Глава 21
Сквозь узкие щели между неплотно задернутыми шторами проникал солнечный свет. От этого голова болела нещадно.
Он зажмурился. Так намного лучше.
– Может кто-нибудь задернуть чертовы шторы? – проворчал он, не обращаясь ни к кому конкретно. В комнате было прохладно и пахло розами. Он вспомнил, что на прикроватном столике стояла ваза. Вспомнил и сами цветы – желтые с розовой каймой, словно их окунули во… что-то розовое… или красное… Короче, во что-то окунули.
Его лба коснулась нежная рука.
– Они задернуты, – проговорил знакомый голос. Голос Маркема, только мягче и добрее, чем обычно.
– Они не задернуты. Там щели. А в них свет.
– Боюсь, с этим я ничего не могу поделать. Ты сильно ушиб голову, и свет еще какое-то время будет резать глаза.
Удар по голове. Теперь он вспомнил. Берег реки. Элизабет, Пенхэллоу, его сын, Олимпия.
И сразу нахлынуло ощущение потери. Он тонул в нем, не мог дышать.
Маркем.
– Где я? – прошептал он.
– Мы все еще на вилле Анджелини и останемся здесь, пока ты не сможешь путешествовать.
Конечно. Он знал это. Головная боль, тошнота, головокружение. Кто-то будил его, давал воды, и он снова засыпал. Потом его опять будили. Слишком скоро.
Сотрясение мозга. Кажется, доктор это так называет. У него непорядок с мозгами.
Он подвинул руку, лежащую на простыне, и ее сразу накрыли тонкие длинные пальцы.
– Ты давно здесь? – спросил он.
– Я никуда не уходила.
Прошло еще какое-то время, он опять открыл глаза, и на этот раз свет не вызывал такую резкую боль. Теперь мысли послушно следовали одна за другой, ну, или большинство из них. Он на вилле Анджелини. Он проиграл сражение. И у него повредились мозги. Рядом с кроватью стоят розы. И Маркем тут.
Он закрыл глаза и позвал:
– Маркем!
– Сэр?
Послышалось шуршание одежды, и его руки коснулись ее пальцы. Он сжал их, проверяя силу.
– Теперь ты должен называть меня Луизой, – сказала она.
– Ты всегда будешь для меня Маркемом.
Она не ответила. Сомертон открыл глаза. В комнате царил полумрак, но он разглядел ее силуэт. Она сидела совсем близко.
– Знаешь, Маркем…
– Луиза.
– Луиза, рассудок ко мне вернется?
– Конечно. Я в это верю. Еще неделя, и мы сможем отсюда уехать.
Неделя. Черта с два он проведет в этой постели еще неделю.
– Где мой сын? – спросил он, и при слове «сын» на него навалилась черная тяжесть, густая маслянистая субстанция горя, поражения, потери, понимания своей неправоты.
– Филипп со своей матерью и лордом Пенхэллоу находятся неподалеку. Насколько я понимаю, они ждут окончательного решения лондонского суда, чтобы пожениться.
– Она ждет ребенка.
– Да, я знаю.
– Это, разумеется, его ребенок. Это хорошо… Хотя я на мгновение подумал… – Он отвернулся. – Был небольшой шанс… Я вел себя плохо, недостойно. Когда я понял, что она беременна, и она сказала, что это ребенок Пенхэллоу, у меня в голове помутилось. Нет, я бы не ударил ее. Никогда. Я просто хотел… не знаю, чего я хотел. Возможно, убить себя.
– Вы часто вели себя плохо, милорд, но, думаю, теперь вы избавились от этой вредной привычки.
Сомертон снова закрыл глаза.
– Да. Она получит все, что захочет. Только пусть разрешит мне иногда видеть его. Моего сына. Я должен знать, что у него все в порядке.
У его губ оказался стакан. Сомертон послушно выпил воду и заснул.
В его руке маленькая ручонка.
Это было первое, что он отметил, когда открыл глаза. Он повернул голову и увидел встревоженные глазенки сына. На мгновение Сомертону показалось, что он смотрит на себя, только маленького.
– Филипп.
– Ты проснулся, папа?
– Да. Почему ты здесь?
Послышался шелест шелка и женский голос:
– Я привезла его, милорд. Он хотел вас видеть.
Сомертон закрыл глаза.
– Элизабет.
– Папа, мне очень жаль, прости меня, пожалуйста, – торопливо заговорил Филипп. – Я не хотел толкать тебя. Я только хотел, чтобы ты бросил нож и не сделал больно дяде Роналду.
– Ты все правильно сделал, малыш, – прошептал Сомертон. – Храбрый мальчик.
