийстве трех человек.
Когда вышел из больницы, я не мог выкинуть из головы произошедшее. Мне было совершенно очевидно, что тот человек изменился в один момент, будто кто-то щелкнул выключателем.
Я начал читать о внезапных изменениях личности, о природе гнева и импульсах. В конечном итоге это привело меня к трудам доктора Федера и других исследователей, которые занимались этим вопросом.
Я внимательно изучил все теории, связанные с «неме». Версий происхождения этого явления несколько, лично мне самой логичной кажется следующая. «Неме» — это некий атавизм, остатки утраченного человеческого инстинкта. Оно было неотъемлемой частью психологического склада существ, предшествующих человеку разумному, и на определенном этапе было необходимо для выживания. В период зарождения человеческого разума гуманоиду нужно было порой вести себя агрессивно, совершать то, что сегодня мы называем «преступлением»: он должен был быть жестоким, жадным, безжалостным, импульсивным. Но по мере формирования и развития общества потребность в темных импульсах постепенно исчезала.
Наше выживание и безопасность обеспечивают государство, армия, юристы. Насилие, гнев и другие не менее темные импульсы вступили в противоречие с интересами общества. Есть несколько теорий относительно того, каким образом сильные нейроимпульсы, которые вызывали соответствующее поведение индивидуумов, отделились от людей и стали существовать автономно, как отдельные субстанции, некие сгустки энергии. В своих исследованиях я нашел другие примеры подобных миграций: то же произошло с телепатией. Много поколений назад экстрасенсорная коммуникация была обычным и весьма распространенным явлением. Современные способы коммуникации сделали ненужным то, что мы могли бы назвать непознаваемым чувственным восприятием, хотя многие маленькие дети и сегодня демонстрируют телепатические навыки (при этом замечено, что по мере развития сотовой связи и компьютерных технологий случаи владения телепатией среди молодежи регистрируются все реже).
Но безотносительно их происхождения «неме» существуют. И их миллионы.
Они носятся вокруг, подобно вирусам гриппа, пока не находят уязвимого человека, затем внедряются в его душу (я использую слово «внедряться», хотя более корректно было бы говорить об «инфицировании», или «заражении», но ни в коем случае речь не идет о теологической «одержимости»), Если человек слишком импульсивен, сердит, подавлен, смущен, испуган — «неме» чувствуют это и внедряются в кору головного мозга, в ту его часть, что отвечает за эмоции. Обычно они избегают людей с устойчивой психикой, решительных и сохраняющих самообладание в стрессовых ситуациях, но бывают и исключения.
«Неме» невидимы, как электромагнитные волны или свет в дальнем конце спектра, хотя иногда их присутствие можно заметить — оно проявляется в виде помех в телефоне или в радио- и телесигнале.
Человек обычно не чувствует внедрения — он замечает лишь резкую смену настроений. Но существуют люди, которые могут это чувствовать. И я отношусь к их числу. Хотя речь не идет о какой-либо «избранности» или «особости» — это просто как острое зрение или хороший слух.
Мыслят ли «неме»?
Думаю, это вполне вероятно.
Хотя я бы не стал называть их разумными существами. Больше всего они походят на насекомых с их сознанием и инстинктами. У них очень силен инстинкт самосохранения, но они смертны. Когда умирает хозяин — видимо, «неме» умирает, рассеивается вместе с ним. Я также не думаю, что они как-то контактируют и общаются друг с другом — по крайней мере я никогда не сталкивался с доказательствами чего-то подобного.
Не следует недооценивать вред, который они могут причинить. Они вызывают гнев, импульсивное поведение, результатом которого может стать любой вид насилия вплоть до убийства. Они меняют физиологию и морфологию тела хозяина — и это доказал ряд проведенных несколько лет назад вскрытий.
Столкнувшись с разрушительным воздействием «неме», я решил посвятить этому жизнь, чтобы минимизировать вред, который они могут принести. И стал терапевтом.
В основе моего подхода — изменение поведения. Поскольку человек не может по собственной воле избавиться от «неме», в работе с моими пациентами я сосредотачиваюсь на том, чтобы они могли контролировать себя, в любых ситуациях сохраняя самообладание, и использую для этого все возможные методики, все способы, чтобы избежать поступков, которые могут причинить вред пациенту или его ближайшему окружению. В большинстве случаев не имеет значения, знает ли пациент о том, что является хозяином «неме» (некоторые просто не смогут воспринять эту информацию адекватно). В любом случае я использую в работе действенные, хорошо себя зарекомендовавшие методы, одобренные ведущими специалистами.
Конечно, бывали у меня и поражения — такая уж профессия. Двое моих пациентов, обладавшие мощными «неме», покончили с собой, не в силах разрешить конфликт между своими принципами и тем, как они себя вели под влиянием «неме».
Есть еще кое-что, и я всегда имею это в виду, хотя обычно не пускаю эту мысль дальше подсознания: риск для меня самого. Я посвятил жизнь борьбе с ними, я всеми доступными мне способами препятствую их распространению и пытаюсь снизить их эффективность — и иногда задаюсь вопросом: а не чувствуют ли они, что я представляю для них угрозу? Хотя, скорее всего, я преувеличиваю их мыслительные способности, приписывая им некие эмоции. Но у меня из головы не идет инцидент, произошедший несколько лет назад.
Тогда, на конференции психологов в Нью-Йорке, я подвергся нападению. Нападавший был образцовым учащимся вполне приличной школы, расположенной недалеко от моего отеля, и никогда не оказывался в поле зрения полиции. У него был длинный нож. Но, к счастью, неподалеку оказался бывший полицейский, который и обезоружил его, когда он уже собирался вонзить свой нож в меня.
Дело было поздним вечером, и я не мог разглядеть все отчетливо, но по глазам мальчика понял, что в нем находится «неме». И этот «неме» хотел убить меня.
Может, все это мне только показалось. Но в любом случае я не собирался отказываться от своей миссии — спасать людей, оказавшихся в смертельной опасности.
Таких, как Аннабель Янг.
На следующий день после нашей встречи я отправился в библиотеку университета Северной Каролины и провел некоторое расследование. Базы агентств по лицензированию и Гугл рассказали мне, что этой женщине тридцать лет и что она работает в средней школе Шантели Вест в Уэтербери. Оказалось, что она вдова — муж скончался около трех лет назад, и растит девятилетнего сына — на котором сорвала гнев по телефону. Согласно информации, размещенной на сайте школы, Аннабель преподает в средних классах, и у нее тридцать пять учеников.
Это значило, что она может оказать пагубное воздействие на жизни многих людей.
В опасности пребывала и сама Аннабель. Я был уверен, что «неме» проник в нее сразу после того, как она потеряла мужа — внезапные личные трагедии делают людей особенно уязвимыми. Я заметил также, что примерно тогда она и возвратилась на работу, — и задался вопросом, чувствовал ли «неме», который внедрялся в нее, что у нее есть возможность влиять на большое число неокрепших и уязвимых личностей, своих учеников.
Аннабель, без сомнения, была умной женщиной и могла бы следовать определенным рекомендациям. Но люди порой слишком привыкают к своей новой «сущности», она становится словно бы их неотъемлемой частью. Они проходят «точку невозврата» и не хотят меняться. И в случае с Аннабель я был склонен думать, что именно это и произошло. Я знал, что ко мне она не придет, — следовательно, у меня был только один выход: я отправился в Уэтербери.
Я выехал ранним утром в среду. Выехав за город, я свернул и двигался все дальше от центра, а пейзаж вокруг становился все более сельским: табачные склады и небольшие фабрики, большинство из которых позакрывалось много лет назад, открытые паркинги, бунгало и бесконечная реклама Nascar и Республиканской партии.
