Глава 19
Герцог Эшленд смотрел на себя в зеркало, висевшее над раковиной. Кожа еще пылала, еще была влажной от пота; единственный глаз сверкал, зрачок расширился, как у безумца. Он все еще ощущал остатки оргазма, пульсирующие в крови, — самого потрясающего оргазма за всю его жизнь.
Хотя надо признать, что на прошлой неделе все произошло почти так же, пусть даже без этого грандиозного, идеально совпадающего ритма, который получился у них с Эмили сейчас.
Эшленд улыбнулся.
Он опустил взгляд на свое орудие, все еще твердое, торчащее из брюк, все еще в этом чертовом французском презервативе. Повозился с завязками, развязал их и вымыл презерватив в раковине. Затем осторожно положил и разделся, снимая вещь за вещью, складывая их, как требовала солдатская дисциплина: галстук, рубашка, брюки, чулки. Положил аккуратную стопку на стул и вернулся в спальню. Воздух овевает кожу, напоминая о наготе.
Без маски.
Беззащитный.
Эмили лежала на кровати так, как он ее оставил, чуть приподнявшись на подушках и согнув коленки. Одна рука поперек живота, вторая на подушке, рядом с остриженной головой. Он не стал зажигать лампу, и свет, падавший из соседней комнаты, лишь слегка мерцал на ее коже. Он посмотрел на ее лицо, на круглые мудрые глаза, и на мгновение грудь сжалась от чего-то очень знакомого.
Он ее знает.
Она принадлежит ему. Они принадлежат друг другу.
В следующий миг Эмили рывком села.
Он подошел к ней бесшумными шагами, которым научился во время тренировок у Олимпии; шагами, какими приближаешься к жертве. Гнев, так называли его в горах Афганистана. Он старался смотреть ей в глаза, но ее взгляд то и дело соскальзывал вниз, на его обнаженные, уязвимые ноги, на искалеченное тело, на восставший член. На зверя, каким он был.
— Эшленд, ты прекрасен, — прошептала она, протянув к нему руки.
Он преклонил перед ней колени.
— Потрепанность включена без дополнительной платы.
На ее лице застыло странное выражение — изумление и что-то, похожее на тоску. Она прикоснулась к его щеке.
— Эшленд, я…
— Ш-ш-ш. — Он поцеловал ее, опустил на подушки. Здоровой рукой откинул простыни и укрыл ее. — У нас впереди вся ночь. На этот раз я оставил соответствующие распоряжения. До утра меня никто не ждет.
— Эшленд, я не могу. Я…
Он поцеловал ее, оборвав этот лепет:
— Нас не разделяет ничто, кроме твоей гордости. Просто прими меня. Прими нас. — Еще один поцелуй. — После прошлой недели, после того, что произошло только что, как можешь ты отрицать то, что возникло между нами? Кроме того… — еще один поцелуй, на этот раз во впадинку на шее, — …поскольку я лишил целомудрия мою порядочную и девственную компаньонку, у меня нет другого достойного выхода, кроме женитьбы.
Тут она рассмеялась, но каким-то печальным смехом.
— Ты — герцог, Эшленд. И можешь поступать так, как тебе заблагорассудится.
— Ничего подобного. — Он притянул ее к себе и приподнялся на локте. Пальцы лениво чертили на ее коже какую-то фигуру. — Похоже, я не могу убедить тебя стать моей герцогиней. Не знаю почему. Жизнь, полная роскоши, верный муж в твоей постели. Конечно, из меня никогда не получится декоративная фигура в твоем бальном зале, но зато бальный зал у тебя будет.
Эмили молча всмотрелась в его лицо, а слово «муж» словно разбухло и теперь повисло в воздухе между ними.
Она потянулась, сняла с его глаза повязку. Он не дернулся, даже не шелохнулся.
Она наклонилась и поцеловала пустую глазницу, веко, давным-давно наглухо зашитое хирургом.
— Я обожаю каждый дюйм твоего тела. Что бы ни случилось, что бы ни стало с нами, Эшленд, всегда помни об этом. — Она целовала изуродованную челюсть, щеку, его искалеченное лицо. — Каждый дюйм.
Он застыл под этой легкой как перышко лаской.
— Это звучит как прощание. «Удачи тебе, старина, спасибо за воспоминания».
— Я хочу, чтобы ты кое-что пообещал мне, Эшленд, — произнесла она, прижавшись губами к его горлу.
— Все, что угодно.
— Когда ты узнаешь. Когда я расскажу тебе все. По-обещай, что ты не возненавидишь меня.
— Эмили. — Он приподнял пальцем ее подбородок и посмотрел ей в глаза. До чего у нее красивые глаза — круглые и синие, неправдоподобно юные. Бесхитростные. И полны эмоций, чувство будто изливается из них, переплетается с любовью, переполняющей его собственное сердце. — Я никогда не смогу возненавидеть тебя.
Она втянула в себя воздух.
