Глава 16
Две недели спустя
Абигайль со стуком поставила на кухонный стол кувшины с козьим молоком.
— У нас гости! — крикнула она.
Из кладовки, вытирая руки о фартук, выглянула синьора Морини.
— Che cosa?
— Гости. Или гость. Точно пока не знаю. Александра примет их в библиотеке, как только очистит навоз с туфель. Думаю, она захочет выпить чаю. — Абигайль повернулась, чтобы уйти.
— Подождите, синьорина!
— У меня нет времени, Морини.
— Синьорина, прошу вас.
Абигайль остановилась, взявшись рукой за дверь.
— Только быстро, Морини, я действительно ужасно занята.
— Синьорина, это неправда. Вы нарочно придумываете себе разные дела. А все для того, чтобы не думать слишком много.
Абигайль повернулась к ней и сложила руки на груди.
— Не понимаю, о чем вы. Я действительно очень много думаю. И мысли мои весьма возвышенны.
Синьора Морини неподвижно стояла возле окна, и только теплый утренний ветерок слегка шевелил темные кудряшки на ее висках.
— Поговорите со мной. Расскажите, что произошло в праздничную ночь. Почему вы и синьор герцог ходите с тех пор с печальными глазами?
— Я удивлена, что вы спрашиваете об этом, Морини. Мне казалось, что вы все понимаете и всех видите насквозь. В любом случае рассказывать нечего. Мы поняли, что совершенно не подходим друг другу, как я и предполагала. Так что вы зря потратили свой лимонный ликер.
— Синьорина, послушайте, у меня есть план…
Абигайль протестующе подняла руку:
— Больше никаких планов и никаких разговоров о проклятиях. Все это было очень весело и казалось необыкновенным приключением. Только видите, чем все кончилось? Сплошными несчастьями. Мистер Берк уехал на автомобильную выставку в Рим, не сказав бедной Александре ни слова. Одному Богу известно, куда подались Лилибет с Пенхэллоу. Полагаю, это как-то связано с проклятым животным Сомертоном — супругом Лилибет. Ведь где он, там недалеко до беды. Кроме того, мы все равно не успели ничего сделать — день летнего солнцестояния прошел.
— Не совсем так, синьорина.
— А мне кажется, именно так.
— В вас совсем не осталось надежды, синьорина, — сказала Морини.
— А на что мне, собственно говоря, надеяться? Вот что бывает, когда связываешься с оккультизмом или пытаешься вмешаться в чьи-либо отношения, что, собственно говоря, почти одно и то же.
Экономка покачала головой:
— Не ожидала услышать таких слов от вас, синьорина. От вашей сестры — да. Но вы так… свежи. Так полны радости. Куда же девалась эта радость теперь?
— И правда, куда? — пробормотала Абигайль.
Морини подошла к ней, сопровождаемая шелестом юбок, и положила руки на ее плечи. Воздух вокруг Абигайль сразу стал теплым от сладкого аромата свежеиспеченного хлеба, знакомого запаха кухни с ее старым деревянным столом, камином и истертыми каменными плитами пола.
— Вы так молоды. И вы влюблены. Герцог страстно вас желает. Он скачет по окрестностям на своем черном коне или часами сидит в библиотеке, уронив голову на руки.
Сердце Абигайль инстинктивно сжалось при упоминании о герцоге. В последние несколько недель оно во всей красе проявило свою склонность к излишней сентиментальности и начинало болеть всякий раз, когда она вспоминала перепачканное сажей лицо Уоллингфорда в праздничную ночь или когда она видела его проезжающим верхом мимо замка. Абигайль старалась убедить себя, что боль вызвана угрызениями совести: ведь она так жестко и холодно обошлась с герцогом в ту памятную ночь. Он не хотел ее разочаровать. Просто повел себя в своей привычной высокомерной манере, и Абигайль ожидала бы этого, если бы ее сознание не было так затуманено страстью и разговорами Морини о судьбе и вечной любви. Можно ли было осуждать герцога за то, что он вел себя соответственно своему характеру? Она сама виновата в том, что испытывала к нему столь неуместную нежность и ожидала от него слишком многого.
Но она скоро оправится от случившегося. И он тоже. На самом деле пострадали лишь ее девическая влюбленность и его аристократическая гордость. Если продолжать его сторониться, а он и дальше будет проводить время наедине с книгами вдали от нее, уже через несколько недель они станут безразличны друг другу.
