«Джейн Эйр» вышла даже раньше романов Эмили и Энн, в октябре 1847 года, в издательстве «Смит и Эльдер». Сотрудник издательства по фамилии Уильямс, который переписывался с «Каррером Беллом», послал рукопись Теккерею и тут же получил восторженный отзыв. Теккерей писал: «Лучше бы вы не присылали мне „Джейн Эйр“. Я так увлекся, что потерял (или, если угодно, приобрел) целый день, читая ее в самое горячее время – моей рукописи дожидались в типографии. Не могу догадаться, кто ее автор; если женщина, она владеет языком лучше, чем большинство дам, либо получила „классическое“ образование. Отличная книга – ее герой и героиня превосходны, написана щедрым, честным, если можно так выразиться, слогом… Сюжет мне более чем близок. Иные любовные эпизоды заставили меня прослезиться, к недоумению Джона, который появился с углем для камина… Не знаю, зачем я все это пишу вам, разве для того, чтобы сообщить, что я растроган и пленен „Джейн Эйр“. Это, конечно, женская рука, но чья? Передайте привет и благодарность автору, чей роман – первое английское сочинение, которое я в силах был дочитать до конца за много времени (теперь писать романы умеют лишь французы)».

Когда Ньюби увидел, с какой скоростью разлетаются экземпляры у его конкурентов, то поспешил выпустить в свет «Грозовой перевал» и «Агнесс Грей», намекнув, что их автор – одно и то же лицо.

Этого правдолюбивая Шарлотта стерпеть уже не могла. Преодолев смущение, она вместе с Энн отправилась в Лондон и предстала перед изумленными издателями. Те, придя в восторг от самой идеи: три сестры, и все пишут, – тепло приняли девушек, показали им столицу. Полные впечатлений, сестры Бронте вернулись домой к Эмили, которая не захотела участвовать в этом демарше.

В 1847 году настал звездный час Энн. Она написала второй роман, в котором отказалась наконец от черно-белых героев и плоской интриги. Ее книга «Незнакомка из Уайлдфелл-холла», несмотря на романтическое название, повествовала о вещах в высшей степени неромантических: о том, как быстро алкоголь превращает любящего мужа и отца в чудовище, от которого можно спастись только бегством. Энн никогда не была замужем за алкоголиком, но у нее был брат-алкоголик, она часто видела аристократические попойки в семьях, где служила, и поэтому могла писать, опираясь на собственный опыт.

К слову, Шарлотта была не слишком довольна работой сестры. Уже после ее смерти она писала в предисловии к «Незнакомке»: «Выбор темы был большой ошибкой. Трудно даже вообразить что-нибудь более чуждое натуре автора. Побуждения, продиктовавшие этот выбор, были чистыми, но, думается, несколько болезненными. Ей довелось наблюдать возле себя в течение долгих лет страшные следствия дурного использования талантов и злоупотребления способностями. Натура ее была чувствительной, замкнутой и меланхоличной. То, что она наблюдала, глубоко проникало ей в душу и причиняло вред. Она столь долго и упорно сосредотачивалась на этом, что в конце концов уверовала, будто на нее возложен долг изобразить каждую подробность (разумеется, используя вымышленные характеры, события и положения) в предостережение другим. Она ненавидела свой труд, но упорно его продолжала. Когда ее уговаривали, она видела в самых веских доводах лишь предлог для самопотакания. Нет, она должна быть честной. Она не должна лакировать, смягчать или умалчивать. Эта продиктованная самыми лучшими побуждениями решимость истолковывалась неверно и навлекала на нее сердитые порицания, которые она сносила, – как и все, что было ей тяжело, – с кротким неиссякаемым терпением».

И все же я рискну не согласиться с Шарлоттой Бронте. Роман получился свежим, ярким, а главное – безусловно правдивым. Он стоил того, чтобы его написать, как бы трудно это ни было.

Шарлотта работала над своим вторым романом, «Шерли», в котором перевернула сюжет «Джейн Эйр» – теперь не богатый аристократ добивался руки бедной гувернантки, а богатая аристократка влюбилась в бедного художника. Героиня, носившая мужское имя – в семье ждали мальчика, – оказалась настолько обаятельна, что после выхода книги ее именем стали называть британских девочек.

Шарлотта тратит много времени на переписку: литературные критики и любители изящной словесности хотят знать ее мнение по многим вопросам.

Один критик, Льюис, бранит ее за излишнее воображение и ставит в пример Джейн Остин. Шарлотта принимает вызов. «Я не читала „Гордость и предубеждение“ до вашего письма, теперь я достала эту книгу, – пишет она. – Но что я нашла в ней? Аккуратный дагерротипный портрет заурядного лица; наглухо огороженный, тщательно культивированный сад с опрятными дорожками и изящными цветами, – но ни одной яркой, живой физиономии, ни естественной природы, ни свежего воздуха, ни одного холма, покрытого синей дымкой, ни единого славного ручья. Вряд ли мне пришлось бы по нраву обитать с этими леди и джентльменами в их элегантных, но закупоренных жилищах».

Она сознательно и решительно отстаивает право писателя не быть буквалистом: «Когда воображение рисует нам яркие картины, неужели мы должны отвернуться от них и не пытаться их воспроизвести? – спрашивает Шарлотта Льюиса. – И когда его зов мощно и настоятельно звучит в наших ушах, неужели мы не должны писать под его диктовку?»

В другом письме она создает настоящий гимн вдохновению: «Когда авторы пишут, в них как будто пробуждается какая-то посторонняя сила, которая настоятельно требует признания, устраняя всякие иные соображения, настойчиво требуя определенных слов, пересоздавая характеры, придавая неожиданный оборот событиям…»

По-прежнему ей очень бы не хотелось, чтобы ее принимали за автора «дамских романов». «Я желала бы, чтобы вы не считали меня женщиной, – пишет она Льюису. – Мне бы хотелось, чтобы все рецензенты считали Каррера Белла мужчиной – они относились бы к нему справедливей. Я знаю, вы будете применять ко мне мерку того, что вы считаете приличным для моего пола, и осудите меня там, где я окажусь недостаточно изящна. Будь что будет, я не могу, когда я пишу, вечно думать о себе самой и о том, в чем состоят изящество и очарование, подобающие женщине. И если авторство мое может быть терпимо лишь на этих условиях, я лучше скроюсь от глаз публики и больше не буду ее беспокоить!»

1848 год, который семья Бронте встречала с такими добрыми предзнаменованиями, на самом деле стал для нее роковым. В июне умер от алкоголизма Бренуэлл, в декабре от туберкулеза Эмили, только начавшая писать второй роман.

Энн простудилась на ее похоронах и, боясь разделить участь сестры, согласилась ехать к морю вместе с Шарлоттой и Элен Насси. 24 мая 1849 года они отправились в Скарборо, приморский город, куда когда-то выезжали на лето Робинсоны, у которых Энн служила гувернанткой, – в «Агнесс Грей» есть поэтическое описание ее прогулок по морскому берегу. Путешественницы поселились в Гранд-Отеле. 26 мая Энн выходила на пляж, любовалась морем и собирала камни. 28 мая она умерла.