Глава 5
Портниха! Он привел ее к портнихе! Причем привел почти ночью, словно покупка новых платьев — это преступление.
Да, конечно, если пробираться поздно вечером к задней двери одной из самых знаменитых модисток на Бонд-стрит, чувствуешь себя немножко преступницей. И при этом Мара трепетала от удовольствия, протискиваясь мимо герцога в мастерскую портнихи. Конечно, она задела его, здоровенного, как бык. Впрочем, он оказался довольно проворным для своих размеров — ловко запрыгивал в карету и выпрыгивал из нее, а также открывал двери и придерживал их перед своей спутницей с таким изяществом, словно был балетным танцовщиком, а не боксером. И словно эту грациозность он приобрел еще в материнской утробе.
Но Мара решила не обращать на все это внимания. Когда же дверь за Темплом закрылась и они прошли в глубину мастерской, сердце ее гулко заколотилось. Полдюжины фонарей, горевших в этой комнате, не столько ее освещали, сколько создавали в нем тени.
Мара судорожно сглотнула.
— Зачем мы здесь?
— Шептать ни к чему. Эбер знала, что мы придем.
Мара пристально взглянула на своего спутника:
— А почему она знала? И что обо мне подумала?
Темпл пожал плечами:
— Надо полагать, она подумала, что я хочу одеть женщину, но при этом сохранить все в тайне.
Мара осмотрелась.
— И часто вы такое проделываете?
Он пристально взглянул на нее:
— У меня нет причин скрывать своих женщин.
И тотчас вспыхнуло воспоминание: юный и красивый Темпл… Улыбчивый и дерзкий, он соблазнял ее своими широкими плечами и черными глазами. Да, ему не требовалось скрывать женщин. А они наверняка из кожи вон лезли — только бы принадлежать ему.
Отогнав эту мысль, Мара проговорила:
— Я и не думаю, что вы их скрываете.
— По большей части — благодаря вам, — сказал он, отодвинув тяжелую штору, отделявшую комнату для переодевания от мастерской.
Следовало ожидать, что Темпл напомнит ей, как изменилась его жизнь. Он был сыном и наследником одного из самых богатых и почитаемых герцогов Британии. А теперь, пусть и оставался богатым, вынужден был жить в тени. Конечно же, из-за нее.
Мара со вздохом спросила:
— Когда я получу деньги?
— Когда выполните условие соглашения.
— Откуда мне знать, что вы сдержите слово?
Он посмотрел на нее долгим взглядом, и она остро ощутила, что напрасно поставила под сомнение его честность.
— Вам придется мне довериться.
Мара нахмурилась.
— В жизни не встречала аристократа, достойного доверия. — Она знала их — отчаявшихся, злобных, жестоких и распутных, но никак не порядочных.
— Значит, вам следует радоваться, что меня редко считают аристократом, — ответил Темпл и отвернулся, считая разговор оконченным.
Тут они наконец-то вошли в комнату для переодевания, где их уже ждала хозяйка. Ждала с таким видом, словно у нее не было других дел — только стоять тут, дожидаясь появления герцога Ламонта.
Впрочем, оказалось, что мадам Эбер ждала не герцога Ламонта. Она ждала одного из могущественных совладельцев самого легендарного лондонского игорного дома.
— Наконец-то, Темпл! — приветствовала гостя мадам Эбер. Она шагнула вперед, приподнялась на цыпочки и расцеловала его в обе щеки. — Какой ты красивый и большой! Кому-нибудь другому я бы отказала. — Она улыбнулась и добавила с сильным французским акцентом: — Но перед тобой я устоять не могу.
Из груди Темпла вырвался рокочущий смешок, и Мара невольно поморщилась.
— Скорее ты не можешь устоять перед Чейзом.
Эбер засмеялась, и смех ее походил на хрустальный звон.
— Ну, деловая женщина должна понимать, с какой стороны, как говорите вы, англичане, намазан маслом ее бутерброд.
Мара прикусила язык, чтобы не спросить, не посылал ли сам Темпл в эту мастерскую множество покупательниц (не хотела она этого знать).
Впрочем, она вообще не смогла ничего сказать, потому что темные глаза модистки уставились на нее и вдруг широко распахнулись.
— О, да эта дама красавица! — воскликнула она.
Мара немного смутилась. Никто никогда не говорил о ней так. Ну, может быть, однажды… целую жизнь назад… Но ни разу с тех пор, как она сбежала.
