Потом произошло самое худшее.

– Ешь, – проворчал папа Уайльд. – Ты тощая как жердь.

Ребра Изолы выступали как доспехи. В доказательство своей правоты отец ткнул ее в бок, и его палец будто вонзился между ребрами. Изола услышала тихий хруст.

Эдгар тоже заметил. Он наблюдал за Изолой, обеспокоенно хмуря густые брови, но ничего не говорил, и Изола была благодарна ему за тактичность, пусть и старалась надевать самую свободную одежду, отправляясь на свидания.

Пока Эдгар выбирал фильм из стопки дисков, Изола взяла с пола блокнот с рисунками и пролистала страницы. Казалось, Эдгар рисовал только ее: портреты в профиль и в задумчивый анфас, с гладкими волосами, с прической, похожей на золотую клетку, с растрепанными вихрами. Блестящие ногти, бледные светлые ресницы, редкие веснушки и отметины в форме полумесяцев – нарисованные углем на бумаге те казались родимыми пятнами.

И внезапно до Изолы дошло, что она больше так не выглядит. Нечесаные волосы свисали паклей, радужные кончики высохли и посеклись, а сама она стала слишком худой для девочки, чья улыбка на рисунках казалась сияющей.

Изола не могла примирить ужас перед Флоренс и одиночество без принцев с бабочками, которых Эдгар заставлял порхать в ее животе. Как она смела искать эти минуты счастья, когда все остальное в ее жизни стремительно катилось под уклон?

«Он заслуживает лучшего», – снова раздался в голове противный внутренний голос, и на этот раз его шепот походил на ее собственный.

Изола разделась и принялась вертеться перед волшебным зеркалом.

Ее отражение выглядело ненастоящим.

Черные полосы от бедер до щиколоток. Петля из полумесяцев на шее. Но хуже всего – туловище.

Кожа казалась прозрачно-бледной, а вместо ребер Изола видела – и ощущала – остов пустой клетки. Стальные прутья, изогнутые в форме девочки, словно манекен.

– Это не взаправду, – прошептала она. Это все – как бомбежка часовни: морок, галлюцинации.

Изола по-прежнему слышала громкий стук своего сердца, дискотечным битом отдающийся в ушах.