Глава 25
— Слава богу, что вы велели кебу ждать за конюшней, мистер Симпсон, — сказала Эмили. — Кареты полностью перекрыли всю Парк-лейн.
— Действительно, ваше высочество, — отозвался мистер Симпсон.
Она вытянула шею и попыталась увидеть хоть что-нибудь за лошадиной головой. Холодный ветер, тяжелый от тумана, ударил в лицо.
— Неужели он не может ехать быстрее? Каждая секунда на счету!
— Конечно, мадам.
— Люси побежала, чтобы найти герцога. О боже! Если они сделают что-нибудь плохое Фредди и Мэри, я никогда себя не прощу. — Она посмотрела на смятый лист бумаги, зажатый в руке, и на нее снова нахлынула паника, как тогда, когда она только прочитала лаконичное послание.
— Если бы я имел хоть малейшее представление о содержании записки, мадам, я бы, конечно, остался, чтобы защитить его милость. — Голос Симпсона звучал спокойно, но, разумеется, его учили сохранять хладнокровие в минуты паники.
И ее тоже, напомнила себе Эмили. Она откинулась на спинку сиденья, стараясь не думать о Фредди и Мэри, находящихся во власти Ганса. Во власти мисс Динглеби.
«В то время как вы читаете эту записку, лорд Фредерик Расселл и леди Мэри Расселл находятся под опекой Революционной бригады „Свободная кровь“. Вы тотчас же должны приехать в номер 28 Итонских северных конюшен и ожидать дальнейших инструкций».
Ожидать дальнейших инструкций. Что это значит?
Они уже ехали по восточной стороне Белгрейв-сквер. Здесь движение было не таким оживленным, и Эмили невольно напрягала живот, словно могла напряжением собственных мышц заставить карету мчаться быстрее.
— Когда вы уходили, в доме никого не оставалось?
Мистер Симпсон кашлянул:
— Нет, мадам. Лакеи, горничные — все они сегодня на Парк-лейн. Когда для вас доставили эту записку, в доме оставались только миссис Нидл и я. Я взял на себя обязанность доставить записку вам лично.
— Мне так ужасно жаль. Это все моя вина! Она поняла, что я ее раскрыла, и, должно быть, сейчас же помчалась туда, потому что знает, как сильно… как сильно я… — Голос дрогнул. Эмили не могла произнести вслух «люблю их», только не перед мистером Симпсоном. — Как сильно его светлость привязан к своему сыну, — договорила она, сжимая край деревянной дверцы.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю, мадам.
— Нет, конечно, нет. Да к черту все, неужели нельзя ехать быстрее? — Она постучала по дверце люка.
Кучер приоткрыл ее.
— Да, мэм?
— Мы ужасно спешим. Положение просто критическое. Пожалуйста, выжмите из лошади все, что можно! — Она взглянула на мистера Симпсона. — У вас есть с собой деньги?
— Да, мадам. — Оскорбленный взгляд.
— Ну, слава Богу хотя бы за это.
Симпсон, даже глазом не моргнув, воспринял ее не подобающие леди выражения.
— Да, мадам.
Двуколка подскочила на выбоине и свернула налево, на Белгрейв-плейс. Осталась минута, может быть, две. Симпсон уже сунул руку в карман за платой. Эмили зажмурилась, прислушиваясь к грохоту колес, к цоканью лошадиных копыт, приближающих ее к… чему?
Это вполне может быть ловушкой. Эмили мысленно произнесла эти слова.
Ну разумеется, это ловушка. В этом и есть весь смысл, верно? Обрести контроль над Эмили. Фредди, Мэри, Эшленд, Симпсон, бедняжка миссис Нидл — все они просто ни в чем не повинные сопутствующие издержки. Весь этот план, все опасности, все страдания — все только из-за нее, из-за того, кто она такая.
Она позволила им подвергнуться опасности.
Это только ее вина.
Двуколка снова повернула, резко дернувшись. Эмили открыла глаза. Камни на мостовой у конюшен были грубыми, изрезанными бороздами, и кеб то и дело подскакивал, проезжая мимо строений.
— Вы сказали, номер двадцать восемь? — послышался голос кучера. — Вот он.
