Глава 9
— Серега, бей! — и я мячом выстреливаю в соперников.
Мы играли в волейбол навылет. По три игрока в команде, этакий пляжно-горный вариант игры. Вместо сетки веревку натянули, поставив по краям вырубленные жерди. Площадку обозначили камушками. Савин, я и Расулов играем против Ульского, Кигаева и Переходникова. Остальные команды ждут своей очереди.
— Серега, лупи! — орет Савин, поднимая над веревкой-сеткой мяч.
— Серега, мочи! — орут болельщики.
Бац! — действительно намочил. Мяч сбил с ног Ульского и срикошетил в речку.
— Лови его! — теперь мы несемся всей толпой вдоль берега. Мяч прыгает, болтаясь в потоке и натыкаясь на валуны.
— Твою…! — орет Женька, окунувшись в холодную воду. Мяч он упускает.
— А-ха-ха… — смеётся Морозова, остановившись рядом с ним. Переходников злобно зыркает и пригоршней воды на неё ух!
Весело и с визгом начинаются водные процедуры!
Солнце склонилось ближе к вершинам, но по-прежнему палило как будто тут не горы, а Сахара какая-то. Легкий ветерок совсем не приносил облегчения, его только и хватало, чтобы траву на склонах чуть пошевелить. Однако нам это не мешало носиться с мячом, изредка макаясь в речку.
Наконец волейбол надоел, верней надоело кое-кому проигрывать. Даже цыкать на Савина начали, за то, что он ходил, скандируя: «Мы чемпионы! Мы чемпионы! Мы всех победили».
Девчонки предложили играть вышибалы, да сами, естественно, первыми повылетали и теперь болели за свои команды. А мне надоело быть целью «номер один» и, в конце концов, я позволил себя, наконец, вышибить. Ополоснув лицо в речке, присел рядом с ребятами.
— Смотрите, — зашептал Олег и показал на крайнюю палатку, — они опять собрались.
Действительно, взрослые опять делали вид что «чаёк» пьют.
— Видно, винца много взяли.
Мы переглянулись.
— Может и нам по капле? — предложил Ильяс.
— Не помешает, — добавляет Савин.
— Как рекомендует газета «Неделя», — усмехаюсь я, — в разделе — для дома и семьи…
— Точно! — кивает Женька.
Подошли к сложенным в центре лагеря рюкзакам. Савин взял свой и спросил:
— Куда пойдем?
Мы одновременно покосились на взрослых. Сидят, пьют, но по сторонам поглядывают. Если мы сейчас всей компанией в лес двинем — заметят. Тем более поведение у нас заговорщицкое сразу стало. Особенно у Переходникова. Поэтому лучше где-нибудь рядом на грудь принять.
— Давай в палатку, — говорю я, — в крайнюю.
Отошли к противоположному краю палаточного ряда. Из-за огромного валуна, крайняя палатка стояла немного наискось, выходом в сторону. Только мы собрались войти, как из неё голоса прозвучали.
— Там Раевская и Смольнякова, — сразу определил Савин. — И ещё кто-то. Вот блин, что делать будем?
— Сейчас уладим, — хмыкнул Расулов, подобрал с земли сухую веточку и обошел палатку.
— Девчонки, — услышали мы его вкрадчивый голос, — смотрите, я змею поймал!
Булыжники, что держали колышки, дружно звякнули, а мы только-только успели посторониться, как девчонки с визгом вылетели из палатки. И чего так вопить-то! Подумаешь, змея, а точней веточка простая. А они даже разбираться не стали, так стартанули, что палатка чудом осталась на месте.
— И делов-то! — довольно сказал Ильяс, появившись из-за угла. Он откинул входной клапан. Савин воровато огляделся и внутрь нырнул.
Немного погодя выглянул:
— Готово, — прошептал он, косясь по сторонам, — только кружка одна.
— Ничего, — говорю, входя вслед за Ильясом, — по очереди выпьем. Женька, на стреме останься.
— Пятизвездочный, — шепчет Олег, показывая бутылку.
— Да хоть шести, наливай, да по чуть-чуть.
Беру кружку. Ну что же, попробуем — каков он на вкус, пятизвездочный-то?
Вкуса, а тем более букета я не разобрал. Напиток просто огорошил своей крепостью. Аж передернуло всего. Конечно, ничего крепче кефира прежде я не пил, а та жизнь не в счет.
— Ну как? — спрашивает Олег.
— Нормаль, — отвечаю, — а закусить?
— Не доставал. Может хлебом?
Хлебом? Коньяк? Вот, блин, хоть к речке беги запивать! Отдал кружку Олегу. Он плеснул в кружку порцию и тут же протянул Ильясу. Тот проглотил коньяк зажмурившись и тоже заметно вздрогнул.
— Лимон надо было взять, — хрипло говорит он. — Мой отец коньяк лимоном закусывает.
— Коньяк пьют мелкими глотками, — заявляет Савин и наливает себе. Нюхает, отпивает, потом глаза у него выпучиваются, сразу покраснев.
— Алкаш, — хрипит Расулов. — Пойду Женьку на стреме подменю.
Ильяс вышел из палатки, тут же Переходников нарисовался. Плеснули и ему. Женька, выдохнул, выпил залпом, поперхнулся и надрывно закашлял. Лицо его тоже заполыхало краснотой.
— Слабак, — хмыкнул Расулов снаружи и тут же зашипел:
— Атас!
Олег принялся прятать бутылку, а я вылез наружу.
— Где змея? — спросил подошедший Григорьев.
— Какая змея? — удивился Расулов.
— Никакой змеи тут нет, — подтвердил я, стараясь не дышать, чтобы не выдать запаха. Однако тут же обнаружил, что Григорьев сам в сторону дышит, что меня развеселило.
— Девчонкам наверно показалось. — Некстати высунулся Савин. Уж больно красноречиво глаза его блестели. Хорошо хоть Женька унял свой кашель и теперь тихо сидел в палатке.
— Да? — недоверчиво хмыкнул Витя.
В этот момент подошла Щупко. Она взяла Григорьева за руку.
— Ребята решили к водопаду сходить. Пошли с ними?
— Пошли, — тут же согласился он.
Только они отошли от палатки, как ребята почти одновременно вздохнули.
— Пронесло!
— Не обольщайтесь, — говорю, — Витя понял, что мы тут вовсе не лимонад пили.
— Все равно, пронесло, — повторяет Олег.
— Ладно, — вздыхает Ильяс, — пошли, что ли тоже к водопаду сходим?
— Пошли.
* * *
— Засыпает синий Зурбаган.
А за горизонтом ураган…
С грохотом, и гомоном, и гамом,
Путь свой начинает к Зурбагану.
Петь как Пресняков мне гораздо легче, не то, что под Высоцкого голос подстраивать. И получается вполне похоже.
— Грянет ливень резкий и косой,
И продрогнет юная Ассоль,
И опять понять не смогут люди,
Было это или ещё будет.
Все сидят не шевелясь, песню слушают. Витя как-то странно прислушивается. И не подыгрывает. Не знает её, что ли? И фильм не смотрел?
Наши посиделки напоминали помесь «Угадай мелодию» и «Музыкального ринга». Я и Григорьев соревнуемся — кто, сколько песен знает? Витя, конечно, музыкант профессиональный, по чистоте исполнения меня на раз обставит, вот в знании репертуара, то есть количество песен… тут ему ловить нечего. Пусть не все тексты полностью знаю, но я Григорьеву приличную фору дать могу.
Но это соревнование не я начал.
Вдоволь наполоскавшись под водопадом, мы вернулись в лагерь. Солнце скрылось за горой и в ущелье сразу стало сумрачнее, и прохладнее. Разобрали свои рюкзаки. Я отвязал, спальник, вынул из рюкзака все продукты, сложив их в котелок и, вместе с ребятами, отнес их к одному из костров, где уже кашеварили наши девчонки. Сдали всё Верке. Я на всякий случай предупредил — что один пакет является приправой. А котелок мне вернули, сказав, что добра этого уже навалом, есть и больше, на что Савин победно хмыкнул.
Костер пылал вовсю, огненными языками пытаясь достать до пока ещё светлого неба. Вокруг кострища ещё засветло пацаны больших камней накатили. Только я сел на один из камней, как рядом материализовался Олег и сунул мне гитару. Взял инструмент со вздохом. Что ж, сам виноват, сейчас начнется концерт по заявкам.
