История пятая, в которой мертвый мальчик дает о себе знать
Иней его укрыл,
Стелет постель ему ветер…
Брошенное дитя.
Мацуо Басё
Ребенок, оставшийся без родительской нежности, все равно что оставшийся без родителей вовсе. Я мог бы сказать, что мы помогаем таким детям найти себя, но на самом деле лишь замыкаем их в собственном одиночестве.
Акихико Дайске. Мемуары
Хибики с самого раннего детства учили гордиться тем, что он часть клана Курихара. Это проявлялось во всем – от одежды и поведения до выбора увлечений и друзей. Список книг для него составлял специально нанятый человек, которого в доме называли гувернером, он же выстраивал расписание для мальчика и следил за его выполнением. В свободное от учебы время Хибики занимался единоборствами, музыкой и рисованием акварелью. Он не знал иной жизни, и его это устраивало.
На праздник цветения сакуры в том году все почтенные семейства собрались вместе в доме Курихара. Глава семьи, вдовец Курихара Риота, готовился к этому мероприятию заранее, выстраивая сценарий пошагово с тщательностью, присущей его традиционной натуре. Для сына он выделил роль на чайной церемонии, которую тому предстояло выучить и отрепетировать до автоматизма. Ничто не должно было испортить праздник. Пышный цвет сакуры покрыл обширный сад бело-розовым снежным покрывалом, и под сенью отяжелевших от ярких соцветий ветвей установили чайные домики, а у декоративного пруда с горбатым деревянным мостиком – сцену для приглашенных актеров театра кабуки.
Исполнив свою роль, Хибики послушно отправился к себе и переоделся. Выступление труппы его мало интересовало, однако это входило в программу праздника, составленную отцом, и подросток вернулся в сад, где на сцене уже развернулось действо под тревожный аккомпанемент сямисэна и хаяси. Высокий дрожащий звук бамбуковой флейты рождал в душе смятение, приковывая взгляды к одинокой фигурке танцовщицы в национальном одеянии. Ярко-алый летящий шелк кимоно с черным узором, будто по свежей розе стекают чернильные капли, подпоясан вышитым бисером оби. Солнечные лучики, просачивающиеся сквозь переплетение ветвей, играли на блестящих маэдзаси в волосах. Движения танцовщицы были плавными, чарующими, а раскрытый веер в тонкой руке порхал точно крыло райской птицы. Маленькие красные губки на выбеленном лице приковали взгляд юноши. Он понял, что влюбился, в тот короткий миг, когда его глаза встретились с ее – пронзительно-черными и сияющими, как агаты.
Вспоминая проведенное с ней время, Хибики научился видеть в этом определенную иронию. Сын богача и простая танцовщица, история старая как мир и такая же горькая.
– Я буду называть тебя Сакурой, ладно?
Мэзуми рассмеялась и, зачерпнув ладонью воды из фонтана, плеснула ему в лицо. Хибики перехватил тонкое запястье, и жар нежной кожи испугал его, как пламя свечи пугает робкого мотылька. Все для него было впервые, и эта невинная встреча вечером, после занятий в школе, под косыми оранжевыми лучами, играющими в пенных струях фонтана. Девушка подсела поближе, прижимаясь к парню горячим боком, сквозь тонкую ткань сарафана он ощущал трогательную мягкость ее округлого бедра. Незнакомые чувства и желания смешались в его груди, и, повинуясь им, Хибики обнял Мэзуми за талию, гибкую, точно ивовая ветвь. Девушка обхватила его лицо ладонями и поцеловала. И наследник клана Курихара узнал, что есть жизнь куда более интересная и приятная, чем та, какую он вел на протяжении своих унылых пятнадцати лет.
Они стали встречаться чаще, в уединенных местах, посещать которые Хибики было не положено по расписанию. Он начал прогуливать курсы французского и спортивные секции, но зато музыка и рисование стали даваться юноше несравненно лучше, ведь перед глазами у него всегда была прекрасная муза в ярко-алом кимоно, такая, какой он запомнил ее с первого взгляда. Правда, Мэзуми была старше на два года и почему-то упорно не желала приходить в дом Курихара, но в этой ее робости Хибики видел только прекрасную чистоту скромности. Однажды их свидания едва не открылись. Отец вызвал Хибики в свой рабочий кабинет и в свойственной ему патетичной, немного неискренней, как теперь юноше казалось, манере напомнил ему про долг, честь и ответственность перед семьей. Хибики же больше не видел в этом того смысла, что раньше. Уходя, он полагал, что сумел скрыть изменения в себе, однако на следующий день Мэзуми не пришла на встречу. Хибики просидел на скамейке в городском парке до самого закрытия. Пошел не по-весеннему холодный дождь, и легкая одежда юноши пропиталась влагой и леденила кожу, но холодок в груди беспокоил его куда сильнее.