Что же касается портнихи, то она ошиблась. Ей, Маре, двадцать восемь, руки у нее огрубели от черной работы, а вокруг глаз морщин больше, чем хотелось признать. К тому же она не накрашена и не наряжена. И вообще не такая хорошенькая, как те женщины, которых она видела сегодня вечером в «Падшем ангеле». Более того, она совсем не миниатюрная, а речь у нее вовсе не вкрадчивая.
Да-да, ничего привлекательного в ней нет.
Мара открыла рот, собираясь опровергнуть слова модистки, но Темпл, опередив ее, проговорил:
— Ее нужно приодеть.
Мара покачала головой:
— Нет, меня не нужно одевать.
Но француженка уже зажигала свечи, расставленные вокруг небольшого возвышения в середине комнаты, словно Мара совершенно ничего не сказала.
— Снимите, пожалуйста, плащ. — Модистка кинула быстрый взгляд на Темпла. — Полное приданое?
— Полдюжины платьев. И еще шесть штук — для повседневной носки.
— Я не… — начала было Мара, но мадам Эбер ее перебила:
— Да этого ей и на несколько недель не хватит.
— А больше ей и не нужно, — ответил Темпл.
Мара нахмурилась и проворчала:
— Вы говорите обо мне так, словно меня нет в этой комнате.
Брови портнихи взлетели на лоб.
— Oui, мисс…
— Пока вам не нужно знать ее имя, — перебил Темпл. Пока? Одно-единственное слово — а сколько в нем смысла. Конечно, портниха узнает ее имя и ее историю. Но не сегодня вечером и не завтра, когда станет кроить и шить платья, которые принесут ей, Маре, погибель.
Мадам Эбер закончила зажигать свечи, каждая из которых добавляла прелестного золотистого сияния в лужицу света, куда Маре, вероятно, придется ступить.
Порывшись в глубоком кармане, модистка извлекла сантиметр и повернулась к гостье:
— Мисс, плащ… Его нужно снять.
Мара не шевельнулась.
— Снимите его, — произнес Темпл, и в полутьме слова эти прозвучали весьма угрожающе.
Сам герцог уже разделся, опустился на ближайшую кушетку и положил щиколотку на колено, прикрыв его своим огромным серым плащом. Лицо же его скрывалось в тени. Мара нервно рассмеялась:
— Вы считаете, что все так просто? Полагаете, все женщины с радостью кидаются выполнять ваши требования?
— Когда дело доходит до того, чтобы раздеть женщину, так часто и происходит, — лениво процедил Темпл, и Маре от злости захотелось затопать ногами. Однако она сделала глубокий вдох и попыталась взять себя в руки. Вытащив из кармана юбки небольшую записную книжку и карандаш, она спросила:
— Сколько обычно стоит раздевание?
У Темпла сейчас был такой вид, словно он проглотил какое-то крупное насекомое. Мара бы рассмеялась, если бы уже не пришла в такое бешенство.
Взяв себя в руки, герцог ответил:
— Меньше десяти фунтов.
Мара улыбнулась:
— Неужели я так неясно выразилась? То была начальная цена сегодняшнего вечера, понимаете?
Она раскрыла книжку и сделала вид, что изучает какую-то страницу. Минуту спустя добавила:
— Полагаю, что примерка обойдется вам… Скажем, еще в пять фунтов.
Темпл хохотнул:
— Вы ведь получите коллекцию самых желаемых в Лондоне платьев! И я еще должен за это платить?!
— Платья не едят, ваша светлость, — заметила Мара голосом строгой гувернантки.
Он усмехнулся и пробормотал:
— Один фунт, не больше.
Мара улыбнулась:
— Четыре, милорд.
— Хорошо, два.
— Три и десять шиллингов.
— Два и десять.
— Два и шестнадцать.
— Дорогая, да вы профессиональный живодер!
Мара улыбнулась и снова посмотрела в записную книжку. На самом деле она не рассчитывала даже и на два фунта.
— Значит, два и шестнадцать. Договорились, ваша светлость?
За уголь заплачено!
— Ладно, хорошо. Давайте же, — поторопил ее Темпл. — Снимайте плащ.
Мара сунула книжку в карман.
— Право же, милорд, вы щедры, как принц. — Она сняла плащ, подошла к Темплу и перекинула плащ через подлокотник кресла. — Платье тоже снимать?
