Глава 24
Горячее августовское солнце сплавило платья Луизы с ее кожей, а ведь было только десять часов утра. Она наклонилась, срезала еще одну розу, положила в корзинку и направилась к ящикам с травами, стоящими в тени кипарисов.
В Германии она никогда особенно не интересовалась садоводством. Сады – это место, где можно гулять, любоваться растительностью, а также срывать цветы и фрукты к столу. Для работы в них существовала небольшая армия садовников, которые при ее приближении сливались с окружающим пейзажем. Луиза была слишком занята государственными делами, чтобы интересоваться искусством и наукой выращивания кустов и деревьев.
Но теперь в ее распоряжении было много времени, даже слишком.
Она срезала немного базилика и розмарина и как раз потянулась за петрушкой, когда ей на плечо легла тяжелая рука.
Луиза испуганно вскрикнула, развернулась и занесла руку с садовыми ножницами для удара. Сомертон легко уклонился.
– О боже! – воскликнула она. – Ты не должен так подкрадываться!
– Я предпочитаю выражение «тихо подходить», – с оскорбленной миной сообщил граф. – Слово «подкрадываться» мне представляется вульгарным.
– Тем не менее ты именно этим и занимаешься. Вероятно, невозможно отказаться от привычки красться повсюду, после стольких лет выслеживания предателей и убийц. – Она снова взмахнула ножницами.
– Среди прочих, – уточнил граф. – Ради бога, положи эту штуковину. У меня от ее вида кровь стынет в жилах.
Но хотя его голос был, как обычно, язвительным, кровь графа Сомертона больше не была холодной. Совсем наоборот. Граф определенно выглядел теплым. Его кожа приобрела золотистый загар, темные волосы блестели на солнце. А широкие плечи, казалось, могли удержать целый мир. Луиза отвернулась к своим травам, чтобы скрыть улыбку.
Он жив и явно благоденствует.
– Ты снова собираешь травы? Надеюсь, не собираешься совершить еще один обреченный на провал набег на кухню, дорогая?
– Боже упаси. – Она содрогнулась. – Мне просто нравится их запах в доме, вот и все. Я расставлю их в кувшинах на полках и буду лежать в кровати и наслаждаться ароматом.
– Как изобретательно. Не могу дождаться. – Он потянулся к корзинке, достал веточку розмарина и понюхал его.
– Ты гулял? – спросила Луиза.
– Да. Прошелся на холм и обратно. – Холмом он называл гору, расположенную в трех милях по разбитой дороге, на которую он взбирался ежедневно. Как обычно, он ушел сразу после завтрака, одетый в белую рубашку, бриджи и белую соломенную шляпу. Теперь на нем шляпы не было, а рубашка прилипла к телу, обрисовывая каждую мышцу.
Луиза прочистила горло и отвернулась.
– И как всегда, после прогулки было купание в озере?
– Я не хотел обижать жену. – Он пощекотал ее шею розмарином.
Луиза положила ножницы на край ящика.
– Мог бы взять меня с собой.
На мгновение его рука с розмарином застыла.
– Ты так сладко спала. Жаль было тебя будить.
«Я скучала». Слова так и норовили сорваться с языка, но она не могла себя заставить шевельнуть губами и выговорить их. Это абсурд. Уже две недели они занимаются любовью при каждом удобном случае, в любое время, в любом месте и в любой мыслимой позиции: на берегу озера и у ствола кипариса, на столе и на полу. Каждую ночь спят рядом, крепко прижимаясь друг к другу, словно желая слиться воедино.
Тогда почему простое признание в том, что она скучала, когда он покинул их супружескую постель утром и ушел на несколько часов бродить по тосканским холмам, казалось ей нарушением некого невысказанного пакта между ними?
Большое тело Сомертона прижималось к ее спине. Оно было влажным от быстрой ходьбы и чистой речной воды. Ее тело сразу откликнулось на немой призыв, наполнившись теплотой желания. Подняв руку, она нежно погладила шелковистые волосы и судорожно вздохнула, когда его руки накрыли ее груди.
Она повернулась в его объятиях и положила ладони ему на щеки, но не поцеловала, как обычно, предпочитая беседе безмолвное слияние губ, рук и тел, а спросила:
– Ты счастлив здесь?
Глаза Сомертона, горящие желанием, открылись. Последовало секундное, но очень много говорящее колебание, и он уверенно сказал:
– Конечно, дорогая. – Он взял ее руку своею и поцеловал ладонь. – А ты?
– Да. – «Говори. Скажи что-нибудь. Укажи выход из тупика». – Я не хочу уезжать, – поспешно проговорила она.
Его напряженные глаза немного смягчились, после чего брови удивленно поползли вверх:
– Извини, не понял.
– Утром, проснувшись, я долго думала. А что, если Олимпия не приедет? Если уже ничего нельзя изменить?