Не пришла Мэзуми и следующим вечером, и через день, и даже через два. Тогда Хибики вдруг понял, что совсем ничего не знает об этой девушке, ни ее телефона, ни адреса, ни родственников, ни друзей. В театре, где она была ученицей, сказали, что Мэзуми оставила танцы. Хибики казалось, что мир рушится под его ногами.
– Нам надо поговорить, сын.
Риота никогда не называл его по имени, если этого можно было избежать. Имя Хибики дала мать, погибшая в прошлом году, и о ней не принято было упоминать. Хибики приготовился к очередной порции нравоучений, но отец удивил его:
– Сын, ты будущий наследник семейного дела Курихара. Ты получаешь блестящее образование и воспитание. Я могу, наконец, спокойно заняться своей жизнью. – Он нахмурил брови, точно ожидая упреков. – Сын, сегодня вечером я познакомлю тебя со своей будущей женой.
Хибики привык повиноваться. Слово отца для него было все равно, что приказ для солдата, но то, что юноша услышал, привело его в ужас.
– И не смей перечить. Свадьба – дело решенное.
До самого вечера Хибики просидел в своей комнате, и мысли о Мэзуми не давали ему покоя. И вот настал час, когда служанка оповестила о приезде гостьи – будущей хозяйки дома. Воображение юноши успело нарисовать некий абстрактный образ мачехи, почерпнутый в основном из литературы, и, спускаясь к ужину, он полагал, что готов к чему угодно.
Ярко-алый шелк платья ослепил его.
– Хибики! – позвал кто-то по имени суровым голосом. – Хибики, поприветствуй госпожу Накано Мэзуми.
Она была очаровательна как никогда, но куда делась невинная чистота взгляда и естественная легкость движений? Мэзуми казалась великолепной куклой в красном платье, точно специально подобранном в тон того самого алого кимоно, в котором она давала свое выступление среди цветущей сакуры. Хибики не вынес ее взгляда и выбежал вон.
Он испугался. Испугался того, о чем подумал, глядя в глаза девушки, которую любил. На долю секунды в его голове промелькнули обрывки черно-белых картинок, вереницы бессвязных фраз, среди которых он сумел выцепить главное. И очень скоро оно получило подтверждение.
– Сын, я долго терпел твое безответственное поведение, – строго начал отец, вызвав Хибики к себе несколько дней спустя. – Ты перестал посещать школу и больше месяца не являлся на дополнительные занятия. Я закрывал на это глаза. Но теперь Мэзуми ждет моего ребенка, и он может унаследовать мое состояние вместо тебя, потому что ты слишком мягкотелый для этого. Я не могу поверить, что ты плоть от моей плоти.
Хибики не сразу понял, что губы отца давно не шевелятся, и последние слова он не произносил, и все же они читались в его глазах. Юноша невольно сделал шаг назад.
– Отец, я…
– Я думал, что ты верно усвоил важность чести и долга в жизни мужчины. Если Мэзуми родит мне сына, я смогу воспитать его лучше твоей матери.
И снова последнюю фразу мужчина не произносил, но Хибики слышал ее так же четко, как если бы сказал ее сам. Его захлестнула волна гнева и жгучей, невыносимой обиды.
– Да это не твой ребенок! – выкрикнул Хибики. По лицу Риота пробежала тень.
– Ребенок? Кто тебе сказал?!
Юноша понял, что каким-то образом услышал, о чем думал отец, и не смог остановиться:
– Она сама не знает, от кого его нагуляла! Она же тебя обманула, ты что, не понимаешь?! Спала с тобой, потому что ты ей подарки делал!..
Хлесткая пощечина опрокинула Хибики на пол. Отец навис над ним, красный от гнева, но отчего-то Хибики было не страшно, а смешно. Он смеялся, когда его схватили за грудки и рывком вздернули на ноги, смеялся, когда новый удар ожег щеку. Смеялся и не замечал, что уже давно не смеется, а плачет.
