Казалось бы, тут Шарлотте было бы логично опустить руки и отдаться «утонченному всепоглощающему наслаждению» исполнения «извечных женских обязанностей». Она не сомневалась в таланте Эмили, допускала его у Энн, но слишком боялась греха тщеславия, чтобы признать, что и ее произведения чего-то стоят. Саути предостерегал ее, Кольридж-младший, хоть и мягко, но критиковал, Ньюби отказал без объяснений.

И тем не менее Шарлотта берется за новый объемистый роман. Вероятно, у нее было больше уверенности в своем даре, чем она могла признать сама. В 1846 году она посещает Манчестер с Эмили, сестры ищут глазного хирурга для отца, в августе того же года они везут отца на операцию. Позже впечатления о крупном промышленном городе и жизни рабочих лягут в основу романа Шарлотты «Шерли». А пока она начинает писать роман о вересковых пустошах, скромных сельских домиках и роскошных поместьях, роман об одиночестве и неожиданных встречах в ночи. И это – «Джейн Эйр».

На этот раз она попала точно в яблочко. «Джейн Эйр» была популярна со дня выхода и остается популярной по сей день. Что же помогло ей в этом? Разумеется, никто на самом деле не знает, почему один текст «цепляет» многих, а другой нравится лишь некоторым. Поэтому все, что написано дальше, – всего лишь мои догадки, которые вы можете отбросить и заменить своими.

Во-первых, сохраняя мужской псевдоним, Шарлотта отказалась от конструирования мужского опыта, которого у нее никогда не было, и обратилась, по примеру Энн, к собственному, женскому опыту. Роман, написанный от лица женщины, не был уникальным случаем в английской литературе, и все же героинь-женщин было существенно меньше, чем героев-мужчин, а женщины в XIX веке, впрочем, как и сейчас, чувствовали, что у них остается много невыговоренного, их ситуация, их взгляд на мир оказывается вне потока литературы, отбрасывается, как нечто вторичное и неважное.

Во-вторых, это история Золушки, история восстановленной справедливости. Но не просто история «некрасивой бесприданницы, в которую влюбился богатый и благородный красавец», а «девушки с характером», которой всю жизнь приходилось давать отпор жестоким и лицемерным людям, несмотря на то, что она всецело от них зависела; девушки, которая всю жизнь терзалась тем, что способна давать отпор и ей это даже нравится. И еще это история «девушки с фантазией», которая всю жизнь стыдилась своего воображения, считала его таким же грехом, как и свой гнев, и вдруг его признали, нашли интересным и оригинальным, признали ее право на гнев, и главное – ее право быть самой собой, быть личностью, не скрывающей своего характера и способностей.

Критики XX века упрекали роман и автора за недостаточную сексуальность, за то, что Шарлотте обязательно нужно было ослепить и «символически оскопить» мистера Рочестера, чтобы Джейн к нему вернулась. На это можно ответить, что, во-первых, у Шарлотты во время написания «Джейн Эйр» не было опыта «здоровых сексуальных отношений», более того, как гувернантке ей необходимо было научиться удерживать на расстоянии мужчин, проявляющих к ней интерес. В романе немало страниц посвящено тому, как Джейн, уже будучи невестой Рочестера, уклоняется от его слишком для нее страстных ласк.

Скорее всего, она рассматривала секс как необходимую часть брака, но далеко не достаточную для того, чтобы брак был счастливым. Кроме того, в конце романа она кладет на колени Рочестеру сына, так что об «оскоплении» не может быть и речи. Грехи мистера Рочестера не выдуманные, как у Джейн Эйр, а вполне реальные. Он распутник, он обманщик, он эгоист, любя Джейн и предполагая, что она тоже его любит, он терзает ей сердце для собственного развлечения, он уверен, что его любовь наделяет его особыми правами на любимую, и он должен познать страдание, чтобы найти путь к очищению души.

Но самое главное, в финале Шарлотта уравнивает героя и героиню. В начале произведения мистер Рочестер – красивый, сильный, независимый и богатый, одаривает своей любовью бедную дурнушку Джейн, но ей не в радость его подарки.