– У тебя сильно болит голова, папа?
Голова у Сомертона раскалывалась на множество частей.
– Вовсе нет. Я просто отдыхаю.
О господи! Сомертон явственно ощутил прикосновение к руке маленьких сухих губ. К костяшке большого пальца. Открыв глаза, он увидел макушку сына.
– Мне так жаль, папа.
– Все в порядке, малыш. – Он поднял руку и погладил сына по голове.
Тихо заговорила Элизабет:
– Филипп, дорогой, ты позволишь мне поговорить с твоим отцом наедине?
Филипп снова поцеловал костяшку большого пальца и исчез. На стул у кровати Сомертона опустилась Элизабет. В ее красивом теле теперь жил ребенок ее любовника, а лицо сияло счастьем и здоровьем.
– Прекрасно выглядишь, – сказал Сомертон.
– Ты тоже выглядишь лучше, чем когда я видела тебя в прошлый раз.
– Я поправляюсь. Полагаю, тебе нужно мое благословение? Хочешь убедиться в моем согласии?
Женщина заколебалась.
– Мне жаль, что все так вышло. Поверь, я понимаю, что была неправа, решив бежать, но ты… но мы…
– Мы никогда не подходили друг другу.
– Да. – Она опустила голову и внимательно рассматривала свои руки.
Сомертон отвернулся, взглянул на полог над кроватью и положил на грудь руку, которую поцеловал Филипп.
– Я вел себя дурно. Так сказал Маркем.
– Он прав. Но я тоже виновата. Мы оба совершили много ужасных ошибок, и я надеюсь… я надеюсь… – Ее голос сорвался.
– Я приношу свои извинения, – сухо сказал Сомертон. – Если тебе нужно мое благословение, считай, что получила его. Выходи за него замуж. Надеюсь, он сделает тебя счастливой.
– Я тоже надеюсь, что ты когда-нибудь найдешь свое счастье.
Сомертон почувствовал жжение в глазах и собрался с силами:
– Берегите моего сына. Вы оба.
– Обязательно. – Элизабет на мгновение коснулась прохладными пальцами лба Сомертона и тут же встала. – Я хочу тебе сказать вот что: Филипп никогда не слышал ни одного дурного слова о тебе ни от меня, ни от него. И не услышит. Все остальное зависит от тебя.
Сомертон взглянул на костяшку пальца, которой касались губы сына.
– Если я когда-нибудь смогу вам чем-то помочь, только скажите.
Женщина не ответила. Он слышал, как она что-то прошептала Филиппу.
– До свидания, папа, – сказал Филипп от двери.
– Будь здоров, Филипп.
Дверь закрылась. Сомертон отвернулся к стене и смотрел на темную деревянную панель, пока не уснул.
– Когда ты говорил, что мы уедем отсюда, Маркем, что конкретно ты имела в виду?
Это было на следующий день после визита Филиппа с матерью или, может быть, через день. Сомертон потерял счет рассветам и закатам в темной комнате. Сейчас он сидел на кровати не в силах ни читать, ни встать без посторонней помощи, в общем, он не мог ничем заняться и стал нервничать.
– Я – Луиза, милорд. Пора выпить немного бульону.
– Я не инвалид, – огрызнулся граф.
– Прощу меня простить, милорд, но вы хуже инвалида. Вы даже не можете ходить, ни на кого не опираясь. А уж характер… Никакой инвалид до такого не додумается. – Она вздохнула и отставила в сторону бульон. – Впрочем, ничего другого я и не ожидала.
– Ты уклоняешься от ответа, Луиза. У меня есть дела, требующие моего внимания. Дурные дела, как ты понимаешь, которые я могу поручить только самому себе.
– Милорд, у меня есть предложение. – Она сцепила пальцы на коленях и опустила голову.
Сомертон пристально уставился на девушку. В комнате было темно, хотя сегодня в нее допустили немного больше солнечного света. Граф заметил, что Луиза больше не покрывает волосы помадой, и они, хотя все еще очень короткие, падают ей на лоб. На ней была свободная белая рубашка без жилета. И она хотела, чтобы он называл ее Луизой.
Все это были подсказки.
– Какое предложение? – подозрительно спросил он.
Луиза вздохнула и расправила плечи:
– В последние дни я все время думала о сложившихся обстоятельствах.
– Не сомневаюсь, Маркем.
– Окончательное решение о расторжении брака будет принято лондонским судом через три или четыре недели.
– Да.
– Возможно, после этого будет возможно… Вы должны подумать…
– Маркем!
Она секунду помедлила и встретила его взгляд с королевским высокомерием.
