Глава 22
Они поженились в четверг в маленькой средневековой церквушке во Фьезоле. Герцог Олимпия лично привез из Флоренции англиканского священника на упрямом муле. Был последний день июля, в воздухе пахло созревающими фруктами.
– Это законно? – спросил Сомертон у Олимпии, когда они вышли из полумрака церквушки на ослепительное тосканское солнце. Луиза, одетая в простое бледно-желтое платье и держащая в руке букет желтых роз из садов Палаццо Анджелини, разговаривала на беглом итальянском с женой ризничего.
Олимпия снял шляпу, вытер лоб белым носовым платком и злобно покосился на палящее солнце.
– О, теперь вы женаты! Обратной дороги нет. Я больше не стану пробивать в суде лорда-канцлера бумаги о разводе. В случае чего, я тебя просто убью, дорогой племянничек. Это быстрое и эффективное решение сэкономит мне кучу времени и сил.
Сомертон не сводил глаз с невесты, стоящей у двери церкви. Солнце превратило ее короткие каштановые волосы в пламя. Она, казалось, тщательно избегала всяческих контактов с ним. Даже перед алтарем, повторяя клятву, она не смотрела ему в глаза. Строго говоря, она дала клятву верности священнику.
– Я имею в виду ее статус правительницы Хольштайна. Она может выйти замуж за разведенного мужчину?
Герцог пожал плечами:
– Закона, запрещающего это, нет. Думаю, такая проблема попросту раньше не возникала. Но ты имей в виду, законы пишут сами правители. Тебе понравится править, Сомертон, я в этом не сомневаюсь. Представь себе, нет шумного парламента, досадных конституционных ограничений. Всего лишь своего рода узы первобытного доверия между правителем и его народом.
– Но кому тогда пришло в голову менять такое эффективное устройство? – спросил Сомертон, качая головой.
– Я тоже не понимаю. – Олимпия нахлобучил шляпу и повернулся к племяннице: – Дорогие, мне пора. Дела и все такое. Желаю вам приятного медового месяца. Я пошлю за вами, когда придет время.
– Но, дядя, разве ты не останешься?
– Остаться? Зачем? – Он испуганно взглянул сначала на племянницу, потом на ее новоиспеченного супруга. – Уверяю вас, я буду только мешать. Всегда старался держаться подальше от молодоженов.
– Правильная политика, – одобрительно кивнул Сомертон. – Я тоже всегда ее придерживался.
– Но не в этом случае. – Олимпия многозначительно кашлянул.
Сомертон посмотрел на Луизу. Она отвела глаза.
– Ну, ладно, давайте прощаться. – Олимпия взял племянницу за плечи и расцеловал в обе щеки. – Желаю счастья, дорогая. Твой муж – беспокойный индивид, умный, проницательный, временами порочный…
– Совсем как один мой знакомый дядя.
– Но я верю, что он станет для тебя хорошим мужем. – Вздохнув, он обратился к Сомертону: – Что касается тебя, племянничек, я рад, что топор войны наконец зарыт. – И герцог протянул Сомертону руку.
– Я тоже, дорогой дядя. – Голос графа был полон иронии.
Лапища Олимпии схватила тоже далеко не маленькую руку графа. Герцог притянул молодожена к себе и прошептал на ухо:
– Помни, что я сказал о смерти и разводах, мой мальчик. Несчастные случаи происходят сплошь и рядом, и их очень легко организовать. – Герцог выпустил руку Сомертона и дружески похлопал его по плечу: – Обращайся с ней хорошо.
Граф в ответ хлопнул Олимпию по плечу не менее дружески, едва не свалив его на землю.
– Счастливого пути, дорогой дядя.
Луиза стояла рядом с Сомертоном, пока Олимпия забирался в экипаж и потом долго махал им рукой из окна.
– Что он сказал тебе?
– Когда?
– Когда вы пожимали друг другу руки.
– Всякую чепуху, о которой обычно говорят молодоженам. – Он протянул жене руку: – Пойдем?
Она скованно улыбнулась – Маркем улыбался совсем не так – и доверчиво дала ему руку. Эта улыбка, ощущение шелковистой мягкости ее кожи слегка поколебали юмористический настрой Сомертона. Он нахмурился. Этот брак – соглашение цивилизованных людей, заключенное ради взаимной выгоды и производства на свет нового поколения правителей Хольштайна, а вовсе не дань безумной страсти.