«Чем больше он покупал мне, – пишет Шарлотта, – тем ярче пылали мои щеки от досады и какого-то странного чувства унижения… „Вот будь у меня хоть небольшое собственное состояние, это было бы действительно кстати, – пронеслось в моих мыслях. – Я не могу вынести, чтобы мистер Рочестер наряжал меня, как куклу; я же не Даная, чтобы меня осыпали золотым дождем. Как только мы вернемся домой, я напишу на Мадейру дяде Джону, что собираюсь выйти замуж, и сообщу, за кого. Если бы я была уверена, что в один прекрасный день принесу мистеру Рочестеру в приданое хоть небольшое состояние, мне было бы легче переносить то, что я живу пока на его средства“. Эта мысль меня несколько успокоила (я действительно в тот же день написала дяде), и я, наконец, решилась поднять голову и встретиться взглядом с моим хозяином и возлюбленным, который настойчиво засматривал мне в глаза. Он улыбнулся. И мне показалось, что так улыбнулся бы расчувствовавшийся султан, глядя на свою рабыню, удостоенную им богатых подарков».

Далее, пытаясь сделать ей комплимент, он говорит, что «не отдал бы одной этой маленькой английской девочки за целый сераль одалисок с их глазами газели, формами гурий и тому подобное».

Эти слова еще больше задевают Джейн, и она отвечает возлюбленному:

«– Вы помните, что вы говорили о Селине Варанс, о бриллиантах и шелках, которыми задаривали ее? Ну, так я не буду вашей английской Селиной Варанс. Я останусь по-прежнему гувернанткой Адели, буду зарабатывать себе содержание и квартиру и тридцать фунтов в год деньгами. На эти средства я буду одеваться, а от вас потребую только…

– Чего же?

– Уважения. И если я буду платить вам тем же, мы окажемся квиты».

Он же, вроде бы шутя (хорошенькие шутки), обещает: «Сейчас ваша власть, маленький тиран, но скоро будет моя, и тогда я уж вас схвачу и посажу, выражаясь фигурально, вот на такую цепь (при этом он коснулся своей часовой цепочки)».

Условности имеют значение для Джейн, но они имеют значение и для Рочестера. Он не может любить ее как равную, не может преодолеть предрассудки и воспитание, заставляющие его смотреть на женщину как на объект, который нужно завоевать. Он не может сам прийти к мысли о равноправии любящих, равноправии мужа и жены, ему нужна хорошая встряска, нужно почувствовать себя бессильным и зависимым, чтобы понять: всем, что возвышало его над Джейн, он владел не по праву, а по прихоти судьбы, ее же упорство и верность были исключительно ее заслугами, и за них ее можно и нужно не только любить, но и уважать.

Хотя сама Шарлотта писала, защищая своего героя: «Он не эгоистичен и не предается порокам. Он дурно воспитан, поддается заблуждениям и ошибается, когда ошибается, из-за опрометчивости и неопытности», но сдается мне, что она прощала ему ошибки юности, потому что любила его – почти как Джейн.

И все же – почему Джейн так любила мистера Рочестера, еще задолго до его перерождения? Для меня ответом стала одна фраза из романа: «У мистера Рочестера была такая способность распространять вокруг себя радость (или так, по крайней мере, мне казалось), что даже и те крохи, которые случайно перепадали мне, бедной перелетной птице, казались мне пиршеством». Стиснутая в тисках зависимости и викторианских условностей, приученная контролировать свои чувства, Шарлотта тем не менее прекрасно знала, что ей нужно для счастья: радость, непринужденность, понимание, дающее внутреннюю свободу. Недаром ее Джейн, объясняя искалеченному мистеру Рочестеру, почему она предпочла его красивому, образованному и, вне всяких сомнений, гораздо более уравновешенному и морально устойчивому Сент-Джону, скажет: «Он человек возвышенной души, но он суров, а со мной холоден, как айсберг. Он не похож на вас, сэр, я не чувствую себя счастливой в его присутствии. У него нет ко мне снисходительности, нет и нежности. Его не привлекает моя молодость, он ценит во мне лишь мои полезные моральные качества». Ей не казалась такой уж привлекательной мысль, что ее будут использовать, пусть даже в благих целях. Ей хотелось быть творцом, а не инструментом.