Глава 42

В подвальном этаже усадьбы стоял колючий холод, проникающий в постель сквозь толщу одеял. Дыхание изо рта вырывалось паром. Думаю, если бы тут жил мясник, то он мог бы спокойно держать здесь свои запасы. Я подумал о Доке и о том, что уже давно перед ним в долгу, и снова понадеялся, что он все понимает и простит меня. Приплясывая на ходу, чтобы согреться, я вошел в кухню, зажег очаг и выслушал сводку погоды: по транзистору, когда-то принадлежавшему мисс Элле, дребезжащий голос возвестил: «Сегодня самое холодное рождественское утро за последние полвека – двенадцать градусов мороза! Веселого вам Рождества!» Из этой новости, по сути дела, мой слух ухватил лишь два слова: «двенадцать» и «Рождество».

Я заполнил топливом все три печи внизу и подождал, пока на первом этаже не станет теплее. Промозглая, мрачная атмосфера пустынного Уэверли Холла постепенно становилась более уютной от тепла, распространявшегося по дому во все его углы. Дом казался более приветливым, но все-таки кое-чего ему еще недоставало. И я догадался – чего именно: для этого было достаточно одного лишь взгляда. Надев всю теплую одежду, я направился в амбар. Мэтт спал, свернувшись от холода в кокон, но я не стал его будить, потому что впервые почти за целую неделю я видел его спящим. Оседлав Глю, прикрепив к седлу лассо, я достал ржавую пилу и, захватив старое одеяло, повел лошадь к востоку от дома. Мы обогнули оранжереи, ущелье и поднялись на участок, где рос наш нетронутый лес. Некоторые сосны здесь достигали двадцати пяти метров в высоту, а дубы – в два обхвата толщиной. Найдя почти трехметровый куст, а вернее, уже деревце падуба, украшенный пурпурными ягодами, я спилил его почти под корень, для чего, конечно, пришлось попотеть. Обработав срез, завернув деревце в одеяло и неплотно обвязав его веревкой, я прикрепил конец к луке седла, сел на Глю, и мы отправились назад. Роса на жухлой траве за ночь обледенела, но непрочный ледок не представлял опасности для Глю, и сверток с падубом скользил по этому насту без всяких затруднений.

Втащив дерево через парадный вход, я надежно прислонил его к стене в маленькой гостиной напротив камина, огородив железной скобой, найденной в амбаре. Тут возникла проблема с подарками: куда их класть? Я влез на чердак и принес оттуда большой ящик из кедровой древесины, достаточно вместительный, о чем я узнал еще в детстве, когда, свернувшись калачиком, иногда укладывался в нем спать. Тогда я воображал себя кем-то вроде капитана пиратского корабля. Этот ящик я покрыл паркетным лаком, подставил под дерево и обвязал лентой. Мне, кстати, всегда очень нравился запах этого ящика. Вскипел чайник, я налил себе чашку чаю и потом начал покрывать лаком роскошное, когда-то приобретенное Рексом пианино. Закончив это дело, я и пианино обвязал лентой, сделав огромный бант. Потом подбросил поленце в камин и растянулся на кожаной кушетке, глядя, как тлеющие угольки падают на железную каминную решетку и покрываются пеплом.

Через час скрипнула, а потом со стуком захлопнулась дверь черного хода, и послышались быстрые, вприпрыжку, шаги маленьких ног. Они потопали вниз, в подвальный этаж, а потом вдруг смолкли и снова послышались, уже топоча вверх по лестнице, а потом пронеслись по дому. Наконец мальчик вбежал в маленькую гостиную.

– Привет, дружище!

– Дядя Так! – замахал руками Джейс, смеясь и подпрыгивая. – Сегодня Рождество!

– Я знаю. И вправду Рождество!

Через несколько секунд в кухню вошла и Кэти, все еще во фланелевой ночной рубашке, на которую сверху был накинут махровый халат, а на халат еще и одеяло. Взгляд у нее был очень сонный, и на затылке торчал вихор. Взглянув на Кэти, я указал на кухню:

– Там тепло. Даже жарко. – и, зевая, она двинулась в указанном направлении.

Джейс прыгнул ко мне на колени:

– А у меня для вас есть сюрприз!

– И какой же?