Если бы только простая желтая ткань свадебного платья не подчеркивала так соблазнительно округлые груди его новой жены. Если бы ее хрупкая изящная фигурка не являлась для него непреодолимым искушением.
Улыбка Луизы исчезла.
– Жена ризничего сказала, что проводит нас в коттедж.
Это была идея Олимпии: покинуть Палаццо Анджелини – большую виллу, расположенную на главной дороге во Флоренцию, – и укрыться в скромном коттедже недалеко от Фьезоле, где спокойно дожидаться сигнала к началу действий против заговорщиков. Сомертон, которого все еще мучили головные боли и одолевала слабость после двухнедельного пребывания в постели, согласился с тем, что величественное итальянское палаццо – не слишком удачное место для скрывающейся принцессы, тем более что она отказалась от мужского обличья, чтобы выйти замуж за английского аристократа. Силы еще не вернулись к нему, и он не желал подвергать Луизу риску внезапного нападения.
– Это будет своего рода медовый месяц, – сказал Олимпия накануне вечером, когда они беседовали за стаканом шерри. Герцог появился как раз накануне свадьбы.
– Это не медовый месяц, – возразил граф, – а брак по расчету.
Олимпия вперил в собеседника взгляд своих пронзительных синих глаз.
– Да, но все же это брак.
Да, брак.
Сомертон покосился на жену, которая молча шла рядом с ним за синьорой Скотто по пыльной дорожке мимо кипарисов и виноградников, вилл и коттеджей, залитых ярким солнцем тосканского лета. У графа на солнце опять разболелась голова. Зато Луиза выглядела юной и свежей. Она шла, чуть приподняв юбки и глядя прямо перед собой. Подбородок был упрямо вздернут, а щеки слегка порозовели.
Что еще говорил Олимпия насчет брака? Сомертон потер лоб. Ах да! Ты можешь быть ей мужем или нет. Выбор за тобой.
– Мы пришли, – сказала супруга ризничего, свернув с дорожки к маленькому домику, уютно утроившемуся в густой тени кипарисов. Черепичная крыша казалась огненно-красной на фоне бездонной синевы неба.
Сомертон нахмурился:
– Он же совсем маленький.
– Ничего, все в порядке, – торопливо сказала Луиза, взяла женщину за руку и спросила ее по-итальянски, есть ли в доме еда.
Сомертон распахнул дверь и застыл на пороге.
– Проклятый Олимпия, – пробормотал он.
В домике была только одна комната. В центре одной стены располагался очаг, рядом была сложена кухонная утварь. Здесь же находился стол, возле которого примостились два плетеных стула. У противоположной стены была поставлена кровать, не слишком широкая, покрытая веселым голубым покрывалом, поверх которого лежали две взбитые подушки.
И все.
Нет, не совсем все. На столе Сомертон увидел бутылку вина и два чистых стакана, а под ними – листок бумаги. Сомертон подошел и взял записку.
«С наилучшими пожеланиями счастливым новобрачным. Олимпия».
Ублюдок.
Ее муж пребывал в дурном расположении духа.
Что ж, она не могла его за это винить. Если говорить честно, ему не дали выбора. Не прошло и пяти дней с тех пор, как он избавился от кошмара предыдущего брака, как уже оказался связанным с новой женой и совершенно иной жизнью.
Сомертон взял стакан и залпом выпил вино, не глядя на жену. Они только что пообедали хлебом, сыром и яблоками – в буфете оказалось много еды. На улице за жизнерадостными красными занавесками небо уже побледнело, готовясь к закату. Лицо графа казалось высеченным из камня.
Очевидно, его отнюдь не радует предстоящая первая брачная ночь.
Луиза допила вино, призвала на помощь всю свою храбрость и тихо заговорила:
– Думаю, я должна прояснить некоторые моменты, прежде чем мы… продолжим.
Наконец супруг соизволил взглянуть на нее. Его физиономия показалась ей свирепой.
– Слушаю, дорогая.
– Я понимаю, что наш брак не стал для тебя желанным.