– Наглый щенок! – рычал Риота, руки его дрожали. Юноша улыбнулся ему в лицо:
– Я ее любил, отец. А что делал с ней ты?
Тренировочный меч синай с размаху врезался в мягкую преграду, и сдавленный стон Сэма вывел Хибики из транса.
– Я же без доспеха! – Парень потер ноющее плечо. – Курихара – ты монстр!
Хибики опустил меч и провел рукой по лбу, как бы сбрасывая ненужные мысли. Чандлер понимающе покачал светловолосой головой:
– Что на этот раз? Свои или чужие?
– Свои…
Хибики отпустил рукоять и прижал обе ладони к лицу. Дрожь, вызванная нахлынувшей яростью – постоянным напоминанием о той боли, – все равно бы не дала ему продолжить тренировку. Сэм подошел к нему:
– Я могу помочь.
– Нет! – Хибики отшатнулся. – Ты не должен переживать то же самое, что и я.
– Дурак. – Сэм не обиделся на резкость. Привык. – Я сам решил разделять все с тобой, помнишь? Давай же, совсем немного. Я даже ничего не замечу.
И он без предупреждения обнял парня.
Хибики застыл столбом, чувствуя, как через дружеские прикосновения уходят тоска и бессильный гнев. Руки Сэма крепко сжимали его плечи, а взъерошенная голова упиралась макушкой ему в грудь.
– Хватит. – Хибики отстранил блондина и поспешил смягчить грубость. – Мне уже лучше.
– Я, конечно, даже представить не могу, что ты чувствуешь, – серьезно начал Сэм, – но не стоит замыкаться в этом. Правда, не стоит, я же с тобой. Я не Мэзуми.
– Не произноси ее имени. – Хибики отвернулся, возвращая на лицо прежнее отстраненно-спокойное выражение. – Прости, я ударил тебя сильнее, чем собирался. Идем в комнату.
Сэм немного задержался и, убедившись, что друг его не видит, зябко обхватил себя руками за плечи, прогоняя навязчивый холод. Так было всегда, когда он брал на себя часть чужой боли. К горлу подкатили слезы, и парень через силу улыбнулся, заставил себя это сделать, чтобы Хибики ни о чем не догадался. Они обещали не оставлять друг друга, потому что нуждались один в другом, каждый по-своему, но одинаково сильно.
К занятиям по литературе Курихара подходил серьезно, и сразу же после тренировки по кэндо устроился за столом с книгой. Его часть комнаты была по-спартански лаконична, и его строгая прямая фигура отлично вписывалась в скудную обстановку. В отличие от товарища, Сэм предпочитал забить свою половину всяким мусором, по выражению Хибики. Одежду он складывать не любил, предпочитая сваливать ее на кровать или на спинку стула, учебники неровной горкой высились на краешке стола, открывали их редко и с большой неохотой. Зато под кроватью лежал баскетбольный мяч, а на стене висели боксерские перчатки. Сам Чандлер лежал на постели животом вниз и дремал, изредка приоткрывая один глаз, чтобы убедиться, что Хибики все так же прямо сидит за своим столом и читает.
– Хочешь поразить госпожу Асикагу? – закинул удочку Сэм, но Хибики даже не повернул головы.
– Ерунда. Она всего лишь женщина, и притом не самая умная.
Сэм потянулся и расплылся в довольной ухмылке:
– Женщина. И какая, скажу тебе, женщина! Стоит только вспомнить ее роскошную…
В дверь негромко постучали.
– …лекцию.
Курихара отвлекся от чтения и переглянулся с соседом.
Поздним гостем оказался новый комендант, принявшийся-таки за выполнение своих прямых обязанностей. Не спрашивая разрешения, он прошел в комнату и критическим взглядом пробежал по мусорке, коей выглядела изрядная ее часть.
– Вечерний обход, – сообщил Макалистер. – Решил поближе познакомиться с подопечными.
– Наши личные данные хранятся в документах прежнего коменданта, – заметил Хибики не слишком любезно. – Можете изучить их, не выходя из-за стола.
Мужчина спокойно выдержал его пристальный взгляд.
– Меня интересуют не данные, а люди.
Сэм поднялся с постели и первым протянул руку:
– Да вроде знакомились уже. Я Сэм Чандлер, тихий сумасшедший. А это Курихара Хибики, может быть очень буйным, если его разозлить. А вас за что к нам заслали?
– А я сам, по собственному желанию. – Он усмехнулся и пожал протянутую ладонь. – Генри.