— Эшленд, я тебе о многом не рассказала. Обо мне, о моем прошлом. О том, кто я такая.
— Я тебе тоже о многом не рассказал. О том, что я когда-то делал.
О людях, которых убил, и способах их убийства. Эшленд напряг мозг и выкинул ненужные мысли из головы.
Эмили нашла обрубок его руки и накрыла его ладонью. Под этим теплым прикосновением привычная боль почти исчезла.
— Твое случилось давно. А мое происходит сейчас. И то, кто я есть, тоже имеет значение сейчас.
— Я тебе уже говорил, ты — Эмили. И это все, что мне нужно знать. А остальное — такая чепуха! Я знал предков моей жены до Вильгельма Оранского, знал каждую подробность ее жизни, и много пользы мне это принесло? Я ее вообще не знал.
— Может быть, ты и меня вообще не знаешь.
Эшленд перевел взгляд на потолок и постучал себя пальцем по подбородку.
— Ну давай разберемся. Ты убийца?
Она фыркнула.
— Нет.
— Фальшивомонетчица?
— О, веди себя серьезно, Эшленд! Я пытаюсь…
Он щелкнул пальцами.
— Я понял! Владелица дома с дурной репутацией?
Эмили схватила подушку и швырнула в него.
— А об этом тебе что известно?
— Если ты помнишь, я служил…
— В армии. Да, я помню. — Она снова откинулась на подушки. Кожа ее еще была порозовевшей, еще теплой и буквально светилась после неистовых плотских утех. С ним.
Эшленд сделал суровое лицо. Совершенно очевидно, что он должен взять над ней верх и прогнать прочь все эти женские сомнения и колебания. В конце концов он сделал ей просто сокрушительное предложение — выйти замуж за герцога. И понимает ее потрясение. Даже смятение. Да, возможно, про дом и деньги он сообщил ей не особенно тактично. Леди, как правило, не умеют видеть подобные вещи в практичном и рациональном свете.
— Кажется, я не совсем ясно выразил свою точку зрения. Мне плевать, даже если ты родилась в беднейшей семье Англии. Плевать, если ты совершила какое-нибудь преступление самого низкого характера и теперь скрываешься от закона. Для меня не имеет, черт возьми, никакого значения, если твое прошлое кишит скандалами, если ты живешь под чужим именем, если ты современная якобитка и приговорена к смерти за измену. Я намерен жениться на тебе и буду сражаться за тебя в любом суде этой страны. Да я, черт побери, живьем закопаю любого негодяя, осмелившегося сказать хоть слово против тебя! — Он схватил ее запястья и поцеловал Эмили таким крепким и долгим поцелуем, что они оба начали задыхаться от нехватки воздуха. — Это тебе понятно, герцогиня?
— Да, — подавленно шепнула она.
— Вот и хорошо. А теперь я намерен заниматься с тобой любовью всю ночь, в точности как сказал, когда пришел, потому что я никогда не нарушаю своего слова, Эмили. Ты потеряешь счет оргазмам. Забудешь свое имя, какое бы оно ни было. Будешь умолять меня остановиться. А когда проснешься утром, я не желаю даже слышать всей этой болтовни насчет не торопиться, подождать и оставить все как есть. Не желаю провести даже минуту своей жизни без тебя рядом, в моей постели, за моим столом. Я прикажу заложить карету и отвезу тебя в твой новый дом, и проведу остаток моей жизни, стараясь сделать тебя счастливой. — Он опустил голову и лизнул ее грудь. — Поняла?
Она не сказала «да», просто очень по-женски замурлыкала, и Эшленд решил, что это одно и то же. Он склонился над ней, действуя губами и пальцами, языком и зубами. Он уделял внимание каждому изгибу и складочке на ее теле, он изучал каждый ее вздох наслаждения, и под его ласками она зазвучала, как хорошо настроенный инструмент. А потом она содрогалась и выкрикивала его имя. Ее податливое тело выгибалось, а влажная плоть трепетала от восторга. И прежде чем Эмили успевала вернуться обратно на грешную землю, он начинал все сначала, вытворяя с ней то, о чем она раньше и помыслить не могла. Эшленд пропал навсегда в чуде по имени Эмили.
И когда она больше просто не могла, когда стала умолять его остановиться, он встал, вынул презерватив и наконец-то тоже получил удовольствие, вбивая свой член глубоко в роскошные влажные ножны Эмили. Она обхватила его руками и ногами и побуждала не останавливаться, а он не мог больше сдерживаться, да она бы ему и не позволила. Он кончил, неистово содрогаясь от восторга, и рухнул на нее, глубоко вдыхая запахи пота, секса и Эмили. И в ту секунду ему казалось, что наконец-то его выпустили из чистилища и он может войти во врата рая.
Эмили открыла глаза в полнейшей темноте. На какое-то долгое паническое мгновение она утратила свое место во вселенной. Где она? Кто она такая?