– Полагаю, тогда мы сами поедем в Германию, дорогая. – Он легко пожал ее руку. – Я же дал тебе обещание.
– А что, если я не хочу, чтобы ты его выполнял? – едва слышно прошептала она.
Выражение лица Сомертона не изменилось. Над их головами вспорхнули и улетели сидевшие на кипарисе ласточки.
– Что ты имеешь в виду?
– Послушай. Всю жизнь меня растили для трона. Мое воспитание, образование – все было направлено на то, чтобы я соответствовала будущему положению. Месту, которое предназначено мне Богом, – так говорил мой отец. Моя жизнь, выбор мужа, обязанности – все это было справедливой платой за роскошь и привилегии. Я, конечно, благодарна, но…
– Кажется, я тебя понял. – Он взял ее другую руку, прижал обе к груди. – Ты почувствовала вкус свободы. Простая жизнь, немного страсти. И теперь тебе не хочется возвращаться в замок. Ты даже боишься этого возвращения.
Сомертон взглянул на солнце, потом снова на нее. Его лицо оставалось непроницаемым. Луиза не могла себе представить, о чем он думает. У нее отчаянно билось сердце. Одобряет ли он ее признание? Чувствует ли себя польщенным? Намерен ли согласиться? Немного страсти. Неужели это все, что он может сказать о двух неделях восхитительного удовольствия и близости, о которых она не смела даже мечтать? Неужели все это для него так мало значит?
А может быть, он вообще не понял, что она пытается сказать?
– Ты же понимаешь, это невозможно, – наконец сказал он. – Твоя жизнь там, и ты не можешь закрыть на это глаза. Ты та, кто ты есть.
Луиза почувствовала, что падает с огромной высоты и внизу нет никого, кто смог бы подхватить ее.
– Да, конечно, я только хотела сказать…
– Олимпия приедет, никуда он не денется. И ты должна будешь действовать. С Божьей помощью мы восстановим тебя на троне. Жизнь пойдет своим чередом. И кроме того, я подозреваю, что в другом месте ты не будешь счастлива. В конце концов, именно цель не позволяет человеческому существованию стать невыносимым.
– Наверное, ты прав, – пробормотала она, чувствуя холодное оцепенение.
– Ну и это, конечно, тоже делает существование терпимым и иногда даже приятным. – Он выпустил ее руки и стал медленно ласково целовать. Луиза могла бы назвать его действия любящими, если бы на его месте был другой мужчина, который ее любил. Она вся отдалась поцелую, рукам, которые ее лениво ласкали. Дрожащими пальцами расстегнула его рубашку и погладила теплую грудь, свидетельство его силы. Где-то под каменными мышцами ровно билось сердце. Приложив ухо к груди, она слышала его биение.
– Ты так красив, – сказала она, – красив грубой мужской красотой. Ты словно сошел со старинной римской монеты. Иногда мне кажется, что сам Цезарь укладывает меня в постель.
Сомертон поднял ее на руки и усадил на каменную скамейку, теплую от жаркого солнца. Он поднял ее юбки и опустился на колени, раздвинув ее голые ноги. Луиза задрожала в предвкушении наслаждения.
Его рот был горячим и знающим, а язык безошибочно находил самые чувствительные места. О, этот мужчина отлично понимал, что доставляет ей максимальное удовольствие. Она громко стонала, всецело отдаваясь животной страсти.
Что ж, по крайней мере у них было это – мощное желание, владевшее обоими. Когда плоть конвульсивно сжалась под его губами, она не сомневалась, что Сомертон наслаждается ее реакцией. А когда он поднял ее, сел на скамейку и усадил верхом себе на колени, она знала, что толстый жезл, упирающийся в нежные складки ее плоти, будет твердым словно камень. Он проникнет внутрь ее и до краев наполнит первобытной энергией зверя, спаривающегося с самкой на природе.
И Луиза предалась бешеной скачке, потому что это была единственная доступная ей радость. А когда ее настиг еще один восхитительный оргазм, она откинула голову и выкрикнула имя Сомертона, повествуя всему свету о своей любви. Она услышала его крик и сильно прижалась к мужу, уткнувшись лицом ему в шею. Некоторое время оба молчали. И это было их общее молчание, не тяготившее ни его, ни ее.
Ей не хотелось двигаться, хотя солнце стало обжигающим, а тело мужа казалось даже более горячим. Воздух был густым и тягучим и окутывал их, словно плащом. Вероятно, им следует вместе пойти к озеру и искупаться.
– Сомертон.
– Да, Маркем?
Луиза улыбнулась. Он все еще иногда называл ее Маркемом, когда его неизменный самоконтроль ослабевал и он находился так близко к счастью, как позволял себе. Это было его самое нежное слово.
