Послесловие
Вирджиния Вульф считала, что для того, чтобы стать писателем, женщине необходимы две вещи: собственная комната и собственные средства. Сама Вирджиния, создав в эссе «Своя комната» условного персонажа, женщину-писательницу Мэри Бетон, пишет, что Мэри получила в наследство от тетки 500 фунтов в год, и это позволило ей заниматься тем, что ей нравилось, то есть литературой. «Никакая сила не может отнять у меня моих пятисот фунтов – моей свободы. Еда, дом и одежда навсегда мои. Покончено не только с напрасными усилиями, но и с ненавистью, горечью. Мне незачем ненавидеть мужчин, они не могут задеть меня. Мне незачем льстить – они ничего не могут дать мне». Интересно, что Вирджиния Вульф вовсе не рассматривает писательство как источник дохода, хотя она сама много лет сотрудничала с газетами, а позже организовала издательство вместе с мужем. Впрочем, литературный труд как источник заработка – штука не самая надежная.
Почему Вирджиния требовала для женщины таких царских условий? Потому, что она считала, что без собственного дохода и права на уединение женщинам трудно будет обрести собственный голос. Работая, они неизбежно будут ориентироваться на вкусы тех, кто платит деньги: издателей, критиков, читателей – то есть опять-таки по большей части на вкусы мужчин. А мужчины редко любят, когда книга посвящена не их проблемам и заставляет взглянуть на мир с какой-то иной, отличной от привычной, точки зрения. Тогда они брезгливо морщатся и называют книгу дамским романом.
Отлично зная творчество своих великих соотечественниц, Вирджиния Вульф считала, что они пострадали от приниженного положения.
«Ценности женщин, – писала она, – очень часто не совпадают с расценками, установленными другим полом, и это естественно. Однако превалируют мужские ценности. Грубо говоря, футбол и спорт – „важно“, покупка одежды – „пустое“. Неизбежно этот ценник из жизни переносится в литературу. „Значительная книга, – серьезно рассуждает критик, – она посвящена войне“. „А эта – ничтожная, про женские чувства в гостиной“… И, следовательно, все здание женского романа начала XIX века было выстроено слегка сдвинутым сознанием, вынужденным в ущерб своему развитию считаться с чужим авторитетом. Перелистай давно позабытые романы, и сразу угадаешь между строк постоянную готовность женщины ответить на критику: здесь она нападает, а здесь соглашается. Признает, что „она всего лишь женщина“, или возражает: „ничем мужчины не хуже“. Отвечает, как ей подсказывает темперамент, послушно и робко или гневно и с вызовом. И дело даже не в оттенках – она думала о постороннем, а не о самом предмете. И вот ее книга падает на наши головы, как неспелое яблоко с червоточиной. И я подумала обо всех женских романах, что валяются, словно падалица в саду, по второсортным букинистическим лавкам Лондона. Их авторы изменили своим ценностям в угоду чужому мнению… Если свобода и полнота высказывания – плоть искусства, то отсутствие традиции, скудость и несообразность средств должны были серьезно сказаться на писательском деле женщин… Нужно было быть очень стойкой молодой женщиной в 1828 году, чтоб устоять против всех щелчков по носу, отчитываний и обещаний призового места. В любой должно быть что-то от горящей головни, чтобы сказать себе: литературу им не купить. Литература открыта для всех».
Но вот всем вопросам вопрос: почему мы до сих пор читаем романы «великих англичанок XIX века» не как исторические труды, а как книги, написанные нашими подругами, и очень часто как книги о нас? Казалось бы, нам, эмансипированным женщинам XXI века, все проблемы женщин прошлого должны казаться далекими и странными. Но нет, они злободневны. Может быть, мы в реальности далеко не так эмансипированы и равноправны с мужчинами, как нам хотелось бы верить? И женщине до сих пор приходится выигрывать битву за право существовать, мыслить, писать и быть услышанной – каждый раз заново? Или дело в том, что они писали о вечном: о неизбежных жертвах и стремлении к справедливости, о страхе и храбрости, о лицемерии и правде? И, несмотря ни на что, о любви к жизни.
