Эпилог

Эмили открыла глаза, когда тень переместилась в сторону, подставив ее под лучи белого тропического солнца.

Какое-то время она не шевелилась. Руки и ноги отяжелели от тепла, сердце билось медленно и блаженно. Рука мужа лежала у нее под грудью, и Эмили ощущала, как ее грудная клетка вздымается и опускается в такт его дыханию. Пальцами ног она зарылась в мягкий песок.

Ее муж.

Она в тысячный раз с наслаждением мысленно произнесла эти слова.

— Эшленд, — шепнула она. Спящий рядом герцог что-то проворчал. Она попыталась еще раз, громче: — Эшленд!

— Хмм? — Он слегка шевельнулся, лежавшая на ней рука напряглась. — Что такое?

— Тень. Она исчезла. Мы сгорим в мгновение ока.

От ее мужа восхитительно пахло песком и солью. Эмили захотелось слизнуть ее с его кожи. Он сонно ткнулся носом ей в висок и пробормотал:

— К чертям тень.

Эмили засмеялась и повернулась в его объятиях. На ней была только сорочка, ноги запутались в тонкой ткани.

— Тебе легко говорить! У тебя внутри нет младенца, который лягается, почуяв солнце.

— Ммм. — Эшленд поцеловал ее в шею и нащупал подол сорочки. На нем вообще ничего не было. Он лежал восхитительно нагой, сплошь загорелая кожа и бесконечные мускулы: привилегия бросить якорь у необитаемого острова и отправить детей с доктором исследовать его дальнюю часть. Он провел все утро, медленно и тщательно исполняя супружеский долг, экспериментируя с новыми позами (в последнее время традиционные стали несколько неудобными), и теперь, освежившись закусками и недолгим сном, счел, что на его жене слишком много одежды.

— Какая досада, мадам. И давно вас беспокоит это положение?

Эмили снова засмеялась и попыталась оттолкнуть его, но безуспешно. Эшленд опытными пальцами распутал сорочку и задрал ее над животом. Эмили снова уронила руки на песок.

— Собственно, уже несколько месяцев. И с каждым днем становится все хуже. К началу октября я, наверное, лопну.

— Какая скотина ваш муж, раз он поставил вас в такое положение!

— Ужасная скотина. И подозреваю, он не испытывает никаких угрызений совести.

Эшленд сдернул сорочку с головы и поцеловал Эмили.

— Вообще никаких?

— Никаких. Наоборот, он смотрит на меня с невыносимым самодовольством.

— Как кот, поймавший канарейку? — Он начал дразнить один сосок языком. Его плечи, широкие, мускулистые, отражали солнечный свет.

— Вот именно. Хотя я этого не понимаю в моем-то положении. Я скорее напоминаю гигантского додо, а не канарейку.

— Полагаю, ваш скотина-муж придерживается противоположного мнения. Нет никаких сомнений в том, что он, по своему слабоумию, уверен, будто вы день ото дня становитесь красивее. — Его огромная рука ласкала ее живот. Он наклонился и поцеловал его.

— Остается только поплакать над ним — ведь он наверняка потерял зрение в своем единственном оставшемся глазу!

— А может быть, видит все еще яснее, чем раньше.

Эмили громко хихикнула.

— Вы, сэр, превратились в записного сердцееда.

— Чепуха. Я с самого начала был записным сердцеедом. С горечью признаюсь, что к двадцати годам я был печально известен по всему Лондону.

Он начал прокладывать поцелуями дорожку к ее груди.

— Даже не сомневаюсь. Предполагаю, все тогдашние дебютантки лежали у ваших ног — с вашей-то гвардейской униформой и внешностью юного Аполлона!

— Я практиковался только ради вас, ваше высочество.

Эмили обняла его за шею. Он без усилий нависал над ней, и ни одна жилка в его теле даже не дрожала. Она провела пальцем по шрамам на его челюсти.

— Красавец-мужчина. Я тебя безумно люблю.

Эшленд повернул голову и поцеловал ее палец.

— Красавица-леди. Я люблю…

Три слабых гудка с яхты помешали ему договорить.

— Что за дьявольщина? — Эшленд поднялся на колени.

Эмили попыталась встать, у нее ничего не получилось, она перекатилась на бок и сделала еще одну попытку. Сердце в груди пропустило удар.