— Ты говорил — песен много знаешь? — присел напротив Витя держа свою гитару. Странно, что я не видел её, когда в автобусе ехали. Вокруг нас тут же образовалось плотное кольцо из ребят. Рядом со мной Раевская уселась, а с другого бока, опередив Олега, Смольнякова пристроилась. Савин поворчал и сел где-то сзади. Установилась тишина. Даже показалось что шум речки стих.
И началось — Григорьев поет, я угадываю, потом наоборот. Если угадал, то подпеваешь и подыгрываешь. Счет у нас получился равным. Зря я думал, что дам Григорьеву фору, скорей он мне её даст. Витя знает почти всю эстраду на данный момент. И нашу и зарубежную. Вот только с песней «Зурбаган» он почему-то не знаком.
— Два часа на часах и не нас и не нашего века.
Смотрит девушка с пристани вслед кораблю.
И плечами поводит, озябнув от ветра.
Я люблю это время безнадёжно люблю.
— Здорово, — говорит Григорьев, — а что это за песня? Тоже твоя?
Я даже рот от удивления раскрыл.
— Нет, что вы! «Зурбаган» Дербенев написал, а музыку Чернавский сочинил.
— Не слышал.
— Как не слышал? — говорю. — Её Пресняков поёт!
— Пресняков? — Витя смотрит недоуменно. — Самоцветы её не пели, вроде. Их репертуар я хорошо знаю.
Тут я все понял — «Зурбаган» только в следующем году запишут, а про Вову Преснякова пока никто слыхом не слыхивал. Не знают тут такого певца. Хорошо хоть про фильм «Выше радуги» не брякнул. Объясняй потом — откуда я знаю про все это? Вот бляха муха, как нечаянно вышло!
— Ладно, зачтено. — Григорьев взял пару аккордов, глянул на меня и начал играть.
— Узнаешь? — спросил он.
— Пока нет, — пожал я плечами. А Витя начинает петь:
— Тихий вечер спустился над Камою,
Над тайгой разметался закат.
Ты сегодня с надеждой упрямою
Ждешь письма от московских ребят.
Однако песню я так и не узнал.
— Эта песня Юрия Визбора, — сказал Григорьев, — называется «Тихий вечер спустился над Камою».
Обалдеть! Из Визбора я знаю пару-тройку песен, и все. Не могу я знать абсолютно все песни. М-да, он наверно шутит.
— Извини, — говорит Витя, — эту песню ты мог и не знать.
И начинает другую мелодию, а затем и поёт:
— Над деревней Клюевкой опустился вечер,
Небо залунявилось, звезды — пальцем тронь.
Где-то вдалеке пичуги малые щебечут.
Где-то недалече всхлипнула гармонь.
Песню я узнал сразу. Какой оказывается он хулиган. Мельком глянул на Щупко. Не знает она этой песни и, не дожидаясь финала, сказал:
— «Над деревней Клюевкой», — перебиваю Григорьева. — А написал её Юрий Лоза. У него много отличных песен.
Чуть не сказал, что вырос на его песнях. Делать невозмутимое лицо стало труднее, так как во мне зашевелился хулиган, и, не дав Григорьеву опомниться, начинаю играть и петь:
— На маленьком плоту,
Сквозь бури дождь и грозы…
Взяв только сны и грёзы,
И детскую мечту…
У Григорьева отвисает челюсть. Чего это он?
— … но мой плот,
Сшитый из песен и слов,
Всем переменам назло,
Вовсе не так уж плох.
— Откуда та её знаешь? — потрясенно спросил Витя. — Эту песню Юра только недавно написал и нигде, кроме как в узком кругу она не звучала.
— Откуда? — от злости на самого себя, так и хотелось про горбатого ввернуть, но я сдержался, так как сам виноват. Знал бы он — откуда.
— Слышал её как-то, в узком кругу. А ты вот так говоришь, будто сам Лозу хорошо знаешь.
— Знаю, конечно! — кивает Григорьев. — И очень хорошо знаю. Это сейчас он в столицу подался, а до этого мы часто вместе собирались, тексты сочиняли, идеями делились, играли. Даже группу свою собрать хотели, но как-то не вышло…
Витя задумался, а меня сзади нетерпеливо толкнули, и зашептали: «Играй, давай».
Ладно, я спою то, что давно известно, и начал «Отель Калифорния». Григорьев встрепенулся и тоже включился в мелодию. Вот только оригинальный текст я плохо помнил, и решил спеть русский:
— На пустынной дороге
Кудри ветер трепал…
И вновь Григорьев смотрит удивленно, даже на миг играть перестал.
Словно дымом кальяна,
Над шоссе смог стоял…
Впереди свет призывный
На ночлег намекнул…
И как будто приливной волной
Он меня притянул.
А ребята удивленного состояния Григорьева не замечают. Сидят, слушают и раскачивались в такт песне. Еще немного и, если бы у них были зажигалки, то вокруг нас горели бы маленькие огоньки.
— Милости просим в отель наш «Калифорния»,
Это просто рай!
Это просто рай!
Это просто рай!
— Сам перевел? — спросил меня Витя, как закончили песню.
— Сам. — А как ему ещё ответить? Что этот перевод вовсе не мой, и его я в интернете отыскал? Прогрессия вопросов начнется.
Витя перебирал струны, видно думая — какую бы ещё песню спеть? Я же, перебирал в уме варианты ответов на будущие вопросы по поводу моей «ошибки». Но тут у кого-то заурчало в животе. Да так громко, что все засмеялись.
— Че ржете-то? — смутился Савин. — Есть хочу.
— Да, — встрепенулась Щупко, — ребят, песни песнями, есть мы будем или не будем? Вера, Лариса, что там с ужином?
— Давно готов, Елена Михайловна, — почти в голос ответили Смольнякова и Раевская. Интересно, когда это они успели его приготовить, если все время сидели рядом со мной?
— А не остыло?
— Нет, — ответила Лариса, — мы котелки с огня сняли и рядом с костром поставили.
— Хорошо, — поднялся Григорьев, — давайте ужинать, а то вон какая темень уже!
В горах темнеет быстро. Раз и ни зги не видно, будто выключателем щелкнули. А ещё холодней становится. Ребята-то уже одетыми к костру подошли, а я в рубашке и штанах у костра так и сидел.
Все потянулись к палаткам, спотыкаясь об выступающие камни. Как добрались до рюкзаков, замелькали лучики фонариков. Олег тоже достал свой фонарь. Включил, но лампочка светила еле-еле.
— Батарейки, что ли сели? — затряс он фонарем.
Вокруг зазвенела посуда, ребята выстраивались в очередь у четырех котлов со сваренным супом.
— А, зараза! — выругался Савин, споткнувшись. — Я запасных батарей не взял.
— А я и так все вижу, — хмыкнул Женька и сам тут же споткнулся об растяжку.
— Молчал бы уж, филин.
Олег опять потряс фонарем.
— Да не тряси ты его, — и я протянул ему руку, — давай сюда батарейки.
— Зачем?
— Вынь, говорю.
Савин немного повозился, откручивая колпачок, потом вытряхнул мне на ладони три больших круглых батарейки. Я нашел палаточную растяжку, выбрал небольшой булыжник из кучи и обстукал им все батареи. Затем протянул их Олегу.
— На, вставь и проверь.
— Ого! — удивился он, когда включил фонарь. — Светят, будто новые.
— Серег, — говорит Женька, — а если опять сядут, то ещё раз покоцать? И опять будут ток давать?
— Нет. Но потом что-нибудь придумаем.
Мы задержались у крайней палатки. Подсвечивая фонариком, нашарили свои рюкзаки. Я положил гитару на чехол, из мешка вынул тарелку с ложкой, хлеб. Заодно вытащил куртку. Сразу поддел ещё одни штаны, сверху свитер, только куртку пока не стал надевать.
— Может по капле? — спросил Савин, не вынимая рук из рюкзака. — Все равно в темноте никто не увидит.
— На голодный желудок не надо, — отвечаю, — вот поедим, тогда…
— Или во время еды, — кивает Ильяс.
Суп мы получали последними. Три котла уже опустели и, принимая миски у нас, Смольнякова ухнула супа из четвертого котла каждому, да чуть ли не до краев.
— Ешьте, — приговаривает Верка, раскладывая варево, — у нас жуть как вкусно получилось.
— Можете ещё за добавкой прийти, — добавляет Лариса, — целый котел остался.
На другой стороне поляны включили магнитофон. Мы, пританцовывая, отошли к крайней палатке, и присели на валуны. Миски поставили на колени. Я отломил хлеба, откусил немного и только запустил ложку в суп, как рядом забился в кашле Женька.
— Ты чего, обжегся, что ли?