– После этого вы сможете жениться на мне?
Граф Сомертон был человеком, привычным к неожиданностям. В его жизни они случались едва ли не чаще, чем запланированные мероприятия. Однажды он приехал в Копенгаген на встречу со своим человеком, которому верил больше, чем самому себе, попал в засаду и в конце концов оказался в тупиковой аллее, окруженный врагами. Тогда он был на волосок от смерти, но все же сумел спастись.
Но его доверенному человеку повезло меньше. Сомертон позаботился об этом лично.
Да, он привык к неожиданностям и гордился своей способностью воспринимать новую информацию спокойно, вносить соответствующие коррективы в планы и продолжать действовать.
Однако теперь слова Луизы медленно ворочались в его поврежденных мозгах, временами подпрыгивая и отскакивая от стенок черепа.
Когда к нему вернулся дар речи, он сумел выдавить из себя лишь одно:
– Ты спятила?
– Не понимаю, почему такая перспектива представляется тебе ужасной, – с отчетливым негодованием в голосе проговорила Луиза. – Государственные браки – это своего рода деловые соглашения. Браки по расчету.
– Какому расчету?
– Речь идет о получаемых преимуществах.
Луиза подалась к нему:
– Послушай меня. Дело не только в ликвидации анархистов, которые захватили власть в моей стране. Моим народом никогда не управляла женщина. Отцу пришлось изменить закон, чтобы это стало возможным. Не думаю, что я могу рассчитывать на сильную поддержку населения. Возможно, это одна из причин, позволивших революционерам прийти к власти. Они удачно выбрали время.
Граф молча кивнул.
– Я одна, и меня не было в стране девять долгих месяцев. Поэтому у меня мало шансов привлечь людей на свою сторону. Это я отлично понимаю. Я помню, как они смотрели на меня в Хольштайнском соборе, когда хоронили моего отца. Они не собирались принять меня как единовластную правительницу.
– Пусть только кто-нибудь посмеет сказать слово против тебя…
– Но если я вернусь с мужем, принцем-консортом, английским аристократом, человеком сильным и решительным… – Луиза глубоко вздохнула, словно решившись на что-то, и Сомертону показалось, что она слегка покраснела. – Если я вернусь, нося под сердцем молодого принца…
Граф почувствовал головокружение.
– Очень может быть, что сердца людей будут отданы мне.
– Прошу прощения, Маркем, речь шла о беременности? Я не ослышался?
Она опустила глаза.
– Петер и я… мы старались… каждую неделю… но так и не смогли зачать ребенка. А ты – эксперт в этом вопросе. У тебя уже есть сильный и здоровый сын.
Ее необходимо остановить. Немедленно.
– На самом деле у меня их трое, – заявил он.
– Что? – вздрогнула Луиза.
– Я говорю, что у меня есть три сына, во всяком случае, насколько мне известно. Филиппа ты знаешь. Еще у меня есть сын от жены арендатора, он родился, когда мне еще не было восемнадцати – я думаю, она меня использовала специально для того, чтобы забеременеть, – и еще один, от моей любовницы в Оксфорде, – плод моей легкомысленности. Женщина была старше меня на несколько лет и полагала, что сможет легко мной манипулировать. Она хотела стать графиней Сомертон. Вскоре после рождения ребенка она уехала в Америку, и больше я их не видел.
– Господь милосердный!
– Еще у меня есть дочь, – тихо сообщил он. Слова застревали у него в горле. – Это плод связи с женой офицера, служившего в Индии. Он вернулся инвалидом, а она… она угрожала мне, говорила, что избавится от ребенка, если я не уеду с ней на континент. Я сделал, как она просила. Это была большая ошибка. Это была не та женщина… – Граф замолчал. – В общем, я ее оставил, хотя и настоял, чтобы она поселила девочку с родственниками в Лондоне, и та не видела, какую разгульную жизнь ведет ее мать в Риме. Я посылал деньги, но не пытался увидеть дочь, считая, что так будет лучше для всех. Но она существует. Итак, у меня четверо детей, о которых мне известно. После этого я проявлял намного больше осторожности в любовных делах.
– Понимаю, – прошептала Луиза.
– Я никогда не рассказывал об этом ни одной живой душе, – признался граф.
– Не сомневаюсь. Тут нечем гордиться. Но по крайней мере это доказывает твою способность иметь детей.
– Мое признание тебя не ужасает?
– С какой стати? Мой собственный отец был известен тем, что плодил ублюдков направо и налево. Услышав твои слова об осторожности, он был бы изумлен. Он считал себя отцом своего народа в самом буквальном смысле.