Центр Уэтербери был недавно реконструирован, но, проехав его вдоль и поперек, я заметил, что никто ничего не покупает в этих картинных галереях и антикварных магазинах, никто не обедает в ресторанах — думаю, хозяева у этих заведений менялись каждые восемь месяцев или около того. Реальная работа в таких местах, как Уэтербери, сосредоточена в моллах и офисных зданиях, расположенных вокруг новых полей для гольфа.
Я зарегистрировался в мотеле, забросил вещи в номер и отправился в школу. До конца занятий я сидел в машине и наблюдал, но так и не увидел Аннабель Янг. Позже, вечером этого же дня, около семи тридцати я подъехал к ее живописному дому в колониальном стиле, слегка обшарпанному. Машин вокруг не было. Я припарковался под деревом и стал ждать.
Минут пятнадцать спустя появился автомобиль. Я не мог сказать, был ли там ее сын, — «Тойота» сразу въехала в гараж и дверь закрылась. Подождав несколько минут, я вышел из машины и, прячась в кустах, заглянул в окно. Она мыла посуду. Грязные тарелки остались еще с вечера или завтрака. Она поставила их в раковину и замерла, о чем-то думая. Лица я не видел, но и по ее позе понял, что она очень рассержена.
Появился ее сын, тощий мальчик с каштановыми, довольно длинными, волосами. Было видно, что он робеет. Он что-то сказал матери, та повернула к нему голову, он быстро кивнул и вышел. Она осталась на том же месте, глядя невидящим взглядом на тарелки. Потом, даже не ополаскивая, быстро пошла из кухни, на ходу хлопнув ладонью по выключателю — мне даже показалось, будто я слышал хлопок, столь резким был этот жест.
Мне не хотелось разговаривать с ней в присутствии ее сына, и я вернулся в мотель.
На следующий день я встал очень рано и отправился к школе еще до того, как начали приходить на работу учителя. В семь пятнадцать я увидел огоньки ее «Камри», она вышла из машины и с улыбкой поднималась под лестнице, но вокруг было слишком много народу, и она выглядела слишком усталой, чтобы разговаривать.
К трем часам я вернулся к школе и, когда Аннабель вышла из здания, последовал за ней в расположенный по соседству торговый центр. Там она пробыла примерно полчаса, потом вышла и положила свои покупки в багажник. Я уже собрался было подойти, хотя автостоянка — не лучшее место для начала такой беседы, но тут что она закрыла машину и отправилась в ближайший бар.
Три тридцать… не самое подходящее время для обеда — вряд ли она собирается перекусить…
Я знал, зачем она туда идет. Под влиянием «неме» люди часто злоупотребляют алкоголем — так они пытаются спастись от уныния и раздражения, которые вызывает пребывание в них этой субстанции.
В процессе лечения я непременно занялся бы ее пристрастием к алкоголю, но сейчас легкое опьянение и расслабленность могли сыграть мне на руку. Я немного подождал и вошел следом. В темной таверне, где пахло пивом и луком, я нашел ее за стойкой бара. Она потягивала коктейль, водку или джин с соком. Один она уже выпила и теперь стремительно пьянела.
Я занял место за стойкой (между нами было два стула) и заказал диетическую колу. Я видел, как она, слегка качнувшись, заметила меня и начала соображать, где могла видеть меня раньше, потом вернулась к своему бокалу — тут все части пазла в ее голове встали на место, и она снова уставилась на меня.
Без обиняков я сказал:
— Я врач, миссис Янг, именно в этой ипостаси и нахожусь здесь. Я хотел бы поговорить с вами.
— Вы… вы преследовали меня? От самого Роли?
Я демонстративно положил деньги на стойку, чтобы показать, что не собираюсь оставаться здесь слишком долго и надоедать ей своим присутствием, если она не захочет со мной разговаривать.
— Да, я приехал из Роли. Но пожалуйста, не надо меня бояться.
Я наконец повернулся и посмотрел на нее.
Глаза у нее были прищуренными и холодными — не ее глаза, глаза «неме», более сильного, чем я предполагал.
— Я в пяти секундах от того, чтобы вызвать полицию, — сказала она.
— Понимаю. Но прошу, выслушайте меня. И тогда, если захотите, я уеду обратно. Это будет ваше собственное решение.
— Говорите и уходите, — сделала она еще глоток.
— Я специализируюсь на помощи людям, которые несчастливы в жизни. Я действительно это умею. Когда увидел вас в «Старбаксе», я сразу понял, что вы из тех, кто мог бы получить пользу от моих сеансов, кому я хотел бы и мог бы помочь.
— Я не сумасшедшая и не нуждаюсь в психиатре.
— А я не психиатр. Строго говоря, я не доктор — я психолог.
— Мне глубоко наплевать, кто вы на самом деле. Вы не можете меня заставить… Зачем вы это делаете? Вам нужны деньги?
— Я не могу вас заставить, и вы вправе отказаться. И все же я рискнул обратиться к вам и предложить свои услуги. Деньги меня не волнуют — можете заплатить мне сколько захотите, а можете не платить вообще. Я просто хочу помочь. Готов предоставить рекомендации, а еще вы можете позвонить в Государственный лицензионный комитет и справиться обо мне.
— Как насчет подруги, которая работает учительницей? Она существует на самом деле?
— Нет. Но обещаю, больше я лгать не буду. Мне нужно было попытаться объяснить вам, как и чем я могу помочь.
Тут я заметил, что лицо ее стало мягче, и она кивнула.
Сердце у меня сильно колотилось. Да, я рисковал, но риск был оправдан — она, кажется, готова пойти мне навстречу. Терапия обещала быть трудной для нас обоих. Но ставки были слишком высоки — я не мог ей позволить оставаться в том состоянии, в каком она находилась. И был убежден, что мы можем достичь значительных успехов.
Я отвернулся, чтобы вынуть из бумажника визитку.
— Итак, позвольте мне сказать… — Я повернулся, и она плеснула мне в лицо из своего стакана. Глаза обожгло алкоголем и каким-то кислым соком, я схватил с барной стойки салфетки, чтобы вытереть их.
— Энни, что случилось? — С трудом разлепив глаза, я увидел, как бармен схватил ее за руку в тот самый момент, когда она швыряла в меня стакан. Я поднял руку, чтобы защититься, а бармен вновь спросил: — Энни, что он сделал?
— Да пошел ты, отпусти меня! — закричала она.
— Эй, эй, полегче, Энни, успокойся, что за… — теперь уже ему пришлось уворачиваться от летящего в него стакана. Он наклонился, стакан попал в ряд других стаканов позади него, раздался грохот разбивающегося стекла. Она себя совершенно не контролировала.
Типичный случай.
— Да идите вы оба к чертям собачьим! — истерично крикнула она. Рывком вытащив из кошелька деньги, бросила их на стойку.
— Пожалуйста, миссис Янг, — сказал я. — Я могу помочь.
— Если увижу вас еще раз — вызову полицию, — и вылетела из бара как ураган.
— Послушайте, мистер, что происходит? Что, черт возьми, здесь происходит?! — кипятился бармен.
Я не отвечал. Взял со стойки еще несколько салфеток и, вытирая лицо, подошел к окну.
Я увидел, как нетвердым шагом она подходит к сыну, который ждал ее неподалеку со школьным рюкзаком в руках. Значит, это место встречи. Я задался вопросом, как часто мальчик должен там стоять в ожидании матери? Я представил себе, как в холодные январские дни парень топчется на морозе, дышит в ладони, чтобы согреться…
Она жестом велела ему следовать за ней. Очевидно, у них было запланировано что-то еще, он протестующе поднял руки и показал на спортивный магазин по соседству. Нет, она не собиралась идти с ним сегодня в этот магазин. Схватив его за руку, она потащила сына за собой. Он было уперся — но она оглянулась с явным намерением его ударить, и он покорно пошел к машине. Я видел, как он пристегивается и украдкой вытирает слезы.