— Мать… — выругался Расулов, выплевывая суп.
— Тьфу, — вторит Савин, — пересолено!
Я попробовал малость варева, действительно — есть невозможно.
— Глянь, — вытер рот Олег, — а остальные рубают, как ни в чем небывало.
В отсветах от костров было видно, что ребята сидят и спокойно ужинают. Никто не возмущается соленостью супа.
— А нас что, — сплевывает Переходников, — типа, прикололи, чтоль?
— Пойдем разбираться, — поднимается Расулов.
Неся миски перед собой, гуськом идем обратно к котлам. Возле них, спиной к костру, по-прежнему сидят Раевская со Смольняковой. Едят один хлеб, шушукаются и чему-то смеются.
— Ещё и ржут, — бурчит Ильяс, — я им сейчас этот жутко вкусный суп на голову надену. Нашли над кем приколоться!
Подходим к девчонкам.
— Уже съели? — удивилась Верка.
— Вкусно? — спрашивает Лариса. — Добавки хотите?
А у обоих глазки такие невинные, что именно в злую шутку больше верится.
— Добавки?! — почти рычит Ильяс. — Сейчас будет вам добавка!
И собирается выполнить недавнюю угрозу. Девчонки с визгом отскакивают, хватают крышки от котлов и закрываются ими.
— Вы чего! — пятясь за костер, кричат они. — Чего не нравится?
— Издеваетесь, что ли? — в ответ орет Олег.
— Сами хоть пробовали? — говорит Переходников и ставит свою миску у котла. — Пересолено, будто пачку соли в суп насыпали.
— Конечно… — мямлят обе, — пробовали.
— Что тут происходит? — спрашивает Щупко, появляясь из темноты вместе с Григорьевым. — Что за ор?
— Суп нам пересолили! — отвечаю я. — Только одним нам.
— Как это, только вам? — не поняла она.
— А так, — говорит Расулов, — есть невозможно! Сами попробуйте.
Елена Михайловна берет ложку, наклоняется и черпает немного супа из миски Расулова. Сморщивается.
— Действительно пересолено.
— У нас так же, — показываю я на другие миски.
— Девочки? — оглядывается Щупко на Смольнякову и Раевскую.
— Мы ничего не солили! — возмущаются они. — Чего солить-то, если в пакетах все уже есть!
— И тут, — говорит Григорьев, попробовав варево из котла. — Жуть как солено!
И тут я понял — приправа!
— Кто пакеты в котел высыпал? — спрашиваю у девчонок.
— Я, — говорит Лариса, — только я соли не сыпала.
— Я знаю, что не сыпала, — усмехаюсь, — а на сами пакеты ты смотрела?
— Нет.
— А надо бы. Я же предупредил про приправу!
— Зачем ты вообще её взял? — спросил меня Витя.
Зачем? Похоже, это привет из прошлой жизни. Былая привычка. Бывая на рыбалке, я заметил, что ночью чай или кофе быстро надоедают, а немного бульончика взболтаешь, попьешь — согретый и сытый.
— Чтобы бульон сделать, — отвечаю я. — Так согреться быстрей можно.
— Разумно, — чуть помолчав, кивнул Григорьев. — Девочки, а как так вышло, что остался целый котел супа?
— Не все любят такой суп, — пояснила Раевская. — Некоторые девочки сказали, что свои продукты есть, а этот суп не будут.
— Хм… — Витя, развел руками, — дети.
— А вас теперь чем кормить?
— Ничего, Елена Михайловна, у нас консервы есть — и тушенка, и «братская могила»…
— Сергей! — вскрикнула Щупко. — Что ещё за могила?
— Лен, — взял классную за локоть Витя, — это так кильку в томатном соусе называют.
— Дурацкое название!
— Дурацкое, — согласился тот, — пойдем, парни уже взрослые, сами разберутся.
Они удалились, а Раевская и Смольнякова опустили головы.
— Мы песни послушать хотели, — сказала Верка, — вот и торопились.
— Сереж, Жень, Олег, Ильясик, — надула губы Лариса, — простите, мы нечаянно.
— За нечаянно… — продолжать, что там дальше делают, Расулов не стал. — Посуду помоете.
— Хорошо, — согласились они, — так прощаете?
— Прощаем, — отвечаю сразу за всех.
— Ой, — обрадовались девчонки, — а мы вам чаю можем заварить.
— Только без соли, — уточнил Ильяс.
Мы идем обратно.
— Теперь обопьемся, — ворчит Савин, — после соленого-то. И чай не поможет.
— А коньяк? — шепчет Женька, оглядываясь.
— Не, с него ещё больший сушняк бывает.
— Откуда знаешь? — изумляется Женька.
— Батя, — невозмутимо говорит Олег, — когда перепьет, а похмелиться нечем, так дует воду литрами.
Я в разговор не вмешивался, слушал и вспоминал. Наша компашка не раз грешила с алкоголем. Мы и пиво пили, и вино, один раз водку где-то надыбали, но все было чинно и разумно, а главное незаметно для родителей. Баловство, да и только. В первый раз мы напились на выпускном. Именно напились. На торжественном школьном собрании всем выпускникам вручили аттестаты, затем последовал не менее торжественный ужин, ну а потом была дискотека на которую, кстати, была приглашена группа «Палитра» (обалдеть, только сейчас вспомнил). Вот перед дискотекой мы, уединившись в одном из пустых классов, и употребили.
— Свобода! — счастье из нас плескалось как вино в полных стаканах. Причем вина было закуплено много. Кто-то из ребят целую операцию по добыче провернул. Вино не крепкое, пили без закуски, а зачем, ведь только что ели?!
И мы нализались!
Кто-то вырубился, кому-то плохо стало… В школьном туалете долго в себя приходили. Потом пришлось скрываться от надзирающих за порядком взрослых в толчее танцующих, и попробуй, определи — от вина ты качаешься, или под музыку колбасишься? А вообще, как потом выяснилось, тогда почти все ребята тайком выпили. Даже девчонки пригубили.
Но когда это ещё будет, или вообще будет ли? А пока мы влезаем в палатку, чтобы поужинать и принять коньячку под настроение.
— Так, — суетится Савин, — по банке тушенки на брата хватит?
— Хватит, — киваю, — а там посмотрим.
— Может, сразу все выпьем?
— Всё сразу выпьем, — передразниваю я Женьку, — нет, пьем опять по чуть-чуть, а то окосеем и втюхаемся. Вам хорошо, а мне может ещё петь и играть придется. Олег доставай ещё кильку.
Подсвечивая себе фонариком, вскрываем консервные банки. Пока нарезаем хлеб, Переходников греет тушенку на костре. Приготовили кружки. Как только вернулся Женька, сразу наливаем коньяк. Немного, только-только на дне.
— Вздрогнули! — сдвигаем кружки.
Коньяк в отличие от прошлого раза проходит легко. Даже вкус ощутил. Сунул в рот кусок хлеба с наложенной сверху килькой. Сижу и жую. Хорошо!
— Мальчики, — слышим голос Раевской, — мы вам чаю принесли.
Женька, как раз только что выпивший свою порцию, поперхнулся и закашлялся. Савин выпить не успел, и теперь прятал кружку за рюкзаки.
— А чего вы тут делаете? — заглянула внутрь палатки Верка.
— Едим мы тут.
— Ой, — в палатку лезет Раевская, — а что вы тут пьёте?
— Ничего, — бурчит Расулов, и начинает ковыряться ложкой в банке.
— Сереж, а ты ещё играть будешь?
— Буду. — Навязчивость этой парочки начинает злить. — И петь буду, и играть буду, и с бубном вокруг костра скакать.
— Девочки, — Ильяс облизнул ложку и выразительно ею покачал, — дайте поесть спокойно.
Раевская и Смольнякова тут же исчезают.
— Вот редиски, — прошептал успокоившийся, наконец, Женька, — приперлись не вовремя.
— Ладно, давайте есть. Там вон уже пляски начались.
На поляне играл магнитофон. Ярко горел костер, а вокруг него танцевальная толкотня. Нам того и надо.
* * *
Нет, нас наверно кто-то сглазил, иного объяснения не находится. Или после того как попробовали супер-пересоленый суп, все наперекосяк идет.
