В пятнадцать лет Абигайль Харвуд стала сиротой и переехала в Лондон к старшей сестре — ослепительной молодой маркизе Морли — и ее дряхлому старому мужу маркизу.

Ей хватило недели, чтобы принять решение не выходить замуж.

— Я никогда не выйду замуж, — сказала Абигайль молодому конюху, помогая ему вытирать взмокшую спину лошади. — Но я совсем не прочь завести любовника. Мне недавно исполнилось двадцать три года. Время пришло, вы так не считаете?

Конюх, изъяснявшийся лишь на грубом тосканском диалекте, улыбнулся и пожал плечами.

— Проблема в том, что я не могу подыскать никого подходящего. Вы даже не представляете, как сложно девушке моего положения найти себе любовника. Такого мужчину, с которым захочется разделить постель. Знаете, Гарри Стаббсу из паба польстило бы мое предложение, но у него нет зубов. Я имею в виду настоящих.

Конюх снова улыбнулся. Его собственные зубы показались Абигайль ослепительными в тусклом свете лампы.

Она вздернула голову и произнесла:

— Очень хорошо. Но мне кажется, мы не подходим друг другу. Мне нужен любовник, который будет рядом месяц или два, а мы с сестрой покинем ваш гостеприимный постоялый двор, едва только закончится дождь. Возможно, даже завтра утром.

Конюх в последний раз похлопал лошадь по спине и повесил лоскут сукна сушиться на балку.

Конечно, Абигайль могла бы говорить с парнем по-итальянски, хотя классический вариант этого языка, на котором она изъяснялась довольно бегло, сильно отличался от местного наречия. Но насколько проще было беседовать с людьми, когда они ничего не понимали.

Мускулы на руках молодого человека напряглись под тканью рубашки, когда он потянулся к балке. Довольно крепкий парень. А его волосы… Черные как смоль, они ниспадали на плечи мягкими завитками. Именно так и должен выглядеть грубоватый житель итальянской деревушки.

Абигайль задумалась.

— Прошу прощения, не могли бы вы меня поцеловать?

Молодой человек опустил руки и недоуменно посмотрел на нее.

— Che cosa, signorina?

— Видите ли, когда в двадцать первый день рождения я приняла решение найти себе любовника, мне показалось, что будет разумным проводить поиски на научной основе. В случае с первым любовником невозможно быть слишком разборчивой. — Абигайль одарила конюха обворожительной улыбкой. — Я побеседовала со служанками и экономкой — по понятным причинам расспрашивала лишь женщин, — и они в один голос заявили, что поцелуй должен стать решающим фактором при выборе.

Густые брови молодого человека сошлись на переносице.

— Che cosa? — снова спросил он.

— Я говорю, поцелуй должен стать своего рода проверкой. Мерилом того, насколько искусным окажется мой потенциальный любовник. Ведь по словам моих друзей, именно в первом в поцелуе проявится все: нежность, терпение, чувственность и отношение к партнерше. И знаете? — Абигайль подалась вперед.

— Signorina?

— Они оказались правы! — Абигайль еще раз провела суконкой по спине лошади. — Мне довелось поцеловать двух лакеев и юного Патрика, работающего на конюшне. Так вот разница в стиле и технике оказалась ошеломляющей! Более того, каждый раз я догадывалась, что могу получить, исходя из характера мужчины, и ни разу не ошиблась.

Ошеломленный конюх взял из рук Абигайль суконку.

— Вот я и подумала, что, может быть, вы не откажете в любезности и поцелуете меня, чтобы пополнить копилку. Так вы не против?

Конюх стоял посреди конюшни с суконкой в руках и настороженно смотрел на Абигайль. Фонарь над его головой покачивался, придавая его черным волосам соблазнительный блеск. Одна из лошадей принялась нетерпеливо перебирать ногами и громко фыркнула.

— Поцелуй, — сказала Абигайль. — Un bacio.

