Возможно, это было так…

Солнце едва поднялось над горизонтом, бросило розовый отсвет на стены, увитые плющом, потом на черепичные крыши соседних домов. Засветилось, отражаясь в еще не высохшей росе на траве и листьях старых дубов, трепещущих под порывами теплого южного ветра, протянуло длинные тени от их стволов и от стогов на лугу, заиграло серебром на спине реки, убегающей через поля к горизонту, где темными штрихами был намечен лес, полускрытый утренним синеватым туманом.

Солнце заглянуло в окна и ударило в глаза девочкам, заставляя их сощуриться.

– Мисс Листер! – учительница постучала по столу указкой, стараясь привлечь внимание. – Мисс Листер, я услышу от вас что-то о спряжении глагола faire?

Мисс Листер, голубоглазая круглолицая блондинка, испуганно уставилась на свою тоненькую темноглазую и темноволосую наставницу.

– Же фе… – зашептали сзади.

– Же фе… – покорно повторила мисс Листер.

– Ту фе…

– Туше… – радостно произнесла мисс Листер и осеклась. Она понимала, что допустила ошибку, только не понимала, где и почему.

– Мисс Листер, вы сознаете, что тригонометрично экуменичны к уроку французского? – гневно отчеканила учительница.

– О, мисс Бронте! О! – только и смогла произнести маленькая мисс Листер и безутешно зарыдала.

…Учительница оперлась на край стола. Она тяжело дышала, сжав зубы, словно пыталась перегрызть что-то очень жесткое, на щеках выступили красные пятна. Она с усилием подняла голову и снова посмотрела на свой класс. Нет, мисс Листер не рыдала, на ее лице не было и следа слез. Она снова села за парту и весело болтала с подругой. «Значит, на самом деле я ничего не говорила про тригонометричную экуменичность, что бы это ни значило, – подумала мисс Бронте. – Значит, это была только фантазия». Вздохнув, она села на стул и приказала девочкам:

– Откройте ваши книги и повторяйте басню Лафонтена, которую мы учили в прошлый раз.

Девочки вздохнули с облегчением. Кажется, гроза миновала. С этой мисс Бронте никогда не знаешь, чего ждать! Они открыли учебники и покорно загудели, силясь запомнить мудреные французские фразы.

Мисс Бронте старалась не смотреть на них. Она уже не кипела от гнева, наоборот, ею овладело безразличие. В голове проносились горькие мысли – ее старые знакомые, она давно привыкла, что они являются к ней и по ночам, и среди бела дня.

«Неужто я обречена провести лучшую часть жизни в этом жалком рабстве? – думала она. – Неужели должна все время из последних сил сдерживать себя, чтобы не злиться на лень, безразличие и гипертрофированную ослиную глупость этих твердолобых тупиц, вынужденно изображая доброту, терпение и усердие? Должна ли я день за днем сидеть, прикованная к стулу, заточенная в четырех голых стенах, когда летнее солнце пылает в небе, год входит в самую пышную свою пору и возвещает при конце каждого дня, что потерянное мною время никогда не вернется?»

Она подошла к окну и распахнула створки. Южный ветер ворвался в комнату, зашелестел страницами учебников, заиграл волосами учениц. Издали слышались равномерные гулкие удары церковного колокола. Девочки ахнули, но на этот раз радостно и благодарно. В такие минуты они лучше понимали мисс Бронте, и им казалось, что она тоже их понимает. Конечно же, ей тоже надоело сидеть в душной комнате и учить то, в чем они не видели смысла, когда на улице такая Божья благодать!