– Я еще хотела сказать… про задержку. – Слова, которые не выходили у нее из головы уже три или четыре дня, оказалось легче произнести, чем она считала.
– Что у нас задерживается? – лениво спросил Сомертон. Его голос звучал расслабленно и сонно. – Обед?
– У меня задержка. Думаю, у нас будет ребенок. – Охватившее ее чувство было очень необычным. Она впервые поделилась такой интимной подробностью с мужчиной. Вот только никак не могла подобрать название этому чувству.
– Понимаю. – Сонливость как рукой сняло.
Луиза подняла голову:
– Ты рад?
Сомертон устремил на нее тяжелый взгляд:
– Ты уверена?
– Разумеется, я ни в чем не уверена. Прошло всего несколько дней. Но я думаю… Понимаешь, раньше у меня никогда не было задержек, даже на один день. Поэтому я решила поделиться с тобой. – Она покраснела. Черт бы тебя побрал, Сомертон, и твой проницательный взгляд тоже.
Он выпрямился, снял ее с колен, посадил рядом, дал носовой платок и встал.
– Очень хорошо. Прекрасные новости. – Его физиономия стала мрачной. – Приятно осознавать, что я так быстро выполнил свой долг. Естественно, я к твоим услугам и в будущем, если потребуется наполнить детьми королевскую детскую.
Луиза вскочила:
– Что, черт возьми, это значит?
– Не помню, говорил ли я тебе это, дорогая, но я очень рад, что твой язык не стал слащаво-сентиментальным после того, как ты стала носить платья.
– Не будь скотиной! Я не хотела пока говорить тебе. Слишком рано. Возможно, дело в чем-то другом, или я просчиталась. В общем, все может быть. Но мне казалось, ты обрадуешься. Я думала, ты тоже хочешь ребенка от меня.
Граф остановился и взглянул на нее сверху вниз. Его лицо было мрачнее тучи.
– Я рад.
– Ты выглядишь так, словно я только что зачитала тебе смертный приговор.
– Естественно, я рад. Ведь именно ради этого мы две недели так старались – спаривались, как кролики. Чтобы в королевском животе зародилась новая жизнь.
В горячем неподвижном воздухе раздался странный звук.
Человек!
Кажется, это тихое, но отчетливое покашливание.
Где-то рядом мужчина.
Луиза в панике прислушалась к скрипу гравия под ногами незнакомца у себя за спиной. Она взглянула на мужа, пытаясь угадать по его лицу, кто это.
Выражение его лица было именно таким, какого она больше всего опасалась, – угрюмым и враждебным.
Он положил руку ей на плечо и повернул лицом в направлении звука.
– Ваша светлость, – громко сказал он. – Какое удивительное совпадение! Мы только полчаса назад говорили о вас.
– Хорошее жилище, – сказал герцог Олимпия, указав наполненным вином стаканом на белые стены. – Маленькое, конечно, но молодоженам больше и не нужно.
Луиза дернулась, чтобы встать и подойти к очагу. Надо поворошить угли, иначе огонь погаснет… Вот только огонь уже давно не зажигали – после того как пришла очередная волна жары. Но Сомертон положил тяжелую руку ей на плечо и не позволил трусливо сбежать. В конце концов, Олимпия – ее дядя.
– Мы вполне удовлетворены жильем, – сказал он.
Олимпия мягко улыбнулся:
– Я так и думал.
Луиза, сидя рядом с Сомертоном, заерзала. Даже не глядя на нее, он точно знал, что она густо покраснела. Она снова попыталась высвободиться, но он удержал ее на месте. Она должна остаться рядом с ним. Вместе против ее дяди. Только так можно не позволить этому хитрому дьяволу взять на себя слишком много.
Он так и думал. Интересно, как долго Олимпия стоял в саду, в тени кустов? Сомертон вспомнил, как испуганно вспорхнули и разлетелись птицы. Это было как раз перед тем, как он задрал юбки жены и опустил голову между ее ног. После этого окружающее перестало для него существовать. Так было всегда, когда он занимался любовью с Маркемом. Он все еще ощущал удовлетворение после оргазма. А потом это сообщение… Она ждет ребенка. Подумать только, в животе Маркема растет его ребенок.
Вспышку радости быстро погасил холодный страх.
Она сказала, что не хочет уезжать. Боже, что она имела в виду? Остаться здесь с ним? Неужели плотская страсть так подействовала на ее мозги? Или у нее солнечный удар?
Его рука, которой он обнимал жену за плечи, напряглась.
Луиза потянулась за стаканом и жадными глотками выпила прохладное белое вино.
Олимпия внимательно наблюдал за ней.
– В любом случае у меня есть новости.
– Лучше бы они действительно были. Это же неприлично так подкрадываться к мужчине и его жене.