Двуколка остановилась. Симпсон просунул сквозь люк деньги, а Эмили, путаясь в голубом атласном платье с длинным шлейфом, вылетела из кеба в ту же секунду, как кучер отворил дверцу. Здание находилось прямо перед ней, широкая дверь для карет — слева, вход для прислуги — справа. На мостовой валялась грязная солома.
Бальные туфельки скользили по мокрым булыжникам. Эмили плотнее закуталась во фрак Эшленда и заколотила кулаками по двери. Деревянная панель отворилась.
Она влетела внутрь, в воняющее сыростью помещение.
— Фредди! Мэри!
Откуда-то сверху послышался знакомый голос маркиза Сильверстоуна:
— Уходи, Гримсби! Уходи немедленно! — И тут же послышался удар.
— Фредди! Я иду к вам!
— Нет, Гримсби! Уходи отсюда, найди отца! С нами все хорошо!
Короткий женский крик, мгновенно оборвавшийся.
— Мэри! О боже!
В конюшне было темно, почти полная чернота. Эмили брела, вытянув перед собой руки и пытаясь отыскать лестницу. Сзади раздавались тяжелые шаги Симпсона, затем зашипел газ, и призрачный круг газового света озарил помещение.
Парочка лошадей высунули любопытные носы над дверями денников. Красивое черное ландо герцога стояло посреди конюшни, блестящее, готовое к утренней прогулке в парке. Где конюхи, слуги? На Парк-лейн?
— Фредди?
— Уходи, Гримсби! — Еще один сильный удар по чьей-то плоти и стон боли. Эмили дикими глазами всматривалась вверх, в направлении звуков.
Фредди и Мэри сидели спиной к спине на сеновале, связанные одной веревкой. Над ними с враждебным лицом стоял Ганс, размахивая концом веревки. В другой руке он держал пистолет.
— Отпусти их, Ганс! Я тебе приказываю! — по-немецки прокричала Эмили.
— По какому праву? — осведомился он.
— Я — твоя принцесса, ради всего святого!
— Клянусь Богом, что нет. — Он говорил спокойно, с бесконечной убежденностью. — Ты — тиран, и твой род слишком долго угнетал народ Германии. Твое время прошло, а ты этого даже не поняла. Полюбуйся на себя в этом платье, в этих драгоценностях, в нелепых ярдах шелка. Что ты сделала для счастья мира? Какое право имеешь властвовать над кем-то?
— Слушайте, — сказал Фредди, — я не понимаю ни слова, но точно знаю, что вы не смеете таким манером разговаривать с моей мачехой!
От дверей послышался голос:
— Спокойно, спокойно, ваша милость. Это не лучший метод вести переговоры столь деликатного характера.
Эмили резко повернулась и за секунду перед тем, как газовый свет мигнул и все снова погрузилось во тьму, успела увидеть мисс Динглеби: глаза сверкают, одна рука тянется к лампе, в другой зажат пистолет.
Эшленд нашел миссис Нидл на Итон-сквер, в кладовой, связанной, с кляпом во рту.
— Где они? — требовательно воскликнул он, едва вытащив кляп у нее изо рта.
— О сэр! Простите меня! Он их увез, увез. Ворвался сюда через заднюю дверь, как молния. — Она задрожала.
Эшленд левой рукой развязывал веревки у нее на запястье.
— Кто? Кто их увез?
— Здоровенный немец, вот кто. Вряд ли знает по-английски хоть слово. О сэр. Неужели он забрал и лорда Фредди, и ее милость?
— Боюсь, что да, миссис Нидл. Вы должны рассказать мне все, что знаете. С ним кто-нибудь был? Например, высокая темноволосая женщина?
— Нет, сэр, никого. И уволок он их через заднюю дверь.
Веревки наконец-то ослабли. Эшленд стянул их и по очереди растер запястья миссис Нидл.
— Через заднюю! Значит, к конюшням?
— Ну да, сэр.
— Клянусь Богом. — Он вскочил на ноги. — Миссис Нидл, немедленно звоните в Скотленд-Ярд. Позовите там человека по имени Паркер, скажите, что это срочно и что вы звоните от меня. Паркер знает, что делать.
— Да, сэр! Сию секунду, сэр!
Он, пригнувшись в дверном проеме, вышел в холл.