Хибики проигнорировал дружественный жест. Его раздражало присутствие в комнате постороннего, и он стремился как можно скорее от него избавиться. Впрочем, визит грозил затянуться.
– Я видел, как вы занимались в спортзале сегодня. – Генри, не смущаясь, присел на край стула, с которого свисали мятые брюки и край футболки. – В Академии есть тренер по восточным единоборствам?
Сэм сел прямо на стол:
– Меня учит Хибики, но иногда приходит Сората и дает советы.
– Сората? – удивился Макалистер. – Повар Кимура Сората?
– Ага. Он охрененно дерется. Ой! – Сэм быстро заткнулся, но комендант не обратил на его оговорку никакого внимания. Подавшись вперед, он полюбопытствовал:
– Отличные условия для учебы, да? Наверняка, попасть сюда стоит больших денег?
Сэм немного неуверенно покосился на Хибики, и тот ответил вместо него:
– Вы не слишком хорошо осведомлены. Академия существует за счет спонсорской помощи. Главный источник средств – наш шеф-повар, богатенький дурачок, которому нечем заняться и некуда потратить деньги. А еще есть такие, как мой отец. Те, кто желает отослать свои проблемы подальше от себя и готов за это щедро платить.
– Хибики…
– Разве я не прав? Причем платить настолько щедро, что хватает на содержание всех остальных, к кому жизнь оказалась не так «добра».
– Ты заткнешься или нет? – неожиданно зло перебил его Чандлер и, спрыгнув со стола, навис над другом. – Ты за полчаса ни разу страницу не перевернул! Хватит уже над собой…
Он резко замолчал. Выпрямился и пробормотал извинения. Макалистер, ставший свидетелем неприятной сцены, никак ее не прокомментировал, напротив, к вящему удовольствию Сэма, решил сменить тему разговора.
– Здание такое старое, вам не холодно бывает зимой?
– Нет. У нас хорошо топят.
Генри задумчиво провел пальцем по столешнице, будто бы намеренно не глядя на ребят:
– Странно, почему тогда ученики в таком количестве покидают «Дзюсан» прямо посреди года? Я видел списки – только с января без объяснения причин уехало двое. – Мужчина поднял голову и по очереди оглядел юношей. – Странно, да? Мне просто стало интересно, может, я чего-то не знаю важного? Например, Накамура Хироши. Вы же одного возраста, наверняка дружили.
Курихара не изменился в лице, а вот Сэм заметно стушевался:
– Как вам сказать. Он был странным парнем, из комнаты почти не вылезал, ни с кем не хотел общаться. Чудак, одним словом, даже на фоне всех нас. – Парень хотел еще что-то добавить, и тут его осенило. – Вы лучше с Ода поговорите! Николь к нему подход знала. Николь – это такая…
– Я знаю, – остановил его Макалистер и поднялся. – Спасибо за помощь, молодые люди. И помните про комендантский час, если вдруг решите прогуляться ночью по коридорам.
Когда за ним закрылась дверь, Чандлер недоуменно уставился на соседа:
– Что это такое сейчас было? Ты что-нибудь понял?
Хибики равнодушно покачал головой:
– Мне все равно. Здесь все немного сумасшедшие. Одним больше, одним меньше.
Он вернулся к книге и сразу перевернул зачитанную до дыр страницу, совершенно не помня, о чем та была.
В это время в другой части Академии не могла заснуть Ода Николь. Девушка безуспешно закрывала глаза, которые тут же, без желания хозяйки, открывались. Часы шли, а сна все не было, а когда он пришел, Николь пожалела об этом, промучившись от кошмаров до раннего утра. Хироши звал ее по имени, но она так и не увидела его лица.
На столе стояла коробка с вещами Юлии. Николь в последний раз заглянула в нее и запечатала. Давно нужно было отнести ее замдиректора.
Ранний час еще не успел наполнить коридоры Академии голосами, девушка добралась до кабинета Акихико, так никого и не повстречав, о чем нисколько не жалела. Единственное, что ее немного смущало, – Генри Макалистер, точнее, перспектива пересечься с ним наедине. Миновав холл, девушка увидела неподалеку от кабинета зама повара Кимуру Сорату. Мужчина выглядел больным и бледным, прислонившись к стене, он устало провел рукой по лбу и начал медленно сползать по ней на пол. Девушка поначалу испугалась, потом подбежала к нему и озабоченно поинтересовалась:
– Кимура-сан! Кимура-сан, что с вами?