– Но я же согласился.
– Мы не влюблены, как обычные пары, которые, стоя перед алтарем, клянутся в вечной преданности. Более того, насколько я поняла, у тебя имеются уже сформировавшиеся плотские потребности, для удовлетворения которых требуются… изобилие и разнообразие.
Сомертон поднял брови и молча взял с тарелки персик.
– Так что я вовсе не жду от тебя неукоснительного сохранения супружеской верности и понимаю, что наша постель не будет для тебя единственной. Однако прошу тебя о двух вещах. Во-первых, чтобы ты занимался этим втайне во избежание лишних разговоров при дворе.
Дьявол! Она все-таки покраснела. А ведь дважды повторила эту речь утром перед зеркалом, чтобы избежать проявления эмоций. Правда, Сомертон, кажется, ничего не заметил, сосредоточившись на разрезании персика.
– Да, моя дорогая, а во-вторых?
Луиза стойко продолжила:
– Первое время, пока мы будем стараться зачать ребенка, хотелось бы, чтобы ты оказал мне честь и ограничился только моей постелью, до тех пор, пока… пока не подтвердится радостная весть.
Сомертон, наконец, покончил с разрезанием персика. Кусочки были такими маленькими, что персик казался размятым. Он положил один кусочек в рот и принялся жевать. Интересно, он хотя бы почувствовал, что ест?
– Очень разумно, – наконец изрек он. – А как насчет тебя, дорогая? Ты тоже будешь следовать правилам, которые изложила с такой точностью?
– У меня нет необходимости соблюдать правила. В моей постели никогда не будет другого мужчины, кроме тебя.
– Ты в этом уверена? Зимние ночи длинные и часто тоскливые. Ты вполне можешь встретить джентльмена, чарам которого не сможешь противостоять. Хочешь персика? – И он предложил ей очередной микроскопический кусочек.
«Я уже встретила такого», – подумала она и положила персик в рот.
– Такую возможность можно допустить, – подумав, согласилась она. – Но даже если акт любви не является неприятным, все же ради него вряд ли стоит рисковать короной. Принц может иметь сколько угодно любовниц, но принцесса должна быть добродетельной, иначе вызовет недовольство своего народа. Такие связи практически невозможно скрыть.
– Да, разумеется, об этом я как-то не подумал. Естественно, принцесса должна ставить на первое место свои обязанности, а уж потом личные желания. Прими мои соболезнования, дорогая. Судя по всему, мы всегда будем в неравных условиях.
Его голос был низким, вкрадчивым. От него Луизу пробрала дрожь. В нижней части живота чувствовалась странная тяжесть. Она встала, но ощутила легкое головокружение и схватилась за край стола.
– Значит, мы поняли друг друга?
– Думаю, да.
Сомертон очень медленно, лениво встал и навис над ней – большой, грозный.
– Я выйду за дверь, чтобы выкурить сигару, если не возражаешь, – сообщил он. – Тебе не помешает несколько минут уединения.
– Да, спасибо, – пискнула Луиза.
Граф вежливо поклонился и скрылся за дверью – переступая порог, ему всякий раз приходилось нагибать голову, чтобы не разбить ее о притолоку. Луиза несколько минут стояла, прислушиваясь к гулким ударам сердца.
Ее супруг – супруг! – вернется через несколько минут, возможно, через четверть часа, и возьмет ее в постели.
Да поможет ей Бог. Что ей делать? Чего он ждет от нее? Он, должно быть, укладывал в постель сотни женщин, причем самых разных, наверняка умелых и опытных. Луиза попыталась вызвать в памяти свою первую брачную ночь, но вспомнила лишь чувство неловкости, разбросанную одежду и боль между ног. В конце она даже не была уверена, что они сделали все, что должно. Петер был тоже растерян. («Я вошел в тебя?» – спросил он тогда, тяжело дыша, и она не знала, что ответить, поскольку ни в чем не была уверена.)
Можно было не сомневаться, что с Сомертоном все будет по-другому.
Луиза почувствовала мурашки на коже.