Несколько мгновений Сомертон молчал, потрясенно взирая на собеседницу.
А потом захохотал. Голова сразу наполнилась болью, но он продолжал смеяться, потому что ему было весело. Веселье шло откуда-то изнутри… из живота прямо в сердце.
– Но ты все равно его любила, – проговорил он, вытирая слезы.
– Конечно, я его любила. – Луиза тоже улыбнулась, снисходительно глядя на графа. – Проблема заключается в том, что он не сумел получить наследника ни от одной из своих законных жен. После того как родились мы – три сестры, – ни одна из его жен не сумела доносить ребенка. Это стоило им жизни.
– Сколько у тебя было мачех?
– Три. Когда умерла последняя, отец сдался. Он изменил закон, чтобы перворожденная дочь могла стать наследницей трона. Вскоре после этого меня выдали замуж за бедного Петера. У меня был муж, а значит, вскоре должен был появиться наследник. Мы надеялись, что это примирит людей с мыслью о женщине-правительнице.
Сомертон нахмурился:
– Понятно.
Повисло молчание. Обоим надо было обдумать услышанное. Сомертону неожиданно захотелось натянуть одеяло на голову, спрятаться под ним. Только было уже слишком поздно.
Возможно, с Маркемом все и всегда было слишком поздно.
Луиза собралась с мыслями.
– Ты подумаешь о моем предложении? Я понимаю, что прошу слишком многого, но ты же обещал вернуть мне трон. Твои сила и ум – ключевые моменты, да и весь проект поможет тебе отвлечься, учитывая последние события.
– Как это мило с твоей стороны… Но что заставляет тебя думать, что я хочу снова связать себя узами брака?
Луиза кашлянула.
– В положении моего супруга есть и положительные моменты.
– Правда? – Граф нарочито уставился на верхнюю пуговицу ее рубашки.
Луиза встала и отошла к окну.
– Я не жду ответа немедленно. Понимаю, это все так неожиданно. Но осталось слишком мало времени. Ты, конечно, можешь взять несколько дней на обдумывание. Но до конца недели я должна знать твое решение, чтобы начать составлять план.
– План?
– Олимпия надеется нанести удар в конце августа. – Она слегка отодвинула штору и выглянула в сад.
Конец августа.
– Это глупо, – буркнул Сомертон. – Тебе прекрасно известно, кто я.
– Да. Именно поэтому я делаю тебе предложение. – Голос Луизы звучал холодно, деловито. – Кроме того, у меня нет времени искать другого кандидата.
Сомертон не сводил глаз с Луизы. Она стояла у окна, спиной к нему. Мужская одежда подчеркивала ее округлые бедра и соблазнительные ягодицы, что было слишком большим искушением для мужчины, прикованного к постели и с повредившимися мозгами. Да еще солнце делало ее белую рубашку почти прозрачной.
Проклятие. Он почувствовал сильную эрекцию. Его фаллос зашевелился и заметно приподнял простыню. И это сейчас, когда ему необходимо мыслить рационально.
Может быть, он ее неправильно расслышал? Или не понял? Жениться на принцессе. Стать консортом. Защищать ее от всех угроз. Дать ей ребенка, который когда-нибудь станет абсолютным правителем маленького германского княжества.
У Сомертона голова пошла кругом. Боже, он ведь даже еще не развелся.
А с другой стороны, был ли он женат? По-настоящему, а не формально? Его жена – его бывшая жена – определенно не станет терять времени и, получив развод, сразу выскочит замуж за его счастливого соперника.
Брак. Брак с Маркемом… с Луизой, необыкновенной женщиной, в сердце которой нет другого мужчины. Как это будет? Ну по крайней мере она будет спать в его постели, желающая и желанная, теплая, открытая, возможно, даже страстная. Да, по меньшей мере он получит возможность заниматься любовью так часто, как захочет. С ней. С Маркемом. Его Маркемом. Его собственным Маркемом, предлагающим связать себя с ним до конца дней своих.
Маркем… Луиза будет с ним рядом. В его постели. И никогда его не покинет.
Сомертон снова ощутил эрекцию. Его фаллос явно желал обойтись без брачных формальностей.
Мрачное отчаяние, поселившееся в душе, как-то съежилось и, кажется, немного отступило.
Он привык к потрясениям, напомнил себе Сомертон. Чем быстрее человек приспосабливается к новым обстоятельствам, тем у него больше шансов выжить.
– Ваше высочество?
Луиза вздрогнула и обернулась.
– Я даю обещание обдумать ваше предложение самым серьезным образом. А теперь, пожалуйста, задерните эти проклятые шторы, пока у меня не взорвалась голова.
