Утреннее солнышко заглядывало в окно мансарды Джилли, играло на лице ее гостьи. Девочка на раскладной кровати еще спала, простыня закрутилась вокруг ее тонких рук и ног, обтянула вздутый живот. Сон смягчил ее черты. Волосы разметались по подушке, облаком окружив голову. Мягкий утренний свет придавал ей сходство с Мадонной, рисуя боттичелливский нимб, который сотрет беспощадное дневное солнце, едва она проснется.

Ей было пятнадцать лет. И она была на восьмом месяце беременности.

Джилли сидела у окна, ноги на подоконнике, на коленях блокнот. Она набросала сцену углем, потом слегка размазала контуры пальцем, чтобы смягчить их. Снаружи бродячая кошка одолела последние ступеньки пожарной лестницы и теперь стояла вровень с окном, жалобно мяукая.

Джилли ждала появления черно-белой кошки. Она сунула руку себе под колени, вытащила пластмассовую коробочку из-под маргарина, в которой был сухой корм, и выставила ее на лестницу перед кошкой. Пока та довольно хрустела своим завтраком, Джилли вернулась к портрету.

– Меня зовут Энни, – сказала ее гостья вчера вечером, когда остановила Джилли на Йор-стрит несколькими кварталами южнее ее дома. – У вас не найдется немного мелочи? Мне действительно надо как следует поесть. Не столько даже мне, сколько…

С этими словами она положила руку на свой вздутый живот. Джилли посмотрела на нее внимательно, ее взгляд задержался на давно не мытых волосах, потрепанной одежонке, нездоровом цвете лица, теле, таком худом, что непонятно было, как душа самой девушки в нем еще держится, не говоря уже о ребенке.

– У тебя что, совсем никого нет? – спросила Джилли.

Девчушка кивнула.

Джилли положила руку ей на плечи и повела к себе в мансарду. Там она дала ей принять душ, пока та мылась, собрала поесть, нашла чистое платье, изо всех сил стараясь, чтобы это не выглядело как покровительство с ее стороны.

Достоинство девушки и без того пострадало, а Джилли знала, что восстановить его почти так же трудно, как невинность. Слишком хорошо знала.