Она медленно вдыхала и выдыхала, позволяя сознанию естественным путем выбраться из бархатных глубин сна. Затем учуяла теплый запах — богатый, интимный, крепкий. Такой восхитительный, знакомый запах — хотелось вдыхать его еще и еще. Она снова закрыла глаза и наполнила легкие этим ароматом, одновременно ощутив что-то тяжелое, придавившее ей ребра. Чье-то ровное дыхание овевает волосы, что-то большое излучает настоящий жар…
Эшленд.
Сердце споткнулось и снова заработало.
Господь свидетель, ощущать его рядом просто божественно. Ее окутывает его аромат, его тепло. Его губы, ладони, его неутомимая и внимательная любовь даруют ей это чудесное чувство, что все в порядке. Все хорошо.
Сколько раз за ночь они кончили? Она не могла сосчитать. В первый раз на столе, жестко, быстро и возбуждающе. Затем в кровати, после того как он довел ее до такого состояния, что она шевельнуться не могла. Они заснули на часок, потом Эшленд встал, заказал поздний холодный ужин и накормил ее с ложечки, давая то глотнуть шампанского, то откусить тонкой, как бумага, ветчины, перемежая все это поцелуями, ласками и смехом. А затем они каким-то образом снова оказались слиты воедино, покачиваясь в неторопливом ритме, шепча друг другу грязные слова, какие и вслух-то не произнесешь. Вонзаясь внутрь, он научил ее всем названиям своего мужского органа и всем названиям ее женского естества, и всем названиям того акта, что происходил между ними, и в конце концов кровь ее закипела в жилах, и она вообще перестала соображать. Он перевернул ее на живот и оказался сзади, покусывая ей шею, и они кончили вместе в бешеном темпе, как животные. А после всего он прижался к ней всем своим большим телом и ласкал широкой любящей рукой. Они еще немного поспали, а затем кто-то из них начал все снова, но Эмили не помнила, кто именно, возможно, оба одновременно: вместе проснулись, вместе занялись любовью и вместе рухнули, обессилев.
Он все еще лежал неподвижно. Она прислушалась к его дыханию, к его сердцебиению в этой интимной ночной тьме. Что это, он похрапывает? Эмили улыбнулась, запоминая этот звук. Снова прокрутила все в памяти с начала до конца, вспоминая детали. Каталогизируя. Стало быть, четыре раза. Он четыре раза занимался с ней любовью. Четыре восхитительных, мощных, останавливающих дыхание раза.
Ничего удивительного, что теперь он лежит удовлетворенный до бессознательного состояния.
Четыре раза сегодня, один на прошлой неделе. Всего пять. Не так уж много на всю оставшуюся жизнь. Но она запомнит все до единого.
Темнота еще не рассеивалась. Должно быть, до рассвета пока далеко. Нужно уходить.
И чтобы не поддаться соблазну остаться еще на минуточку и еще на пять, она убрала руку Эшленда со своего живота. Правую руку, с закругленным обрубком, казавшимся ей теперь таким естественным, — нормальная и прекрасная часть тела Эшленда. Ночью, во время одного из медленных и сонных промежутков между соитиями, она спросила его, каково это — чувствовать фантомную руку. Он погладил обрубком ее грудь и ответил:
— Словно она хочет прикоснуться к тебе, но не может.
Сердце снова сжалось. Эмили села, осторожно переложила его руку на простыню и откинула одеяло, не осмеливаясь толком дышать, чтобы не разбудить его. Всегда бдительный, всегда осторожный герцог Эшленд.
Он даже не шелохнулся.
Она сползла с кровати и выскользнула из спальни. Гостиная успела остыть, огонь почти погас. Кожа, привыкшая к кокону тепла, каким окутывал ее Эшленд, моментально покрылась мурашками. Эмили, дрожа, натянула на себя одежду и выбралась из номера, оставив маску и фальшивый шиньон на каминной полке.
Они ей больше не потребуются.
Фредди ждал ее в конюшне, как и говорил. Он лежал, свернувшись клубком на охапке соломы в углу, и мирно посапывал. Эмили переоделась в мужской наряд, спрятала платье в рюкзак и тихонько потрясла Фредди за плечо.
— Ты ему сказала? — Он нашарил очки.
— Нет.
Он выругался.
— Где твое мужество, Гримсби? Не откусит же он тебе голову! Он тебя любит.
— Он меня не любит. Он ни разу этого не сказал.
— Ну конечно, он не будет произносить это слово вслух! — Фредди хмыкнул.
— Я сняла маску и шиньон. Он меня не узнал. А сказать ему напрямик я не решилась. — Эмили вышла из конюшни на глубокий снег. — Просто не смогла.
— Женщины, — фыркнул Фредди.
Они молча брели по пустынной дороге, направляемые только темными громадами зданий по обочинам. Снег на земле блестел, ландшафт казался призрачным. Эмили шла, опустив голову, но обжигающие снежинки все равно падали ей на щеки и глаза.