Он утер тыльной стороной руки нос:

– Но я не могу об этом вам сказать! Иначе – какой же сюрприз!

– А у меня тоже кое-что есть для тебя! – и я указал на коробку.

– Ой! Какой же? – и, спрыгнув с моих колен, он обежал коробку, потом погладил ее по углам и обвел взглядом, как будто прикидывая размеры подарка.

Вошла Кэти, села рядом со мной на кушетку, взяла чашку чая, и с каждым глотком ее глаза открывались все шире.

– Какое замечательное дерево! Ты специально такое заказывал?

– Оно еще не украшено, но я подумал, что Джейс это сделает лучше меня.

– Эй, мам! – и Джейс постучал по коробке. – Дядя Так приготовил мне сюрприз. Можно открыть?

Кэти взглянула на меня, и я утвердительно кивнул.

Джейс приподнял крышку, и комнату наполнил густой, завораживающий кедровый аромат, а на меня нахлынули воспоминания: в этом ящике я держал все самые любимые детские сокровища.

– Ой, мам! Смотри! – Джейс достал из ящика мой кожаный ремень с одной-единственной кобурой и взмахнул им в воздухе. Кожа ремня уже вытерлась, но он все еще был в хорошем состоянии. Джейс вытащил из кобуры револьвер: увы, его рукоятка из поддельной слоновой кости потемнела от влажности. А потом он достал мою широкополую шляпу и ярко-красный шарф, мои детские башмаки, мешочек с мраморными шариками, а еще чуть ли не сотню машинок и несколько игрушечных «хижин» – наподобие той, в которой родился Линкольн. Вслед за этими сокровищами Джейс вытащил из ящика две сотни пластмассовых солдатиков, два пистолета в резиновых кобурах, пиратский кинжал и два блестящих ангельских крыла, которые скорее подошли бы девочке. Он высыпал на пол все эти сокровища и уселся посередине. А Кэти так и впилась взглядом в крылышки и, в изумлении, недоверчиво покачала головой, но тут Джейс прыгнул ко мне на колени и обнял за шею:

– Спасибо, дядя Так!

– Я рад, что тебе понравилось, приятель. Это все тебе.

– Все?

– Аболютно все!

И я взглянул на Кэти, которая подняла с пола крылья:

– Просто не верится, что ты их сохранил.

– Мне помогли. А ты готова принять мой подарок?

– Да когда же ты успел его приобрести?

– А мне для этого не нужно было много времени. Закрой глаза.

Кэти поставила чашку с кофе, зажмурилась, и я восемь раз покрутил ее вокруг оси, а когда она снова обрела равновесие, усадил около пианино и скомандовал:

– Открой глаза!

Кэти открыла глаза и увидела перед собой фортепиано с огромным бантом. Разинув рот от удивления, она машинально коснулась клавиш.

– Такер, – и Кэти покачала головой, – я не могу, не могу принять такой подарок.

– Замолчи, пожалуйста, – сказал я, дотронувшись до ее руки. – Лучше ты владей им, чем оно достанется Мэтту. Я в ужасе от одной только мысли, что он может сделать с фортепиано, пустив в ход свою пилу. А кроме того, фортепиано звучит как надо лишь тогда, когда ты на нем играешь.

Кэти улыбнулась, притянула к себе мое лицо обеими руками и поцеловала теплыми, мягкими, нежными губами, и меня с головы до ног охватил трепет. Она так сильно сжала ладонями мое лицо, что стало трудно дышать.

– Этот поцелуй от нас троих – от меня, Мэтта и мисс Эллы, – и, еще крепче обняв меня, она добавила: – Спасибо, Такер Рейн.

Кэти положила руки на клавиши и начала играть и сыграла все рождественские гимны, которые я сам когда-то слышал, мог припомнить или захотел услышать – все-все: от такого известного, как «Тихая ночь», до «Снежного человека по имени Мороз», «Рудольфа», «Маленького барабанщика», напоследок сыграв «Святую ночь». Второй раз после того случая, когда она заехала на своем автомобиле в канаву, в нашем доме звучали самые радостные звуки, которых я не слышал ни разу после смерти мисс Эллы.

В гостиную вошел Мэтт в расстегнутой на груди пижаме.