Конюх просиял:

— Un bacio! Si, si, signorina.

Он перебросил тряпку через балку, взял Абигайль за плечи и поцеловал ее.

Это был потрясающий поцелуй. Пухлые губы итальянца накрыли ее губы с такой страстью и жадностью, словно он не целовался с девушками на протяжении многих месяцев. От него пахло свежей соломой и лошадьми, а от его дыхания веяло сладковатым ароматом свежеиспеченного хлеба.

Ей просто повезло.

Абигайль ощутила прикосновение языка молодого человека к своему и отстранилась. Горящие желанием глаза итальянца были устремлены на нее.

— Благодарю вас, — сказала она. — Было очень приятно. Подозреваю, девушки сходят от вас с ума.

— Che cosa?

Абигайль выскользнула из объятий молодого конюха и ласково похлопала его по руке.

— Какой вы славный. Поверьте, я навсегда запомню этот поцелуй. Каждый раз, вспоминая этот год, проведенный в Италии, я буду думать о вас и об этой прелестной конюшне. Какое замечательное начало путешествия. Хоть и немного подмоченное. — Абигайль перешла на итальянский язык: — Мне ужасно понравилась кобыла по имени Анжелика. Только следите за тем, чтобы она не кусалась и получала достаточно овса.

— Овса? — Молодой тосканец с облегчением услышал родную, хотя и не совсем правильную речь.

Абигайль подняла упавшую на пол шаль и накинула ее на плечи. Дождь барабанил по крыше, заглушая ее голос.

— Очень досадно, но я не могу здесь задерживаться. Моя сестра и кузина ждут меня. Александра очень расстроится, если от меня будет пахнуть конюшней. Она такая утонченная.

— Вот эта благородная леди… ваша сестра?

— Да. Сама удивляюсь. Она маркиза, хотя ее муж, старый маркиз, умер два года назад. Да упокоит Господь его душу. А еще вы, наверное, видели мою кузину Лилибет. Она графиня, очень красива и добродетельна. Лилибет путешествует с маленьким сыном. Она бы не стала целоваться с джентльменом в конюшне. Нет, ни за что. Впрочем, мне пора.

— Синьорина… неужели я вас больше не увижу? — Голос молодого конюха дрогнул.

— К сожалению, нет. Но ведь вы работаете на постоялом дворе и, должно быть, уже привыкли к подобным рвущим душу расставаниям? — Взгляд Абигайль упал на какой-то предмет, накрытый попонами, стоящий в углу. — Что это?

— Это? — уныло спросил конюх. — Машина, оставленная здесь английским джентльменом.

— Английский джентльмен? Здесь?

— Да, а почему вы удивляетесь? Они приехали незадолго до вас. Три благородных джентльмена. И оставили это… — Голос предал молодого человека, который лишь выразительно взмахнул руками. — Синьорина, вы не останетесь? — взмолился он.

— Нет, нет. — Абигайль подошла к машине. — А что же это все-таки такое?

— Что? Да какое это имеет значение по сравнению с моим разбитым сердцем?

— Боль в сердце утихнет совсем скоро, уверяю вас. Сезон только начался, так что скоро здесь отбоя не будет от путешественников. — Абигайль приподняла край попоны.

Тишину нарушили сдавленные рыдания.

— Так, так, — прошептала Абигайль, — что у нас тут такое?

Герцог Уоллингфорд никогда не был покладистым, а сейчас ему и вовсе хотелось рычать, подобно рассерженному терьеру. Точнее, не терьеру, а огнедышащему дракону. Подобное сравнение герцогу подходило больше.