В «Наковальне» они забрали своих лошадей и щедро заплатили конюху.
— Извини, конечно, — сказал Фредди, взлетая в седло, — я не особенно разбираюсь в этих делах, но что-то ты не выглядишь счастливой. Учитывая все.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Опять же, я говорю, не имея опыта, но разве влюбленные женщины не должны сиять и выглядеть восторженно? А ты кажешься мне весьма… подавленной. — Он деликатно молчал, пока они выворачивали на дорогу. — У вас все… кхе-кхе… хорошо?
— Конечно. Мы…
Он вскинул руку.
— Господи, нет. Только никаких подробностей! Все и так чертовски неловко.
— Я и не собиралась выкладывать тебе подробности, ради всего святого! — выпалила Эмили, покраснев, стоило ей эти подробности вспомнить. — Всего лишь хотела сказать, что мы вполне нашли общий язык. Но, разумеется, больше этого не повторится.
— Почему?
— Потому что завтра утром, точнее, сегодня утром, после завтрака, я намерена рассказать ему всю правду.
— Слава Богу. Он, конечно, начнет бушевать и психовать, но по крайней мере все станет по-честному. И больше никаких этих ваших нелепых тайн. Тащиться среди ночи по снежным дорогам, уворачиваться от иностранных агентов. — Фредди выдохнул, вокруг его лица заплясали снежинки.
— Фредди. — Эмили смотрела на темное пятно своих рук, удерживающих поводья. — Разве ты не понимаешь? Я больше не смогу здесь оставаться. Переодетая, опозоренная. Незамужняя женщина…
— О, отец все это моментально уладит, я уверен.
Она не ответила. Да и что тут можно сказать? Дальше они ехали молча, кони инстинктивно придерживались засыпанной дороги и шли резво, стремясь скорее попасть домой. Холодный и резкий воздух при каждом вдохе обжигал Эмили легкие.
— Фредди, — произнесла она наконец, — я не могу выйти за твоего отца. Просто не могу.
— Да какого дьявола нет? Ты же его любишь, правильно? Хотя один бог знает почему. Надо думать, это какое-нибудь особенное расположение к угрюмым одноглазым старикашкам.
— Не в этом дело. И пожалуйста, следи за своей речью. Я все еще твой учитель, по крайней мере до завтрашнего утра.
Фредди заговорил чуть громче:
— Тогда в чем, дьявол все побери, дело? Я-то думал, истинная любовь побеждает все. Почему, дьявольщина, не выйти за него?
— Фредди.
— Прошу прощения. Почему, черт возьми?
— По множеству причин. Потому что он хочет жениться на мне из-за… желания и… и чувства долга… а не по любви. И еще потому…
— Чушь. Только потому, что он не сумел выразить все это правильными словами…
— …потому что я не какая-нибудь обычная молодая леди, которая легко войдет в вашу жизнь. Сейчас я подвергаюсь смертельной опасности, ты что, забыл? И последнее… — Тут ее голос упал до шепота. — Потому что я обманула его, а какой брак сможет такое выдержать?
— О, это! Он поймет.
— Не думаю.
— А ты его испытай и увидишь.
Из белой стены снегопада перед ними вырастали темные очертания здания.
— В любом случае мы на месте, — сказала Эмили. — Попробуй немного поспать. Обещаю, что не буду настаивать на уроках в девять утра.
Впервые в жизни Фредди ничего не ответил. Они направились в конюшню, расседлали лошадей, задали им овса и напоили. Руки Фредди ловко управлялись с ремнями и пряжками, щетками и попонами. Вероятно, большую часть детства он провел здесь, подумала вдруг Эмили.
Она отперла ключом кухонную дверь, и они вошли в дом. У подножия лестницы Фредди обернулся к ней:
— Дай ему шанс, Гримсби. Пожалуйста. — Его глаза в свете масляной лампы были серьезными и умоляющими. — Просто доверься ему, ладно? Позволь… В общем, просто дай ему шанс. Ему это необходимо.
Грудь стиснуло почти непереносимо. Эмили положила ладонь на щеку Фредди.
— Сделаю все, что могу. — Больше она ничего сказать не сумела.
Верхний коридор был пуст и темен. Часы издалека размеренно пробили четыре. Эмили кралась по холодным половицам, мучаясь чувством вины, а мышцы все еще сладко ныли. Она добралась до своей двери, бесшумно отворила ее и бросила рюкзак на пол.
В крохотном камине все еще тлел огонь. Эмили сняла пальто, повесила его на решетку, скинула с плеч черный шерстяной сюртук и села на кровать, чтобы разуться.
Кровать зашевелилась.
Эмили вскочила на ноги.
— О сэр! О сэр, не пугайтесь! Это всего лишь я!
С подушки поднялась чья-то фигура. Свет из камина обрисовывал тело, облаченное в сорочку. Юные соски ликующе указывали на потолок.