Сначала коньяк нам боком вышел, хоть и выпили чуть-чуть. Несмотря на хорошую закуску, конкретно захмелели. Вылезли, качаясь, из палатки, будто моряки на корабле во время шторма. Тут пришлось с взрослыми в прятки играть. Ну, именно мы им понадобились! То бревна разрубить, как будто топоры только у нас имеются, то какой иной вопрос, который без меня не решить…
Какое-то время в толпе танцующих у костра прятались, или в темень леса утекали. Но дискотека на природе завершилась быстро — батарейки в магнитофоне сели. Пришлось мне макнуться в реку, чтобы немного в себя прийти. А куда деться, если народ опять возжелал живого исполнения? И вновь вместе с Григорьевым исполняем песни. Только приходится их тщательно отбирать, чтобы опять непоняток не вышло. Пели все, что на дискотеке играли. Мне пришлось повторить спетые мной новые песни, «Скучаю» и «Зурбаган». Витя больше на нашу эстраду налегал, а я зарубежную играл, что была уже известна. Под конец посиделок исполнил «Фантом», зная, что Чиж только перепел её. Приняли на ура. Витя сказал, что слышал другую трактовку песни. Ну да, вариантов имеется множество.
Сидели допоздна. Потихоньку ребята разбрелись. Взрослые сидели дольше, но наконец и они решили разойтись по палаткам. Елена Михайловна потянула Витю прочь, говоря, что спать ложиться пора.
— Завтра поговорим, — сказал мне Григорьев на прощание.
— Опять, наверно, будет в группу сватать, — улыбнулся Савин, когда они отошли. — Ты соглашайся, Серег.
— Ага, — поддакнул Женька, — у тебя хорошо выходит.
— Молчите, уж, советнички. Сам как-нибудь решу.
Идти спать я не торопился, холодная вода в реке взбодрила не на шутку. Сидел, смотря на огонь, а в голове крутилась мелодия. Медленный мотив, похожий на множество песен, но и одновременно от них отличающийся. Интересно, откуда он? Я начал проигрывать его на гитаре. Друзья сразу оживились.
— Новая песня?
Я пожал плечами.
— Просто мелодия.
— Красивая, — проронил Ильяс, — и печальная.
— Да, — соглашаюсь, и тут же понимаю, что это музыка на стихи к «Неизвестному солдату».
Вот так, неожиданно, я песню сочинил. Никогда не получалось, а тут на тебе. Может, были нужны подобные, как сейчас, условия? Костер, друзья вокруг, луна светит…
— Гранита красного плита…
Лежат цветы со всех сторон.
А в центре яркая звезда,
Простая надпись без имен.
Вот же, черт возьми, пою, так… словами не выразить.
— И каждый вечно будет свят.
Ты помни родина меня.
Я — неизвестный ваш солдат.
Я — пламя вечного огня.
— Блин, — вздыхает Олег, — Серег, ну ты даешь, даже на слезу прошибло.
— Тебе точно надо петь, — кивает Переходников, немного отвернувшись, — и песни писать.
— Это случайно вышло.
— Случайности не случайны, — выдает Ильяс.
Я посмотрел на Расулова. Вот блин, человек востока, какие выражения выдает! Но разговор решил свернуть.
— Так, все — поднялся я, — спать пошли.
— Пошли, — зевнул Олег.
Плетемся к палаткам. У крайней, обнаружил наши рюкзаки, выставленные наружу. Интересно почему? Я осмотрел свой рюкзак, раздвинул мешки ребят, но искомого не обнаружил. Заглянул за угол — тут только чьи— то кеды стоят. Не понял, а спальник-то где?
— М-да — хмыкает Ильяс, заглядывая внутрь палатки.
Подсвечивая фонарем, смотрим внутрь. Слышалось сопение и причмокивание. Пацаны лежали, укрывшись одеялами, вплотную. Свободного места не было.
— Бит-ком. — По слогам произнес Ильяс.
— Пошли тогда во вторую.
И в следующей места не нашлось.
— Вот блин, — выругался Савин, — как шпроты в банке.
Переходников сунулся в следующую, и отскочил.
— Тут девчонки спят. Но места навалом.
— Значит в четвертой тоже девчонки, — говорю я, и тут же обнаруживаю свой спальник, но не пустой, в нем уже кто-то спит. Открываю клапан, смотрю, но из-за кучи волос и темноты ничего не понимаю. Ясно, что кто-то из девчонок, да только почему в моём спальнике? И почему он так раздуло?
— Олег, — прошу Савина, — посвети сюда.
Тускловатый лучик высвечивает два лица. Раевская и Смольнякова.
— Ух, ты! — изумляется Олег. — Как они влезли-то?
— Мне тоже интересно. Им что, места в палатке не хватило?
— Давай вытряхнем их, — предложил Ильяс, — да в воду…
— Пусть спят. — Махнул я рукой. — Утром с них спрошу.
— А мы что будем делать? — интересуется Женька. — Где будем спать?
— В этой палатке, — говорю я и показываю на ту, где девчонки спят.
— Нет, с девчонками я спать не буду, — говорит Переходников, отодвигаясь, как будто мы его сейчас внутрь силой закинем. Мне стало смешно. Ну и ситуация! Пацаны трусят спать с девчонками в одной палатке! Хотя… я сам бы не стал.
— Почему? — выражает общий вопрос Женька. — Почему так вышло, что нам мест не хватило?
— Это понятно почему.
— И почему? — спрашивает Олег.
— А потому, — отвечаю, — считай — сколько пацанов, а сколько девчонок. Одной для них мало, вот и заняли две палатки, а парням пришлось, как килькам набиться в остальные.
— Мне эта математика не нравится, — бурчит Женька, — где мы-то спать будем?
— У костра. Нас, похоже, невольно в часовые определили.
Идем обратно к костру. Бревна уже полностью прогорели. Огня почти нет, но жар идет от углей приличный. Спать охота, спасу нет. Начинаю клевать носом. М-да, это взрослым я ночи легко переносил. Мог сутками работать, или всю ночь на рыбалке с удочкой просидеть, а потом на ещё службу идти. Но это осталось в прошлом, или в будущем, не важно. Важно как эту ночь перенесу. В очередной раз клюнув головой, разозлился — с этим надо что-то делать. Второй час ночи, так долго мы не выдержим. На валунах сидеть неудобно. Кто-нибудь спросонья в угли свалится. Сходил к реке, умылся, вернулся к костру, растолкал друзей.
— Олег, Ильяс, Жека, вставайте.
— Что? — заморгал Переходников.
— Серег, и чего тебе не спится? — бурчит Савин.
— Потому что неудобно, — говорю, — вот и не спится. Поднимайтесь, пошли лап нарежем.
Расулов тряхнул головой и потер ладонями лицо.
— Чего нарежем? — спросил он.
— Каких лап? — удивленно моргает Женька. — У кого.
— У медведя, мля! Елочных, конечно!
— А зачем, в костер их что ли? Так дрова на это есть.
Ну, блин, городские! Хотя, чего их винить? Откуда им такой опыт как у меня взять?
— На голой земле лежать, простуду словим в момент, и это минимум, — объяснил я, — а лапы, то есть ветки елей, можно по себя положить и спать спокойно. Только дров в костер набросать.
— Дров… — Ильяс сладко зевнул, — дров счас принесу.
Он повернулся, вгляделся за валуны и воскликнул:
— Дров нет.
— Как нет?
— А вот так — нет!
Я подошел к месту, где все дрова лежали. М-да, точно ничего нет. Остались мелкие веточки, но толку от них.
— Пипец! Приехали.
Нет, нас все-таки сглазили. Как могли так быстро сгореть те четыре бревна, что мы с горы притащили? Надо что-то решать.
— Ладно, разберемся. Олег, фонарик ещё свет дает?
Савин достал фонарь и нажал на кнопку.
— Еле-еле.
Ладно, хоть от луны свет какой-никакой. Показываю на склон «Лысого горшка».
— Сначала нарезаем елового лапника на подстилку, а затем лезем за дровами.
Пацаны смотрят на освещенный луной лес. Им явно неохота лезть в темноту, даже заметно, что побаиваются.
— Если спать хотите, — говорю я, — то делаем как сказал. Иначе придется на камнях задницы отсиживать.
— Раз надо, — опять зевает Ильяс, — так надо. Пошли, чего медлить.
Встав на откосе чуть выше ели, мы нарезали лапника и снесли все к кострищу, а потом полезли вверх.
М-да, подниматься на гору в темноте, то ещё развлечение. Фонарик светит тускло, батареи уже мяты не раз, скоро окончательно сдохнут, лунный свет только-только пробивался сквозь еловые ветви, но даже такого света хватало, чтобы не сбиться с тропы, да и мудрено тут заблудиться — лезь прямо в гору, и все.