Я тоже вышел и направился к своей машине. Мне нужно было вернуться в отель и подумать. То, что произошло, было неожиданно и обескураживающе, но мне приходилось иметь дело и с более сложными случаями. В конце концов, все это — лишь часть моей работы. Работы терапевта.
На следующее утро около шести я припарковался на пустыре, за кафе «В гостях у Этты», неподалеку от дома Аннабель. Я занял такую позицию, что она не могла меня видеть: если бы увидела меня или мою машину, она ни за что не открыла бы дверь. И тогда ничего бы не вышло.
Утро было прохладным и ароматным — пахло сосной и влажной землей. Стояла весна, несмотря на ранний час, было уже светло, и я без труда нашел дорогу.
Я пытался представить себе, какой была жизнь Аннабель до того, как умер ее муж. До того, как в нее вселился «неме». Почему-то мне казалось, что она была жизнерадостной хохотушкой, заботливой матерью и хорошей женой — и совсем не походила на ту Аннабель, которую я знал сегодня: усталую, злую, подверженную вспышкам неконтролируемой ярости.
Спрятавшись за кустами, я ждал — вокруг были россыпи красных цветов, кажется, они называются камелии. В шесть тридцать ее сын открыл тяжелую дверь и вышел, в руках у него был набитый учебниками школьный рюкзак. Он пошел по дорожке в сторону шоссе — видимо, собираясь сесть в школьный автобус.
Когда он скрылся из виду, я вышел из своего укрытия и поднялся по лестнице к дому.
Готов ли я?
Этот вопрос я задавал себе снова и снова.
Всегда остается малая толика сомнения — всегда.
Но я не мог отступить. Моя миссия состоит в том, чтобы помогать людям, спасать их. Я способен выполнить такую задачу. Я знал, что делать.
Да, я был готов.
Нажав кнопку звонка, я встал так, чтобы меня не было видно в глазок. Я слышал шаги, слышал, как она подходит к двери и открывает ее. У нее была всего секунда, чтобы задохнуться от ужаса, когда она увидела черную маску налетчика на моем лице и нож с длинным лезвием в моей руке в перчатке.
Я схватил ее за волосы и воткнул лезвие ей в грудь — три раза. Потом перерезал горло — справа налево, потом слева направо, довольно глубоко. Так, чтобы смерть была быстрой и легкой.
Видит Бог, я не хотел, чтобы она страдала.
Два
Делом об убийстве Аннабель Янг занимался Гленн Холлоу, прокурор Уэтерби. Он должен был предоставить суду доказательства вины Мартина Коубела и потребовать у уважаемого суда либо смертной казни для убийцы, либо пожизненного заключения.
С самого начала, с того момента, как получил сведения об убийстве из полицейского участка, Гленн с энтузиазмом взялся за дело. В свои сорок два года Холлоу выиграл много судебных процессов, в том числе связанных с самыми жестокими преступлениями, и его любили и судья, и СМИ. Это дело должно было стать его последним в Уэтербери, ибо он собирался участвовать в выборах генерального прокурора штата, и не было никаких оснований сомневаться в его победе.
Однако мысли о будущем не отвлекли его внимания от дела Аннабель Янг. В больших городах прокуроры сочли бы этот случай рядовым и погребли бы среди полицейских отчетов на своем рабочем столе. Не так было с Гленном Холлоу: он включил свою синюю мигалку и уже через десять минут был на месте преступления в доме миссис Янг — судебные эксперты еще собирали кровь и какие-то мельчайшие частички в свои коробочки.
Теперь он направлялся в здание суда.
Такие здания легко обнаружить и в Дулуте, и в Толедо, и в Шенектеди: невзрачный белый камень, плохая вентиляция, духота, протертый линолеум и зеленоватый электрический свет, который придает лицу такой оттенок, что хочется спросить: «Эй, ты хорошо себя чувствуешь?»
Холлоу был худощав, щеки у него чуть отвисли, а волосы были густыми и темными — в сочетании с бледным скуластым лицом это позволяло ответчикам считать его похожим на вампира. Люди более благосклонные сказали бы, что он напоминает Грегори Пека из «Моби Дика», только без бороды. Он был мрачен и о личной жизни никогда не распространялся — никто даже не знал, есть ли она у него, столь четко он отделял личное от профессионального.
Входя в офис судьи Бриэма Роллинса, он приветственно кивнул секретарше:
— Проходите, Гленн.
В кабинете сидели двое крупных мужчин.
Роллинсу было около пятидесяти пяти, его лицо было изрыто оспинами, а колючий седой ежик на голове уже несколько недель нуждался в стрижке. Он сидел в рубашке без рукавов, правда, в галстуке. Желтые подтяжки держали его коричневые штаны, задирая их кверху немного сильнее, чем требовалось.
Напротив судьи сидел человек, удивительно похожий на знаменитого циркача Боба Ринглинга. Шутки на этот счет, за годы, что он работал в городе адвокатом, уже почти иссякли, и ему уже не приходилось так часто, как раньше отвечать, что нет, он не родственник. Коренастый, со светло-каштановыми густыми волосами, аккуратно подстриженными и уложенными, он напоминал еще и сорокапятилетнего армейского майора в отставке — это предположение выглядело вполне правдоподобно, но было так же далеко от правды, как и родство со знаменитым артистом цирка. Звали его Эд Такер.
Такер был вполне честен, хотя и грубоват, и часто помогал Холлоу добиться победы. Так и должно быть — прокурор верил в это свято. Бог создал адвокатов защиты, говорил он, чтобы быть уверенным, что судебная система справедлива, что она работает правильно и в интересах людей. В конце концов всегда существует один шанс из ста, что двухметровый афроамериканец, только что освободившийся из тюрьмы, и двухметровый афроамериканец, нажавший на курок при ограблении магазина, — разные люди.
Судья Роллинс закрыл папку, которую просматривал, и проворчал:
— Ну, господа, давайте выкладывайте, что мы имеем.
— Да, сэр, — начал Холлоу. — Убийство с отягчающими.
— Это вы про учительницу, которой разрезали горло?
— Да, сэр. У нее дома. Среди бела дня.
Судья поморщился, но не был шокирован. Он работал здесь уже очень много лет.
Здание суда находилось на перекрестке Восемьдесят пятой улицы и Гендерсон-роуд. В одно окно можно было видеть стадо коров — черно-белых, в вертикальные полоски, столь ровные, будто Бог разрисовывал их по линейке. Холлоу, глядя через плечо судьи, мог разглядеть, как коровы меланхолично жевали свою жвачку. В другое окно были видны вывески «Maxx», «Barnes and Noble» и находящийся в стадии строительства мультиплекс.
Эти две картинки исчерпывающе описывали то, чем был сегодня Уэтербери.
— Что у нас есть?
— Этот Коубел, терапевт. Он преследовал ее. Они познакомились в Роли, в «Старбаксе», где она была на конференции. Я нашел свидетелей, они утверждают, что он дал ей свою визитку, но она выбросила ее в урну. Потом разыскал ее в Уэтербери. У них случился конфликт в баре, неподалеку от Харрис-Титер. Она плеснула ему коктейлем в лицо. Один свидетель видел, как он припарковался у кафе «Этта» в утро, когда она была убита…
— Там хорошая солонина, — сказал судья.
— Да, они знают в этом толк, — добавил Такер.
Это было чистой правдой — солонина там была хороша.
Холлоу продолжал:
— Он прятался в кустах возле ее дома. А когда она ему открыла — убил ее. Правда, дождался, пока ее сын уйдет в школу.
— Ну, хотя бы так, — буркнул судья. — А как копам удалось на него выйти?
— Ему не повезло. Помощник официанта из «Этты» видел, как он вышел из кустов, неся что-то в руках. Парень заметил кровь возле его машины на парковке. Вызвал полицию. Коубел выбросил маску, нож и перчатки, но копы нашли их. Волокна, ДНК, отпечатки пальцев на внутренней поверхности — люди забывают об этом, они слишком много смотрят сериалы… А, да — и он признался.