Мало того, что в поезде, следующем из Парижа в Милан, не нашлось места для его личного автомобиля и им троим пришлось ехать в вагоне первого класса в отвратительной компании, пьющей отвратительный херес. Мало того, что в отеле Флоренции внезапно протекла крыша, и им пришлось посреди ночи переселяться в другой номер, окна которого выходили на улицу. Мало того, что на конечном отрезке пути из Флоренции в замок Святой Агаты начался проливной дождь, размывший мост, и им пришлось остановиться на ночлег в деревенской гостинице, пропахнувшей немытыми телами и дешевым пивом. Так в довершение ко всем свалившимся на них горестям, Господь решил нанести еще один удар. На головы путешественникам свалилась треклятая вдова маркиза Морли с кучей родственников, требующая уступить ей занятые герцогом комнаты.

Маркиза Морли. Уоллингфорд целовался с ней однажды на балконе. У юной дебютантки не хватило ума держаться подальше от человека с такой скандальной репутацией. А может, она просто изображала наивность. Ведь она смотрела на Уоллингфорда с вожделением, совершенно не подобающим девятнадцатилетней девушке.

Она и сейчас смотрела на него своими карими глазами, напоминающими глаза самодовольной кошки, изо всех сил стараясь выглядеть несчастной. Она сцепила руки на груди и умоляюще взирала на герцога.

— Послушайте, Уоллингфорд, мне не остается ничего другого, кроме как взывать к вашему милосердию. Вы же видите, в какой сложной ситуации мы оказались. Ваши комнаты гораздо больше и просторнее. К тому же их две! Нет, вы просто не можете… — Маркиза замолчала и задумчиво посмотрела на брата Уоллингфорда. — Мой дорогой Пенхэллоу. Только представьте, что бедной Лилибет придется спать на стуле рядом с этими незнакомцами…

Это было в духе леди Морли — сыграть на чувствах бедного Роланда, сгоравшего в юности от любви к ее кузине Элизабет, ныне графине Сомертон, — красавице с щеками цвета спелого персика, сирене из сирен. Дамам несказанно повезло, что на этом Богом забытом постоялом дворе в итальянской глубинке среди них оказалась школьная любовь Роланда Пенхэллоу, которая теперь только и поджидала случая вновь проникнуть в его податливое сердце.

А может, это не было простым везением.

Стоящий рядом с Уоллингфордом Берк почувствовал угрозу. Он громко откашлялся, прежде чем Пенхэллоу успел вставить хоть слово.

— Леди Морли, а вам не приходило в голову, что нужно было договариваться о комнатах заранее?

Леди Морли окинула многозначительным взглядом своих кошачьих глаз фигуру молодого человека, пока не остановилась на его лице.

— Вообще-то приходило, мистер… — Изгиб ее бровей был настолько изыскан, что мог бы сразить наповал самых завзятых модников Лондона. — Мне очень жаль, сэр. Но, боюсь, я не расслышала вашего имени.

Уоллингфорд усмехнулся:

— Прошу прощения, леди Морли, за свою невнимательность. Почту за честь представить вам мистера Финеаса Фицуильяма Берка, члена Королевского научного общества. Его имя, возможно, знакомо вам по научным трудам.

— К вашим услугам, мадам, — поклонился Берк, ничуть не дрогнув под взглядом маркизы. Высокий, с копной огненно-рыжих волос, он стоял в зале постоялого двора, окруженный гомонящими людьми, словно находился в своей мастерской среди деталей и механизмов, чувствуя себя здесь полноправным хозяином.

Уоллингфорд с гордостью подумал, что его друг унаследовал эту черту от старого герцога.

— Берк, — повторила леди Морли, и ее глаза тотчас же округлились. — Финеас Берк. Ну конечно. Королевское научное общество. Ну конечно. Мистера Берка знает каждый. В прошлом месяце мне на глаза попалась… газета «Таймс» и ваши отзывы о… какой-то электрической… — Леди Морли взяла себя в руки. — Конечно же, мы забронировали комнаты заранее. Я послала телеграмму несколько дней назад, если память мне не изменяет. Но нам пришлось задержаться в Милане. Няня мальчика заболела, и, боюсь, наша телеграмма не пришла вовремя. — Она с негодованием посмотрела на хозяина постоялого двора, тотчас же съежившегося под ее взглядом.