— Люси! — воскликнула Эмили, схватившись за края еще нерасстегнутого жилета. — Боже правый, Люси! Твоя… твоя одежда!
Люси протянула к ней руки.
— О сэр, только не уходите! Я всего лишь… Ой, мамочки, сэр! Что случилось с вашими бакенбардами?
— Я их сбрил.
— О. — Люси поморгала, сделала глубокий вдох и затараторила: — В общем, сэр, я подумала… о сэр, этот испорченный Фредди водит вас в «Наковальню», а там эти… эти дурные женщины. Я не могу больше это терпеть, сэр, не могу! Я стащила ключ у миссис Нидл…
— Что ты сделала?
Люси спрыгнула с кровати и драматическим жестом сдернула с себя сорочку.
— Возьмите меня, сэр! Возьмите вместо них меня!
Эмили резко отвернулась.
— Ради бога, Люси!
— Думаю… думаю, я ничуть не хуже этих порочных женщин в «Наковальне», разве не так? И я буду хорошо о вас заботиться, сэр. Вы могли бы… мы можем пожениться, герцог нам разрешит, я уверена, и…
Эмили уставилась в темную стену и сосчитала до десяти.
— Люси, дорогая моя, это в высшей степени неприлично.
— Это ничуть не хуже, чем то, что делаете вы! — Люси разрыдалась. — Ночь за ночью возвращаетесь домой так поздно! Это неправильно, сэр, уж точно не для джентльмена вроде вас. Со мной вам было бы куда лучше, сэр, честное слово! Разве я не штопаю ваши чулки?
— Это делаешь ты?
— Разве не выбираю вам самые лакомые кусочки кекса, а корки оставляю его светлости? Разве не приношу вам наверх каждое утро горячий кофе, разве не чищу щеткой ваш красивый сюртук?
— Люси, я…
Скрипнула половица, и руки Люси обхватили плечи Эмили.
— О, возьмите меня, сэр, скорее! — Руки у нее оказались на удивление сильными. Эмили почти мгновенно оказалась повернута лицом к горничной. Глаза Люси закрыла, голову запрокинула назад, как мученица на погребальном костре. На ней остался только ее отделанный оборками белый чепец, и больше ничего. — Дайте волю своим порочным привычкам, мистер Гримсби!
— Люси!
— Насытьте свою противоестественную похоть! Делайте со мной все, что хотите!
Эмили прижала ладони к вискам.
— Люси, Люси. Каких романов ты начиталась?
— Сорвите драгоценный цветок моей невинности!
— Люси, опомнись! Ты что, напилась шерри его светлости?
Негодующий вздох.
— Ну что вы, сэр! Никогда!
В измученной голове Эмили застучали молотки. Она протянула руку и потрепала Люси по плечу, решительно глядя вверх. В воздухе повеяло слабым запахом лимонного масла миссис Нидл.
— Люси, дорогая моя. Оденься.
— Сэр?
— Боюсь, моя противоестественная похоть пока вполне спокойна. Нет никакой нужды в… в героическом цветистом самопожертвовании с твоей стороны.
Люси скрестила на груди руки. Глаза ее горестно округлились, как у щенка.
— Нет?
— Боюсь, совсем никакой. — Эмили доброжелательно улыбнулась. — Ты так добра, что… что предложила себя моим… моим необузданным страстям… в такой… в такой неожиданной манере. Но заверяю тебя, у меня нет никаких грешных поползновений на твой счет, Люси. Совсем.
Люси замерла.
— Вообще никаких?
— Вообще.
Губы Люси задрожали. Она заморгала.
— Ну же, не плачь, Люси…
Люси вскинула руки и заколотила кулаками по перебинтованной груди Эмили.
— Жестокий, вот вы какой, сэр! Позволить мне думать, будто я вам нравлюсь! Я же видела это в ваших глазах, когда вы благодарили меня за утренний кофе! Вы горели пламенем желания, да! А потом мчались в «Наковальню» и там тешили свою похоть с дурными дамами!
Эмили схватила девушку за руки.
— Люси, успокойся. Заверяю тебя…
Люси вырвалась, схватила свою сорочку и нырнула в нее.
— Моя мама была права, да? Никогда не доверяй джентльмену, Люси, говорила она. Только рабочие парни ведут себя прилично.
— Слушай, Люси…
— И нечего мне тут люськать, мистер Гримсби! И держите свои грязные руки подальше от меня! — За сорочкой последовало платье, драматическим жестом завязанное на талии. Люси схватила свечку, зажгла ее от тлеющих углей и прошествовала к двери. — Развратник! — припечатала она, перешагнула порог и обернулась.
Эмили тяжело опустилась на кровать.
— А, и еще одно, мистер Гримсби, сэр!
— Что, Люси? — устало прошептала Эмили, не отрывая головы от рук.
— Без этих ваших бачков вы похожи на леди! — Дверь захлопнулась, Люси исчезла.