— Чего?! — рявкнул судья.
— Признался, отказавшись от права на молчание, дважды. Пел как птица.
— Тогда какого черта мы здесь делаем?! Возьмите постановление и давайте займемся наконец реальным делом.
Судья посмотрел на Такера, но адвокат защиты в свою очередь бросил взгляд на прокурора.
Судья отхлебнул из керамической чашки горячий кофе:
— Так, в чем подвох? Не надо тут в игры играть. Здесь нет присяжных — впечатление производить не на кого. Давайте выкладывайте все карты на стол.
Такер произнес:
— Он абсолютно невменяем. Стопроцентный псих.
На лбу судьи появились скептические складки:
— Ах вот как? Но вы же говорите, он надел маску и перчатки… Безумцы не заботятся о таких вещах. Они не думают о том, увидит ли их кто-нибудь и смогут ли они убежать с места преступления. Настоящие безумцы — это те, кто после убийства ходит вокруг жертвы и пишет на стенах пальцами, измазанными в крови.
Такер пожал плечами.
— Он в состоянии предстать перед судом?
— Да, сэр. Мы говорим лишь о том, что он был невменяем в момент совершения преступления. Никакого понятия о правильном и неправильном. Совсем. Никакого представления о реальности.
Судья недовольно заворчал.
Одним из важнейших понятий в юриспруденции является понятие ответственности: в какой степени мы ответственны за те действия, которые совершаем? Если вы спровоцируете несчастный случай и вам предъявят гражданский иск о возмещении убытков, закон спрашивает: будет ли разумный человек на скользкой дороге развивать скорость в тридцать пять миль в час? И если жюри присяжных ответит, что нет — вы не несете ответственности за катастрофу.
Если вы арестованы за преступление, закон вопрошает: действовали ли вы сознательно и нарушали ли закон преднамеренно? И если нет — вы невиновны.
Существует два варианта развития событий, когда речь идет о неспособности обвиняемого отвечать за свои поступки в суде, о невменяемости подсудимого.
Первый — когда обвиняемый настолько не в себе, что не может даже участвовать в процессе. У него есть право на защиту — это неотъемлемая часть Конституции США.
Но большинство случаев, которые в сознании обывателей связаны с именем Перри Мейсона или с сериалом «Юристы Бостона», совсем другие. В том числе и случай Коубела, как утверждал Такер.
Гораздо более распространен вариант, при котором адвокаты ссылаются на поправку, которая гласит, что ответчик не может быть признан виновным в том случае, если он не вполне отдавал себе отчет в том, что делает, когда совершал преступление. Конечно, речь не идет о безнаказанности: скорее всего, его будут содержать в клинике для умалишенных до тех пор, пока он не перестанет представлять угрозу для общества.
Этого и требовал Эд Такер для Коубела.
Но Гленн Холлоу хмыкнул:
— Он не был в состоянии аффекта. Он не был невменяемым. Он практикующий врач, которого обуяла навязчивая идея относительно симпатичной женщины, игнорирующей его. Это отягчающие обстоятельства. Я хочу, чтобы его признали виновным. Я считаю, что он заслужил смертную казнь. Вот именно.
Такер посмотрел на судью:
— Я настаиваю на невменяемости. Вы приговариваете его к бессрочному заключению в психиатрической клинике в Батлере, мы не оспариваем приговор. Все довольны, никаких процессов.
Холлоу возразил:
— Довольны все, кроме тех, кого он убьет, выйдя через пять лет на свободу.
— Слушайте, Холлоу, вы просто хотите нарисовать еще одну звездочку на фюзеляже перед выборами генерального прокурора. А он — удачная находка для СМИ.
— Я хочу правосудия, — Холлоу ничем не выдал того, что ему было неприятно такого рода обвинение. И не собирался признаваться даже самому себе, что ему действительно хочется звездочку…
— А что у нас с доказательствами, ребята? — спросил судья. В своем кабинете он был совсем не таким, как в зале суда. И уж конечно не таким, каким он был, когда ел солонину в «Этте».
— Он абсолютно уверен, что не сделал ничего плохого. Он просто спасал детей из класса Аннабель. Я разговаривал с ним дюжину раз. Он верит в это.
— Во что он там верит?
— В то, что она была одержима чем-то вроде злого духа. Я смотрел в Интернете — речь идет о какой-то культовой штуке. Что-то типа вселившегося демона или вроде того, что заставляет тебя терять контроль и набрасываться на близких. Может, даже убивать. Он называет это «неме» — я записал.
Холлоу сказал:
— Я тоже смотрел в Интернете. Мы все можем хоть обыскаться в Интернете относительно этой штуки. Но это не изменит сути того, что сделал Коубел. Он убил очаровательную молодую женщину, которая его отвергла. А теперь притворяется, что верит во всю эту хрень, чтобы его признали чокнутым.
— Если это действительно так, — возразил Такер, — тогда выходит, будто он планировал это убийство в течение многих лет до того, как встретил эту женщину, с тех времен, как был еще подростком.
— В смысле?
— Его родители погибли в автокатастрофе, когда он учился в средней школе. У него было душевное расстройство, врачи поставили диагноз «пограничная индивидуальность» — это что-то типа легкой формы шизофрении.
— Как у моей кузины, — сказал судья. — Она странная. Мы с женой никогда не приглашаем ее в гости и вообще стараемся избегать.
— Коубел провел в клинике восемь месяцев, без конца твердил о существе, которое вселилось в того водителя, что врезался в их машину и убил его семью. То же самое, что и сейчас, один в один.
— Но он же как-то закончил школу, — судья смотрел с сомнением. — У него высшее образование. Он не похож на классического сумасшедшего из пособий по психиатрии.
Холлоу ухватился за этот аргумент:
— Вот именно! У него есть диплом по психологии и лицензия на социальную деятельность. Рекомендации. Он ведет прием пациентов. И он автор нескольких книг. Ради бога — какая невменяемость!
— Одну из этих с позволения сказать книг я принес с собой в качестве вещественного доказательства. Так что спасибо, Гленн, что упомянули об этом.
Такер достал из портфеля и водрузил на стол том весом примерно в десять фунтов и толщиной около одиннадцати сантиметров.
— Вот, — сказал Такер. — Издана самолично и написана, кстати, от руки.
Холлоу наскоро пролистнул книгу. У него было отличное зрение, но он не мог прочитать ни строчки, написанной бисерным убористым почерком, ничего, кроме названия. Не меньше тысячи страниц в изящном кожаном переплете.
Название гласило:
Библейские Доказательства существования злых эмоциональных ЭНЕРГИЙ, Внедряющихся в Души
Мартин Коубел
© Все права защищены
— Все права защищены? — Холлоу невольно фыркнул. — Можно подумать, что кому-то нужно это долбаное нечитаемое дерьмо.
— Гленн, это только один из тридцати томов. Он писал свои книги на протяжении двадцати лет. И эта — самая тонкая.
Прокурор снова повторил:
— Он симулирует.
Но судья был настроен скептически:
— Столько лет?
— Хорошо, возможно, он слишком предусмотрителен. Но он опасен. Двое из его пациентов покончили с собой — есть все основания полагать, что он их к этому склонил. Еще один приговорен к заключению на пять лет, потому что напал на Коубела с ножом в его офисе, — он утверждал, что доктор его спровоцировал. А однажды шесть лет назад Коубел проник в похоронное бюро, где был пойман за возней с трупами.
— Это еще что за хрень?
— Ну, то есть он их препарировал. Изучал. Ища доказательства существования этих «неме».
Довольный Такер кивнул:
— У него есть книга, которая посвящена результатам вскрытий. Одна тысяча восемьсот страниц. С иллюстрациями.