Совершенно безразличны.
Вот только жизнь кажется ужасно пустой без него.
Абигайль мысленно приструнила свое сердце, а потом тряхнула головой, чтобы показать, насколько ей все безразлично.
— Он занимается наукой, синьора Морини. Вы ошеломлены, знаю, но именно поэтому мы все здесь, если вы не знали. Чтобы учиться. Вдали от соблазнов большого города. Признаю, что все мы подхватили эту весеннюю лихорадку, вызывающую приступы безрассудства. Но, благодарение Богу, излечились и опять способны рассуждать здраво.
— И вы тоже, синьорина?
— Да. Чудесная вещь — здравый смысл. Я очень рада — действительно рада, — что его светлость наконец-то нашел подлинник текста греко-римского поэта и драматурга Ливиуса. Его ум нуждается в совершенствовании.
— Это не Ливиус, синьорина.
— Да, какая разница, чей текст? Возможно, какой-то другой, даже более поучительный.
— Поучительный, — сказала синьора Морини, словно пробуя слово на вкус. — Да, поучительный.
Абигайль прищурилась:
— Что это за огонек у вас в глазах, Морини? Вы что-то готовите, я вижу это.
— Да. Готовлю. — Экономка убрала руки с плеч Абигайль и указала на очаг. — Я готовлю чай для синьоры Морли и ее гостя.
Абигайль озадаченно посмотрела на чайник, висящий над тлеющими углями.
— Уже? А как вы?… Впрочем, забудьте. Не стоило мне спрашивать. Хотя я совсем не приготовление пищи имела в виду. Вы ведь до сих пор считаете, что для всех нас есть надежда, считаете, что стоит вам только щелкнуть своими призрачными пальцами, как мы бросимся в объятия друг другу, точно лишившиеся разума.
— Я не призрак, синьорина, — обиженно протянула экономка.
— Вы знаете, о чем я. Весь этот оккультизм и все такое… — Абигайль выразительно покрутила пальцем в воздухе. — В любом случае с этого самого момента вам лучше держать все ваши сумасшедшие идеи при себе.
— Но, синьорина, только послушайте! Этот гость…
Абигайль зажала уши руками.
— Ничего не слышу!
— Синьорина!
— Не слышу! Можете замышлять что угодно, Морини, а я… — Абигайль выпрямилась и изобразила на лице надменность, насколько это было возможно сейчас, когда она пахла козьим навозом и зажимала руками уши, — собираюсь переодеться.
— Очень хорошо! — крикнула синьора Морини. — Переоденьтесь! А когда будете переодеваться в своей комнате, приготовьте дорожный сундук.
Абигайль просунула голову в дверь, через которую только что вышла.
— Что? Дорожный сундук?
Экономка улыбнулась, расправила фартук и подошла к свистящему чайнику.
— Да, синьорина, потому что, мне кажется, что вы с синьорой скоро уедете.
— Уедем? А зачем нам уезжать? И куда, скажите на милость, мы поедем?
— В Рим, куда же еще? — Экономка перелила кипяток в фарфоровый чайник и подняла взгляд на Абигайль, все еще улыбаясь. — В Рим, синьорина. Как его называют? Вечный город.
* * *
На следующий день
— Послушай-ка, Джакомо, — крикнул герцог Уоллингфорд, соскакивая с коня на утоптанную пыль двора, — гусь разгуливает по полям без присмотра. Ты не знаешь, почему…
— Синьор!
Уоллингфорд почувствовал, как кто-то схватил его за руки и резко повернул, да так, что Люцифер ошеломленно фыркнул.
— Потише, приятель. — Уоллингфорд с трудом высвободился, расправил рукава своего редингота и ошеломленно посмотрел на Джакомо, который, словно внезапно лишился партнерши по танцам, продолжал перебирать ногами и подергивался, напоминая марионетку, да к тому же пьяную. — Возьмите себя в руки.
— Это чудо, синьор! Чудо!
Люцифер насторожился, а Уоллингфорд крепче сжал поводья.
— Чудо? Что за чудо? С крыши конюшни теперь льется вино, а не вода?
Джакомо упал на колени и закатил глаза к небу.
— С вами все в порядке, друг мой? — Уоллингфорд обеспокоенно шагнул к странному итальянцу.