— И миссис Нидл!
— Да, сэр?
— Если Симпсон и ее высочество появятся тут, ради Господа Бога, не позволяйте им уйти!
В темноте сознание Эмили очистилось от тревоги. Долгие часы разговаривая с завязанными глазами с герцогом Эшлендом, она научилась принимать отсутствие зрения. Компенсировать его. Слушать, принюхиваться, раскидывать сеть чувств. Мистер Симпсон рядом с ней протянул руку, чтобы, оберегая, положить ладонь на ее предплечье. Наверху опять вскрикнула Мэри. Но мисс Динглеби ни на шаг не отошла от входа. Она стояла там неподвижно, по-прежнему держа в руке пистолет, но не могла в темноте ни прицелиться, ни выстрелить.
Чего она ждет?
— Мисс Динглеби! — Эмили услышала, что собственный голос звучит отчетливо и уверенно, и это придало ей сил. — Вы получили то, чего хотели. Отпустите Фредди и Мэри, и я пойду с вами добровольно.
Легкое шарканье по половицам.
— Моя дорогая, о чем вы?
— Я знаю, что вы работаете с Гансом. Знаю, что вы связаны с этими анархистами, убийцами моего отца. Полагаю, у вас имеется какой-то план насчет меня, иначе вы убили бы меня прямо на месте. Что бы это ни было, я готова. Отпустите их.
Мисс Динглеби засмеялась в темноте.
— Боже-боже, какой у вас изобретательный ум! Планы на вас? У меня только один план — сохранить вас живой и невредимой. Последние несколько часов я провела, выслеживая нашего немецкого друга, как только выяснила, что он оставил свой пост на Парк-лейн. Слава богу, хоть кто-то из нас догадался захватить с собой пистолет. Или вы надеялись подкупить его своими сапфирами?
Эмили совсем забыла про сапфиры и сейчас схватилась за шею. Они были там, холодные и тяжелые, стоимостью в целое состояние. Она сомкнула на них пальцы, словно это якорь, который может удержать на месте ее мечущиеся мысли.
— Напиток! Напиток, который вы предложили мне перед балом!
— Чтобы освежить вас. Ну право же, Эмили! Что за дьявольщина на вас нашла? Отойдите, пожалуйста, в сторону, чтобы я смогла разобраться с Гансом, не боясь ранить вас.
Эмили помотала головой:
— Нет. Я видела ваш взгляд. И Эшленд сказал… когда услышал про напиток…
— Дорогая моя девочка, ты села в такую лужу! Если бы я хотела похитить тебя, зачем, ради всего святого, я бы стала отправлять тебя в Йоркшир? На месяцы! И твоих сестер. Разве я не похитила бы и их тоже? Ты несешь полную бессмыслицу.
Эмили заставила себя мыслить логически.
— Из-за моего дяди. Потому что вам требовалось заставить его думать, что опасность исходит откуда-то извне, иначе он бы вас сразу же вычислил. И остановил. — Она ахнула. — Олимпия! Сегодня вечером только он был вашей настоящей целью, верно? И убить вы собирались именно его. Вы могли всадить в него пулю, и никто бы на вас не подумал!
— Послушайте! — воскликнул Фредди.
— И что пошло не так, мисс Динглеби? Вы подумали, что я вас раскусила, и быстро изменили планы? Или Ганс не послушался вашего приказа и отправился на Итон-сквер? — Она задрала голову к сеновалу и по-немецки закричала вверх, в темноту: — Ганс? Каков был сегодняшний план на Парк-лейн?
Молчание.
— Значит, он работает на вас, — повернулась обратно Эмили. — И это была ваша идея — заманить меня сюда, пока все остальные на балу. Ваш второй план, потому что первый провалился, когда я отказалась пить ваше снадобье.
— Чепуха. Ганс! — рявкнула по-немецки мисс Динглеби. — Ты немедленно отпустишь обоих детей!
— Фрейлейн?
— Немедленно, я сказала!
Молчание, а затем:
— Нет, фрейлейн.
— Отпусти их, Ганс, — взмолилась Эмили. — У меня на шее висит целое состояние. Камни твои. Отпусти детей и получишь и камни, и меня. Они ни в чем не виноваты и не имеют к этому никакого отношения.