Уоллингфорд открыл было рот, чтобы выдать присущую человеку его положения гневную тираду, но, прежде чем он успел собраться с мыслями, раздался мягкий голос его брата Роланда, переполненного столь присущим ему щенячьим дружелюбием и готового с радостью сдать позиции еще до того, как леди Сомертон успела начать наступление.

— Послушайте, — приветливость в голосе лорда Роланда Пенхэллоу как нельзя кстати соответствовала его доброжелательности, — довольно разговоров. Мы и помыслить не могли о том, чтобы причинить вам и вашим друзьям малейшее неудобство, леди Морли. Правда ведь, Уоллингфорд?

Уоллингфорд сложил руки на груди. Ну вот и все, они пропали.

— Правда, черт побери!

— Берк?

— Дьявол, — пробормотал Берк. Он тоже все понял.

Глаза Роланда вспыхнули тем странным, неподдающимся описанию огнем, который все дамы считали неотразимым.

— Вот видите, леди Морли. Мы с готовностью вам поможем. Осмелюсь предложить нашему скучному человеконенавистнику Берку занять маленькую комнату наверху, а мы с братом будем счастливы… — он обвел рукой полутемное помещение общего зала, — удобно устроиться внизу. Что вы скажете?

Леди Морли всплеснула своими элегантно затянутыми в перчатки руками и прижала их к груди.

— Мой славный Пенхэллоу! Я знала, что вы не откажете нам. Огромное вам спасибо, мой дорогой. Вы даже не представляете, как я благодарна за ваше великодушие. — Она повернулась к хозяину заведения: — Вы поняли? Можете вынести багаж его светлости из комнат наверху и принести туда наш. А, кузина Лилибет, наконец-то!

Уоллингфорд обернулся.

В дверях появилась та, что стала причиной их бед — славная, добродетельная и невероятно красивая графиня Сомертон. Имело ли значение обстоятельство, что она замужем за этим животным Сомертоном? И то, что к ее ногам жмется мальчик — живое свидетельство их союза с вышеозначенным графом? Нет, это не имело никакого значения. Роланд устремил на нее полный любви взгляд, и все благочестивые намерения спрятаться на целый год в Тоскане вдали от герцога Олимпия разбились вдребезги. Роланд выставит себя посмешищем, слухи докатятся до Лондона, и уже через неделю герцог Олимпия будет колотить в дверь замка Святой Агаты, держа за руку выбранную для Уоллингфорда невесту.

Леди Сомертон расстегнула пальтишко сына, после этого принялась снимать свою шляпку.

Роланд стоял точно завороженный, лишь его грудь прерывисто вздымалась.

— О, ради всего святого, — пробормотал Уоллингфорд.

— Я так понимаю, они знакомы? — сухо поинтересовался Берк.

Уоллингфорд больно ткнул Роланда в ребра.

— Держи язык за зубами, — процедил он сквозь зубы и осекся, ибо из-за плеча леди Сомертон возникло видение.

Впоследствии Уоллингфорд не мог объяснить, чем его так поразила незнакомая юная леди. Он даже не мог сказать, красива она или нет. Она, словно сказочная фея, чья сияющая кожа источала необъяснимую загадочную энергию, вплыла в поле его зрения, покрытая каплями дождя.

Ноги Уоллингфорда приросли к полу. Голоса, звучащие вокруг, проникали в его сознание сквозь пелену густого тумана.

Видение задержалось ненадолго возле леди Сомертон и еле заметно тряхнуло головой. Капли дождя превратились в ручеек и заструились с полей ее шляпы. Незнакомка огляделась, и по какой-то непонятной причине Уоллингфорду вдруг показалось, что она ищет его, что эта сказочная фея появилась в Богом забытой итальянской глубинке с намерением украсть его душу.