Пол пути прошли, когда я решил передохнуть. Все-таки целый день на ногах, гудят, что твой трансформатор. Остановился аккурат у той ветки поперек тропки. Повернулся, глядя на поднимающихся следом друзей. Они вяло перебирали конечностями, будто спали на ходу. Понимаю, сам устал. Но без дров, которые мы оставили наверху, замерзнем к утру, а заболеть в начале лета не хочется.
Наконец они добрались до ветки. Вцепились и почти повисли на ней, тяжело дыша.
— Блин, сейчас ноги отвалятся, — жалуется Женька, — Это не «Лысый горшок», а Эверест какой-то.
— Да хоть Джомолунгма, — выдыхает Расулов.
— Это одно и тоже, — хмыкаю я, — полезли дальше.
Все вздыхают, смотрят вперед и…
— Мама!
— Кто это?
И все трое шарахнулись вниз.
Я медленно обернулся и вздрогнул — на меня смотрели огромные светящиеся глаза. Но в следующий момент этот кто-то повернул голову и я понял, что за зверь может из темноты так смотреть. Верней не зверь, а птица. Чуть выше по склону, на ели сидела обыкновенная сова, а лунный свет отражался от её глаз. Однако эта зараза напугала не по-детски. Чуть вслед за друзьями не сиганул.
— Пшла вон! — крикнул я. — Дура пернатая.
Сова моргнула и, видно обидевшись на оскорбление, бесшумно спорхнула с ветки, моментально исчезнув в лесной темноте.
— Серег, — услышал я голос Савина, — что это было?
Не понял, где это они? Я прищурился, стараясь разглядеть друзей. Вроде от ниже стоящей ели звучало.
— Что за зверюга? — подал голос Переходников.
И только сейчас я их разглядел. Они опасливо выглядывали из-под кудрявой еловой лапы.
— Страж это был, — говорю я, — ночной.
— Чего?
— Ничего, — откуда им знать про известную в будущем книгу про сов? — Это сова была, обыкновенная сова. А здорово вы саданули. Даже ветки не шелохнулись.
— Точно сова? — переспросил Переходников, вылезая следом за Олегом и Ильясом.
— Точней не бывает.
— Сволочь она, — бурчит Савин, — напугала до дрожи в коленках.
— Точно, блин, — кивает Расулов, — напугаться не успел, а ноги сами вниз понесли.
Вновь карабкаемся вверх по склону. И прошедшее событие комментируем.
— Я давно так не пугался, — говорит Олег, — с тех пор как фильм «Всадник без головы» посмотрел, долго потом темноты боялся.
— Ага, — поддакивает Женька, — а я как «Собаку Баскервилей» посмотрел, так от каждого лая шарахался поначалу.
— Эта сова всех напугала.
— Не всех, — немного раздраженно сказал Расулов. Досадно ему, что он напугался, в отличие от меня. Откуда Ильясу знать, что творилось у меня на душе в тот момент? Если бы не держался за ветку, то там же под еловой лапой за компанию и сидел бы.
Наконец добрались до места, где мы оставили остатки срубленной ели. Темнота тут страшная. Луну лес загораживает. Свет фонаря стал ещё тусклее, только-только высветил сложенные в кучу ветки и пятиметровый остаток ствола. Я переложил топор в левую руку, затем взял и отодвинул ствол в сторону от сложенных веток.
— И как мы их потащим?
— Бери, сколько в охапку влезет. А на бревне ветки оставшиеся срезать, затем его пополам разрубить. Олег, дай-ка фонарик.
Я взял фонарь, передав ему взамен топор. Ребята начали набирать в охапку ветки.
Черт меня дернул в этот момент их напугать. Направив тусклый луч фонаря себе на лицо и, подсветив его снизу, громко гаркнул:
— Бу!
Ребята одновременно повернулись, затем подпрыгнули.
— А-а-а… — завопили они на весь лес и кинулись вниз.
— У-ха-ха… — засмеялся я, держась за остаток елового ствола. Обещал же пошутить, так нате вам. А как они напугались-то! Даже глаза их разглядел — круглые, большие, с олимпийский рубль размером, не меньше. Они сверкнули, будто совиные. Только вот что странно, ребята смотрели не на меня, а куда-то в бок.
И тут рядом со мной кто-то, или что-то выдохнуло, гукнуло, хрюкнуло, зарычало, я так и не понял, что именно, и дыханием горячим обдало. И ещё запах я учуял смутно знакомый. Какой, сразу не понял, но звериный, точно. Потом этот кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся и углядел в темноте тушу. Большую. Спина мгновенно взмокла, а через мгновение я несся вслед за убегающими по склону друзьями. Ветки хлестали по лицу, но я на это внимания не обращал. Сзади трещало так, как будто тот неведомый зверь несся вслед за мной, ломая высокие ели как спички. Он меня уже догнал, был за спиною, рядом, почти хватая за руку, как схватил там, у кучи дров. Несмотря на приличную скорость, чуть ли равную свободному падению, прыти у меня добавляется. Кто говорил, что от испуга ставятся мировые рекорды? Он был прав на все сто. Я, наверно, побил все имеющиеся, со скоростью пули несясь вниз по заросшему лесом склону. Как проскочил ту толстую ветку, на которой днем мы повисли, я не заметил. А этот кто-то не отставал. И чего ему от меня надо? Кто это? Медведь, кабан, олень или ещё какой зверь? Блин, случай совсем как из той жизни.
Как-то на рыбалке, Паша Легких, Олег Жихарев, Андрюха Любшин и я, на леща ночью сидели. Клев к двум часам ночи заглох, так я решил воды для чаю согреть. Поднялся на берег. У большого куста орешника было устроено кострище. Тут же рядом лежали заготовленные дрова. В костре давно все прогорело, и только угли переливались краснотой. Я кинул в них немного толстых, нарубленных заранее веток. Затем взял ветку помельче, так как от нее быстрей огонь разгорится. Разломал её на несколько частей. Треск был неожиданно громким. И вдруг с другой стороны орехового куста раздался топот и треск валежника, да такой, как будто через чапарыжник ломился минимум слон. Слон не слон, но медведи, лоси и кабаны водились. Так вот кто-то из них с громким треском ломился проч. Мы тогда посмеялись над этим, а затем нам стало не до смеха, так как тот зверь, судя по звуку, сделал петлю и теперь возвращался обратно. Видно решил наказать тех, кто его напугал. Мы мгновенно вооружились всем, что было в наличии колюще-рубящее и на всякий случай отскочили к реке. Уж лучше встретить зверя у воды, или просто, как выскочит, самим в воду сигануть. Фиг его знает, кто именно сейчас из леса появится — медведь, лось или кабан. В любом случае ничего хорошего. Даже будь у нас с собой штатное оружие и то бы так же поступили. Ведь на любого из перечисленных, нужен приличный калибр. Как мы выяснили утром, осмотрев следы, кабан не добежал до нас совсем немного.
А сейчас, не знаю кто именно, ломится вслед за мной, иногда хватая меня за правый рукав. Наверно тоже впечатлился моей подсвеченной фонариком физиономией. И теперь хочет догнать хулигана. И ведь догоняет, зараза!
Деревья внезапно кончились, меня вынесло на поляну, но гораздо ближе к палаткам. Точней прямо на крайнюю. Только и успел немного правее взять, однако миновать растяжки не смог. И перепрыгнуть не получилось, уж больно скорость была велика. Хлестнуло по ногам колышками, вылетевшими из-под валунов. Вновь дернуло за руку. Я кубарем перелетел через валун и приземлился на четвереньки у самого берега. Испуганно оглянулся на лес, готовый по-быстрому форсировать речку. Треска больше нет, как будто неведомый зверюга не решился выскочить на поляну из лесной темноты.
Наступила тишина. На поляне никого. А что это такое рядом лежит? В свете луны увидел тот остаток сухостоины.
И сразу все понял!
Бляха муха! Как взялся за него там, у кучи дров, так и тащил эти пять метров ствола за собой на бегу. Он же и трещал на весь лес, и за руку дергал, цепляясь за ветки и стволы, а я с испуга этот треск и подергивания за нагоняющего меня зверя принимал. А тот наверно сам несся, как угорелый, только в другую сторону.
Нет, просто обалдеть, какая тишина вокруг! Никто не вылез, поинтересоваться — что за шум-гам? Тут треск на весь лес, а эти дрыхнут без задних ног. Пушка, наверно, жахнет рядом, и то не проснутся. Только из-под рухнувшей палатки сонно поворчали, и все.