Спустя четверть часа она лежала в постели, вымытая и облаченная в ночную рубашку, до подбородка укрытая простыней. Она немного поспорила сама с собой, стоит ли зажечь свечу, но решила, что вполне хватит света, проникающего сквозь неплотно задернутые занавески. Она смотрела на потолок и считала завитки на деревянной балке, расположенной прямо над кроватью: двенадцать… тринадцать…
Дверь распахнулась.
– Маркем! – рявкнул граф.
– Я Луиза, – тихо ответила она. – Я здесь, в постели.
Стемнело быстрее, чем она ожидала, и показавшийся на пороге Сомертон виделся ей расплывчатым силуэтом. Он шагнул к кровати, развязал и отбросил галстук и прищурился, словно не мог ее разглядеть. Вместе с ним в комнату ворвался теплый воздух.
– Вот ты где, – сказал он.
Она бдительно наблюдала за ним, прикрыв глаза. Кажется, он расстегивает рубашку…
– Ну и какого черта ты там делаешь? Пробуешься на роль шахматной королевы?
– Жду тебя. – Луиза облизнула пересохшие губы.
– Так ты ждала визита мужа в свою постель? – Голос Сомертона казался удивленным.
– Конечно.
Граф оперся обеими руками о край кровати и склонился над ней. Рубашка была расстегнута, под ней виднелась мускулистая грудь. Голос стал низким и тихим:
– Луиза, моя дорогая невеста, на тебе ночная рубашка?
– Конечно, я надела рубашку, – с негодованием проговорила Луиза. – А как же иначе?
Сомертон улыбнулся. Теперь она видела его лицо – тяжелые веки, кривящиеся в улыбке чувственные губы.
– Позволь, я угадаю: твоя рубашка застегнута до самой шеи.
– Ну да. На всех ночных рубашках пуговицы застегиваются до самой шеи.
– Покажи.
Что ж, теперь он ее муж. Луиза сдвинула простыню на полдюйма вниз.
– Еще, – сказал он.
Она вздохнула и сдвинула простыню еще на целый дюйм. Больше уж некуда.
Граф взял простыню и отбросил ее в сторону.
– Ой! – Луиза села и прикрыла грудь руками.
Сомертон несколько мгновений взирал на нее с той же насмешливой улыбкой на губах, черные волосы взлохмачены, дыхание пахнет сигарами.
– Дорогая, я снимаю шляпу перед галантностью бедного Петера. Как он умудрялся тебя находить под всеми этими одежками?
Луиза спрыгнула с кровати и бросилась бежать.
Она с большим опозданием поняла, что бежать некуда, разве что на улицу, в синие тосканские сумерки. Вместо этого она подошла к окну, рывком отдернула занавеску и распахнула одну створку. Воздух за окном был еще теплый и тяжелый, но по сравнению с охватившим ее жаром он казался ледяным.
Сомертон медленно шел к ней. Луиза всем существом чувствовала приближение его большого тела. Она закрыла глаза.
– Маркем. – Его рука коснулась ее талии. – Луиза. Не надо убегать от меня.
– Не надо унижать меня! – возмутилась она.
Его тело было совсем рядом. Она чувствовала прикосновение к спине его расстегнутой рубашки.
– Извини, я не подумал.
Извини? Он действительно извинился? Ей не послышалось?
Она тихо сказала:
– Я не знаю, чего ты ждешь от женщины. Не знаю, чего ты хочешь от меня.
Его рука медленно обняла ее за талию.
– Моя дорогая Луиза. Все очень просто. Так получилось, что я уже некоторое время не имел возможности наслаждаться женским телом, поэтому мне необходимо твое поощрение. А вообще, строго говоря, нам даже не нужна кровать.
Пальцы Сомертона медленно скользнули вверх, дыхание шевелило волосы у нее на затылке. От него пахло вином и сигарами. Луиза затаила дыхание.
– Как это? – спросила она.
– Позволь, я покажу тебе.
– Это… это неприлично.
– Луиза, ты моя жена. И можешь забыть обо всех приличиях, вместе взятых, раз и навсегда.
Очень медленно и нежно он прижался бедрами к ее бедрам, и твердый фаллос уперся ей прямо в поясницу. Луиза тихо ахнула.
– Но как…
– Позволь мне думать об этом, Луиза. – Его рука легла на завязки ее ночной рубашки. – Только сначала я должен избавить тебя от этого кокона.