– Веселого Рождества, – пожелал я ему, но он как будто не понимал, о чем я говорю, так что я указал на праздничное деревце: – Веселого Рождества!

– А разве сейчас Рождество?

– Конечно.

Мэтт подошел к окну и посмотрел на ближнюю лужайку, посмотрел очень внимательно, а потом возразил:

– Но это не Рождество.

– Ну, если верить календарю, то именно Рождество.

– Нет, Рождество другое, – и, покачав головой, Мэтт быстро вышел из дома и направился к амбару, а через пять минут я услышал, как заработал мотор, а потом увидел, как Мэтт обходит дом по фасаду, держа в руке насос, действующий, как правило, под высоким давлением. Остановившись на пороге дома, он нажал на кнопку, и вода мощной струей вырвалась в воздух на высоту тридцати метров и рассыпалась мельчайшими брызгами, образовав как будто водяной зонтик и застывая в морозном воздухе крошечными каплями. Так Мэтт орудовал своей «волшебной палочкой», превращая усадебный дом Уэверли в сказочный ледяной дворец, внутри которого Кэти музицировала, Джейс, вооруженный револьверами, вел свою армию в атаку, топая по сверкающему паркету маленькой гостиной, а я согревал руки чашкой с кофе, стараясь удержаться от счастливых слез.

Мэтт, увязая в снегу трехдюймовой высоты и вполне удовлетворенный тем, что вот именно сейчас, по его мнению, и наступило Рождество, отправился на сеновал с желанием отоспаться, однако буквально через несколько минут появился снова, тронул меня за плечо и произнес:

– А можно спросить?

– Ну конечно!

Мы вместе поднялись на чердак, и он указал на какой-то предмет, стоящий в углу и покрытый пыльной простыней.

– А можно мне снова его забрать себе и потом подарить мальчику?

Приподняв простыню, я увидел замок лего, который Мэтт преподнес мне в подарок почти двадцать пять лет назад.

– Конечно, Мэтт, – согласился я, – думаю, он ему очень понравится.

Мы с трудом спустили замок вниз, водрузили его на пустой кедровый ящик, бросили в огонь пожелтевшую от старости, пыльную простыню и вновь явили миру красоту замка. Джейс от восторга застыл на месте, как мальчик из одного диснеевского фильма, сраженный этим явлением из мира всего Прекрасного и Невозможного, а Кэти на цыпочках подошла к Мэтту, взяла его за руку, поцеловала в щеку и поблагодарила:

– Спасибо, Мэтт! Он прекрасен!

Потом Кэти пекла блины, а я заметил, как Джейс наградил ее «сиропным» поцелуем, запечатлевшим на ее щеке мокрый розовый след. В тот день мы веселились и смеялись у камина, играли в снежки, в солдатиков, освободили принцессу из зáмковой башни, сражались с крокодилами в болотах и спели, по крайней мере, пару раз все песни, которые знали.

В ту ночь я уложил Джейса спать, уставшего от игр, на постель мисс Эллы и, подтянув одеяло под самый его подбородок, сказал ему:

– Спокойной ночи, малыш, спи крепко-крепко.

А Джейс вытащил руки из-под одеяла и обнял меня за шею.

– Дядя Так! – а глаза у него были ясные, просто лучезарные, и казалось, в них светится его маленькое сердечко, которое не знает запретов, преград, не помнит прошлых обид и уверено, что все живут вечно. – Дядя Так! – сказал он. – Я вас лублу, дядя Так! – и в ушах у меня его голосок прозвенел колокольчиком. Эта сладостная мелодия звучала когда-то и для меня, а потом я ее забыл и вспомнил только сейчас. Я взглянул на него еще раз, погладил его стриженую голову, чмокнул в щеку и с трудом проговорил:

– Я тоже тебя… люблю, Джейс.

Кэти незаметно вошла в комнату, села на кушетку и прижалась плечом к моему плечу, положив ноги на мои, и прикоснулась ладонью к моему сердцу.

Я не ответил. Я откинулся назад, и Кэти вытянулась, касаясь ногами моих ног, и снова положила мне руку на сердце. Мы сплелись, как две неразрывные виноградные лозы, нас озарял свет камина, отбрасывающий танцующие отблески пламени на стену. Аромат волос Кэти, запах ее кожи заполнил мои легкие и был так же крепок, как наше объятье.