— Серег… С-серег…
Оглянулся и обнаружил всех троих — Савин, Расулов и Переходников выглядывали из-за камней на другом берегу реки.
— С-серег, г-где он? — голос у Женьки дрожащий и писклявый.
— Кто? — хихикнул я, уже понимая — про кого он спрашивает.
— Медведь.
Тут я заржал. Приключения, мля! От медведя сломя голову неслись? А Серёга впереди всех? Ха-ха-ха! С горы-то… ха-ха… остановиться не могли… ха-ха… прямо в реку… и ног, поди, не замочили… ха-ха… а Серега-то только один дров притащил… ой, не могу…
Ребята уже перебрались на этот берег. Пялятся на меня непонимающе. Вижу их ноги и окончательно валюсь на траву.
— Ой, мама… ха-ха, да вас в сборную надо… ха-а… по прыжкам через… реки…
Ребята смотрят друг друга, потом на свои ноги и сами начинают ржать.
— Вот так кросс! — падает от смеха Олег.
— С пре… пре… препятствиями, — смеется Женька.
— Древесно-водными, — уткнулся в траву хохочущий Ильяс. — И никто же не поверит!
— Я даже… я даже ничего не задел… ха-ха… пока с горы летел…
— А я, как сиганул вниз… опомнился только, как за речкой остановился.
Надо же, страх действительно творит чудеса. Пацаны, промчались сквозь лес, ни одной ели не задев, и реку они наверно перепрыгнули, так как другого объяснения сухим ногам нет. А я не заметил, как дрова с собой припер. И хорошо, что в тот момент за остаток сухостоины держался, а то пришлось бы опять за дровами вверх по склону лезть. Причем одному. Женька и Олег, скорей всего не пошли бы, разве что Ильяс… и то сомневаюсь. После того что случилось никто в темноту бы не полез.
— Нет, вы мне объясните — как ног-то не замочили?
— Фиг его знает, Серег, бамс — и на том берегу.
— А, твою …! — звучит от реки.
Мы замолкаем и смотрим на реку.
— Это кто это ещё?
— Пацаны, это я… — донеслось до нас.
— Во, блин, это же Серега.
Ульский, хлюпая мокрыми кедами, выбирается на берег.
— …! — вновь матюкнулся он. — Ноги … замочил.
— Серега как там оказался?
— Как-как, — отвечает он, — вышел по малому в кустики, только… это… самое, тут вы толпой с горы, а следом треск, будто мамонт несется. Вот я ломанулся за вами.
— Мы тебя не видели. Ты где был?
— Кажется, вон у той ели. — И Серега показал на дерево, стоящее на середине противоположной горы.
Мы опять валимся в хохоте.
— Ой, не могу-у-у…
— За нами… и обогнал…
— Не заметили мы-ы-ы…
С трудом поднимаю голову и спрашиваю через смех:
— Калитку-то закрыть не забыл?
— А отлить? — подхватывает Ильяс.
Ульский начинает застегивать ширинку.
— Отлил-отлил, — смеется он.
— По дороге расплескал?
— Не-е-е, до ели донес.
— И там ручеек пустил? Ха-ха…
Феерическая картина наверно — горная поляна, залитая лунным светом, а в самом центре подростки, катаются по поляне, держась за животы.
Все-таки смех хорошее лекарство, но в разумных дозах. А мы уже досмеялись до боли в животе, надо как-то успокаиваться, и смех потихоньку переходит в истерику. Подняться на ноги не удалось, так на карачках до реки и дополз. Там я просто сунул голову в воду. Друзья тоже к реке приползли. Савин растер лицо, сел на ближайший валун и спросил:
— Нет, пацаны, а что это все-таки было?
— Медведь, конечно, что ещё? — пожал плечами Переходников.
— Да ладно, какой такой медведь? — отжимая носки, говорит Ульский. — Нет тут медведей.
— Да? А что тогда это было? Мы все видели. Большая туша, и рычала так грозно.
— Жек, я не знаю — чего вы там видели, но медведей тут нет. Чего только со страху не померещится?
— Нам не мерещилось. Там точно кто-то был. Серег, скажи…
— Был, — киваю я. — Что большое и живое.
Ульский пожимает плечами и, беря кеду, нюхает её.
— Хорошо хоть кеду отмыл, — тихо ворчит он, — а то в коровью мину под елью вляпался.
Я чуть не подскочил. То-то запах знакомый показался. Блин, ну и позорище, коровы испугались. Стыдоба-то какая. Она скорей всего по той пологой тропе поднялась, и паслась там спокойно до темноты. Услышала нас и подошла ближе. А мы ее за дикого зверя приняли…
Бедняжка, наверно испугалась больше нашего.
Ребята слов Ульского про коровью мину не слышали, обсуждая — как они лихо вниз по склону неслись, и кто больше испугался. Лучше им о корове не говорить. И вообще, пора костер запаливать и спать ложится.
Поднимаюсь, иду к сухостоине и тащу ее к кострищу. Ребята идут следом.
— Олег, давай топор.
— Ой, — и Савин смотрит на меня.
— Что «ой»? Топор, говорю, давай.
— А он там.
— Где там?
Олег показывает на Лысый горшок.
— Там… где-то…
Вечно у Савина получается не здесь, а где-то там. Вздыхаю, ведь не пойдет он сейчас за своим топором. И винить его не за что. Он, от испуга, топор бросил, я за сухостоину схватился. У каждого своя реакция на испуг, но он все-равно виноват, значит инструмент мы ему найдем. Я вытаскиваю свой туристический топорик и вручаю его Олегу:
— Раз ты бросил свой нормальный топор, тогда вот этим малышом чекрыжишь ствол на метровые чурки.
Савин берет топорик и начинает рубить.
— Помогли бы, пацаны… — буркнул он остальным.
— Пойду досыпать, — сразу зазевал Ульский, — кеды и носки до завтра высохнут. Покедова, пацаны.
И уходит к палаткам. Олегу начинает помогать Женька со своим таким же топориком.
— Я сейчас, — говорит Ильяс, бросает свой топорик и направляется вслед за Серегой.
Пока Савин и Переходников, что-то бормоча под нос, рубили еловый ствол, я наломал мелких веток, и раздув угли, разжег огонь. Затем положил два самых толстых полена, а сверху навалил срубленную мелочь.
От палаток возвратился Расулов, держа в руках какой-то тюк.
— Вот, — говорит он, — одеяла надыбал. Нефиг, нам они нужней, а их все-равно палаткой накрыло.
Лежки из лапника вокруг костра уже приготовлены. Начинаем укладываться, сунув рюкзаки под голову. Что-то громко звякает.
— Мля, — вскрикивает Савин, потирая затылок, — об бутылку ударился!
— Че орешь, придурок! — шипит Расулов, оглядываясь на палатки.
— Да ладно, не проснулись на треск, не проснутся сейчас.
— Сколько там? — спрашиваю.
Луна уже успела зайти за гору, поэтому Савин подносит бутылку ближе к огню.
— Чуток. По глотку каждому.
— Ну, так наливай.
Загремели кружками. Олег разделил остатки напитка, откинул пустую бутылку и поднял руку с кружкой. Замерли, глядя друг на друга.
— Серега скажи тост.
— Тост.
Ребята засмеялись.
— А если серьезно, — я оглядел сидевших пацанов, — давайте выпьем за то, чтобы в будущем, не смотря ни на что, всегда могли вот так собраться вместе.
— Во, сказанул! — удивляется Олег. — Что такого может в будущем случиться-то?
— Ничего, — отвечает Ильяс, — но Серега прав — вот закончим школу, а потом кто куда. Армия, институт, ещё чего…
— Я в авиационный поступлю, — говорит Женька, — летчиком буду.
Переходников поступит, я знаю, вот только по здоровью не пройдет, станет учиться на авиадиспетчера.
— А я пока не знаю, на кого учиться буду, — говорит будущий обладатель скромного дворца. — Но всегда космонавтом мечтал стать.
Кто из нас не мечтал о космосе?
— В АВОКУ* поступлю, — решительно говорит Ильяс. — Военным буду.
Я улыбаюсь про себя, так как знаю, что Расулов по стопам отца пойдет, поэтому говорю:
— Значит, быть тебе генералом!
— Плох тот солдат… — улыбается он.
Я вновь поднимаю кружку:
— Тогда выпьем за летчика, космонавта и генерала!
— Да!
Хлопаем коньяк залпом. Переходников тут же говорит:
— Постой, Серег, а ты кем собираешься стать?
— Ну, с ним все понятно, — отвечает за меня Расулов. — Военным конечно.