Джакомо воздел руки к небу.
— Спасибо, спасибо за этот день! Я не устаю благодарить Господа нашего, одарившего нас своим благословением.
— Козы научились доить себя самостоятельно? Или одна из гусынь снесла золотое яйцо?
— Нет, синьор.
Уоллингфорд задумался.
— Два золотых яйца?
— Женщины, синьор!
Уоллингфорд ослабил подпруги и подвел Люцифера к изгороди.
— Женщины? И это все? Мне всегда казалось, что вы питаете к женщинам неприязнь. И не просто неприязнь, а ненависть.
— Ох, синьор, я всерьез их ненавижу. От них столько неприятностей, — сказал Джакомо, неотступно следуя за герцогом. — Вот почему я сегодня так счастлив. — Он с восторгом поцеловал собственные пальцы.
— Они провели все утро в замке, оставив коз на ваше попечение?
— Нет, синьор. Еще лучше. — Джакомо снова воздел руки к небу. — Они уехали!
Уоллингфорд, снимавший седло с лоснящейся спины коня, застыл на месте.
— Что? — с трудом вымолвил он.
— Уехали, синьор! Укатили с рассветом вместе со своими сундуками и шляпами. Уехали! Наконец-то! — Джакомо крепко обнял себя и принялся кружить на одном месте, точно хромоногая балерина.
— Вы уверены, Джакомо?
— Собственными глазами видел, синьор герцог. И даже рукой помахал. — Джакомо изобразил, как это было, и игриво пошевелил пальцами.
— Совсем уехали?
— Совсем. Обе сестры-дьяволицы.
— Они не дьяволицы, Джакомо. Просто очень живые.
— Синьор, — Джакомо посмотрел укоризненно, — вы же знаете женщин. Видели, сколько от них неприятностей. У вас ведь теперь легко на сердце? Оно освободилось от тяжелой ноши? — Он вздохнул и приложил руку к груди. — Мое сердце словно наполнено газом.
— Газом?
— Да, которым мы дышим. — Джакомо картинно вздохнул. — Ах, как легко.
— Это называется воздух, дружище. Ваше сердце полно воздуха. Легче, чем воздух, — так говорят англичане. — Уоллингфорд небрежно закинул седло на ограду, нисколько не заботясь о том, что может поцарапать кожу. Это было для него неожиданно, ибо в последнее время он чистил и полировал его самостоятельно.
Люцифер легонько ткнул хозяина в спину.
— Ага! Видите! Вы тоже чувствуете воздух в своем сердце.
Уоллингфорд обернулся:
— Знаете, что я чувствую? Желание отвести коня в стойло, а потом съесть свой обед. Простите.
Джакомо вновь прижал руку к сердцу и отвесил поклон.
— Я прощаю вас, синьор герцог. А теперь пойду и оставлю вас спокойно наслаждаться радостью.
— Прекрасно, — сказал Уоллингфорд, беря в руки щетку. — Ступайте, празднуйте. Я не могу вас остановить, так как не плачу вам жалованье.
Уоллингфорд чистил шкуру коня долго и тщательно, стирая с нее заметки, оставленные седлом и подпругами. Потом он проверил копыта, в которых могли застрять мелкие камешки. Снял уздечку, надел недоуздок и вывел Люцифера в загон. Некоторое время постоял у ограды и наблюдал за тем, как Люцифер скачет по загону, взбрыкивая и лягая ногами воздух.
Уехали.
Солнце упрямо припекало макушку герцога, проникая сквозь соломенную шляпу со всей силой итальянского солнца в июле. Должно быть, очень жарко ехать в подводе по ухабистой дороге до Флоренции, а потом до ближайшей железнодорожной станции. Оставалось только надеяться, что леди прихватили с собой зонтики и воду.
Несмотря на то что его желудок свело от голода, Уоллингфорд не пошел в пустую столовую с ее огромным старым столом, на который к полудню всегда ставили холодный ленч. Вместо этого он направился в библиотеку, где провел так много часов в последнее время. Теперь, когда Берк и Роланд уехали, а у него перед глазами стоял такой несчастный и холодный взгляд Абигайль, некому было составить ему компанию и отвлечь от грустных мыслей.