— Это не было вскрытием, Эд. Он просто ворвался в похоронное бюро и возился там с трупами.
Холлоу начинал злиться.
Возможно, это просто «неме», цинично подумал он.
— Он участвовал в конференциях. В научных конференциях.
— Да уж — эти конференции… посвященные сверхъестественным явлениям. Конференции псевдоученых и сумасшедших. Таких же шизиков, как и он.
— Господи, Эд. Сумасшедшие выглядят и ведут себя иначе: они не моются, принимают галаперидол и литий, бредят. Они не идут в долбаный «Старбакс» и не просят там двойную порцию сахара.
За сегодняшний день Холлоу использовал ругательств больше, чем за весь прошлый год.
Такер сказал:
— Он убивал людей потому, что те одержимы злыми духами. Это ненормально. Все, больше нечего сказать.
Судья примирительно поднял руку:
— Господа, хочу вам напомнить, что когда Земля была молодой, Африка и Южная Америка находились очень близко друг к другу. Буквально на расстоянии в пятьдесят футов. Задумайтесь об этом. Тут у нас практически то же самое. Вы очень близки сейчас друг к другу. Вы можете решить все сами, договориться. Об этом есть даже песня. И это в ваших интересах. Если будет суд — вся работа ляжет на ваши плечи. Я только буду соглашаться или отвергать.
— Эд, он убил молодую женщину, школьную учительницу. Абсолютно хладнокровно. Я хочу убрать его навсегда. Он опасен. И болен. И я сделаю все, чтобы этого добиться. Ладно, уберите «отягчающие». Но никаких условно-досрочных освобождений.
Судья с надеждой смотрел на Такера.
— Это уже что-то.
— Я знал, что дело так повернется, — сказал Такер. — Я много говорил со своим клиентом. Он утверждает, что не сделал ничего плохого, и он действительно верит в то, что говорит. Он абсолютно убежден, что существуют эти штуки, подобные вирусу, что они нападают на людей и наполняют их злом. Нет, я настаиваю на невменяемости.
Холлоу скривился:
— Ну что ж… Если хотите идти по этому пути — предоставляйте эксперта, а я предоставлю своего.
Судья проворчал:
— Так, господа, выбирайте дату. Мы идем в суд. И ради всего святого, кто-нибудь объясните мне, что это за долбаные «неме»?
Процесс «Народ Северной Каролины против Коубела» начался в одну из сред июля.
Гленн Холлоу практически уничтожил обвиняемого, предоставив неопровержимые доказательства его вины — показания свидетелей, полицейские отчеты и данные всевозможных экспертиз.
Эд Такер почти не возражал и даже добавил кое-что к показаниям свидетеля обвинения, которого вызвал Холлоу.
Следующим свидетелем Холлоу был барриста из «Старбакса», который рассказал о вручении визитной карточки (Холлоу отметил тень беспокойства на лицах некоторых присяжных и зрителей, это заставило его предположить, что они подумали, сколь условны понятия «частная жизнь» и «конфиденциальность» в местах, где присутствуют барриста).
Другие свидетели, видевшие Коубела в дни его пребывания в Уэтербери, показали, что он преследовал убитую. Восемь человек показали, что видели его автомобиль, припаркованный недалеко от школы, где работала Аннабель Янг.
Помощник официанта из «Этты» дал очень полезные и исчерпывающие показания с помощью переводчика с испанского.
Что касается самого Коубела, то он сидел на месте ответчика с непроницаемым видом, волосы его были растрепаны, а костюм не совсем в порядке. Он демонстративно менял тетрадь за тетрадью, что-то записывая в них мелким почерком, напоминавшим муравьиные следы.
«Сукин сын», — подумал Холлоу. Это была чистая работа — Эд Такер, эсквайр, неплохо срежиссировал представление с Коубелом в роли шизофреника. Холлоу просматривал видео с допросов Коубела — на экране тот представал прилично одетым, учтивым и не более нервным, чем десятилетняя лабрадорша Холлоу, которая, как известно, дрыхла без задних ног во время урагана.
Дело было бы закрыто уже на второй день — жюри присяжных вынесло бы свой вердикт, и все пережили бы слегка неловкий момент, когда палач перед выходом из зала посмотрел бы, на какой руке у подсудимого лучше вены.
Но не на этот раз. Здесь был реальный бой, и он продолжался.
Опытный психиатр со стороны Такера свидетельствовал, что ответчик, по его мнению, юридически недееспособен и не может отличать правильное от неправильно. Он искренне верил, что Аннабель представляет угрозу для своих учеников и сына, потому что в нее вселился дух, бес или называйте это как хотите.
«Паранойя, бред. Его реальность очень отличается от нашей», — таков был вывод эксперта.
Репутация психиатра была безупречной, и Холлоу не мог оспаривать его мнение, поэтому он пропустил этот удар.
— Ваша честь, — сказал тогда Такер, — я хочу предъявить суду вещественные доказательства номер один — тире — двадцать восемь.
И положил на стол тетради и рукописные книги Коубела, посвященные феномену «неме».
Второй эксперт со стороны защиты свидетельствовал об этих писаниях, что они суть «бред и типичны для сумасшедшего».
Все, что написал Коубел, было типично для человека в состоянии паранойи, совершенно потерявшего связь с действительностью. Эксперт заявил, что не существует никаких научных доказательств существования «неме»: «Это сродни колдовству, сродни вампирам и оборотням».
Такер попытался закрепить успех, попросив доктора прочесть вслух страничку из одного из этих «научных трактатов» — страничку непостижимой бессмыслицы. Судья, борясь со сном, прервал его:
— Спасибо, адвокат, мы получили представление, достаточно.
На перекрестном допросе этого свидетеля Холлоу почти не удалось ничего добиться. Лучшее, что он мог сделать, это спросить:
— Доктор, вы читали «Гарри Поттера»?
— Ну, в общем да, читал.
— Мне больше всего нравится четвертая книга, а вам?
— Хм, право, не знаю…
— А не может ли быть так, — спросил прокурор, — что представленные здесь писания господина Коубела являются набросками к художественному произведению? Такая, знаете, большая книга в жанре фэнтези?
— Я… я, честно говоря, не могу себе это представить.
— Но это возможно?
— Я полагаю, теоретически — да. Но я вам скажу — никто никогда не станет покупать у него права на экранизацию.
Под смех аудитории судья удалил свидетеля.
Были представлены свидетельства о странных вскрытиях, проведенных Коубелом, — Холлоу не потрудился опровергать или оспаривать их.
Эд Такер также пригласил в качестве свидетелей двух бывших пациентов Коубела, которые поведали, что были настолько обеспокоены и напуганы его бесконечными рассказами о духах, населяющих их тела, что вынуждены были отказаться от его услуг.
И еще у Такера был Коубел собственной персоной: он выглядел совершенно сумасшедшим в этой своей продуманно неопрятной и мятой одежде, кусающий губы, странный и нервный.
Эта идея — сумасшествие в чистом виде — была довольно рискованной, на перекрестном допросе Холлоу должен спросить: признается ли Коубел в убийстве Аннабель Янг. Тот должен будет подтвердить, что признается — он ведь уже признавался в этом ранее, значит, если сейчас будет отрицать — Холлоу просто зачитает его признание, данное прежде… Так или иначе, присяжные услышали бы, что человек признается в совершенном преступлении.
Но Такер предвосхитил события.
Его первый вопрос подсудимому звучал следующим образом:
— Мистер Коубел, вы убили Аннабель Янг?
— О да, разумеется, я это сделал, — он казался удивленным.
Зал замер, все затаили дыхание.
— А почему вы это сделали, мистер Коубел?
— Ради детей.
— Что вы имеете в виду?