Повар с благодарностью оперся о плечо Николь и выпрямился.
– Благодарю, все хорошо.
Однако весь его вид говорил об обратном. Ода заметила голубоватые тени под глазами и лопнувшие капилляры, придавшие белкам воспаленный и мутный оттенок. Ладонь Кимуры была холодной и твердой, и Ода испугалась, как бы мужчина не потерял сознание, хотя сегодня ей показалось, что она бы смогла без труда поднять его на руки.
– Кимура-сан…
Но минута слабости прошла, Сората отошел в сторону и склонился в вежливом поклоне:
– Спасибо, Ода-сан, мне уже гораздо лучше.
Мужчина направился в сторону кухни, прямой и собранный, хотя ему наверняка еще нездоровилось. Николь искренне за него переживала, ведь Кимура был практически единственным человеком во всей Академии, кто умел найти общий язык с каждым, с удовольствием помогал и поддерживал и являлся, по мнению Ода, добрым духом-хранителем «Дзюсан». Его невозможно было не любить и с ним невозможно было поругаться. Девушка улыбнулась, вспоминая случайно подсмотренную сцену ночью в холле, и мысленно поправилась. Один человек мог поругаться с Соратой, причем горячо и на пустом месте.
Визит к Акихико прошел быстро, к вящему удовольствию Николь, которая всегда рядом с замом чувствовала неловкость и дискомфорт. Дайске не зря в шутку называли вампиром – глядя в неподвижные фиалковые глаза мужчины, несложно было бы представить, как он пьет человеческую кровь из фужера.
– Вы хотели что-то спросить, Николь?
Вкрадчивый голос Акихико заставил девушку нервно вскинуть голову:
– Юлия… Юлия Шульц выздоровела? – робко пролепетала Ода, опуская взгляд. – Она не вернется в Академию до конца учебного года?
Дайске скорбно покачал головой:
– Увы. Ее родители забрали документы, и Юлия не вернется сюда. Мне тоже очень жаль, но с этим придется смириться.
Слова зама крепко засели в мыслях Николь. Она думала об этом целый день, пообедала через силу, почти ничего не съев со своего подноса. Кимура несколько раз появлялся в столовой, лично обошел пару столиков, но очень быстро скрылся. Ода немного посидела в библиотеке, но книга, которую ей когда-то посоветовал Хироши, совершенно не отложилась в голове. Девушка оставила томик на столе и почти бегом покинула читальный зал.
Вечер выдался по-летнему теплым, и косые рыжие лучи солнца мягко затухали, запутавшись в ветвях отцветающей сакуры. Узкие тропки были густо усыпаны опавшими лепестками, и казалось, будто сад пронизан сетью нежно-розовых ручейков. Николь всколыхнула нетронутый ковер, неспешно гуляя по саду. Очень скоро ноги снова вернули ее к зданию Академии, со стороны мужского общежития. Здесь цветущие кустарники подступали так близко, что местами касались стен. Николь остановилась, бездумно глядя на ряды окон, и тут одно из них открылось, и наружу выглянул Генри Макалистер. Мужчина уперся локтем в подоконник, рассеянно провел рукой по волосам и, поведя носом, чихнул. Цветки желтой магнолии качнулись, точно смеялись над ним. Генри что-то сердито сказал и отмахнулся от ветки, настойчиво тянущейся к окну. А потом он заметил Ода.
– Мисс Николь! – воскликнул Макалистер, высовываясь еще сильнее. – Мисс Николь, мне нужно…
Девушка прижала палец к губам и кивнула в сторону сада. Генри ее понял и скрылся в комнате. Занавески колыхнулись напоследок, и ставни захлопнулись.
Николь дождалась мужчину на каменной скамейке возле декоративного фонтанчика в виде замшелой чаши, увитой плетьми дикого винограда. Генри остановился напротив и протянул тетрадь:
– Возвращаю. К сожалению, я не нашел ничего, что объяснило бы внезапный отъезд мисс Шульц. Прошу прощения.
– Ничего. – Девушка подвинулась, приглашая сесть рядом, но Генри остался на ногах. – Я так и знала. Она не должна была уезжать. По крайней мере, не сказав об этом мне. Она была моей лучшей подругой.
– А Накамура Хироши?
Николь вздрогнула и сжалась, закрывая лицо волнистыми волосами.
– Кто вам сказал про Хиро?