Пару недель назад Уоллингфорд взялся за изучение старых документов, финансовых отчетов и бухгалтерских книг, аккуратно делая пометки там, где считал нужным. Когда решил, что в достаточной степени узнал финансовую историю замка, он переключил свое внимание на книги о взаимоотношениях между полами.
А если точнее — на женскую анатомию, чтобы понять, где же все-таки находится средоточие женской страсти. Уоллингфорд говорил себе, что всего лишь хочет удовлетворить собственное любопытство, но, обнаружив латинские термины и анатомические описания, понял, что заинтригован. Одно открытие перетекало в другое, и пытливому уму Уоллингфорда открылся новый головокружительный мир. Мир, который, казалось, был тщательно изучен и описан смотрителями библиотеки замка Святой Агаты, словно они предвидели, что именно ему это понадобится.
К тому времени как он закончил изучение атласов по анатомии, возбуждающих европейских мемуаров и экзотических восточных рукописей, в его груди затеплился слабый огонек надежды.
И вот сейчас Уоллингфорду показалось, что он потух.
Герцог прошел по вытертому ковру к столу, над которым Абигайль склонилась, явив его взору свою соблазнительную грудь во время праздника летнего солнцестояния, и опустился в кресло. На обитой сукном столешнице, пахнущей чернилами и старыми документами, лежала раскрытая книга, иллюстрации которой вызвали бы повышенный спрос на нюхательные соли, если бы вдруг она магическим образом оказалась в одной из лондонских гостиных в половине четвертого. Уоллингфорд мгновение смотрел на изображение переплетенных тел и описание на латинском языке, а потом захлопнул книгу.
Только сегодня утром он встречался в деревне со своим поверенным, сообщил:
— Брачный договор составлен и ждет вашего одобрения. Не хотите ли прочитать его и внести какие-то изменения, ваша светлость?
Часы отсчитали несколько секунд, и Уоллингфорд ответил:
— Наверное, в другой раз. Сегодня у меня слишком много дел.
Однако, поднявшись на вершину холма на обратном пути и увидев впереди согретый солнцем замок, Уоллингфорд принялся ругать себя за трусость. На протяжении двух недель он прятался от Абигайль Харвуд, позволял ужасным воспоминаниям о ее последних словах лишать его присутствия духа и решимости. Наблюдал, как она ходит по замку и его окрестностям, и понимал, насколько красивым стало для него ее маленькое изящное лицо сказочной феи. Его сердце начинало сжиматься всякий раз, когда Абигайль проходила мимо окна библиотеки.
Въезжая на холм, он сказал себе, что пришло время перестать прятаться. Пришло время вести себя как обычный мужчина, который ничего не достиг в жизни. Пришло время еще раз действовать, как подобает могущественному герцогу Уоллингфорду.
Сейчас в дремотном тепле библиотеки Уоллингфорд смотрел на книгу в простенькой обложке из коричневой кожи. Даже заголовок не выдавал ее содержания, поэтому несведущий человек с легкостью принял бы ее за научный труд по биологии.
Уоллингфорд встал с кресла, вышел из библиотеки и поднялся по главной лестнице на второй этаж, перескакивая через две ступеньки. Стук его каблуков эхом отражался от каменных стен замка. Герцог прямиком направился в то крыло, где жили леди и где он был в последний раз несколько месяцев назад. Он открывал каждую дверь, попадавшуюся на пути, и каждая из них открывалась на хорошо смазанных петлях. В первой комнате Уоллингфорд увидел детскую кровать на колесиках — здесь, очевидно, жили малыш Филипп со своей матерью. Вторая комната оказалась немного меньше. В нее совсем не заглядывало полуденное солнце. Уоллингфорд подошел к шкафу и открыл его — на вешалке сиротливо висело только голубое платье, принадлежавшее леди Морли.
Дверь в третью комнату отворилась с легким скрипом, и Уоллингфорд сразу ее узнал. Он ощутил присутствие Абигайль, как если бы она, уходя, посыпала стены волшебным порошком. А может, все дело было в книгах, разложенных на всех свободных поверхностях и даже у изголовья узкой кровати. Здесь стояла кровать Абигайль с прохладной льняной подушкой, на которую она опускала голову каждую ночь, спала и видела сны. Что же ей снилось? Что она надевала, когда ложилась в постель?