— Она была учительницей, вы же знаете. О боже, каждый год тридцать или сорок молодых людей с неокрепшими душами могли попасть под ее тлетворное влияние! Она могла отравить их сознание, оскорбить их, поселить в них ненависть, причинить им непоправимый вред. — Коубел закрыл глаза, его била крупная дрожь.
«И «Оскар» за лучшую роль психа, подозреваемого в убийстве, присуждается…»
— Скажите, мистер Коубел, почему вы считаете, что она могла причинить детям вред и боль?
— Она находилась под влиянием «неме».
— Это то явление, о котором мы слышали здесь раньше, да? То, что вы описывали в своих книгах?
— Да, в моих работах.
— Вы могли бы рассказать нам вкратце, что собой представляет «неме»?
— Это злая энергия. Она внедряется в вас, и вы уже не можете от нее избавиться. Это ужасно. Она заставляет совершать преступления, оскорблять людей, впадать в гнев. Очень много конфликтов и столкновений вызвано присутствием в людях «неме». Они везде. И их миллионы.
— И вы убеждены, что Аннабель ими одержима?
— Нет. Не одержима, — Коубел был непреклонен. — Одержимость — это понятие теологическое. А «неме» — понятие чисто научное. Как вирусы.
— Вы считаете, «неме» так же реальны, как вирусы?
— Да, они реальны. Вы должны мне верить, они реальны!
— И миссис Янг была под влиянием этих «неме».
— Одного. В ней жил всего один.
— И он собирался причинить вред ее ученикам.
— И сыну. О да, я видел его. У меня есть эта способность — я вижу «неме». Я должен был спасти детей.
— То есть вы преследовали ее не потому, что она нравилась вам как женщина?
Голос Коубела задрожал:
— Нет-нет, ничего подобного. Я хотел, чтобы она стала моей пациенткой. Возможно, я мог бы ее спасти. Но все зашло слишком далеко. Поверьте, убийство было крайней мерой — я всеми силами пытался его избежать. Но для нее это было избавлением. Да, избавлением. Я был вынужден.
В его глазах блеснули слезы.
— Слово предоставляется обвинению.
Холлоу делал все, на что был способен. Он решил не говорить больше об убийстве Аннабель Янг — вина Коубела не вызывала никаких сомнений. Холлоу решил сосредоточиться на психическом состоянии Коубела. Он заставил ответчика признать, что тот был в психиатрической лечебнице всего один раз, подростком, и в последующем не обращался за помощью к профессионалам. Он не принимал нейролептиков.
— Они притупляют мою реакцию. А когда вы имеете дело с «неме», у вас должна быть хорошая реакция.
— Просто отвечайте на вопросы, пожалуйста.
Холлоу предъявил налоговые декларации Коубела за последние три года. Когда Такер заявил протест, Холлоу сказал, что решать судье:
— Ваша честь, если человек заполняет налоговую декларацию — это свидетельствует о том, что он в здравом уме.
— Это весьма спорно, — заявил ультраконсервативный судья, вызвав общий смех в зале.
Ох, притянуть бы тебя, думал Гленн Холлоу. Ладно, через несколько лет пребывания в должности генерального прокурора, когда будут сняты некоторые ограничения…
Судья сказал:
— Хорошо, приобщите их к делу.
— Это ваши декларации, мистер Коубел, не так ли?
— Думаю, да. Да.
— Из них следует, что вы прилично заработали за эти годы медицинской практикой. Около сорока тысяч в год.
— Возможно. Скорее всего так и есть.
— Значит, несмотря на свидетельства тех двух пациентов, которых мы выслушали, у вас достаточно много других пациентов, которых вы регулярно лечите и которые вполне довольны вашими услугами?
Коубел смотрел ему прямо в глаза.
— Вокруг очень много «неме». Кто-то должен бороться с ними.
Холлоу вздохнул:
— У меня больше нет вопросов, ваша честь.
Обвинение вызвало своего эксперта, психиатра, который обследовал Коубела и установил, что, несмотря на некоторые отклонения, он не является невменяемым с юридической точки зрения. Он хорошо отдавал себе отчет в том, что делает, когда убивал жертву, — прекрасно понимал, что убивает.
Такер задал эксперту несколько вопросов, но не стал устраивать перекрестный допрос.
К концу второго дня слушания во время короткого перерыва Гленн устремил взгляд на скамью присяжных: он работал обвинителем и прокурором уже много лет и за эти годы научился не только разбираться в юридических тонкостях, но и читать по лицам присяжных.
И сейчас, черт бы их побрал, они склонялись в пользу Такера. Холлоу видел, что они ненавидели и боялись Мартина Коубела, в их глазах он был монстром, а то, что он говорил, — слишком странно, это не вписывалось в стандартные представления о людях и жизни. О, Такер был умен. Он не стал делать из своего подзащитного жертву, не стал упирать на то, что его клиент в детстве пережил психологическую травму, — он только упомянул о трагической гибели его семьи.
Нет, он наглядно демонстрировал, что вот это существо, что сидит с ним рядом за столом, — даже не человек.
Как сказал его эксперт: «Реальность мистера Коубела очень отличается от нашей».
Холлоу вытянул ноги и уставился на носки собственных ботинок.
«Я проиграю это дело, — думал он. — Я его проиграю. И этот сукин сын через пять-шесть лет выйдет из клиники и начнет искать новую жертву».
Он был близок к отчаянию.
«Неме»… вот же дерьмо.
Судья отвернулся от своего помощника и спросил:
— Холлоу, мы можем продолжать? Вам есть что предъявить суду?
И в эту секунду прокурора осенило. Он на минуту даже потерял способность дышать — настолько ослепительной была перспектива, к которой вела пришедшая ему в голову идея.
— Мистер Холлоу?
— Ваша честь, не могли бы вы отложить заседание суда до завтра? Обвинению нужно время…
Судья Роллинс с сомнением посмотрел на часы, потом сказал:
— Хорошо. Заседание суда переносится на завтра на девять утра.
Гленн Холлоу горячо поблагодарил его и велел своим молодым помощникам собрать документы и отвезти в офис. Сам он быстро пошел к двери, очень быстро, но все-таки на бег перешел лишь тогда, когда здание суда осталось позади, — он полагал, что негоже присяжным видеть прокурора слишком взволнованным, а тем более бегущим.
Чуть позже девяти утра следующего дня Гленн Холлоу встал и заявил:
— Обвинение вызывает в качестве свидетеля доктора Джеймса Федера.
Такер вскочил:
— Протестую, ваша честь!
— Причины?
— Мы получили уведомление о вызове этого свидетеля только вчера в восемь вечера. У нас не было времени подготовиться.
— Где вы были вчера в восемь вечера, адвокат?
Такер моргнул:
— Э… Я… Мы с женой ужинали в ресторане.
— Мистер Такер, вчера в восемь вечера я читал документы по этому делу. И мистер Холлоу также занимался этим делом — о чем свидетельствует повестка, присланная свидетелю. Ни один из нас не наслаждался деликатесами в шикарном ресторане «House O ’Ribs», как видите.
— Но…
— Решайте на ходу. В этом и заключается ваша работа, за которую вам прилично платят. Протест отклонен. Продолжайте, Холлоу.
Федер, человек с темной кожей, копной темных вьющихся волос и худым лицом, занял место свидетеля и присягнул.
— Итак, господин Федер, вы могли бы рассказать нам о своих регалиях и дипломах?
— Да, конечно. У меня есть ученые степени в области психологии и биологии, я получил их в университете Восточной Вирджинии, университете Олбани и университете Северной Аризоны.
— Программа обучения в этих университетах рассчитана на четыре года, правильно?
— Да.
— Чем вы зарабатываете на жизнь?
— Я пишу и читаю лекции.
— Вы издаетесь?
— Да, у меня изданы десятки книг.
— Вы их издавали сами?
— Нет, сэр, я работаю с солидными издательствами.
— И где вы читаете лекции?