Эмили уставилась в пол. Голова от усталости болела, но мысли продолжали конвульсивно подпрыгивать, словно после электрошока. Эшленд. Фредди. Ее семья. Чертова Люси. И как, дьявол все побери, она собирается распутывать эту мешанину?
Эмили повернула голову и с тоской посмотрела на подушку. На ней осталась вмятина от головы Люси. Наверное, еще теплая.
Эмили с трудом поднялась на ноги. В Эшленд-Эбби есть по крайней мере одно место, где можно быть уверенной в тишине и покое.
Сонный лакей открыл дверь в половине шестого утра, после того как в нее целую минуту колотили. Герцог Эшленд ворвался в дом, громко топая по мрамору сапогами.
— Прошу прощения, Лайонел. Немедленно разбуди моего камердинера. Мне нужно принять ванну и переодеться. Я велел заложить карету.
Лайонел поклонился.
— Сию минуту, ваша светлость.
Эшленд завернул за угол большого холла и зашагал по коридору в свой кабинет, не мешкая ни секунды. За спиной раздался топот — Лайонел кинулся выполнять приказ. Эшленд распахнул дверь в кабинет и устремился к столу.
— Отец!
Эшленд вздрогнул и обернулся.
— Фредди? Какого дьявола?…
Его сын сел на диване, отчаянно протирая глаза. С затылка посыпалась солома.
— Ждал тебя, конечно.
— Ждал меня? — Рука опустилась на стол. Охваченный паникой, когда он проснулся в пустой постели, охваченный безумным беспокойством за Эмили и почти физической болью из-за ее отсутствия, замученный в течение всей этой недели суетой, выстраиванием планов и улаживанием дел, Эшленд почти забыл о Фредди. Угрызения совести проснулись сейчас, при виде сына с запавшими глазами, и укололи грудь. — Прошу прощения, Фредерик. В последнее время я был очень занят. Как твои дела? С мистером Гримсби все в порядке?
Фредди зажал коленями руки.
— Ну, видишь ли, отец, в этом все и дело. Гримсби… он…
Пронзившее грудь ощущение превратилось в лед, быстро распространяясь по животу. Эшленд сжал край стола.
— Он здоров? Что-то случилось?
— Спокойнее, отец. Гримсби цел и невредим. Собственно, у него все очень хорошо, кроме… — Фредди запустил в волосы пятерню.
— Кроме чего?
— Ну, он оказался не совсем тем, чего я ожидал. Чего мы с тобой оба ожидали. — Фредди кашлянул. — Полон сюрпризов, наш Гримсби.
— Что за дьявольщину ты имеешь в виду? — Ледяное напряжение отпускало, сменяясь нетерпением. Эшленд буквально чувствовал, как на каминной полке тикают часы, все дальше от него увозя Эмили.
Фредди соскочил с дивана.
— Давай поговорим об этой твоей новой пташке, отец.
— Не смей ее так называть, — невольно рявкнул Эшленд.
— Хорошо, хорошо. Прошу прощения. Об этой… об этой твоей леди, с которой ты встречаешься в городе. Не трудись отрицать.
— Не имею ни малейшего намерения отрицать это. На самом деле я сам хотел поговорить с тобой о ней.
— Отлично! Удачное совпадение, вот что. — Фредди поднял голову и прямо посмотрел в глаза Эшленду. — Каковы твои намерения по отношению к ней?
— Мои намерения? — Эшленд скрестил на груди руки. — Что, дьявол тебя побери, ты имеешь в виду? Мои намерения достойны. Собственно, я уже… — Но под напряженным взглядом Фредди слова вдруг застряли в глотке Эшленда. — Слушай, Фредерик. Я не хотел вываливать на тебя все это вот так внезапно…
— Вываливай, отец, я жду.
Эшленд прокашлялся.
— Хочу сразу все прояснить: у меня нет желания опорочить твою мать. Но прошло столько времени, и… и у меня возникла привязанность…
— Ты собираешься наконец-то развестись с матерью и жениться на ней?
— Я на это надеюсь, — негромко произнес Эшленд.
Лицо Фредди расплылось в улыбке.
— Ну, вот это да! Это же великолепно! Слава богу! Я знал, что в тебе это есть, отец. — Он промчался по ковру, ткнул кулаком в скрещенные руки Эшленда, потом схватил отца за руку и энергично потряс. — Отличные новости!
— Я… я… — Эшленд с изумлением смотрел, как сын трясет его руку. — Я… рад, что ты одобряешь.
— Одобряю, клянусь Господом! Да я в восторге! Как раз то, что тебе требуется. Есть только одно… одно небольшое осложнение. Ничего особенного, ты же понимаешь. Я уверен, ты отмахнешься от этого сразу же, ты же, старина, разумный человек и моментально все уладишь. Ну, может, за неделю или около того, если рассуждать реалистично.
Эшленд изумленно покачал головой. Чистая правда, ночью он спал совсем мало, но в этом разговоре наверняка должно быть больше смысла. Кофе. Нужно выпить кофе.