— Ага, — хихикает Савин, — военным музыкантом-десантником.
Грех на друга обижаться.
— Тебе в театральное надо поступать, — отвечаю Олегу, — комиком во каким будешь.
— Посмотрим.
— Ладно, — зевает Расулов, — будущее покажет, вы, как хотите, а я спать.
— Да, пора.
Укрываемся одеялами. От костра немного припекает, но позже, как мелкие ветки прогорят, будет самое то.
— Олег, ты только бутылку выкинь.
— Выкину, — сонно отвечает он.
Друзья затихают. Сквозь потрескивание костра слышу их мерное сопение. Умаялись, бедняги. Я пока не сплю. Лежу и думаю. Вот друзья о своем будущем говорили. Кто кем после школы станет. И только я точно знаю — кем они будут. Переходников закончит институт, но по специальности работать не сможет. Так выйдет, что придется ему собственным бизнесом заняться. То же случится и с Савиным. Оба станут бизнесменами. Кроме меня и Ильяса. Кстати все, что сегодня произошло, Савин и Расулов напророчили ещё тогда, на пикнике. И с горы неслись, только вместо медведя, корова была. И сидели мы не на самой вершине, а на выступе, посередине стены… да и я все что хотел с сделал. На горе проорался, в водопаде ополоснулся. На этом мои знания о своей судьбе можно считать нулевыми. Дальше все будет почти по Байрону:
— Все прошлое казалось только сном.
Не вижу ясности я в будущем своём.
Поступить в военное училище и повторить тот путь опять? А это тревоги, учения, тренировки, выходных по пальцам перечесть, а ещё постоянные задержки зарплаты. И полная неопределенность в девяностые. То угроза расформирования, то…
В общем, путь уже один раз пройденный и известный.
Если принять предложение Вити и начать играть в группе, попутно дополняя репертуар новыми песнями. Тут будет поле не паханное, как в песне у Цоя: «Песен еще ненаписанных, сколько, скажи, кукушка…». Обкукуется, так как песен я знаю немеряно. Можно не только переводить иностранщину, но и попсу нашу в дело пускать, её не жалко. И с этим путем мне все ясно.
А вот если после школы поступить в иняз, то с этим путем вообще муть, согласно Байрону.
Куда после окончания? Кем я стану, переводчиком, преподавателем? Да какая разница? В начале девяностых начнется такая катавасия, что по специальности на работу будет устроиться просто не реально. Почти всё население страны в бизнес ударится. Кооперативы, закрытые общества, частники…
Ладно, времени у меня достаточно. Ещё три года до окончания школы, определюсь за это время. Что-то мысли о будущем весь сон отбили. Лег на спину и посмотрел на небо. Там сияли звезды, такие яркие и очень близкие. Ну да, это я тоже хотел когда-то. Вот самый яркий Сириус, а это Полярная, чуть выше Лысого горшка, и мерцает почему-то. А эта… блин, забыл… как её?
— Это «Вега» — подсказал мне, кто-то.
Не понял, кто это тут мысли читает?
Приподняв голову, посмотрел вокруг — никого. Послышалось что ли? Нет, я ясно и четко слышал голос. Тут с другой стороны костра хмыкнули. Сел, чтобы, наконец, выяснить, кто там со мной так шутит, и через пламя костра увидел… вот бляха муха, сплю я что ли? Тот, кого я увидел, сидел на валуне. Аккурат между спящими Женькой и Олегом, и походил на спецназовца. Но только походил. Странно, но на нем было намешано снаряжения чуть ли не со всех времен. Обряжен, почему-то, в устаревший бронежилет «Кора», под ним черная спецура, непонятного покроя — то ли времен Великой Отечественной, то ли ещё старее. Нет, не старее — петлицы видно, с одной шпалой, капитан, значит. Обалдеть! На голову надета современная балаклава и тактические очки. Глаз в них не видать, огонь от костра отражается. Завершает композицию каска тех же времен, что и петлицы. Хм, ещё виднеется открытая кобура, из которой торчит рукоятка… надо же — Глока!
Точно сплю! Не спецназовец, а клоун какой-то. Он бы ещё для большего колорита ботфорты натянул, времен Петра первого! Так как пламя костра закрывало его ноги, я вытянул шею, чтобы посмотреть — что там надето у этого ряженого. М-да, штаны точно галифе, но на ногах надеты обычные для этого времени яловые сапоги. Такие же, как у моего отца. Сюрреализм, однако!
Странные мне сны последнее время снятся. Даже немного напрягать начинают. Того гляди крыша поедет.
Этот «спецназовец» опять хмыкнул, протянул руку к сопящему Савину, и вытянул из-под его щеки пустую коньячную бутылку. Бляха муха, говорил же Олегу выкинуть её подальше!
Тем временем ряженый покрутил тару в руках, изучил этикетку, затем отвинтил крышку и понюхал.
— Хороший был коньячок, — он махнул рукой и стекляшка, блеснув отражением огня, улетела в темноту.
Я сразу голос узнал, только обалдел слегка.
— Валера? Ты что тут делаешь?
— Загораю я тут, — ответил Истомин и снял очки, каску и балаклаву.
Мне осталось только вернуть челюсть на привычное место. Изумительные моменты мне снятся.
— Глупый вопрос, глупый ответ, — улыбнулся Валера.
— А что это ты так вырядился?
— Вяз, не тупи, кто кому снится, я тебе, или ты мне.
— С ума сойти! — я закрыл глаза и представил нормальное снаряжение. Когда открыл, Валера сидел в привычном боевом прикиде.
— Вот! — Истомин наставил на меня палец. — Можешь, когда хочешь.
— Ты лучше скажи — почему ты мне снишься?
— А ты не знаешь? — Валера улыбнулся, повертел в руках шлем, взглянул хитро. — Я хотел спросить — ты действительно в бомонд собрался, музыкально-деловой?
— С чего такие выводы? Думаю пока. Выбираю — кем стать.
— А чего тут думать?
— Погоди, Валер, выбор пути, это…
— Тоже мне проблема! — перебил меня Истомин. — Ты же не перед камнем стоишь: «направо пойдешь — богатым будешь, налево пойдешь — женатым будешь, я прямо пойдешь — себя погубишь».
— Там не совсем так звучит, но аналогия подходит.
— Ну, так и сделай правильный выбор!
— Откуда нам знать — какой будет правильный. Налево-направо всяко женатым быть. Мне, Валер, этого не хватало. Семью создать, детишек… А ты мне прямо предлагаешь идти, туда, где себя погубишь? И всегда бывают моменты в жизни, когда жалеешь, что сделал именно так.
— Да. — Согласно кивнул Истомин, и вновь наставил на меня палец:
— Но ты подумай хорошенько, и реши — что тебе больше подходит. Ты же военным мечтал стать!
— И это говорит тот, кто сейчас живет в Кирове, кому одиннадцать лет, который мечтает стать знаменитым художником. Кто ещё сам и ведать не ведает, что будет большим специалистом по профессиональному мордобою!
— Ты прав, — вздохнул Истомин, — я мечтал стать художником. Но стал военным, и не жалею об этом.
— И я тогда не жалел. А сейчас у меня есть выбор. — И тихо пробормотал:
— Мне ещё никогда во сне мораль не читали, наставляя на путь истинный.
— Просто не надо забывать о своём прошлом-будущем, — сказал Валера, голосом Белкина.
— Все моё прошлое еще не произошло. Вот такой каламбур получился.
— Вся наша жизнь сплошной каламбур, — подмигнул мне Истомин, затем водрузил «Сферу» на голову и приложил руку на американский манер к шлему.
— Честь имею, товарищ будущий капитан!
— И тебе расти здоровым, товарищ будущий капитан. — Но на валуне уже никого не было. Вот такой странный разговор получился. А ведь по сути я сам с собой разговаривал. Моё второе я во сне приняло облик Истомина и на совесть давила. Никогда не любил когда принуждали поступать, как не хочется. Всегда хотелось сделать все наоборот.
Я как-то смеялся над вопросами в психологических тестах, которые нам перед заступлением на службу давали. Мол, слышите ли вы чужие голоса в своей голове? Или, считаете ли вы, что вами кто-то управляет извне? И тому подобные…
М-да, сейчас не до смеха. Во-первых — в голове присутствуют две сущности — молодая и взрослая, во-вторых — такие сны снятся, хоть спать не ложись, а то до психушки недалеко.
И вообще, свет клином сошелся что ли, на принятии решения именно сейчас? Ещё без малого три года впереди. Все, больше никаких разговоров по этой теме! У меня такой шанс! Буду жить и наслаждаться! Учиться так, чтобы закончить школу если не с золотой медалью, то, по крайней мере, без троек. Ну и свою физическую культуру повышать.