— Да, — сказала модистка, стоявшая у нее за спиной, и Мара могла бы поклясться, что увидела удивление в глазах Темпла, мгновенно сменившееся искорками смеха.
— Не смейте смеяться! — крикнула Мара.
Черная бровь взлетела вверх.
— А если я все-таки засмеюсь?
— Чтобы я могла снять мерки, мисс, на вас должно быть как можно меньше одежды, — снова вмешалась модистка. — Вот летом, в ситцевом платье, — дело другое, но сейчас… — Заканчивать фразу не требовалось. Стоял поздний ноябрь, и было уже очень холодно, так что Мара вышла из дома в шерстяной сорочке и в шерстяном платье.
Она подбоченилась и посмотрела на Темпла:
— Отвернитесь.
Он покачал головой:
— Нет.
— Я не давала вам разрешения унижать меня.
— Но я это право купил, — отрезал он, откидываясь на кушетке. — Расслабьтесь, дорогая. У Эбер превосходный вкус. Позвольте ей украсить вас шелками и атласом, а мне за них заплатить.
— Вы думаете, ваши деньги сделают меня покладистой?
— Не думаю, что вы вообще станете когда-нибудь покладистой. Но ожидаю, что вы будете чтить наше соглашение. И свое слово. — Он помолчал. — Только подумайте: когда все закончится, у вас останется дюжина новых нарядов.
— Джентльмен с уважением отнесся бы к моей скромности.
— Чаще меня называют негодяем.
Теперь бровь вскинула она.
— Я уверена, что за время нашего знакомства, милорд, мне придется не раз назвать вас именно этим словом.
Тут он вдруг засмеялся. Засмеялся весело и искренне.
— Нисколько не сомневаюсь, дорогая. — Темпл понизил голос. — И вы наверняка сумеете даже в одном нижнем белье пережить мое присутствие. Более того, у вас и дуэнья имеется.
Этот человек ужасно ее бесил. Невыносимо бесил. Ей хотелось его ударить. Нет, это слишком просто. Ей хотелось запутать его, сбить с толку, смутить, чтобы он не считал себя слишком умным. Ведь было совершенно ясно: Темплу недостаточно побед на ринге; он хотел быть сильным и вне ринга, хотел побеждать не только мускулами, но и словом.
Мара провела годы под властью мужчин. Когда-то отец не давал ей возможности жить так, как хотелось: он наблюдал за каждым ее шагом с помощью армии шпионивших слуг, нянек и вероломных гувернанток. Отец был готов отдать ее пожилому мужчине — наверняка такому же властному, как и он сам. Поэтому она сбежала. Но даже сбежав, даже живя в дебрях Йоркшира, а потом — на грязных улицах Лондона, она не могла избавиться от призраков этих мужчин. Не могла выйти из-под их контроля, и они властвовали над ней, сами того не зная. Они подчиняли ее страхом — ведь ее могли обнаружить, и тогда ей пришлось бы вернуться обратно к той жизни, от которой она сбежала. Она боялась утратить себя. Боялась потерять все, ради чего так долго трудилась. Все, за что боролась. Все, ради чего рисковала.
И вот теперь, даже решив, что получит все, что хочет, Мара не могла избавиться от ощущения, что этот мужчина — еще один в череде тех, кто размахивал своей властью над ней, как оружием. Да, он желал возмездия и, наверное, имел на это право. Да, она согласилась на его требования и отдалась в его власть. И конечно же, она сдержит свое слово. Но потом, когда все будет сказано и сделано, ей придется встретиться лицом к лицу… с собой.
Но будь она проклята, если станет бояться и его тоже. Он самодоволен, у него огромное самомнение, и ей ужасно хотелось устроить ему взбучку — даже если это означало, что взбучку устроят ей. Может, и не следовало это говорить. Может, стоило сдержаться, промолчать, может, лучше было бы держать язык за зубами.
Но Мара чувствовала, что не сможет сдержаться. Собравшись с духом, она поднялась на возвышение, повернулась лицом к Темплу и позволила модистке расстегнуть пуговицы и застежки у нее на платье. А затем тихо, но отчетливо произнесла роковые слова:
— Полагаю, это не имеет значения. В конце концов, вы не в первый раз видите меня в одном белье.