Но мисс Бронте уже не слышала их. Казалось, южный ветер подхватил ее на могучие крылья и унес далеко в страну фантазии. Паря под облаками, она видела страну в далекой Африке, населенную человеческой расой, на первый взгляд в корне отличной от всех других на земном шаре, на второй же – обычными людьми, со всеми их достоинствами и недостатками, благородными порывами и мелкими прихотями. «Но, пожалуй, одно отличие я могу назвать, – подумала мисс Бронте с мстительной улыбкой. – У всех учителей в этой стране есть черные дубинки, которыми они лупят школьников, да еще как! Очень толково и старательно, по поводу и без повода!» Главное же отличие заключалось в том, что она могла легко проникнуть в душу каждого из них, понять, чего он желает и чего страшится, а иногда даже навязать им свою волю, но лишь тогда, когда она соответствовала их тайным чаяниям. И ей это ужасно нравилось.

Совместный портрет сестер Бронте, написанный их братом Бренуэллом, приблизительно в 1835 году. Слева направо: Энн, Эмили и Шарлотта (видна также тень Бренуэлла, появившаяся, когда он стер свое изображение)

Она видела Витриполь – Стеклянный город. «Блистательный город, с дивным величием встающий над изумрудными владениями Нептуна!» – так выразился однажды один из ее героев. Два мыса, словно руки, обнимали Витрипольскую гавань, в которой качались множество кораблей, приплывших сюда со всего света. Витриполь лежал в долине, среди холмов и виноградников. Ее окружала цепь гор, казавшаяся в рассветных лучах голубой. Его стены и бастионы вздымались на головокружительную высоту, но выше них была Башня всех народов – напоминавшая древнюю Вавилонскую башню. Над широкой главной улицей, сплошь застроенной роскошными магазинами, разносился серебристый рокочущий звук большого соборного колокола. В Ротонде – круглом зале, где собрался цвет Витрипольского общества, гости, расположившиеся на бархатных диванах и оттоманках, потягивали шербет и кофе, играли в карты или сговаривались на партию в бильярд, курили и вели праздные разговоры. До слуха мисс Бронте доносились отдельные фразы, бессвязные обрывки разговоров: «На вашем месте, Джек, я бы носил парик!»; «Сэр, я убежден, что правительство долго не продержится, если немедля не применит к зачинщикам мятежа самых жестких и решительных мер!»; «Вы играете нечестно, я видел, как вы заглянули в карты моему партнеру»; «У меня трубка погасла»; «Кто это там разговаривает с маркизом Доуро?»; «Так больше продолжаться не может. Народное недовольство растет день ото дня»; «Только попробуйте этот шербет, Бутон. Не правда ли, редкая отрава?»; «О, сэр. Я не сомневаюсь, что мы преодолеем все трудности»; «Эта самодовольная мартышка, корнет Груб, только что спросил меня, не нахожу ли я, что сегодня он особенно в лице»; «Мой кофе отвратителен – подкрашенная тепловатая водичка»; «Сколько у вас в козырях?»; «Где вы покупаете пудру для парика?»; «Два к одному на Грехема»; «Это не настоящие гаванские сигары».

«Ослепленные блеском двора и политическим честолюбием, они забыли рощи, среди которых росли, – думала мисс Бронте. – Забыли дубовые аллеи, посаженные их предками триста лет назад, их покои, безмолвные фамильные портреты, ненужные и нелюбимые, густые леса с одинокими полянами, где не бродит никто, кроме оленей. Я тоже готова забыть все это, но я всегда буду помнить их, людей, которых я знаю едва ли не лучше, чем собственных брата и сестер».

И, незримая, она снова воспарила над городом.

Вокруг Витриполя расстилалась плодородная страна, климатом и растительностью более напоминавшая Англию, чем Африканский континент. Неприступные скалы на севере – как в Шотландии, лесистый запад, орошаемый бесчисленными реками восток. И везде – города, городки, замки, поместья. И везде люди, готовые поделиться своей историей.

Голова мисс Бронте кружилась. Она чувствовала, что дух Витриполя с ней, что он шепчет ей новую повесть, лучшую из когда-либо написанных ею. Она ясно различала первые слова…

– Мисс Бронте… – маленькая рука подергала ее за платье. – Мисс Бронте, можно выйти?