— Наверняка не дети!

— С ними вооруженная охрана и доктор. Я уверен, что у них все в порядке.

Но Эмили хорошо знала Эшленда и слышала за уверенными словами тревожную нотку. Четыре месяца назад, в Сиднее, она взяли на борт доктора Йейтса, врача с превосходной репутацией, чтобы наблюдать за беременностью Эмили и в октябре помочь ей родить. Кроме того, он был увлеченным натуралистом и стал хорошим наставником для Фредди и Мэри. Человек блестящего ума, достойный полного доверия, почти член семьи. Уж наверное, он не будет неоправданно рисковать?

Эшленд уже натягивал рубашку и штаны.

— Я пойду на мыс с подзорной трубой. Оттуда можно увидеть сигнал.

Эмили сражалась с сорочкой. К тому времени как ее голова вынырнула из выреза, Эшленд уже добежал до скалистого края лагуны, в которой этим утром они устроили себе идиллию, подальше от роскошной яхты герцога Олимпии и ее любопытной команды.

Эмили добралась до Эшленда, когда он опустил подзорную трубу.

— Ну? Что там?

— Твой чертов дядя, конечно. Мы должны немедленно возвращаться домой.

— Возвращаться домой? — переспросила Эмили таким тоном, каким могла бы спросить: «Возвращаться к кишащим гуано скалам у входа в преисподнюю?»

— Возвращаться домой. — Эшленд сдвинул подзорную трубу и засунул ее за пояс штанов. Повернулся к жене и подхватил ее на руки, словно не замечая живота. — Но будь я проклят, если старик не подождет еще несколько часов.

И герцог Эшленд отнес свою цветущую жену обратно на белый мягкий песок пляжа, к ее бесконечному и весьма шумному удовольствию.

Герцог Олимпия сидел за письменным столом, расшифровывая особенно сложное послание от одного из своих агентов в Гонконге, когда в дверь постучались.

Он глянул на часы: почти одиннадцать ночи.

— Войдите! — отрывисто бросил он.

Дверь отворилась, на пороге появился худощавый мужчина с огромными, расширяющимися книзу бакенбардами. В руках он сжимал коричневый конверт.

Олимпия отложил перо и откинулся на спинку стула.

— А, Кеттлворт. Я ждал вашего доклада. Возможно, не в такой поздний час, но попрошайкам выбирать не приходится. — Он голосом выделил слово «попрошайкам».

Кеттлворт откашлялся, прочищая горло.

— Прошу прощения, ваша светлость. Я подумал, что лучше доложить вам немедленно, учитывая суть заключения.

— А именно?

Снова покашливание. Кеттлворт шагнул вперед, положил конверт на стол и попятился, словно тот должен был вот-вот взорваться.

— Анализы, сэр, которые вы поручили мне сделать, той розовой жидкости от… — Кеттлворт побледнел и вытащил из кармана листок бумаги. — От двадцать четвертого февраля, сэр. Неделю назад.

— Да, Кеттлворт. Заверяю вас, эта дата отчетливо запечатлелась в моем мозгу. И каковы результаты?

— Субстанция состоит преимущественно из сока грейпфрута без каких-либо подсластителей. — Кеттлворт сочувственно вытянул губы. — А также очищенного экстракта растения кока, известного как кокаин, одного из лучших возбуждающих средств для нервов…

— Так. Что-нибудь еще?

— Да, сэр. Мы также обнаружили значительные следы мяты болотной, сэр.

— Мяты болотной?

— Да, сэр. Используется в случаях несварения желудка и скопления газов, сэр.

— Скопления газов. — Олимпия побарабанил пальцами по столу. — Вы явились в мой личный кабинет почти в полночь, чтобы сообщить, что кто-то возжелал помочь пищеварительному процессу моей племянницы?

— Не совсем так, сэр. — Кеттлворт сунул бумагу обратно в карман и сцепил руки за спиной.

— Ну, мистер Кеттлворт?

— Мята болотная, сэр, является одним из самых действенных средств, чтобы вызвать выкидыш.

Брови Олимпии взлетели вверх. Он взял со стола коричневый конверт и покрутил его в руках.

— Ну, будь я проклят.