Темпл вздрогнул и замер. Нет, она не могла сказать то, что ему послышалось. Не могла иметь в виду то, что ему показалось.
Но было совершенно очевидно: она сказала именно это. Да-да, судя по самодовольному выражению на ее лице и искоркам, плясавшим в глазах, она решила ошеломить его этим своим заявлением.
Темпл приподнялся, но потом все же передумал вставать.
Откашлявшись, спросил:
— Что вы сказали?
Мара приподняла бровь и с усмешкой спросила:
— У вас проблемы со слухом, ваша светлость?
Какая язвительная женщина! Темпл вдруг почувствовал, что ему ужасно хочется крушить изящную, обитую бархатом мебель в уютном заведении мадам Эмберт. Он уже собрался настоять на своем, хотел запугать Мару настолько, чтобы она повторила свои слова и объяснила их, но тут последние застежки на ее платье расстегнулись, и оно упало к ее ногам. Мара же осталась в одной только светлой шерстяной сорочке и простеньком корсете безо всяких украшений. И в тот же миг Темпл забыл, что хотел сказать. Он смог лишь мысленно воскликнуть: «Будь оно все проклято!»
А француженка обошла Мару кругом, внимательно рассматривая ее, потом сказала:
— Ей потребуется и белье.
Темпл был не согласен. Маре вообще не требовалось белье. По правде сказать, он бы предпочел, чтобы она больше никогда не надевала нижнее белье. Чтобы вообще ничего не надевала, если уж на то пошло.
Боже праведный! Да ведь она — само совершенство!
И кроме того, она солгала.
Потому что если он и видел ее в одном нижнем белье, то не помнил этого. Нет, скорее всего не видел. Он бы запомнил ее пышные груди и россыпь веснушек над ними, запомнил бы эти дивные округлости, увенчанные… Хм, он нисколько не сомневался в том, что соски у нее такой же восхитительной формы, как и вся грудь.
Нет-нет, эти груди он забыть не мог.
Или мог?
«Вы не в первый раз видите меня в одном белье».
Он крепко зажмурился, но воспоминание не приходило. Да, была какая-то юная женщина, но он всегда считал что это скорее воображение, чем правда. Впрочем, глаза он помнил хорошо. Очень странные глаза, опьяняющие… А волосы…
— Они рыжие? — Эти тихие слова модистки прозвучали как выстрел.
Мара вздрогнула от неожиданности и пробормотала:
— Прошу прощения, вы о чем?
— Ваши волосы, — пояснила Эбер. — Бывает, что при свечах зрение обманывает. Они рыжие, да?
Мара покачала головой:
— Нет, каштановые.
«Шелковистый водопад золотистых локонов», — подумал Темпл. И тут же произнес:
— Золотисто-каштановые.
— Вы не похожи на мужчину, который может заметить разницу в оттенках, — сказала Мара, глядя не на него, а на изящную француженку, опустившуюся на колени.
— Я замечаю больше, чем вы можете себе представить.
Эти волосы то и дело всплывали в его памяти на протяжении двенадцати лет. Но он говорил себе, что они — не настоящие. Убеждал себя в том, что просто вообразил их и ее — тоже. Вообразил себе хоть что-то хорошее о той ночи.
Но оказалось, что Мара — настоящая. И он знал что она — ключ к той ночи. Что она помнила больше, чем он. Что она — его единственный шанс узнать историю его Темпла, падения. Но ему никогда не приходило в голову, что той ночью она провела с ним слишком много времени. Наверное, почти сразу же сбежала. Опоила его и оставила отвлекать окружающих, пока сама бежала бог знает от чего и бог знает куда. А эти ее слова про нижнее белье — всего лишь очередная попытка помучить его.
Но нет, это не ложь! Он знал это точно. Вот только…
Почему-то то, что он знал правду, делано все еще ужаснее. Ведь она не просто ушла той ночью. Она ушла, не оставив воспоминаний о себе.
Так… Нужно собраться и взять себя в руки. Нужно вернуть себе чувство превосходства.
Темпл заставил себя снова откинуться на кушетке. Он ни за что не покажет ей, что позволил выбить его из колеи.
— К примеру, я заметил, что вы не носите перчаток.
Ее руки взметнулись вверх и тут же опустились. Явно смутившись, она пробормотана:
— Когда работаешь, чтобы выжить… невозможно…
Но ее никто не заставлял работать. Она могла бы стать герцогиней. Почему же не стала?