Звезды блекли на светлеющем небе. Контура вершин из черных превратились в серые. Лицо начало пощипывать холодком. Я понял, что проснулся. Приподнялся и огляделся. Ребята спят, как не бывало. Огня в костре как такового нет, даже угли не переливаются. Над речкой стелился легкий туман, медленно стекая вдоль русла.
Не стоило мне подниматься, утренняя прохлада тут же затекла под одеяло. Свежо, однако. Несмотря на то, что я спал полностью одетый, сразу начал донимать озноб. На часах четыре пятнадцать. Вот блин, всего полтора часа прошло, как улеглись. Такая рань, спать бы еще и спать, только, как тут уснешь, если взбодрило не на шутку. Ребята всяко продрыхнут ещё часа три, если больше. По крайней мере пока солнце не выглянет из-за горы. Лечь и попытаться заснуть? Смогу ли согреться? От прогоревших углей в кострище еле-еле тянуло теплом. В палатках сейчас хорошо, тепло. Надышали за ночь. Олегу, Ильясу и Женьке тоже неплохо. Лежат и сопят в унисон. Лишь я как неприкаянный. Блин, если бы спал в спальнике, мне и костер бы не потребовался. Пробежаться что ли?
Поднялся, стараясь не ёжиться, чтобы не мерзнуть ещё больше. Потянулся, зевая, и… челюсть чуть не заклинило в положении «открыто», так как увидел злополучную бутылку из-под коньяка. Савин все-таки не выкинул её вчера, и сейчас сладко спал, прижавшись к ней щекой. Подошел и вытянул ёмкость из-под щеки Олега. Тот причмокнул губами и залез под одеяло с головой.
Повертел бутылку в руках. Куда бы её деть? Разбить об камни в реке? Нет, не стоит. Мы тут часто отдыхали. Зачем нам осколки, об которые пораниться можно? Закинуть в кусты? Закопать? Отошел пару метров. Вывернул из земли небольшой валун, затем из образовавшейся ямки еще пару мелких камней вынул, потом рукой углубил эту нишу, примостил бутылку, и водрузил валун на место. Даже травинки поправил. Сходил к речке, сполоснул руки, лицо, рот, заодно избавился от легкого сушняка, и… ещё больше продрог. Теперь нужно срочно согреться, только бегать неохота. От прогоревшего костра толку ноль, хоть задницей туда сядь, а дров нет. Мы вчера в костер сунули все, до последней веточки. Но я точно знаю — где они есть.
С тоской посмотрел на «Лысый горшок». Проклятие какое-то. Опять на гору лезть придется. В третий раз. А что делать? Хоть согреюсь, да и Савинский топор забрать надо.
М-да, у меня как в присказке вышло — обломал немало веток, наломал немало дров. И все это деревянное крошево устилало извилистую тропу до самого верха. Сейчас, когда рассвело, лез и удивлялся, как это у меня вышло — так удачно проскакать в этом лесном лабиринте, таща за собой еловый ствол? Да, треск знатный стоял, вон, как все по тропе причесано!
Когда поднялся к той куче дров, то согрелся достаточно. Тут же обнаружил топор, а рядом…
Бедное животное напугалось, как говорят иногда ребята, до усрачки. В прямом смысле. Мелкие блинчики навоза, почти на одинаковом расстоянии, дугой уходили в сторону вершины. Похоже, что корова ночь провела на горе. Бедняга. Не дояна и молоко, небось в сливки превратились.
Тут я её и увидел. Корова спокойно двигалась вдоль склона и пощипывала траву. За ней волочился обрывок веревки.
Я набрал охапку сучьев потолще и, прихватив Савинский топор, спустился к лагерю. Только начал закладывать дрова в костер, как меня кто-то окликнул:
— Эй, парень!
На той стороне реки стоял мужичок в серой плащевке. Вид удрученно-замученный.
— Парень, ты тут корову не видал? — с надеждой спросил он.
— Видел, — кричу в ответ и показываю на гору, — там, у вершины пасется.
— Вот ведь зараза! — мужик обрадованно выругался, резво перебежал по камням на наш берег. — Не корова — коза горная!
— Там по тропке подняться напрямую можно.
— Ага, спасибо.
Мужичок, бормоча ругательства по поводу очень вредной животины, скрылся в лесу.
Из крайней палатки выбрался Витя. Потянулся. Увидел меня.
— Доброе утро. Почему не спишь?
— Да вот, проснулся. Холодно, а костер прогорел. Сейчас согреюсь и лягу досыпать.
— А почему не в палатке спите?
Я понимаю, что тут его особой вины, как старшего в нашей тур-компании, нет. Но Витя должен был проконтролировать размещение ребят на ночлег. Однако я и сам хорош. Телом только младше его. Так что ответил так:
— Мы решили на свежем воздухе лечь. Уж лучше, чем в душной палатке.
Про свой спальник и про ночные приключения решил умолчать. Пусть это будет нашей тайной.
Тут Григорьев обратил внимание на кособокость крайней палатки.
— Оп-па, растяжка слетела. Сергей, помоги-ка.
Вместе поправили камни, и натянули веревку. Затем присели около костра. Огонь весело трещал, облизывая сухие сучья. Я поворошил слежавшиеся еловые лапы у своего лежбища, немного откинул одеяло, для прогрева.
— Мне Лена немного порассказала про тебя. Шалопай ты, однако.
— Так уж вышло.
Только Григорьев что-то хотел сказать, но тут на склоне «Лысого горшка» сильно затрещало, и этот треск накатывался с горы как лавина. Мы вскочили, глядя на гору. Треск приближался, и ещё кто-то орал, вроде, или мне так показалось?
— Что это? — Витя выглядел немного испуганно.
Я пожал плечами, хотя уже догадался — что это может быть. А ещё понял, что очень хочется куда-нибудь спрятаться. Теперь ясно — что чувствовал Серега Ульский, когда вышел ночью по-малому, а тут такое. Треск резко оборвался, и из леса выскочила корова, пролетела между палаток, чудом миновав растяжки, и с разбега сиганула на тот берег реки.
— … тварь такая! — выбежал следом мужичек, — Да я тебя на колбасу пущу! Котлет наделаю, коза драная! Стой, сволочь!
Тресь! Мужик полетел кувырком, запнувшись об растяжки. Палатка тут же упала.
— Твою …! — тут же вскочил и кинулся к реке. — Стой, зараза!
Но корова уже по тому берегу удирала вниз по реке, задрав хвост. Огромное вымя скакать ей совсем не мешало. Мужик перебрался на тот берег, пару раз оскользнувшись на камнях, и побежал следом.
— Вот это цирк! — удивленно выдохнул Григорьев.
— Ага, — согласился я, подумав, что ночью представление было не хуже.
Витя направился к упавшей палатке. Мы вновь поправили растяжки. После этого Григорьев сказал:
— Ладно, ты ложись спать, а я вон туда, — и он показал на «Лысый горшок».
— А что там?
Витя посмотрел на меня, немного подумал и сказал:
— Понимаешь, тут есть стена подходящая, а Лена не одобряет моего увлечения. Вот и решил, пока она спит, пройтись по стеночке немного.
— Понятно, — кивнул я. — А руку не на стене повредил?
— Ага. Потянул, когда щели зажало, чуть не сорвался в тот раз.
Я смотрю на свою левую кисть. М-да, если бы Григорьев не повредил руку, то я бы не играл на дискотеке. Какие совпадения бывают.
— Вить, а тебе что больше по сердцу — музыка, или альпинизм?
— Музыка, конечно, моё призвание, а горы… — Григорьев запнулся, помолчав немного, — без них я не могу. Тянет и все тут! Понимаю, что надо выбрать что-то одно. Как Генка Ким выбрал, но… не могу. И музыка дорога, и горы.
Я опять кивнул. И позевал.
— Ладно, — сказал Витя, — ложись, отдыхай, а я пойду, по стене прогуляюсь.
— Может подстраховать? У нас альп-шнур есть.
— Не надо, — улыбнулся Григорьев, — я без неё обойдусь.
Я кивнул — понятно, солист там и там, но сказал не это:
— Осторожнее. Руки-ноги береги.
— Само собой.
Я лег, укрылся нагретым одеялом. Уснул сразу. Без снов. И, слава богу!
АВОКУ — Алма-Атинское высшее общевойсковое командное училище имени Маршала Советского Союза Конева И. С.