— Повсеместно. В школах, книжных магазинах, библиотеках… частным образом.
— И много народу посещает ваши лекции?
— На каждой бывает порядка четырехсот, иногда до шестисот слушателей.
— А сколько лекций вы читаете в год?
— Примерно сто. Около того.
Холлоу сделал паузу, потом спросил:
— Вы знакомы с понятием «неме»?
— Да, сэр.
— Это правда, что именно вы изобрели этот термин?
— Да, сэр.
— А что он означает?
— Я объединил слова: «негатив» и «мем». С негативом, думаю, все ясно, а «мем» — это некое общее для всего общества явление, как песня или фраза, выделенная крупным шрифтом, которая западает каждому в голову. И распространяется повсеместно.
— Пожалуйста, будьте любезны, растолкуйте нам, что такое «неме» — в общих чертах.
— Вкратце?
— О да. Постарайтесь, чтобы это было доступно.
Отличный бросок, подумал Холлоу о собственной импровизации.
Федер продолжал:
— Оно напоминает облако — облако энергии, которое разрушительным образом воздействует на эмоции людей. Вам знакомо ощущение, когда вы идете по улице и вдруг чувствуете в себе резкую перемену? Перемену настроения? Эта перемена может объясняться чем угодно, у нее может быть множество причин — но это может быть и следствие внедрения «неме» в ваш мозг.
— Вы говорите про негатив. Так что, «неме» плохие?
— Ну, к ним нельзя подходить с такими мерками. Они нейтральны, но имеют тенденцию заставлять человека вести себя таким образом, который в современном обществе трактуется как плохое поведение. Если сравнить: акула, что плавает в океане, или медуза — они не плохие сами по себе. Они просто делают то, что им назначено природой. Но когда акула кому-то откусывает ногу, а медуза больно жалит — мы, люди, говорим, что это плохо. С «неме» то же самое: они заставляют нас делать то, что для них является нормальным и естественным, а у нас называется злом.
— И вы убеждены, что «неме» реальны?
— Абсолютно, сэр.
— И кто-то еще разделяет вашу точку зрения?
— Да, многие. Многие.
— Ученые?
— В том числе. Врачи, химики, биологи, психологи.
— У меня больше нет вопросов, ваша честь.
— Мистер Такер, свидетель ваш.
Адвокату защиты было нечего сказать — думать на ходу он не очень-то умел. Он выстраивал линию защиты таким образом, чтобы опровергать сомнения Холлоу в невменяемости Коубела.
И совсем не был готов к тому, что Холлоу начнет утверждать, что «неме» существует на самом деле.
Такер задал несколько бессмысленных вопросов и отпустил свидетеля.
Холлоу напрасно опасался, что Такер нароет информацию о существовании у Федера других дипломов — сомнительных академий, изучающих парапсихологию и другие псевдонауки. И очень хорошо, что Такер не добрался до блога Федера, в котором тот безапелляционно утверждал, что высадка на Луну снималась в павильонах Голливуда или что за событиями 9–11 стоит Джорж Буш и израильтяне. А особенно Холлоу боялся, что на свет вытащат имеющееся у Федера эссе об Апокалипсисе 2012 года.
Но все это не выстрелило, подумал он.
Такер отпустил свидетеля, по-видимому посчитав, что его свидетельства не могут сыграть на руку защите.
Итак, представления сторон закончились. Наступило время для заключительных речей.
Холлоу начал мысленно писать свою речь еще вчера, когда бежал из зала суда в поисках телефонного номера Федера.
Худой и сосредоточенный, Холлоу направился к скамье присяжных. Верхнюю пуговицу пиджака он расстегнул — видимо, чтобы выглядеть менее формальным и официальным, хотя обычно всегда держал ее застегнутой.
— Дамы и господа! В самом начале своей заключительной речи я хочу заверить всех, что безмерно уважаю и жюри присяжных, и семью погибшей Аннабель Янг. Ее родственники и она сама, ее душа, хотят, чтобы правосудие свершилось, и чем быстрее вы, господа присяжные, позволите этому правосудию восторжествовать — тем лучше для всех.
Стороне обвинения по этому делу удалось, на мой взгляд, бесспорно доказать, что Мартин Коубел был тем самым человеком, который цинично и без всякой жалости убил молодую школьную учительницу, вдову и мать-одиночку, после того как в течение недели преследовал ее, шпионил за ней, приехал за ней из Роли и заставил ее бежать из бара, где она дожидалась времени, когда можно встретить сына из школы. Это факты, господа — их невозможно оспорить. В законности сделанного господином Коубелом признания у нас нет ни малейшего основания сомневаться — он сделал его свободно и получив всю необходимую информацию о своих правах. И повторил его здесь, перед вами.
Единственное, что оставалось неясным, — это то, был ли ответчик вменяем в тот момент, когда совершал это отвратительное преступление. Для того чтобы признать ответчика невиновным, необходимо доказать — я повторяю: доказать! — что он не понимал разницы между правильным и неправильным, между добром и злом в ту минуту, когда убивал Аннабель. Нужно доказать, что он не понимал этого так, как понимаем мы с вами.
Вы услышали здесь, как Коубел утверждал, что убил Аннабель Янг потому, что она якобы была «заражена» некими силами, которые он называет «неме». Давайте на этом на мгновение остановимся.
Если бы речь шла, к примеру, об инопланетянах, вампирах или зомби — этот аргумент мог бы сработать. Но он говорит о другом. Он говорит, что «неме» — по сути нечто вроде вируса. Только этот вирус не вызывает температуру или озноб, а заставляет совершать отвратительные поступки.
Признаться, когда я впервые услышал эту теорию, она показалась мне безумной. Но чем больше я об этом думал — тем больше склонялся к мысли, что в этом что-то есть. И в ходе процесса, слушая господина Коубела и мистера Федера, читая вечерами работы мистера Коубела, я изменил взгляд на эту проблему… Я тоже теперь верю в существование «неме».
По залу пронесся громкий вздох изумления.
— Я убежден, что Мартин Коубел прав. «Неме» существует. Задумайтесь об этом, дамы и господа. Иначе как можно объяснить внезапные вспышки гнева у людей, как объяснить убийства, насилие и прочие ужасные преступления, которые совершают люди, совершенно к ним не склонные?
Так, некоторые присяжные кивают, они соглашаются!
Холлоу слегка повысил голос:
— Подумайте сами, господа! Свободные частицы энергии. Да, они невидимы. Но разве мы можем увидеть земное тяготение? Разве можем увидеть радиацию? А они тоже влияют на нас, так же, как и «неме». «Неме» — прекрасное объяснение поведения многих людей, которое раньше мы бы сочли необъяснимым.
Было время, когда саму идею полета на самолете считали несбыточной чушью и колдовством. То же самое было с GPS, с некоторыми лекарствами и методиками лечения ранее неизлечимых болезней. С электрическими лампочками, компьютерами, тысячами других привычных предметов, которые когда-то были немыслимы, а некоторые на стадии идеи воспринимались как черная магия.
Холлоу подошел поближе к присяжным, которые слушали его с явным интересом.
— Но… но… если «неме» существуют — значит, они часть нашей реальности. Нашей общей с мистером Коубелом реальности. Значит, они часть нашего общества, часть нашей связи друг с другом — хотим мы того или нет, хорошо это или плохо. И Аннабель Янг была ими заражена. Как вирусом гриппа, например. Если бы она носила в себе вирус гриппа — она тоже была бы потенциально опасна: она могла бы заразить этим вирусом маленьких детей или пожилых людей, и некоторые из этих зараженных ею могли бы умереть. Это была бы трагедия, несомненно. Но значит ли это, что было бы правильно убить ее, чтобы она не заражала других вирусом? Разумеется, нет! Наш мир устроен совсем не так. Если, а я верю в это безоговорочно, Аннабель Янг была заражена «неме», долг Мартина Коубела как дипломированного врача, как профессионала, состоял в том, чтобы вылечить ее, помочь ей. Помочь — но не убивать.