Он хотел ответов. Жаждал их.
— Все мои знакомые гувернантки всегда их носили. — Он посмотрел на ее руки — огрубевшие, с шершавой кожей, с покрасневшими от холода костяшками. Руки, знающие, что такое черная работа. У него у самого такие же.
Еще больше смутившись, Мара ответила:
— Но я не совсем обычная гувернантка.
Темпл с улыбкой кивнул:
— Да, верно. Не думаю, что вы обычная хоть в чем-то.
Тут мадам Эбер поднялась, извинилась и вышла, оставив их наедине. Мара долго стояла молча, затем произнесла:
— Я чувствую себя тут… как на жертвеннике.
Он понимал, что она имела в виду. Возвышение купалось в теплом золотистом свете, а все остальное пространство было погружено в полумрак. И Мара в своем светлом нижнем белье вполне могла бы играть роль ничего не подозревающей девственницы, которую вот-вот бросят… например, в жерло вулкана.
Девственницы? Он невольно задумался. Интересно, успели ли они…
Перед глазами мгновенно возникла картинка: она — распростертая на хрустящих простынях… И ее изящные ноги и руки, совершенно безупречные. И вот она открывается ему…
Во рту у Темпла пересохло, и он, судорожно сглотнув, попытался представить, с чего бы начать. Да-да, для начала он бы обратил внимание на то, что скрывалось меж ее длинных, стройных ног, а потом…
Темпл встал и направился к Маре, не в силах удержаться, словно какая-то сила влекла его к ней. А она обхватила себя руками за плечи, и он заметил, что ее руки покрылись мурашками. Что ж, он бы мог ее согреть.
— Вы замерзли? — спросил Темпл.
— Да, — резко ответила она. — Ведь я полуголая.
Лжет. Ей совсем не холодно. Она просто нервничает.
— Что-то не верится…
Мара нахмурилась и пробурчала:
— Почему бы вам самому не раздеться и не проверить, каково это?.. — Слова вырвались раньше, чем она успела сообразить, что именно сказала.
А Темпл остановился на самой границе светлого пятна, в котором стояла Мара. Пристально глядя на нее, он спросил:
— А я уже делал это раньше? — Вопрос оказался куда более многозначительным, чем он ожидал.
Мара уставилась себе под ноги. Темпл посмотрел туда же, на ее обтянутые чулками ступни. Не дождавшись ответа, он добавил:
— Ведь тем утром я проснулся голый. Голый и залитый чьей-то кровью. Там оказалось чертовски много крови. — Он наконец шагнул в круг света. — Но то была не ваша кровь?
Она покачала головой. Затем все-таки посмотрела на него и ответила:
— Не моя.
— А чья же?
— Свиная.
— Зачем?
— Я не хотела…
Черт побери! Не нужны ему ее извинения! Ему нужна правда!
— А где была моя одежда?
Она снова покачала головой:
— Не знаю. Я отдала ее…
— Несомненно, брату. Но зачем?
— Мы… я… — Она замялась. — Я подумала, что если вы останетесь без одежды, то не сразу начнете меня искать. Подумала, что у меня останется больше времени на то, чтобы убраться подальше.
— И все? — Темпл в ужасе понял, что это объяснение его разочаровало. А впрочем, чего он ожидал? Что она признается в страстной любви к нему?
Черт побери, от нее одни неприятности! И он к тому же даже не знал, чего, собственно, хотел от этой женщины.
— Я лежал голый, Мара. И я помню ваши волосы, свешивавшиеся с кровати. Помню и ваше тело…
Она покраснела, и Темпл внезапно понял, чего хотел. Он шагнул на возвышение, чуть потеснив Мару, но каким-то образом — возможно, благодаря своей грациозности — не прикоснулся к ней.
— Мы с вами…
— Прошу прощения, ваша светлость.
Он даже не взглянул на модистку.
— Минутку, Эбер.
Благоразумная француженка, не задерживаясь ни на секунду, выскользнула из комнаты.
Темпл же обвил рукой талию Мары, ненавидя себя за слабость. Немного помедлив, он крепко прижал ее к себе, и она тихонько ахнула, но нисколько не испугалась.
Боже правый, она его не боится! Когда же он в последний раз обнимал женщину, не боявшуюся его?..
Наверное, в тот момент, когда в последний раз обнимал ее.