– Я изучил записи прежнего коменданта. Ученики уезжают без видимых причин прямо посреди года, и это никак не комментируется руководством Академии. За обучение были отданы немалые деньги, чтобы вот так выкинуть их на ветер. – Генри с сомнением покачал головой. – Вы дружили с Хироши? Что толкнуло его на отчисление? Неужели его здесь совсем ничего не держало?
Вопросы сыпались из Макалистера, ударяя девушку, как камни. Она подняла голову, чтобы ответить достойно, но поняла вдруг, что не может выдавить ни звука.
– Он… он… Хироши…
И, прижав ладони ко рту, она заплакала. Тихо, чуть поскуливая и стесняясь, что ее видят такой. Горячие слезы пощипывали лицо, и Николь не могла пошевелиться, чтобы их смахнуть, тело будто парализовало.
– Николь! – Генри упал перед ней на колени. – Николь, что с вами? Что случилось?
Девушка помотала головой, силясь остановить истерику, и, пусть не сразу, у нее это получилось. Руки мужчины лежали на скамье по обеим сторонам от девушки, и Макалистер озадаченно и немного испуганно вглядывался в ее заплаканное лицо. Ода моргнула, прогоняя слезы.
– Нормально. Я правда дружила с… с Хироши.
Генри молчал, ожидая продолжения.
– Хироши был…
Мужчина насторожился первым, а потом и Николь услышала нечто крайне странное.
Генри переглянулся с девушкой, и они оба поспешили на голос.
Деревья расступились, и крик стал громче.
– Фея! Моя фея умирает! На помощь! Феечке плохо!
Это было бы даже забавно, если бы не отчаяние, с которым невидимый страдалец выкрикивал эти загадочные слова.
– Держитесь, моя фея!
Генри опередил девушку, и первым увидел садовника, бережно прижимавшего к груди хрупкое обмякшее тело, голова беспомощно покоилась на сгибе локтя, и длинные черные волосы свисали вниз блестящим водопадом. Йохансон увидел людей и радостно воскликнул:
– Я знал, что кто-нибудь придет! Помогите моей фее!
Николь застыла, не зная, смеяться ей или нет, а вот Генри отреагировал мгновенно:
– Фея? – хмыкнул он не слишком-то доброжелательно. – Вы смеетесь, что ли?
Садовник осторожно положил Кимуру на траву, расправил его распущенные волосы, едва не роняя над ним слезы. Повар был без сознания и дышал слабо и тихо.
– Что с ним? – Макалистер опустился рядом на колени и, склонившись к груди мужчины, прислушался к сердцебиению. – Где вы его обнаружили?
Девушка подошла ближе, с надеждой следя за манипуляциями коменданта. Кажется, тот не видел причин для паники, и это успокаивало, все-таки она сильно переживала за Кимуру. Нильс достал из кармана замызганного комбинезона мятый носовой платок и шумно высморкался:
– Олле следил за феей. – Садовник шмыгнул носом. – Она спала, а потом начала умирать!
Макалистер грубо прервал бредовые излияния Йохансона:
– Никто тут не умирает! – Он прижал ладонь к лицу Кимуры, а потом, скептически хмыкнув, хлестко ударил по щеке. – И вы хотите убедить меня, что это охрененно дерется?
Ресницы мужчины задрожали, и он медленно открыл глаза:
– Хотите проверить? Тогда уберите от меня руки, пожалуйста.
Кимура сел и поморщился, прикоснувшись к виску. У Николь от сердца отлегло:
– Кимура-сан! Вы нас так испугали!
Нильс уронил платок и рухнул перед поваром пластом:
– Фея! Вы живы, слава богам! – Он схватил Сорату за руку и принялся осыпать ее поцелуями. – Какое счастье!
Сората рванулся в сторону, в глазах заплескался самый настоящий ужас.
– Макалистер-сан, уберите его от меня!
Николь с удивлением наблюдала за разворачивающейся перед ее глазами драмой или, вернее будет сказать, комедией. Кимура отклонился, потихоньку отползая назад, а садовник буквально впал в религиозный экстаз.
Макалистер схватил Нильса за плечи и оттащил от повара, который, как девушке показалось, готов был снова потерять сознание. Николь подбежала к нему и помогла подняться на ноги.
– Я вас понесу! – рвался Йохансон, но комендант держал крепко. Николь переглянулась с Генри и, аккуратно поддерживая Сорату за локоть, повела прочь. Возможно, все это было к лучшему, потому как дальнейший разговор с Макалистером грозил обернуться новыми слезами, а больше такого позора Николь не желала.