— Прекрати сейчас же, Гримсби!
На сеновале послышался шорох, затем удар. Мэри вскрикнула.
— Включите свет, фрейлейн! — заорал Ганс. — Сейчас же!
Помещение конюшни мгновенно осветилось тошнотворным газовым светом. Эмили, споткнувшись, отпрянула назад, но твердая рука Симпсона помогла ей сохранить равновесие. Эмили старалась удержать в поле зрения и мисс Динглеби, и сеновал…
Сеновал, где Фредди, приподнявшись, ожесточенно пытался выпутаться из веревок, а Ганс взмахнул веревкой, готовый ударить.
Где герцог Эшленд бесшумно спрыгнул со стропил и вышиб из руки ошеломленного Ганса пистолет.
В Индии и Афганистане его называли Гнев. Говорили, что такое невозможно, что это чудо, что человек такого крупного сложения не может двигаться, не шелохнув воздух, не сдвинув с места ни единого камушка. Не может прокрасться по горному проходу и убить часового так, чтобы тот не издал ни звука.
Невозможно, говорили афганцы. Он не человек. Должно быть, он дух, призрак.
Но все равно назначили за его голову цену, а затем повысили ее до немыслимой суммы. Кое-кто из приближенных к власти британцев считал, что он должен отправиться домой, пока цел, что он сделал достаточно, что никто не может вечно рассчитывать на такую удачу. Но Олимпия не согласился.
— Мы не можем обойтись без него до тех пор, пока британская армия в любой миг готова перейти в наступление, — заявил он.
А сам Эшленд? Он верил в собственную неуязвимость. Все в жизни доставалось ему естественным путем — внешность, сила, мозги, талант, красавица жена. Он зачал наследника в первую брачную ночь. Он был любимцем богов, так разве мог он пасть?
Гнев был пойман в течение следующей недели.
Но тело помнило все. Мышцы знали, как нужно хитро двигаться, как бесшумно скользить по балкам конюшни, пока не окажешься в нескольких дюймах над головой своей цели.
Как тихо лежать, дожидаясь, когда нужно будет ударить, даже если Эмили, которую он любит, готова обменять свою жизнь на жизнь его детей.
Эмили, которую он любит.
Когда до него донесся голос Эмили, невозмутимый и решительный, он подумал, что сейчас взорвется от любви к ней. Он был переполнен этой любовью, создан из нее. Включился свет, и он прыгнул.
Пистолет с грохотом упал на пол, стоило точно ударить Ганса по локтю. Эшленд обхватил его шею рукой.
— Отпустите его, Эшленд! — рявкнула мисс Динглеби.
Ганс придушенно застонал. Отпустив веревку, он вцепился могучими пальцами в руку Эшленда, но Эшленд держал его крепко. Его переполняла сверхъестественная сила — сила сражения. Сила мужчины, защищающего свое самое дорогое.
— Эшленд, осторожно! — крикнула Эмили.
— Отпустите же его, ради бога! Или я выстрелю!
— Промахнетесь, — отрезал он. Двенадцать лет назад, с целой правой рукой, он бы убил Ганса в мгновение ока. Сейчас это было сложнее — жестокая проверка силы его руки против толстой шеи Ганса. Правая рука Ганса упала, царапая куртку. Нож?
— Значит, я попаду в Ганса, и мы никогда не узнаем, кому, черт возьми, так понадобились принцессы!
— Вам! — взревел Эшленд.
— Не мне! Убейте его сейчас, и мы окажемся отброшены к началу! И что тогда будет с Эмили? Что будет с ее сестрами?
Эшленд заколебался. Верить ей или нет? Если он убьет Ганса, что сделает она? Разрядит пистолет в Эмили? Успеет ли он добраться до нее вовремя?
— Эмили, она говорит правду? — негромко спросил Эшленд.
— Не знаю! Я… — Голос Эмили звучал страдальчески.
Эшленд взглянул на пистолет, лежавший в нескольких футах от него.
— Ну хорошо, — сказал он, одним движением сильно оттолкнул от себя Ганса, нырнул за пистолетом, перекатился и прицелился в немца-камердинера. — Ну-ка, Ганс, будь так добр, развяжи моих детей.