— Так как же, Мара? — тихим шепотом произнес он ей прямо в ухо, едва не задевая его губами. Он с трудом сдерживался, чтобы не прикусить ее ушко; ему хотелось ласкать эту женщину до тех пор, пока она не задрожит от наслаждения. Да-да, от наслаждения — не от страха. — Вы мне тогда отдались? — услышала она вдруг его шепот.
Мара вздрогнула и замерла. А Темпла пронзило чувство вины, но только на мгновение. Он твердо решил, что не станет сожалеть о сказанном.
Да-да, не станет сожалеть. Потому что и эта женщина ни о чем не жалела.
Тут она повернула голову и воздала ему мерой за меру — прижалась мягкими губами к его уху и поцеловала несколько раз, а потом легонько прикусила мочку его уха. И на него тотчас нахлынуло желание. Боже милостивый, он хотел эту женщину! Знал, что она ядовита, но все же безумно ее хотел.
А она, внезапно отодвинувшись, спросила:
— А если расскажу, простите долг?
И стало ясно: эта женщина — самый искусный противник из всех, ему встречавшихся. Потому что в тот момент он на полном серьезе думал согласиться. Простить все и позволить ей бежать. Возможно, он бы так и сделал, если бы она вернула ему воспоминания.
Но она отняла и их тоже.
— О, Мара… — сказал он, отпустив ее и чувствуя нечто… очень похожее на разочарование. — Мара, ничто из сказанного вами не заставит меня вас простить.
Резко повернулся, позвал мадам Эбер и скрылся в темноте.
Модистка тут же вошла, держа в руках что-то атласное, с кружевами.
— Mademoiselle, s’il vous plait. — Она протянула Маре платье, знаками показывая, что его нужно надеть.
Та замялась, но Темпл уже увидел, что она смотрела на наряд так, словно долго голодала, а француженка предлагала ей еду.
Мара просунула в платье голову, затем руки, и у Темпла перехватило дыхание. Взглянув на француженку, он пробормотал:
— Я не хочу, чтобы она надевала чужие наряды. Все должно быть сшито специально для нее.
Мадам Эбер взглянула на Темпла:
— Да, конечно. А это платье, оно для того, чтобы определиться с фасонами. Ты же сказал, что хочешь лично одобрить выбор.
Мара издала возглас возмущения и пробурчала:
— Ваша светлость, вам мало унижать меня своим присутствием во время примерки?
Эбер уже поправила подол и теперь застегивала платье на спине, предоставив Темплу любоваться потрясающим видом. В этом розовато-лиловом наряде Мара и впрямь выглядела весьма впечатляюще.
Он никогда прежде не верил в то, что платье может украсить женщину. Женщина есть женщина; и если она привлекательна, то и будет привлекательной, что бы ни надела.
А если красоты нет… Что ж, ткань волшебства не сотворит.
И все же это платье показалось ему волшебным — как великолепным покроем, так и нежным мерцанием в отблесках свечей. Более того, цвет его прекрасно оттенял дивную кожу Мары и подчеркивал красоту волос, а также голубизну и зелень глаз.
О, черт! Он начал рассуждать как женщина.
Но наверное, все дело в том, что такую Мару он никогда не знал… Такую, которой предназначено стать герцогиней Ламонт. И будь все проклято, если в этом платье она действительно не выглядела герцогиней.
Да-да, самой настоящей герцогиней.
Настолько настоящей, что ему вдруг ужасно захотелось обнять ее и…
«Не думай об этом!» — приказал он себе. И, нахмурившись, проговорил:
— Вырез на лифе должен быть ниже.
— Mais non, ваша светлость, — возразила портниха. — Лиф выглядит идеально. Только посмотрите, как он открывает, не открывая.
Разумеется, она была права. Лиф оказался самой безупречной частью платья — был прекрасно скроен и находился достаточно низко, чтобы дразнить, не выдавая ничего лишнего. Темпл заметил это в тот самый миг, когда Мара надела платье, оно наилучшим образом подчеркивало ее соблазнительные веснушчатые груди. Настолько соблазнительные, что ему захотелось пересчитать и внести в каталог все эти маленькие пятнышки.
Да, лиф безупречен.
Но ему не нужно ничего безупречного.
Ему требуется… нечто разрушительное.
— Ниже, — буркнул он.