День клонился к завершению, и едва ли готовил новые каверзы. Так полагала Николь, отправляясь в душевую перед сном. Короткий махровый халатик веселого желтого цвета хорошо защищал от сквозняков старого сырого здания, но даже сквозь подошву тапочек и мягкий ковер от пола поднимался холод и леденил голые лодыжки. Это показалось девушке странным – апрель выдался в этом году на редкость теплым и безветренным, но Николь преследовали сквозняки, даже в постели ей с трудом удавалось согреться, будто этот холод засел глубоко внутри нее и не желал уходить. Шум воды слышался лишь в одной из кабинок, и Николь, повесив халат на крючок и обернувшись полотенцем, вошла в дальнюю кабинку, включила горячую воду, чувствуя, как покрытая мурашками кожа радостно отзывается на тепло. Прикрыв глаза, девушка подставила лицо под струю и провела ладонями по тяжелым мокрым волосам.
Генри Макалистеру удалось заставить ее почувствовать вину за то, что она хотела забыть Хироши. Всего парой слов, невинными, по сути, вопросами он вывернул ее наизнанку. Жестокий человек с добрыми глазами. Николь сжала в руках пенную губку, сердясь на себя, потому что жестоким был не Генри, а она.
Кабинка быстро наполнилась горячим паром, мутное стекло запотело. Ода бездумно водила губкой по телу, стараясь выбросить из головы все посторонние мысли. Пена стекала вниз, немного щекоча кожу. Девушка перекрыла кран, вздохнула и повернулась к двери. Влажный налет исказил ее отражение, и, когда Николь подняла руку, чтобы протереть стекло, с той стороны к нему прижалась человеческая ладонь и тут же исчезла. Девушка отшатнулась, громко взвизгнув, поскользнулась и больно ударилась о стенку. На крик прибежала Акеми, уже вышедшая в раздевалку.
– Николь! Почему ты кричала? – Она помогла девушке подняться и завернула в полотенце. Ода дрожала так, что слышала стук собственных зубов. – О! У тебя кровь!
Акеми прикоснулась к ее затылку, и на пальцах остались красные капельки. Николь вцепилась трясущимися руками в халат подруги:
– Он был здесь. Он бы здесь, понимаешь?
– О ком ты говоришь? Я никого не видела.
– Хироши!
Николь действительно верила в то, что говорила, пусть никто ей и не поверил. Ладонь, несомненно, принадлежала Хироши – единственному другу Николь, покинувшему ее столь внезапно. Быть может, гораздо больше, чем просто другу. Тонкое серебряное колечко на большом пальце напомнило девушке день, когда она, смеясь и подшучивая над парнем, надела ему на палец симпатичную безделушку в знак их дружбы. Накамура никогда не снимал колечко, он мог его потерять, а значит… Николь уставилась на пустую стену, не в силах признаться в собственном сумасшествии. Голоса, что она слышала с раннего детства, она почти убедила себя, что это галлюцинации. Они не могли принадлежать мертвым людям, бабушка, скончавшаяся, когда Николь было десять, не могла поздравлять ее с днем рождения, а двоюродная сестра – заговорить с ней во время школьного урока. Девушка не видела никого из них, но их голоса преследовали ее повсюду, пока сильные успокоительные средства не справились с этой ее особенностью. Ненадолго.
Ей нужно было пойти к психологу, все рассказать, но Ода оттягивала момент. Врача тоже не оказалось на месте – прежний доктор отбыл на большую землю вместе с Юлией, а новый еще не приступил к обязанностям, так что Акеми сама помогла ей обработать ссадину на затылке и отвела в комнату.
– Если что, зови, – напутствовала она. – Мы с Минако ложимся поздно.
И вот Николь сидела на кровати в пустой темной комнате, подсвеченной только торшером на прикроватной тумбе, и тупо смотрела в окно. Хотелось, чтобы Юлия была здесь, рядом. С ней никакие призраки – живые или мертвые – не смогли бы ей навредить.