— Послушай, отец! Отличная работа, — воскликнул Фредди. — В высшей степени эффективная.
Ганс приподнялся на локтях.
— Эмили, — попросил Эшленд, — объясни нашему другу, что он должен сделать.
Немецкие слова прошли мимо его ушей. Он продолжал целиться Гансу между злобных глаз, сузившихся, когда Эмили замолчала. Ганс посмотрел на пистолет, на Фредди и Мэри, на Эшленда.
— Давай. — Тон Эшленда не требовал перевода.
Ганс встал на колени и пополз к Фредди и Мэри.
— Молодцом, старина, — подбодрил его Фредди. — Не забудь про узлы.
— Держи руки так, чтобы я их видел, Ганс. Эмили?
Эмили быстро перевела. Ганс метнул в Эшленда убийственный взгляд.
Мэри первой неуклюже упала вперед. Фредди вскочил и начал растирать запястья.
— Ну вот, все в порядке, старушка. Видишь? Я же говорил тебе, что отец примчится сюда со своей кавалерией. Надежный человек наш отец.
— И тем не менее, — сказала Мэри, — я бы предпочла не повторять подобный опыт.
Эшленд услышал сдержанный тон Мэри, и плечи его слегка расслабились. Его новообретенная дочь хорошо воспитана.
— А теперь, мисс Динглеби, — произнес Эшленд, не дрогнув взглядом, — что вы предлагаете, чтобы сохранить ценные мозги Ганса?
— Разумеется, я немедленно заберу его для допроса, — резковато ответила она. — Вы с Эмили можете идти, куда захотите.
— Как мило. А если я предпочту остаться?
— Не вижу смысла. Вы не говорите по-немецки.
— Действительно. И все-таки нам, пожалуй, стоит дождаться подкрепления. На всякий случай. — Краем глаза он заметил, что Эмили повернулась в сторону мисс Динглеби, зарывшись правой рукой в складки атласного бального платья.
Стилет? Неужели он у нее с собой?
Эшленд продолжал говорить, отвлекая внимание мисс Динглеби на сеновал.
— Что меня удивляет, мисс Динглеби, так это почему вы не вытянули все это из него раньше. Разумеется, если не вы дергаете за веревочки — в противном случае, все становится на свои места. Может быть, мы должны сохранить ваши ценные мозги?
Она вздохнула.
— Как вы все меня утомили. Уж вы, Эшленд, лучше всех должны знать, что умный агент никогда не сделает ничего, чтобы обнаружить себя. Если бы я начала интересоваться у Ганса именами его руководителей, меня тут же заподозрили бы.
— Умный агент знает способы, как это сделать, не выдавая себя.
Эмили что-то делала левой рукой, вывернув ее. Эшленд не видел, что именно, потому что справа от нее стоял неподвижный Симпсон, вперившись тренированным взглядом в маленькое окошко у двери.
— В любом случае, — продолжил Эшленд, — думаю, я окажу Фредди честь связать нашего доброго друга Ганса. В конце концов это будет только справедливо.
— С удовольствием. — Фредди взял веревку.
Симпсон громко вскрикнул.
Эшленд почувствовал вибрацию досок у себя под ногами, напряжение, известное ему, как биение собственного сердца.
Дверь с грохотом распахнулась.
— А ну, ребята! — закричал кто-то.
Ганс метнулся вперед. Эшленд, потеряв равновесие, отступил мгновением позже, чем следовало. Левой рукой он сжимал пистолет. Вся сила удара от падения пришлась на правый локоть. Ганс рухнул на него и приставил нож к горлу.
— Отец! — заорал Фредди.
Воздух сотряс пистолетный выстрел.
Глаза Ганса широко распахнулись. Он шевельнул губами, но из его глотки не вырвалось ни звука.
Эшленд сильно толкнул его, спихнув тело с груди, и вскочил на ноги. У входа в конюшню стоял герцог Олимпия, вокруг него толпились люди. А в центре помещения, справа от колеса ландо, окруженная облаком едкого дыма, стояла мисс Динглеби со все еще поднятым пистолетом.
— В результате так ничего и не ясно, — произнесла мисс Динглеби, сидевшая в самом удобном кресле герцога Олимпии, и отхлебнула шерри. — Пока Эмили в безопасности, но в заговор вовлечены и другие, и они ударят снова. Ганс был ключом ко всему. Я провела годы, разрабатывая его, завоевывая доверие.