– «Подкрадываться» – вульгарное слово.
Сомертон злобно уставился на невинную физиономию Олимпии.
– Пусть так, но многие люди простились с жизнью за меньшие проступки.
Олимпия отмахнулся:
– Поверь мне, племянничек, в нужный момент я отвернулся. Знаешь, я был ужасно занят все время, пока вы тут… ворковали. Было много дел в Италии и еще приходилось внимательно следить за неким судебным процессом по обвинению в убийстве, который сейчас идет в Лондоне.
– Разве вы не должны были внимательно следить за событиями в моей стране? – холодно поинтересовалась Луиза.
– Я этим и занимался. Но процесс тоже не мог оставить без внимания, поскольку он напрямую касается жениха твоей сестры Стефани.
– Стефани выходит замуж?
– Полагаю, парень – родственник убитого? – спросил Сомертон, с напряженным вниманием следя за лицом Олимпии.
– Ты попал в точку. И он, к несчастью, обвиняемый. Сегодня утром я получил телеграмму, что его признали виновным и завтра повесят.
Луиза застыла.
Сомертон стиснул ее плечо.
– Не понял. Ты сказал, повесят?
– Боюсь, что да.
Луиза рванулась вперед:
– Но что мы будем делать? И что можно сделать?
– Опасаюсь, что ничего. – Герцог развел руками.
Она вскочила, высвободившись из объятий Сомертона.
– Но вы же герцог, дядя! Вы должны что-то сделать!
– Что, например? Выкрасть его среди ночи из Олд-Бейли? – Он покачал головой. – Конечно, это довольно неожиданно. Смертный приговор представлялся мне маловероятным. Если бы я ожидал его, можно было как-то подготовиться и что-то предпринять.
– Вы и сейчас можете что-то предпринять. – Она обернулась к Сомертону: – И ты можешь действовать. Вы двое контролируете целую армию агентов в Лондоне.
– С какой целью мы должны организовывать какую-то тайную операцию? – спросил герцог. – Чтобы эти двое всю оставшуюся жизнь скрывались? Чтобы принцесса Хольштайн-Швайнвальда рожала детей убийце?
Сомертон не сводил глаз с Олимпии, одновременно всем существом ощущая отчаяние Луизы.
– Кто этот парень? Что он за человек?
– Думаю, ты его знаешь. Или по крайней мере слышал о нем. – Олимпия погладил рукой деревянную столешницу. – Это маркиз Гатерфилд, наследник герцога Саутхема.
– Гатерфилд? Боже мой! И его обвинили в убийстве герцогини Саутхем?
Сомертон потряс головой:
– И сестра моей жены все это время жила с ним?
– Не с ним, нет. Она его защищает в суде.
Луиза упала на стул и схватилась за голову:
– Сомертон, ты можешь что-то сделать. А что со Стефани? Пожалуйста, давайте привезем ее сюда, она немного побудет здесь, с нами…
Сомертон постарался отгородиться от молящего голоса жены.
– Ну, Олимпия, что надо делать?
– О сестре Луизы позаботятся, в этом у меня нет никаких сомнений. Но, боюсь, сейчас нас должны больше беспокоить другие проблемы. – Он несколько секунд смотрел на встревоженную пару. – Не так давно я получил сообщение, что Динглби с группой единомышленников отплыла из Гамбурга на пакетботе в Англию. После этого я ничего о ней не слышал, но ее и, самое важное, главу тайной полиции Хольштайна с тех пор в Германии не видели.
Солнце опустилось ниже, и свет теперь струился сквозь открытое окно, окутывая всех троих удушающим жаром. Сомертон чувствовал, как по спине стекают струйки пота. Он встал, подошел к окну – именно здесь они в первую ночь вступили в супружеские отношения – и задернул занавески. Почему-то это простое действо показалось ему окончательным.
Сколько раз они занимались любовью с тех пор? С момента венчания прошло восемнадцать дней. Предположим, они занимались любовью дважды в день – хотя скорее чаще, – значит, всего получается тридцать шесть раз. Сомертон внезапно понял, что, постаравшись, он может вспомнить каждый раз – где и когда это происходило, в какой позе, как она выглядела, какие звуки издавала, как вела себя во время оргазма. О Господи! Всякий раз он настолько полно растворялся в ней, что возвращение сознания, способности думать и говорить, иными словами, возвращение самого себя всегда оказывалось нежеланным и болезненным шоком.
А теперь пришло время самого неприятного сюрприза. Все кончено.
Он вернулся на свое место рядом с молчащей Луизой и сказал:
– Ясно. У меня только один вопрос: что придумали твои изворотливые, склонные к интригам и махинациям мозги? Что, по-твоему, мы должны делать?
Герцог терпеливо улыбнулся:
– Дорогие мои, ссылка закончилась. Пришло время действовать.