– Не смей!
Но Сомертон уже развязал ленточки, и рубашка скользнула по плечам вниз. Луиза вскрикнула, когда груди оказались ничем не прикрытыми, и закрыла их руками.
– Нет. – Он поцеловал ее шею и осторожно убрал руки. Ночная рубашка опустилась на бедра. Сомертон на мгновение отстранился, чтобы не мешать процессу падения, и она оказалась на полу. – О мой Бог! – воскликнул он, отпустил ее руки и накрыл ладонями груди. – Луиза, и ты так долго прятала от меня все это?
Она опустила глаза и увидела, как его загорелые руки ласкают ее белую кожу, подушечки больших пальцев теребят соски. Она судорожно вздохнула и ощутила дрожь в коленках.
– Не бойся, – шепнул он, – я тебя поддержу.
И он сделал, что обещал. Его мускулистые бедра прижались к ее бедрам, поддерживая ее ослабевшее тело, а живот стал как колыбель. Она откинулась назад, прислонилась к широкой груди и почувствовала опору, прочную и надежную, словно скала.
– Вот так. Прислонись ко мне. Позволь мне касаться тебя. Дай рассмотреть, какая ты красивая.
Его голос звучал в ухе, пальцы ласкали груди, и она таяла под его ласками.
– Ты только посмотри, как заходящее солнце ласкает твою кожу, Луиза. – Он провел рукой по ложбинке между грудями. – Знаешь, как сильно я тебя хочу? Как давно я тебя хотел? Мне кажется, я хотел тебя с той самой ночи, когда ты пришла ко мне в комнату в туго завязанном халате, посмотрела серьезными глазами и попыталась успокоить свою чертову собаку. Уже тогда я чуть было не поцеловал тебя.
Его рука опускалась все ниже, описывая ленивые круги на гладком плоском животе, а другая рука продолжала ласкать ставшие необычайно чувствительными соски.
– Но ты же считал меня мужчиной!
– Ты была тобой. Под чужими одеждами ты была Луизой. Я хотел тебя, что бы ни было на тебе надето, кем бы ты ни была. Я хочу тебя утром. Я хочу тебя в полночь. Я хочу тебя на своем письменном столе, в кресле и в купе поезда. Как только ты входишь в комнату, я думаю лишь о том, чтобы войти в тебя. – Он наклонился и провел языком по ее плечу. А его рука, лежавшая на животе, опустилась еще ниже, и теперь пальцы играли кудрявыми волосками. – Ты здесь, со мной, Луиза, и готова принять меня, я это чувствую. Если я опущу руку еще ниже…
Его рука скользнула между ног. Луиза ахнула и смущенно сжалась. Но другая рука мужчины обхватила ее туловище под грудями и удержала на месте. Его фаллос сильно упирался в ее поясницу.
– Тише, любовь моя. Всему свое время. Прижмись ко мне. Позволь мне касаться тебя. Впусти меня внутрь.
Он шептал ей в ухо нежные слова, баюкая, как ребенка.
– Вот так, милый Маркем, всегда такой сильный и храбрый. Позволь мне стать твоей силой, разреши взвалить на себя твою ношу. Я хочу заботиться о тебе. Это мое самое большое желание. И именно это тебе нужно, не так ли?
Его палец с потрясающей медлительностью стал раздвигать нежные складки.
– Ах! – вскрикнула она. Ей следовало устыдиться, не позволить такие неслыханные вольности. Но как же это было приятно! Луиза млела под его смелыми ласками и в конце концов поняла, что сейчас взорвется, если не получит большего.
– Ты такая влажная, – шептал Сомертон. – Влажная и мягкая. И ты хочешь меня. Скажи это вслух.
– Я хочу тебя.
Его палец медленно скользнул между складками и коснулся такого чувствительного местечка, что она, не сдержавшись, громко выкрикнула его имя. Ощущения были ни с чем не сравнимыми.
– Вот так, – сказал Сомертон и снова поцеловал ее шею. – Прекрасно. – Он убрал палец.
– Нет! Пожалуйста!
– Что именно ты хочешь, дорогая?
– Пожалуйста, продолжай… – Она не могла найти походящих слов.
– Продолжать трогать тебя там? С удовольствием.