Эмили повернулась к окну, глядя в полночную тьму. Голова болела от изнеможения, но мысли продолжали выскакивать снова и снова. Вид головы Ганса в момент выстрела. Эшленд с ножом у горла. Ладонь Симпсона на ее руке, удерживающая на месте.
— Простите, что я сломала все ваши планы.
— Нет-нет, моя дорогая. Это не твоя вина. — Герцог Олимпия, как всегда, председательствовал за своим письменным столом. Его бокал, до половины наполненный шерри, стоял рядом с книгой записей. В левой руке Олимпия покручивал ручку.
Эшленд встал со стула и положил руку на плечо Эмили.
— Клянусь, больше я такой ошибки не допущу. Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо?
Его ладонь, теплая и сильная, чуть не полностью обхватила ее плечо. Эмили хотелось повернуться к нему, прижаться к надежному телу, но ноги и руки словно оцепенели, а сердце в груди отяжелело.
— Да, неплохо. Все, что мне нужно, — это как следует выспаться.
Мисс Динглеби поставила пустой бокал из-под шерри и встала.
— Мне тоже. Прошу прощения, но я ухожу. Разумеется, утром мы обо всем этом поговорим — о том, что нужно сделать. В конце концов угроза девочкам лишь слегка уменьшилась. Нужно искать другой путь.
Герцог Олимпия тоже встал.
— Спасибо вам, дорогая, за вашу сегодняшнюю храбрость.
Она чуть склонила голову.
— Конечно.
Когда дверь за ней мягко затворилась, Эшленд повернулся к Олимпии:
— Ну и что теперь? Что мы будем делать? Остальные принцессы все еще замаскированы, что, вероятно, на какое-то время их прикроет, — пока руководство Ганса не выяснит их точные места проживания. Но про Эмили теперь известно, что она жива и находится в этом доме. Она сейчас самая очевидная цель.
— В самом деле. — Проницательный взгляд Олимпии устремился к Эмили. — В особенности если, насколько я понимаю, она может носить будущего наследника княжества Хольстайн-Швайнвальд-Хунхоф.
Эмили молча ответила на его взгляд.
Рука Эшленда крепче сжала ее плечо.
— Мы, разумеется, без промедления обвенчаемся. Я буду защищать ее своим именем и телом. Я…
— Выйти за тебя! — Эмили резко повернулась лицом к герцогу, скинув с плеча его руку. — Вы забыли, ваша светлость. Я никогда не давала согласия на брак с вами. Я согласилась исключительно на публичную помолвку, больше ни на что!
Он уставился на нее. Его голубой глаз расширился от изумления.
— Ты не выйдешь за меня?
— Я не пешка, которую можно переставлять куда угодно. Сегодня вечером мы могли бы одержать полную победу, если бы вы посвятили меня в свои планы! А вместо этого вы прикидывались, что занимаетесь со мной любовью, провели целый вечер, соблазняя меня, лишь бы удержать безмозглую дурочку подальше от ваших ужасно замысловатых, ужасно важных планов…
— Прикидывался, что занимаюсь любовью!
— …а затем вы бесцеремонно заявляете, что мы без промедления поженимся, что, лишив меня девственности и обрюхатив, вы выполните свой долг и — как там было? — защитите меня, тем более что теперь я не просто ценный политический объект, но еще и сосуд для другого!
— Сосуд!
— Какая честь для меня! Какая радость смотреть в будущее, где я буду замужем за властолюбивым айсбергом, защищенная сверх всякой меры, где меня будут передвигать с места на место и использовать для целей всех и каждого, только не для моих! Выносить ребенка для точно такой же судьбы! Клянусь Богом, я чувствовала себя куда лучше, пока была учителем вашего сына. По крайней мере тогда я могла сама решать, что делать!
Она тяжело дышала, сжав кулаки. На мгновение ей вспомнились нежные слова Эшленда, его ласковые прикосновения там, в оранжерее, то, как он занимался с ней любовью, словно она была самой большой ценностью во вселенной. И все это просто игра, просто, чтобы отвлечь ее! Его чудесные слова, помещение, полное цветов, романтический жест — все только для того, чтобы обмануть ее! Убаюкать, увлечь в любовный транс, лишь бы удержать вдалеке от главного дела этого вечера!