Рядом с комодом у стены стоял умывальник. Уоллингфорд подошел ближе. Кувшин для воды и фаянсовый таз были пусты. Только маленький кусочек мыла остался лежать рядом. Уоллингфорд поднес его к носу и вдохнул. Лимон и цветы. Сердце замерло в груди, а дыхание остановилось. Он опустился на стул и обхватил голову руками.
Уоллингфорд никогда прежде не бывал на кухне замка Святой Агаты и плохо представлял, где она находится. Наверное, где-то рядом со столовой, только дальше по коридору.
Он доверился своему носу и в конце концов оказался у приоткрытой двери, из которой веяло ароматом свеже-испеченного хлеба. На кухне никого не было, но над огнем в очаге висел чайник, а на столе остывала большая краюха хлеба. В открытое окно влетал горячий летний ветер.
Уоллингфорд остановился на середине кухни и огляделся.
— Вы ведь здесь, не так ли? — негромко произнес он. — Вас зовут синьора Морини, верно? Вы экономка. Я никогда вас не видел, как Абигайль никогда не видела Джакомо. Бог знает, почему так получилось. Но вы здесь, я это чувствую. Словно по шее пробегают мурашки.
В кухне было настолько тихо, что Уоллингфорд слышал собственное дыхание.
— Вы знаете, куда она уехала, верно? Вы знаете все.
Каблуки его сапог скрипнули, когда он повернулся.
— Я хочу… хочу спросить. Не скажете ли вы мне, куда она уехала? Я внезапно остался совсем один. Наверное, я должен торжествовать, но почему-то меня не покидает чувство, что… — Голос Уоллингфорда сорвался.
За окном возмущенно гоготали гуси, а мгновение спустя раздались ругательства, изрыгаемые Джакомо на мелодичном итальянском языке.
— Дело в том, что я люблю ее. Люблю так сильно, что совершенно лишился сна. Вы ведь знаете, какова она: точно фея, которую невозможно поймать. И все же я должен попытаться, потому что без нее мне нет жизни. — Уоллингфорд перевел дыхание и продолжал уже более спокойно: — Если знаете, куда она уехала, синьора Морини, вы должны сказать мне. Отыскать способ как-то мне сообщить. Я не сделаю ей ничего дурного, клянусь! Я посвящу всю свою жизнь тому, чтобы сделать ее счастливой, потому что…
В окно ворвался порыв ветра, от которого чайник закачался над огнем, издавая при этом ритмичное поскрипывание.
— Потому что она моя последняя надежда.
Слова Уоллингфорда с легкостью отскакивали от стен. Аромат остывающего хлеба дразнил его голодный желудок, напоминая о том, что он должен был пообедать еще час назад. А вместо обеда он, точно сумасшедший, нес сентиментальную чепуху посреди пустой кухни.
Уоллингфорд повернулся на каблуках, вышел из кухни и направился в столовую, где на огромном столе стоял обед, сервированный для одного человека.
Не успел Уоллингфорд расправиться с пирогом, начиненным артишоками, и выпить бокал вина, как дверь отворилась и в столовую проскользнула служанка, нервно поправляющая платок на голове и не решающаяся поднять взгляд.
— Вас зовут Мария, не так ли? — спросил Уоллингфорд, обрадовавшись при виде живого человека.
— Да, синьор герцог. — Служанка присела в реверансе, а потом протянула руку: — Записка, синьор.
Сердце Уоллингфорда учащенно забилось.
— Благодарю вас, Мария.
Он развернул записку неторопливо, потому что не хотел, чтобы было заметно, как сильно дрожат его пальцы. Мария стояла возле двери в ожидании ответа.
Уоллингфорду пришлось прочитать записку несколько раз, так как почерк было сложно разобрать. К тому же построение предложений было каким-то странным, словно английский язык не являлся родным для автора.
После этого герцог аккуратно свернул записку и убрал в нагрудный карман.
— Благодарю вас. — Он отложил в сторону салфетку и поднялся из-за стола. — В течение часа я должен покинуть замок. Скажите конюху, чтобы он оседлал моего коня. И еще, Мария…
— Да, синьор? — Служанка выглядела слегка напуганной и, казалось, не совсем понимала, что ей говорят.
— Передайте синьоре Морини мою искреннюю благодарность и скажите ей, что герцог Уоллингфорд приложит все силы, чтобы ее не разочаровать.