Однако взгляд девушки даже не коснулся его лица. Вместо этого он остановился на ком-то слева от Уоллингфорда, и ее глаза вспыхнули еще ярче. Она порывисто подошла к леди Морли и произнесла с вполне земным возбуждением в голосе:

— Алекс, дорогая, ты не поверишь, что я обнаружила на конюшне!

Эти слова вернули Уоллингфорда в мир реальности, и он ошеломленно посмотрел на леди Морли. А потом на девушку. Леди Морли сморщила нос, говоря что-то о конюшнях, а потом принялась расстегивать пальто девушки, привычно называя ее Абигайль. Неяркие отсветы пламени камина освещали профили молодых леди, и Уоллингфорд отметил про себя два совершенно одинаковых прямых носа и два маленьких упрямых подбородка. Леди Морли сняла с головы девушки шляпу, явив взору герцога копну непослушных каштановых волос такого же оттенка, как и ее собственные.

Рука Берка опустилась на его плечо. Берк говорил что-то об ужине, и Уоллингфорд рассеянно ответил: «Да, конечно», а потом опустился на скамью. Мысли его вихрем роились в голове, причиняя боль.

Сестра леди Морли. Эта обворожительная нежная фея, это сладостное видение, не похожее ни на что виденное им прежде, оказалось младшей сестрой леди Морли.

Будь он проклят!

Абигайль Харвуд сидела в уродливом ядовито-зеленом кресле в углу спальни, поджав под себя ноги, и задумчиво смотрела в альбом для рисования.

Нет, она не собиралась ничего рисовать. Более того, она почти не открывала альбом на протяжении всего путешествия, вопреки благим намерениям создать целую коллекцию зарисовок горделиво возвышающихся щвейцарских гор и грубовато-простых крестьянских домиков. Лежащий на коленях Абигайль альбом был почти чист, если не считать незаконченного наброска собора в Милане и листа с начертанными на нем словами «La stalla» .

— Филипп, дорогой, — донеслись до слуха Абигайль слова Лилибет, — перестань расстегивать пижаму и ложись спать. — Голос Лилибет звучал устало и напряженно.

Филипп, просидевший целый день в тряском экипаже, за окнами которого бесконечным потоком струился дождь, не выказывал ни малейшего желания отправляться в постель. Он забрался на кровать и принялся скакать на матрасе.

— Смотри, мама, я акробат! Абигайль, смотри! — Филипп подпрыгнул, и расстегнутая куртка пижамы распахнулась на его худенькой груди.

— Очень правдоподобно, Филипп, — откликнулась Абигайль. — А теперь перекувырнись.

— Ой, как весело! — засмеялся Филипп.

— Нет! — Лилибет схватила сына за руки как раз в тот момент, когда он, подогнув колени, собирался совершить отчаянный кувырок через голову. — Перестань, Абигайль. Ты же знаешь, он сделает все, что ты ему скажешь.

— Я совершила ошибку, Филипп, — покаянно произнесла Абигайль. — Никаких кувырков и кульбитов, пока твоя мама не уйдет из комнаты.

Она протянула ноги к камину, от тлеющих угольев которого исходило благодатное тепло, и вновь переключила внимание на альбомный лист.

Она никогда прежде не встречала герцога Уоллингфорда. Он не посещал устраиваемых Александрой званых вечеров, да и сама Абигайль нечасто выходила в свет. Поклявшись себе много лет назад не выходить замуж, Абигайль на этом не остановилась. Она вообще ничего не делала вполсилы и решила, что вообще не станет жить по общепринятым правилам.