— Осложнение? — промямлил он. — Какого дьявола это значит?
— Ну, объяснить это довольно сложно. — Фредди отпустил отцовскую руку, потянулся и широко зевнул, как тощий львенок, довольный дневными играми. — Наверное, будет лучше, если ты сам все увидишь.
Эмили научилась плавать в пятнадцать лет, по требованию мисс Динглеби.
— Юные леди, как правило, пренебрегают данным навыком, — сказала гувернантка. — Однако он вполне может спасти вам жизнь, да и другим тоже.
Так что однажды майским утром Эмили сняла платье, надела неуклюжий купальный костюм и нырнула в холодные воды Хольстайн Лагена, а когда оправилась от шока, поняла, что плавание ей очень даже нравится. Ей нравилась свобода, то, как ноги и руки рассекают воду, ощущение ритма и собственного могущества. Нравилось, как исчезают остальной мир, все внешние атрибуты, ритуалы и ограничения ее жизни, и остается только она, Эмили, погруженная в стихийные силы природы.
Конечно, личный плавательный бассейн герцога Эшленда ничем не напоминал холодное озеро Хольстайн Лаген, питаемое горными водами. Он ласкал тело покалывающим теплом; вода на обнаженной коже казалась на удивление живой, облегчала ноющие после страстной ночи с Эшлендом места, очищала и наполняла энергией. Эмили плавала туда и обратно почти полчаса и, когда повернулась, чтобы проплыть последний круг, почувствовала себя так, будто готова покорить мир.
Сейчас она оденется, поднимется наверх и соберет вещи. Эшленду напишет записку, но получит он ее только после того, как Эмили уедет. Она отправится на станцию, отошлет телеграмму мисс Динглеби, сядет на поезд до Лондона, войдет в кабинет дяди и потребует, чтобы убийц отца отыскали, дабы они предстали перед судом. Она завершит эту необыкновенную главу своей жизни и… ну, снова станет самой собой. Принцессой Эмили из Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа, только повзрослевшей и умудренной опытом.
Что до Эшленда…
Пальцы коснулись каменного края бассейна. Эмили внимательно посмотрела на них: изящные длинные косточки, обрезанные ногти, с костяшек стекают капли воды. Такие женские руки — как она могла одурачить окружающих с подобными руками?
Люди видят только то, что хотят увидеть, говорила мисс Динглеби.
Эмили оперлась ладонями о гладкие плитки и подтянулась наверх. От прикосновения холодного воздуха соски мгновенно напряглись. Она потянулась за толстым махровым полотенцем, лежавшим на ближайшем стуле, и застыла, увидев перед собой обутые в сапоги ноги.
Сапоги, превосходно начищенные, огромные, прочно стояли на камне — темная кожа на светлом мраморе. И она отлично знала эти сапоги.
Эмили резко повернулась и накинула на мокрое тело полотенце.
— Эмили, — сказал герцог Эшленд голосом, ниже которого она еще не слышала, почти прорычал. Тем не менее говорил он спокойно, полностью держа себя в руках. — Эмили Гримсби, так? Или это тоже сфабрикованное имя?
— Не Гримсби, — ответила она.
— В таком случае кто?
Она промолчала.
— Каким же я был болваном! — произнес герцог Эшленд. — Так много подсказок, а я пропустил все до единой. Я, из всех людей! Снимаю перед вами шляпу, моя дорогая. Олимпия превосходно вас выдрессировал.
Эмили зажмурилась.
— Я не хотела делать вам больно.
— Скажи мне, Эмили, зачем ты здесь? Какую информацию хотел добыть через тебя Олимпия?
— Вовсе никакой, сэр. Я… он… я приехала совсем не ради этого.
— В таком случае зачем?
— Я скрывалась.
— От кого, Эмили?
Она набрала полную грудь теплого влажного воздуха.
— От убийц моего отца.
— Боже милостивый.
Он ей поверил? Эмили смотрела вниз, на белое полотенце, прикрывавшее тело, на лужицу воды, образовавшуюся под ногами… Она почти слышала, как крутятся отлично отлаженные шестеренки в мозгу Эшленда, собирают нити информации и ткут из них правильный узор.
— Дело Хольстайн-Швайнвальда, — сказал он наконец. — Разумеется. Вы — племянница Олимпии.
— Да.
— Принцесса… Эмили, я полагаю?
— Да.
Тишину нарушала только негромко шлепающая в бассейне вода.
— Вы исключительно хорошо сыграли свою роль, мадам. Совершить столь потрясающее самопожертвование во имя долга!
— Это не было самопожертвованием.
— Ах да. Вы просто не смогли передо мной устоять, так? Да поможет мне Бог, сказали вы. — Послышался легкий хлопок, как будто перчаткой ударили по рукаву. — По крайней мере я имел честь сделать ваш спектакль приятным. Или это вы тоже изображали?