Кровь кипела, мешая думать.
Лицо Эшленда побагровело.
— Мой долг! Вы думаете, я собрался жениться на вас из чувства долга? Вы в самом деле считаете, что я притворялся там, в оранжерее? Что я вас использовал?
Эмили щелкнула пальцами.
— О, разумеется! Я совсем забыла про непостижимую животную похоть, которую вы ко мне испытываете! Сейчас исправлюсь. Мешать соединенью чресел двух мы не намерены.
Герцог Олимпия как-то задушенно кашлянул в носовой платок.
— Моя дорогая Эмили, не могу не почувствовать, что я некоторым образом лишний в этом в высшей степени… эээ… нравоучительном разговоре. Вероятно, мне следует удалиться и позволить тебе и твоему… эээ… властолюбивому айсбергу продолжить…
— Нет. — Голос Эшленда хлестнул, как кнутом, оборвав герцога на полуслове. Лицо его пылало. Единственный голубой глаз словно светился изнутри, напряженно приковавшись к лицу Эмили. — Нет, сэр. Я хочу, чтобы вы это услышали. Хочу, чтобы оба вы стали свидетелями того, что я намерен сказать.
Он опустился на одно колено.
— Ну, началось, — пробормотал Олимпия.
— Прости меня, Эмили. Я вел себя непростительно. Не доверял тебе так, как ты того заслуживаешь. Не был с тобой до конца честным. Вместо того чтобы просить, я требовал.
— В этом нет ничего плохого, — вставил Олимпия. — Женщины любят знать, что к чему, правда, девочка моя?
Эшленд не обратил на него внимания.
— Могу я объяснить, почему, Эмили?
Она смотрела на макушку Эшленда с торчавшими седыми коротко постриженными волосами, на его гордое лицо, обращенное к ней, и не могла шевельнуться. Она попыталась кивнуть, но удалось лишь слегка наклонить голову.
— Потому что я боялся, Эмили. Потому что ни к одной женщине в мире я никогда не испытывал даже капли любви, способной сравниться с той, что я чувствую к тебе. Ты для меня не пешка. Не политический объект. Не сосуд, клянусь Богом. Ты для меня все на свете!
Его левая рука, сжимаясь и разжимаясь, лежала на колене. Эмили закрыла глаза, не в силах вынести этого зрелища. Невозможно видеть у своих ног его, герцога Эшленда, в официальной белой рубашке, атласном жилете и блестящих бриджах. Безупречный вид, за исключением россыпи ржаво-красных капель на левом плече.
— Ты — не сосуд, Эмили. Я — сосуд. Все, что я делаю, все, чем владею, все, чем я являюсь, — все принадлежит тебе. Я не… Эмили, я не могу этого выразить. Не могу рассказать, что чувствую. Я был заморожен, спал, а ты вернула меня к жизни. Ты исцелила меня, снова превратила в единое целое. Я чувствовал себя зверем в пещере, одиноким, рычащим, а ты бесстрашно вошла внутрь и укротила меня.
— Какая дерзкая мешанина метафор, дорогой мой друг, — заметил герцог Олимпия. — Кажется, мне следует за вами записывать. Я как раз подумывал сочинить мелодраму, что-нибудь вроде возвышенной саги — трагедия и предательство, истощение организма и чахотка…
Эшленд взял Эмили за холодную руку.
— Я боялся, что если скажу тебе все это, ты убежишь. Что это слишком много, что меня слишком много — я слишком большой, у меня слишком много шрамов, я слишком требователен и слишком нуждаюсь в тебе. Потому что ты нужна мне, Эмили. Каждый дюйм тебя. Мне нужен твой ум, твоя любовь, твоя дружба, твоя мудрость, твое тело. Животная похоть, господи ты боже мой! Да она и половины не составляет. Я нуждаюсь в твоем теле — в твоем теле, Эмили, потому что оно соединяет меня с тобой. Я откажусь от тебя не раньше, чем придумаю все способы, которыми смогу снова овладеть тобой…
В дальнем конце комнаты звякнул графин.