За вечерним чаем мисс Бронте была мрачна. Когда мисс Кук обратилась к ней, разрушив могучую фантазию, ее едва не стошнило. После этого глубокая печаль и безнадежность снова овладели девушкой. Словно в какой-то летаргии, она присутствовала на остальных уроках, слушала ответы «остолопок» – как мысленно их называла. Она уже не гневалась и не роптала. К чему? То же было вчера, то же будет завтра. Она должна работать, чтобы ее сестры могли получить образование и… тоже работать гувернантками. А они к этому склонны ровно столько же, сколько и она. И почему для образованных женщин нет другого занятия? Почему считается, что они все поголовно обязаны любить детей и наслаждаться их обществом?! Причем любых: своих, чужих, смышленых, тупых, грубых, вежливых! Если быть учителем – высокое призвание, то почему нужно призвать к нему всех без разбора, не позаботившись о маломальских склонностях! Нет, мисс Вуллер – отличная начальница, и для какой-нибудь флегматичной йоркширской девицы с ограниченным кругозором, лишь немного превышающим кругозор ее воспитанниц, здесь был бы рай земной. Но фантазии мисс Бронте тесно в этом мирке. Полцарства за разговор со взрослым и умным собеседником!

– Мисс Бронте, вы нездоровы? Пожалуйста, выпейте еще чашечку чая. Вот увидите, это чудесно вас взбодрит.

– Спасибо, мисс Вуллер, вы очень добры.

«Разве что лава из ада могла бы сейчас меня взбодрить! А не этот слабо заваренный чай и вечно крошащийся пирог с тмином. Хотя, конечно, кормят здесь гораздо лучше, чем в пансионе, где я училась в детстве. И условия гораздо лучше. Там был просто какой-то кромешный ужас, недаром мы потеряли там двух сестер – до сих пор больно и страшно вспоминать. Но, видимо, таково устройство моей несчастной натуры – я не умею довольствоваться малым, мне всегда хочется большего!»

После чая они отправились на ежедневную прогулку по извилистому берегу реки. Дневной жар спал, с полей долетал сладкий запах скошенной травы, на ветвях деревьев то здесь, то там сверкала в закатных лучах паутина, птицы перекликались тревожными голосами, устраиваясь на ночлег. Только мисс Бронте вздохнула полной грудью, чувствуя, как напряженное тело расслабляется, и она уже не стискивает зубы с силой, способной сломать человеческий палец, как ее догнали мисс Листер и ее подруга мисс Мариотт, жаждавшие общения.

– Ой, мисс Бронте, а у вас дома есть яблоки? А вы печете с ними пироги или варите джем? А вам нравится яблочный сидр? Я его обожаю. У нас дома…

Казалось бы, милая болтовня. Но мисс Бронте чувствовала себя как узник, которому удалось на минуту вырваться на свободу, а потом оказалось, что его тюремщики просто решили пошутить над ним. Нет, эти маленькие демоницы твердо решили похитить ее рассудок, и они не знают жалости!

Вернувшись в пансион, совершенно разбитая и без сил, она отказалась «выпить еще чашечку чаю» и ушла в спальню, чтобы впервые за весь день побыть одной.

Она упала на кровать и наконец отдалась своим фантазиям, которые подспудно беспокоили ее весь день, бились в голове, как птицы в силке. Сейчас они словно выпорхнули, и она явственно услышала шелест их крыльев, который успокаивал и умиротворял.

Потом из темноты проступило лицо женщины. Необыкновенно красивое и одновременно характерное, ничуть не похожее на те бесчисленные белокурые головки с локонами, которые так любят рисовать ее ученицы на любом клочке бумаги. Нет, женщина была темноволоса, со смуглой кожей и карими блестящими глазами, в которых отражалось пламя свечи. Одетая в легкое муслиновое платье с широкими рукавами и пышной юбкой, она держала в руках подсвечник. Она только что вышла из кухни и остановилась в полутемной прихожей. Свеча выхватила из темноты оленьи рога на стене, на которых висели мужская шляпа и грубый плащ.