— Я ничего не изображала. Вы должны в это поверить.
Он холодно засмеялся.
— Поверить во что, мадам? Признаюсь, я не знаю, во что верить.
— Я говорила вам, что вы меня возненавидите, когда узнаете правду. Говорила…
— Возненавидеть вас? Вы во мне ошибаетесь, мадам. Если бы я вас возненавидел, то попросту развернулся бы и ушел, отдав приказ выгнать вас из моих угодий. А я все еще здесь, жду, когда вы повернетесь и продолжите этот разговор, глядя мне в лицо. Или я вам настолько омерзителен?
Эмили повернулась.
Он стоял, пылая гневом, голубой глаз обжигал эмоциями, массивное тело аж потрескивало от сдерживаемой энергии. Он широко расставил ноги, в руке, опущенной вдоль тела, Эшленд с такой силой сжал перчатку, что побелели костяшки пальцев. Волосы его мерцали серебром в колеблющемся свете воды из бассейна.
— Вы не омерзительны, — выговорила она. — Вы… вы…
— Что я, Эмили?
— Вы для меня всё на свете.
Он смотрел на нее в упор, словно пытался взглядом прожечь ее кожу и прочитать спрятанную внутри правду. Она мысленно внушала ему: «Я люблю тебя. Я обожаю тебя. Обман едва не уничтожил меня саму».
— Полагаю, вы до сих пор подвергаетесь опасности, — сказал он. — Вот почему Олимпия прислал вас ко мне.
— Да.
— Хмм. Думаю, дорогая моя девочка, все мы избежали бы целой кучи неприятностей, если бы Олимпия счел нужным прислать мне небольшую инструкцию.
— Он не мог. Не мог отправить меня так, как есть, — незамужняя леди в доме без хозяйки…
Эшленд хлопнул перчаткой по ноге.
— Однако результат получился тот же самый. Вместо того чтобы оберегать вас, я вас соблазнил.
— Может, все было наоборот? Если вы помните, это я к вам пришла.
— Не имеет значения. — Он правой рукой прижал перчатку к груди и с поразительной ловкостью натянул ее на левую руку. — Я немедленно отправляюсь в Лондон и выясняю, что нам теперь делать. Вы остаетесь здесь. Продолжайте маскироваться. Дом не покидать, даже в сад не выходить. Я распоряжусь, чтобы мои люди запирали двери и никого не впускали, чтобы уберечь вас любой ценой.
Эмили ахнула.
— Вы не можете этого сделать!
— Еще как могу.
— Но эти люди, эти агенты, они же знают, что я здесь! Вчера, перед вашим возвращением, мы с Фредди ездили верхом и наткнулись прямо на засаду. Какой-то человек выскочил из-за Старой Леди, и если бы Фредди не знал так хорошо здешние болота… — Она не договорила.
Выражение лица Эшленда не изменилось, но пружина напряжения в его теле закрутилась еще сильнее, если такое вообще возможно.
— Понятно. И как давно мой преданный сын знает о вашей маскировке?
— С того утра, как вы уехали в Лондон.
Эшленд выругался себе под нос.
— Поэтому вы и сами видите, я не могу здесь остаться. Это невозможно. — Эмили сильнее стиснула полотенце, свой единственный недостойный щит от ледяной ярости Эшленда. — Теперь, когда они узнали, что я тут и в кого переодета.
— А кто они, собственно, такие?
— Не знаю. Именно это мы — мой дядя, сестры и я — пытаемся выяснить.
— Понятно. — Он постучал пальцем по рукаву. Лицо стало жестким, расчетливым, какое, должно быть, бывало у него перед сражением или во время тайных миссий в горах Афганистана. — Хорошо. Поскольку в аббатстве обученных людей у меня нет, вы с Фредериком будете сопровождать меня в Лондон. Вы тотчас же снова переоденетесь в свой костюм, а через полчаса встречаемся у парадной двери. Вы будете неукоснительно подчиняться каждому моему приказу, не задавая никаких вопросов, или я не смогу гарантировать вашу безопасность. Это понятно?
— Ради бога, я не одна из ваших армейских подчиненных!
Эшленд протянул руку и взял ее подбородок в обтянутую перчаткой ладонь.
— Конечно, нет, — хрипло произнес он. — Но Олимпия, да проклянет Господь навеки его коварные мозги, доверил твою защиту мне. Ты всего лишь пешка в этой игре, моя дорогая, и должна или сыграть свою роль, или проиграть партию.
Кожа перчатки приятно холодила кожу. Но хотя рука была нежной, подбородок она держала крепко и аж дрожала от скрытой в ней силы.
— А когда игра будет выиграна? — спросила Эмили.
Эшленд скользнул взглядом по ее лицу.
— Когда игра будет выиграна, Эмили, победитель потребует свои трофеи.
Он провел большим пальцем по ее губам, повернулся и вышел из комнаты, и только сапоги резко клацали по мрамору.