Только вот осуществить это на деле оказалось не так-то просто. Денег у нее было немного. Их недостаток Абигайль с переменным успехом пыталась возместить за карточным столом. Только вот оказалось, что она почти безнадежна в качестве игрока, ибо даже не пыталась скрыть под маской ледяного безразличия обуревавшие ее эмоции. Однако со временем Абигайль нашла надежного букмекера и обнаружила в себе способность удачно ставить на лошадей. И все же в перерывах между подкупами, распитием пива в местных пабах и проигрышами, когда ее лошади приходили к финишу не в том порядке, в каком она ожидала, Абигайль балансировала на грани банкротства. Время от времени Александра вспоминала о существовании сестры и приглашала ее на семейный обед или на прогулку по магазинам. И тогда Абигайль приходилось наряжаться в приличествующее случаю платье и жемчуга и, кроме того, прикладывать немало сил для того, чтобы вести себя прилично, не богохульствовать и не ввязываться в обсуждение вчерашней игры в Ньюмаркете.

Впрочем, герцоги никогда с Абигайль не заговаривали и не стремились сесть рядом с ней за обедом. Они предпочитали поглядывать на нее издалека и в большинстве своем оказывались седовласыми, сгорбленными старцами с трясущимися руками и подбородками. Все они непременно опирались на трости и носили шелковые цилиндры, поблескивающие в лучах солнца на скачках в Эскоте.

Уоллингфорд не горбился, и руки у него не тряслись. Впрочем, на ужин он ее тоже не приглашал, это сделал его брат — милый лорд Роланд с золотисто-каштановыми волосами и мягким взглядом глаз цвета ореха, умирающий от любви к ее красавице кузине Лилибет. Абигайль не могла осуждать его за это.

Нет, Уоллингфорд принадлежал к совсем иному сорту аристократов. Высокий, темноволосый, с прожигающим насквозь взглядом, излучающим могущество. Когда Абигайль попросила его передать соль, он бросил на нее высокомерный взгляд феодала, которого осмелилась потревожить простая служанка.

Абигайль уже не сомневалась в том, что именно герцог Уоллингфорд должен стать ее первым любовником. Его физические данные привлекали во всех отношениях. Она восхищалась его густыми темными волосами, которые будут соблазнительно обвиваться вокруг ее пальцев во время занятий любовью, необыкновенно широкими плечами, сила которых может очень пригодиться, если, скажем, ему придется вдруг перенести ее на руках через бушующую реку к месту свидания.

А еще Уоллингфорд, без сомнения, обладал достаточным опытом для того, чтобы роман доставил удовольствие обоим. Абигайль тщательно изучила огромное количество эротической литературы и пришла к выводу, что мужчина с опытом гораздо успешнее справится с задачей обольщения, нежели красивый, но еще неоперившийся молодой человек, который скорее всего разнервничается и перевозбудится настолько, что непременно потерпит оглушительное фиаско.

Герцога Уоллингфорда невозможно было представить в состоянии перевозбуждения.

Внезапно ход ее мыслей нарушили громкие крики Филиппа. Подняв глаза, Абигайль обнаружила, что мальчик с гиканьем носится по комнате в расстегнутой пижаме, а Лилибет безуспешно пытается его остановить. Филипп продолжал уворачиваться от матери, хлопая себя по рту ладонью, как это делают индейцы.

Абигайль выставила ногу, преградив племяннику дорогу.

— Что это ты вытворяешь? — спросила она.

— Я бесстрашный индеец! — выкрикнул мальчик.

— А, ну конечно! Тогда продолжай. — С этими словами она убрала ногу, выпустив мальчика на свободу как раз в тот момент, когда Лилибет готова была схватить его за шиворот.

Лилибет в отчаянии всплеснула руками.

Абигайль принялась вертеть в пальцах карандаш.

— Лилибет, дорогая, он сидел в экипаже весь день. Тебе стоило позволить ему побегать по двору, как только мы приехали. Ребенку просто хочется немного размяться, вот и все.

— Я напомню тебе эти слова, когда у тебя появятся собственные дети. — Сдавшись, Лилибет устало опустилась на кровать в облаке нижних юбок под темно-синим шерстяным платьем и теперь наблюдала за бегающим вокруг нее сыном.