Внезапно входная дверь отворилась, стала видна озаренная лунным светом лужайка, и вдалеке – огни ближайшего города. В комнату вошли два джентльмена. «Одного из них зовут доктор Чарльз Брэндон, другого – Уильям Локсли, эсквайр», – подумала мисс Бронте. Она не знала, откуда взялись эти имена, они просто пришли к ней. Локсли, кивнув женщине, прошел в комнату, доктор остался – он подошел к умывальному тазу и принялся мыть руки. Женщина поднесла свечу ближе, так, чтобы ему было удобно, и увидела, что вода в тазу порозовела: доктор смывал кровь.

– Как Райдер перенес операцию? – спросила женщина.

– Превосходно, – ответил доктор и энергично встряхнул кистями. – Через три недели будет на ногах. А вот из Люси больничная сиделка не получится. Маленькая дурочка лишилась чувств от одного вида инструментов. Придется вам взять ее к себе главной горничной – крахмалить мои батистовые манишки и платки, стирать и гладить ваши кружевные фартуки…

Мисс Бронте не знала еще, кто такой Райдер, но не сомневалась, что узнает это со временем. Ее фантазии никогда не оставались лишь обрывочными видениями… С каждой из них были связаны тысячи вещей: целые страны, короли и сановники, революции, падение тронов и восстановление династий.

Дверь снова открылась – на этот раз в реальном мире. В комнату вошли несколько девочек, чтобы накрутить папильотки. По своему обыкновению они трещали как сороки:

– Эта мисс Бронте такая чудная! Как уставится на меня сегодня!

– Бедняжка, она так некрасива!

– Ну да, некрасива и бедна. Поэтому и ненавидит нас и ко всему придирается!

– Она что, никогда не выйдет замуж? Так всю жизнь и проживет учительницей?

– Ага, я слышала, ее отец – бедный священник и у них в доме полно детей.

– Тогда понятно, почему она такая злая.

Девочки хихикали: они отлично знали, что мисс Бронте лежит в темноте и слушает их, и, воспользовавшись моментом, решили свести счеты. От них не укрылись презрительные взгляды, которые она бросала на них весь день. Что ж, пусть знает, что они ее тоже презирают.

Мисс Бронте почувствовала, как невидимая тяжесть придавила ее к кровати. Сердце отчаянно забилось, но она не могла пошевелиться. Несколько секунд она боролась с этим странным параличом, потом рассудок победил. Она приказала себе: «Надо встать!», вскочила на ноги и быстро вышла из комнаты, провожаемая смешками девочек.

Вечером, лежа под одеялом, она с тоской вспоминала брата и сестер и думала о двух «приступах» фантазии, настигших ее в этот день. Какие истории могли бы сегодня родиться?! Как бы они порадовали Эмили, Энн и Бренуэлла! Будь они рядом, они не дали бы фантазиям растаять во мраке, поддержали бы их, развили, прибавили бы еще одну главу к истории зачарованной африканской страны.

«Мало кто поверит, что чистое воображение может дарить столько счастья. Перо не в силах живописать всю увлекательность сцен, последовательной череды событий, которые я наблюдала в крохотной комнатке с узкой кроватью и белеными стенами всего в двадцати милях отсюда! – думала она, вспоминая спальную в своем доме. – Какое сокровище – мысль! Какая привилегия – грезить! Я благодарна, что могу утешаться мечтаниями о том, чего никогда не увижу въяве! О, только бы не утратить эту способность! Только бы не почувствовать, как она слабеет! Если это случится, как же мало хорошего останется мне в жизни – ее сумеречные полосы так широки и мрачны, а проблески солнца так бледны и скоротечны!»