Сомертон снова нащупал маленький бугорок чувствительной плоти, средоточие восхитительных ощущений, и Луиза выгнула спину, радуясь новым открытиям. Она никогда не думала, что может чувствовать нечто подобное.
– Дорогая, разве ты никогда не трогала сама себя? – спросил он. – Неужели ты себя не знаешь?
– Няня говорила, что это дурно и безнравственно, – прошептала Луиза. – Она утверждала, что я могу заболеть.
Сомертон легонько прикусил мочку ее уха.
– Ты сама видишь, что это очень приятная болезнь, дорогая. Но в любом случае теперь у тебя есть я, абсолютно безнравственный муж, негодяй без стыда и совести, который будет тебя трогать там каждую ночь.
– О! – Сказать она ничего не могла. Слишком велико было напряжение и слишком сильно наслаждение.
В тот момент, когда Луиза уверилась, что сейчас воспарит ввысь или растворится в неземном блаженстве, Сомертон убрал палец от чувствительного комочка плоти. Она разочарованно заворчала.
– Терпение, дорогая. Чем дольше ждешь, тем больше награда.
Луиза едва не плакала от желания. Она прижималась бедрами к его пальцу и молила, но Сомертон только рассмеялся. Он опять медленно раздвинул складки и скользнул внутрь.
– Сомертон! – ахнула она.
– Ты такая тугая и влажная. Сожми мой палец. Сможешь?
Мышцы Луизы сжали палец, который стал двигаться вперед-назад, вперед-назад…
– О, моя девочка, мой страстный Маркем. Да!
Она ни о чем не могла думать, только о пальце мужчины, который был в ней, дразня ее, даря блаженство.
– Дорогая, я больше не в силах ждать. – Его голос стал хриплым, создавалось впечатление, что мужчина испытывал мучительную боль. – Я должен оказаться внутри тебя.
Палец исчез, сильные руки взяли ее за талию и подняли. В нее уперлось что-то, намного большее, чем палец. Мир сместился, Луиза ничего не понимала. Сомертон что-то делал за ее спиной, удерживая на месте сильными руками.
– Раздвинь ноги, дорогая. – Хриплый шепот стал едва слышным. – Откройся для меня.
Луиза послушно раздвинула ноги и ощутила нечто очень твердое, обтянутое бархатистой теплой кожей. Это нечто сильно прижималось к ее нежным складкам.
– Боже… – пробормотал Сомертон.
Какое-то время он стоял, прижавшись к ней. Его фаллос уже был готов войти в ее тело, но Сомертон медлил. В момент, предшествующий соединению их тел, Луиза смогла прочитать его мысли. Она почувствовала, что он собирает остатки самоконтроля, оттягивая финал, сдерживаясь из последних сил.
Ради нее.
– Сомертон, – проговорила она.
Он мягко обхватил ее левой рукой, а правой уперся в стену у окна.
Он весь был покрыт потом, она тоже. Оба тяжело дышали. Луиза накрыла ладонью его руку, прижатую к стене.
И услышала низкий рык. Не в силах больше терпеть, Сомертон начал входить в нее. У Луизы перехватило дыхание. Она закричала, потрясенная восхитительным ощущением наполненности, его силой и умением.
– Не двигайся, – прохрипел он.
Его могучие бедра на мгновение замерли, сильные руки уверенно поддерживали ее.
Но вот его бедра двинулись назад, потом снова вперед.
– Еще, Луиза? – спросил он.
– О да, еще!
Сомертон издал животный рык и начал ритмично двигаться в ней, и Луиза ощутила, как поднимается ввысь. Ее тело стало невесомым, растворилось в водовороте ощущений. Все возраставшее напряжение стало невыносимым.
Сомертон двигался все быстрее и быстрее. Луиза утратила способность мыслить – теперь она могла только чувствовать. И вот мир вокруг нее взорвался разноцветным фейерверком. Ее тело сотряс оргазм, подобного которому она еще никогда не испытывала. Да что там говорить, она вообще ничего не испытывала в постели с мужем. Она забилась в сладких судорогах, услышала крик Сомертона и почувствовала, как сжались его руки, напряглось тело, и в нее излилась горячая струя его семени.