Занавеска слабо колыхнулась под порывами незримого ветра, со стола мягко спланировали ничем не закрепленные листки и с шорохом осели на пол. Николь моргнула, прогоняя набежавшую сонливость, и спустила ноги с кровати. Тапочек на месте не оказалось, и голые ступни девушки коснулись короткого ворса ковровой дорожки. Холод лизнул подошвы и поднялся выше, ледяным языком обхватывая тонкие икры. Этот холод был ненормальным, совершенно ненормальным. Николь представлялось, что это белесые руки призраков, пытающихся утянуть ее в свой мир. Ее охватил ужас, девушка рывком пересекла комнату и нажала на кнопку верхнего света, вмиг озарившего комнату теплым желтым сиянием. Вполне естественно, никаких привидений не обнаружилось. Ода отвела в сторону край шторы и выглянула в окно, парадный подъезд был тускло освещен парой уличных фонарей, в полумраке мигали красные точки камер наблюдения.
Все было спокойно.
Сначала Николь увидела себя в отражении на стекле – глаза широко распахнуты, губы трагически изогнуты – и только потом осознала, что чувствует на плече чужую холодную руку. Тело сковал невероятный страх, но вместе с тем девушка ощутила прилив нежности, захотелось склонить голову и прижаться к этой руке щекой.
– Хироши… – простонала она, глотая слезы. – Ты же не умер… Не умер, да?
Призрачная тяжесть с плеча исчезла, оставив после себя легкое морозное покалывание, и Николь в изнеможении опустилась на пол. Если Хироши мертв, она должна слышать его, но почему он молчит? Почему не пришел к ней тогда, в вечер перед своим внезапным отъездом?
– Хиро! – Она поднялась на ноги и позвала друга. – Ты же Хиро, да?
В дуновении ветра из открытого окна и шелесте тюлевой шторки ей почудилось свое имя, похожее на вздох.
Николь…
– Хироши! – Ода бросилась к двери и выскочила в коридор, сквозняк увязался за ней, ероша распущенные пышные волосы и играя с подолом ночной сорочки. Девушка шла очень быстро, будто кто-то невидимый указывал ей дорогу.
Николь…
Он вел ее за собой, этот шелестящий голос, вниз, на первый этаж, потом по коридору, прочь из крыла общежития. И снова наверх. Босые ноги совсем замерзли, голые руки покрылись гусиной кожей. Николь остановилась на последней ступеньке, словно бы не понимая, как здесь оказалась. Вверх вела узкая чердачная лестница, ходить туда ученикам запрещалось, однако Николь тянуло к запертой решетке.
– Николь?
Девушка вздрогнула, но голос, позвавший ее, не принадлежал Хироши. Курихара Хибики стоял неподалеку, недовольно скрестив руки, на нем была темная пижама, на ногах – мягкие тапочки с задниками. Парень выглядел непривычно потрепанным.
– Почему ты не спишь? – спросил он так, будто она нарушила какие-то правила. – Я заметил тебя на первом этаже. Ты что-то ищешь?
Голос Хироши навязчиво звал ее дальше, наверх, и Ода бросила на Курихару затравленный взгляд:
– Да. Прости, я должна идти.
Девушка начала подъем, обжигая пятки о ледяной бетон. Решетка на двери, обшарпанная, с ободранной краской, была заперта на висячий замок. Ода пробежалась пальцами по металлическим прутьям и досадливо прикусила губу. За спиной послышались шаги, и Хибики, встав рядом, тоже прикоснулся к решетке:
– Ты замерзнешь.
– Я должна найти это! – в отчаянии воскликнула девушка, не зная, как объяснить свое поведение, однако парень не стал ее высмеивать.
– Посмотри под низом. Я бы спрятал там, если бы мне понадобилось что-то прятать.
Николь присела и зашарила под решеткой ладонью. Кожи касались лохмотья паутины и бархатистые, нетронутые залежи пыли. Николь закусила губу, прижимаясь к прутьям, и тут пальцы нащупали что-то. На свет появилась потрепанная толстая тетрадка с надорванной обложкой.
– Это ты хотел мне показать? – Девушка выпрямилась и, смахнув с тетради пыль, открыла на первой странице.
«20 августа 20** года. Я так больше не могу. Во всем, что случается, винят только меня, говорят, что я притягиваю несчастье и смерть, но… Разве я сам этого хотел? Разве я просил или вынуждал себя спасать? Почему кому-то всегда приходится жертвовать собой ради меня? Я был им не нужен, никому. Может, будет лучше просто прекратить все это?..»
Хироши был здесь. Тогда и сейчас. Николь чувствовала его присутствие и поэтому, забыв про невольного свидетеля, сказала тихо:
– Ты был нужен мне.