Абигайль посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги. Проблема состояла в том, что герцог и его спутники остановились на этом постоялом дворе всего на одну ночь, чтобы затем раствориться во влажной зимней мгле на пути к ожидающему их оазису удовольствия. Одной ночи определенно недостаточно. Кроме того, какой бы дерзкой она ни была, Абигайль все же требовалось время. Ей хотелось настоящего романа, полного страсти, удовольствий и тайных встреч, который продлится несколько месяцев и драматично закончится, когда Абигайль уличит герцога в измене или тот вынужден будет жениться, чтобы произвести на свет наследников титула. Кроме того, безудержная страсть может остыть и превратиться в обычную рутину, что тоже приведет к неизбежному расставанию. В финале Абигайль швырнет в герцога пару ваз, а он схватит ее за плечи и поцелует в последний раз, после чего она прогонит его прочь и станет заливать свое горе слезами на протяжении нескольких дней, ну или хотя бы часов.

Да, получилось бы идеально. Только это чертовски сложно организовать. Особенно теперь, когда она направлялась в уединенный тосканский замок, чтобы провести в добровольном заточении целый год. Но ведь без трудностей жизнь становится пресной, не так ли?

Абигайль грызла кончик карандаша, раздумывая над различными сценариями развития событий и представляя герцога Уоллингфорда обнаженным, а потом написала на бумаге только одну фразу на итальянском языке, ибо знала, что герцог скорее примет предложение от служанки-итальянки, нежели от незамужней сестры вдовствующей маркизы Морли. Затем сложила листок вчетверо, убрала в карман и поднялась с кресла как раз в тот самый момент, когда Филипп пробегал мимо.

Абигайль подхватила мальчика на руки и потерлась носом о его животик.

— Озорник! — со смехом произнесла она. — Да ты непослушный мальчишка!

— Абигайль, ты раззадоришь его еще больше, — устало произнесла Лилибет.

Бедняжка Лилибет! Чтобы еще более укрепиться в решении не выходить замуж, Абигайль достаточно было взглянуть на кузину: преданную, недооцененную своим неразборчивым в связях мужем, у которого собственная жена не вызывала интереса. И все это несмотря на ее очевидную красоту, очарование, доброту и другие многочисленные достоинства. Основной причиной их побега в Италию и был тиран-муж Лилибет.

Абигайль еще раз пощекотала Филиппу животик, а потом положила его на кровать.

— Ты не заслужил сказку, маленький негодник, и все же я расскажу тебе ее, — сказала она.

Спустя четверть часа глаза Филиппа закрылись сами собой, и он погрузился в глубокий сон. Измученная Лилибет упала в зеленое кресло и теперь с нежностью смотрела на спящего сына. Под ее красивыми голубыми глазами залегли темные круги.

— Ступай вниз, Абигайль. Я с ним посижу, — сказала она.

— И оставить тебя одну?

Лилибет с улыбкой посмотрела на кузину.

— Дорогая, я знаю, как тебе хочется вернуться назад в зал. Думаешь, я не заметила, какие взгляды ты бросаешь на бедного Уоллингфорда?

Абигайль вдруг очень захотелось защититься:

— И вовсе я на него не смотрела. Герцог как герцог. Ничего особенного. В Италии можно встретить принцев, Лилибет. Принцев! А они гораздо интереснее скучных английских герцогов.

Но Лилибет лишь отмахнулась.

— Ради всего святого, Абигайль, ступай. Я в самом деле ужасно устала.

Снизу донесся глухой стук, а потом нестройный хор пьяных голосов, затянувших какую-то песню. Ни одна благородная леди не отпустила бы свою кузину в эту обитель непристойности, но Лилибет, похоже, ничего не замечала. Или ей просто не было никакого дела до того, что происходит внизу. Она по-прежнему не сводила взгляда с мирно сопящего под одеялом ребенка.

Такая удача выпадает редко, и Абигайль не собиралась ее упускать.

— Что ж, хорошо, — весело отозвалась она и поспешила прочь из комнаты.