— Кому-нибудь налить шерри?
— …и не просто из-за животной похоти, этой нашей безумной тяги друг к другу, а потому что это вбирает меня в тебя. Когда мы делим ложе, я чувствую, что становлюсь частью тебя, плотью от твоей плоти, в священном слиянии с женщиной, которую я обожаю. Наконец-то я снова стал человеком.
Олимпия хлопнул в ладоши.
— Превосходно. Здраво аргументировано. Двое чресел, равные двум умам. Надеюсь, это убедительно, дорогая моя племянница?
Эмили открыла глаза, и взгляд Эшленда сразу приковал ее к себе. Она видела его сквозь дымку чувств, хотя, возможно, это всего лишь запотели очки.
— Стоя на коленях, Эмили, я прошу твоей руки. Прошу стать моей женой, матерью моих детей. — Он поднес ее пальцы к губам и замер так, прикрыв глаза. — В ответ я предлагаю тебе свое сердце, свой дом и свое состояние. И да, защиту моим именем и телом.
Олимпия застонал и громко стукнул бокалом о стол.
— Ради любви Господа Бога и всех Его созданий, Эмили, скажи ему «да»! Освободи нас от этих страданий!
Но Эмили все еще не могла произнести ни слова. Горло перехватило, язык отказывался шевелиться. Рука Эшленда крепко держала ее ладонь, Эмили чувствовала на своей коже его теплое дыхание.
Он склонил голову над ее рукой.
— Больше никаких интриг, Эмили. Впредь ты командуешь мной. Ни единого шага без твоего ведома и одобрения. И клянусь своей жизнью, Эмили, что твоему ребенку — нашему ребенку! — никогда не придется выдержать то, что пришлось вынести тебе.
— Да, — сказала она.
Эшленд поднял взгляд.
— Слава богу, — буркнул Олимпия. — Разумеется, о наследстве я побеспокоюсь сам, и, естественно, желаю отдать счастливую невесту лично…
Но она его не услышала. Ее подхватили и бешено закружили две сильные руки. Эшленд осыпал поцелуями ее щеки, шею, подбородок.
— Я люблю тебя, — воскликнул он. — Я люблю тебя, Эмили. Будь оно все проклято, я тебе об этом уже говорил? Я люблю тебя!
— Осторожно, на полу стоит лампа! — предупредил Олимпия.
Эмили взяла голову Эшленда в ладони и поцеловала его.
— Я люблю тебя. Я безнадежно любила тебя с самого первого дня, слишком сильно, чтобы втянуть тебя во все это…
— Но я не оставил тебе выбора.
— Нет. — Она опять поцеловала его. — А за то, что ты рисковал ради меня своей жизнью, ты будешь вознагражден еще больше. Если тебе особенно не повезет, то вознаграждать я тебя буду всю жизнь.
— Ах да. — Олимпия облегченно выдохнул и направился к книжному шкафу. — Риск убийства и все такое прочее. Я об этом уже думал. Совершенно ясно, что вам необходимо некоторого рода убежище. Если не ради безопасности Эмили, то ради моего здоровья. Новобрачные оказывают довольно вредное влияние на мое пищеварение.
Эшленд опустил Эмили на пол, и теперь ее ноги попирали — во всяком случае, физически — бесценный аксминстерский ковер.
— Убежище? И что вы предлагаете?
Олимпия протянул руку и коснулся глобуса на полке, лениво его вращая.
— Насколько я понимаю, вы двое стремитесь пожениться, причем чем быстрее, тем лучше.
— Это не ваше дело, дядя. Это личный вопрос, и касается он только нас двоих.
В голосе Эшленда прозвучала убежденность:
— Да, как можно быстрее. Завтра, если это можно организовать. Вы же понимаете, что мою животную похоть обуздать невозможно.
— Кхем. Да. Вот и хорошо. — Олимпия крутанул глобус. — Совершенно случайно моя личная паровая яхта стоит на якоре в Саутгемптоне, с полным грузом воды и угля и с командой.
— Ваша паровая яхта! — ахнула Эмили.
Крупная рука Олимпии остановила Землю. Он повернулся к ним, прислонился к книжному шкафу и улыбнулся.
— Вы не думали об очень долгом медовом месяце?