Портниха посмотрела на Мару, и Темплу захотелось, чтобы та возразила, оспорила его требование. Чтобы заявила, что лиф — самый подходящий. Тогда он почувствовал бы себя лучше и не злился бы на себя.
Разумеется, она все прекрасно поняла. Мара знала: он хотел, чтобы она с ним сразилась. Поэтому она выпрямилась, а затем склонила голову в знак покорности. И не произнесла ни слова, чем заставила его почувствовать себя редкостным мерзавцем.
Сколько тебе нужно времени?! — рявкнул он, глядя на модистку.
— Три дня.
Темпл кивнул:
— Отлично. И еще ей нужна маска.
— Маска? Но разве цель не в том, чтобы меня разоблачить? — спросила Мара с явным раздражением в голосе. — Зачем же меня прятать?
Темпл посмотрел ей прямо в глаза и понял, что она не сломается, что она…
Такая женщина была достойна восхищения, однако же… Она его погубила, обокрала!..
— Вы будете спрятаны до тех пор, пока я не решу, что пора вас разоблачить, — заявил Темпл.
— Ну что ж, это справедливо, — пробормотала Мара.
Она ждала, когда француженка расстегнет платье. Темпл стиснул зубы, когда это произошло, и искренне обрадовался, что Мара тотчас подхватила лиф и прижала его к груди.
— Скажите, ваша светлость, теперь мне придется вечно раздеваться в вашем присутствии?
В комнате вдруг стало ужасно жарко и душно. И Темплу захотелось на ринг — прямо-таки руки чесались. Ох, вряд ли он выдержит, если снова увидит ее в одном белье.
— С удовольствием оставлю вас одну, — проворчал он. И направился к выходу из примерочной. Однако у шторы остановился и добавил: — Но когда я вернусь… Полагаю, вам лучше быть готовой к правдивому рассказу о той ночи, ясно?
Не дожидаясь ответа, он вышел в лавку, забитую рулонами тканей и украшениями. В тусклом помещении Темпл глубоко вздохнул и провел ладонью по длинной стеклянной витрине, дожидаясь разрешения вернуться.
Дожидаясь, когда она оденется. Когда ящик Пандоры закроется.
Машинально сунув руку в корзинку, стоявшую на витрине, Темпл вытащил из нее длинное темное перо и покрутил его в пальцах, удивляясь его мягкости. «Интересно, как оно будет смотреться в ее в волосах?» — подумал он.
В раздражении поморщившись, Темпл отшвырнул перо, словно обжегся, и вернулся к шторе примерочной. Мадам Эбер уже ждала его у входа.
— Зеленое, — сообщила она.
Темпл пожал плечами. Зеленое так зеленое. Ему все равно. Он не собирался обращать внимание на такие мелочи.
И все же, немного подумав, сказал:
— И еще — розовато-лиловое тоже. То, которое она мерила.
Мадам Эбер кивнула, но тут же заметила:
— Эта леди должна носить преимущественно зеленое. Темпл представил Мару в зеленом. В атласе, в кружевах и в нижнем белье — в тонких сорочках и шелковых чулках с рисунком. В чулках, сползающих на пол… Он заплатил бы не скупясь — только бы увидеть ее ножки.
А может, он уже видел их?
Снова вспыхнула досада. Раздражала сама мысль о том, что она скрывала от него свои тайны. Тайны, принадлежавшие и ему тоже.
— Бери ткань такого цвета, какой считаешь нужным. Мне все равно. — Он шагнул к француженке. — Но пришли и то, розовато-лиловое.
— Темпл, доверься мне. Ведь я одевала многих твоих женщин.
— Женщин «Ангела». — Почему-то эта поправка казалась ему необходимой.
Мадам Эбер не стала возражать, однако сочла нужным сказать:
— Но эта. Она совсем не похожа на других.
Темпл кивнул:
— Да, не похожа.
— Так вот, а наряды, — продолжала француженка, — обладают властью, которую не следует недооценивать. Они могут изменить все.
Это, конечно, чушь, но Темпл был не в том настроении, чтобы спорить с модисткой. Снова кивнув, он проворчал:
— Да-да, конечно… — И прошел за занавеси.
Он сразу шагнул к возвышению, где пять минут назад стояла Мара в красивом платье — высокая и гордая. Но теперь возвышение опустело. И комната — тоже.
Черт побери! Она все-таки сбежала!