Прошу вас, отнеситесь к памяти Аннабель Янг с уважением. Отнеситесь с уважением к закону. Вы несете личную ответственность за правильность принятого решения. Преступник был вменяем. И его следует признать виновным в убийстве первой степени — убийстве молодой женщины, которая, не исключено, была больна, но не безнадежна и которой безжалостный убийца не оставил шанса на выздоровление и дальнейшую счастливую и плодотворную жизнь. Спасибо.
С бьющимся сердцем Гленн Холлоу прошел к своему месту, чувствуя, что все взгляды в зале прикованы к нему.
В зале воцарилась тишина. Такая, что можно было услышать, как падает на пол булавка.
Ему показалось, прошел целый час, хотя на самом деле, должно быть, секунд тридцать.
Эд Такер поднялся со своего места, прочистил горло и обратился к присяжным с заключительной речью. Холлоу его не слушал.
Впрочем, в зале, похоже, никто его не слушал — все не отрываясь смотрели на прокурора, и ему казалось, он знает, о чем они думают: о том, что это была самая блистательная и убедительная речь, которую он когда-либо произносил.
Вердикт присяжных он тоже пропустил, зацепил только самый конец.
Гленн Холлоу был довольно скромным человеком.
Но он не мог не понимать, что сегодня, в этом зале, сделал в своей карьере значительный рывок.
И был несказанно удивлен, если не сказать больше, когда славные мужчины и женщины, сидевшие на скамье присяжных, вынесли вердикт, признающий Мартина Коубела невиновным в совершении преступления. Причем обсуждение приговора было одним из самих коротких в истории Уэтербери…
Три
Я как мог старался избегать общей гостиной.
Главным образом потому, что там было полно сумасшедших.
У них текли слюни, они были накачаны галаперидолом, галлюцинировали и бредили. От них дурно пахло, они ели, как свиньи, кричали и носили футбольные шлемы — это чтобы головы были целее. Будто их головам что-нибудь еще может помочь…
Во время процесса я волновался, что переигрываю, изображая шизика. Но волновался зря — я и на километр не приблизился к реальности.
Государственная психиатрическая клиника Баттлера не имеет в своем названии пояснения: «для безумных преступников» — просто потому, что это не нужно. Каждый, кто сюда попадает, очень скоро понимает, что так оно и есть.
Общая гостиная — место, которого стоило всеми силами избегать.
Но я все же приходил сюда, потому что здесь была небольшая библиотека, и именно здесь я провел большую часть времени из тех двух месяцев, что прошли с тех пор, как меня сюда поместили.
Я сидел на стуле у окна.
Обычно мы соперничаем за этот стул с одним из пациентов, Джеком. Он здесь потому, что заподозрил жену в продаже его секретов Советской армии: это могло бы показаться забавным, если не знать, что прежде чем убить и расчленить жену, он мучил и пытал ее в течение шести часов — в наказание за предательство.
Джек был любопытным экземпляром. По-своему умным и очень сведущим в том, что касалось Гражданской войны.
Но он никогда не соблюдал правила игры: кто первый вошел — тот и сидит на стуле у окна.
Я надеялся, что сегодня мне удастся посидеть спокойно и почитать.
Но кое-что нарушило мои планы.
Открыв утреннюю газету, я увидел имя обвинителя по моему делу, Гленна Холлоу — помнится, я еще шутил с моим адвокатом, Эдом Такером, что его имя напоминает название агентства недвижимости, а Такер тревожился, что я буду выглядеть недостаточно сумасшедшим во время процесса — и зря, потому что я выглядел вполне убедительно.
Статья была о выборах генерального прокурора.
Холлоу их проиграл.
Я читал дальше и узнавал все новые подробности жизни прокурора: после того как он проиграл мое дело, он был вынужден уйти с должности обвинителя и ни одна юридическая фирма не берет его на работу. В сущности, его карьере конец.
Причина не в том, что он проиграл процесс. Причина в том, что он допустил возможность существования духов, которые якобы вселяются в людей. Ему очень повредило то, что он объявил «неме» реальными и существующими на самом деле. А его эксперт, как выяснилось, был с большим приветом (хотя лично я до сих пор считаю профессора Федера гением в своем роде — в конце концов, у да Винчи тоже на одну гениальную мысль приходится сто дурацких).
Между нами, стратегия Холлоу была блестящей, она доставила мне несколько весьма неприятных минут. И Такеру тоже. И я был удивлен, что жюри присяжных не отреагировало должным образом на его заключительную речь и не отправило меня в камеру смертников.
По мере того как я читал газету, беспокойство во мне нарастало. Мне было жаль этого человека, я никогда не испытывал к нему личной неприязни. Но истинная, жуткая суть того, что произошло, открылась мне не сразу.
Итак, перед этим делом Холлоу был без пяти минут генеральным прокурором штата. У него была лучшая статистика среди всех прокуроров Северной Каролины — он выиграл больше всех дел, особенно связанных с тяжкими преступлениями, такими, как домашнее насилие и убийства. Это ему удалось выиграть дело об агрессивном поведении на дороге год назад с формулировкой «предумышленное убийство» и создать прецедент, на который теперь ориентируются другие обвинители.
Читая, я почувствовал, что чуть не теряю сознание. Боже мой… Боже мой… Я буквально не мог дышать от ужаса.
Теперь все встало на свои места.
С самого начала, с той самой минуты, как Аннабель Янг села за соседний столик, я был частью их плана. «Неме»… Они знали, прекрасно знали, что я попытаюсь стать ее врачом. И знали: я пойму, не могу не понять, что ее «неме» столь силен, что остается единственный способ — убить (разумеется, я делал это и раньше: быть профессионалом — значит уметь найти правильный подход к каждому пациенту).
Этот «неме» намеренно выбрал себе хозяина в городе, где работал обвинителем человек, представляющий для них самую большую угрозу. Человек, который выигрывал процесс за процессом, связанный с импульсивным насилием — в том числе самые громкие процессы, гремевшие на всю страну: убийства, насилия, грабежи…
Ну что же, вот и ответ на вопрос, на который никто не мог ответить раньше: да, «неме» общаются между собой.
Очевидно, они выработали стратегию и составили заговор. Чтобы подставить Гленна Холлоу, нужно было вынудить меня симулировать сумасшествие и таким образом избавиться от меня на несколько лет, которые я проведу в клинике для душевнобольных. Одним выстрелом двух зайцев: и Холлоу, и я — я, который ни перед чем не остановится в борьбе с ними, который говорит и пишет о них, который готов на убийство, если это нужно, чтобы спасти от них людей.
Значит, Гленн Холоу был для них угрозой — и его надо было устранить. И они его устранили.
Но не меня. Не меня. Я от них убежал.
Я закрыл глаза и шептал: «Не меня. Не меня».
На газету, что лежала у меня на коленях, упала чья-то тень.
Передо мной, глядя на меня в упор, стоял мой конкурент в борьбе за стул у окна — Джек.
— Прости, но я сегодня пришел первый, — начал было я, все еще погруженный в свои мысли. — Завтра…
Но тут мой голос прервался — я взглянул ему в лицо. Глаза… Глаза!!!
Нет!
Я начал подниматься, крича, зовя охрану, но прежде чем успел встать, Джек повалил меня и уселся сверху:
— Мой стул! Ты взял мой стул! Ты взял его! Ты взял его!
Острый как бритва конец ложки, которую он держал в руке, снова и снова погружался в мою грудь, и мне стало казаться, что этот псих шепчет совсем другие слова. Зрение ускользало от меня, а слух слабел, и может, поэтому мне чудилось, будто с его сухих губ слетает:
— И тебя. И тебя. И тебя…
