9. Зачатие
Тема: Не птица курица
Я не знаю, кто вы, я не знаю, что значит это послание. Он в Китае. Я там был туристом, шел по тротуару. Он дал мне сложенный клочок бумаги и попросил меня направить письмо на этот адрес с указанной выше темой. Вот это письмо:
«Он думает, что я сказал ему, где будет Калигула. Я не говорил».
Надеюсь, это что-то значит для вас, и вы это получите, потому что он придавал этому большое значение. Что до меня, то вы не знаете, кто я, и он не знает, и так мне спокойнее.
– Это не тот же город, – сказал Боб.
– Конечно, – согласилась Петра. – Ты теперь выше ростом.
Боб впервые вернулся в Роттердам с тех пор, как еще совсем маленьким ребенком улетел оттуда в космос учиться на солдата. За все время их с сестрой Карлоттой странствий после войны она ни разу не предложила заехать сюда, и сам он тоже об этом не думал.
Но именно здесь сейчас находился Волеску – ему хватило наглости обосноваться заново в городе, где его арестовали. Теперь, конечно, он не называл свою работу исследовательской – хоть она столько лет и была нелегальной, другие ученые продолжали заниматься ею подпольно, и когда после войны снова смогли публиковаться, то растерли в пыль все результаты Волеску.
Так что его контора в старом красивом здании в центре города жила под скромной вывеской на всеобщем:
СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ РЕПРОДУКЦИИ
– Безопасности, – сказала Петра. – Странное название, учитывая, сколько он убил младенцев.
– Не младенцев, – доброжелательно возразил Боб. – Были прекращены незаконные эксперименты, но легальные дети в них не пострадали.
– Это тебя так колбасит? – спросила Петра.
– Слишком много смотришь телевизор, начинаешь подхватывать американский сленг.
– А что мне еще делать, пока ты сидишь в Сети за компьютером, спасая мир?
– Мне вот-вот предстоит встреча с моим создателем, – сказал Боб, – а ты на меня бочку катишь за то, что я столько времени трачу из сугубого альтруизма.
– Он не твой создатель.
– А кто тогда? Мои биологические родители? Они создали Николая, а я так – остатки в холодильнике.
– Я имела в виду Бога.
– Да знаю я, – улыбнулся Боб. – А у меня все время вертится мысль, что я существую лишь потому, что Бог сморгнул. Если бы он смотрел внимательнее, я бы ни за что не появился.
– Не стоит подкалывать меня насчет религии, я на это не клюну.
– Ты сама начала.
– Я не сестра Карлотта.
– Я не мог бы на тебе жениться, если бы ты была ею. Так что ты выберешь – меня или монашество?
Петра засмеялась и ткнула его в бок, но не сильно. Даже не тычок, а повод, чтобы его коснуться. Доказать себе, что он принадлежит ей, что она может его трогать, когда хочет, и что так и надо. Даже Бог не против, потому что теперь они женаты по закону. Это требуется перед внешним оплодотворением, чтобы не было вопросов об отцовстве или совместном владении эмбрионами.
Требуется, но ей и самой хотелось.
А когда она начала этого хотеть? В Боевой школе, если бы ее спросили, за кого она когда-нибудь выйдет замуж, она бы ответила: «За дурака, потому что никто умный меня не возьмет», – но если бы отвечать всерьез и тому, кто не проболтается, она бы тогда сказала: «За Динка Микера». Он был в Боевой школе ее ближайшим другом.
Динк был голландцем. Но сейчас его в Нидерландах не было. У Нидерландов нет армии, и Динка одолжили Англии как призового футболиста, и сейчас он участвовал в объединенном англо-американском планировании, что было пустой тратой его таланта, поскольку ни по одну сторону Атлантики ни у кого не находилось желания ввязываться в бучу, которая раскачивала остальной мир.
Петра даже не пожалела о его отсутствии. Она все еще вспоминала о нем с нежностью, лелеяла эти воспоминания, даже, быть может, любила его чуть больше, чем платонически. В Боевой школе он был смелым бунтарем, бросившим вызов системе, отказавшимся командовать армией в Боевом зале; он пришел на помощь Петре и Эндеру в борьбе против учителей, а после Боевой школы они почти постоянно работали вместе и, наверное, слишком хорошо узнали друг друга. Поза бунтовщика исчезла, и остался блестящий, но излишне самоуверенный командир. И когда Петра опозорилась на глазах у Динка, когда ее сморила усталость во время игры, которая оказалась настоящей войной, между ней и остальными возник барьер, а между ней и Динком – неодолимая стена.
Даже когда джиш Эндера был весь похищен и собран в России, когда Петра и Динк болтали друг с другом как в старые добрые времена, искры между ними уже не было.
В те годы Петра долго смеялась бы, если бы кто-нибудь сказал, будто она может влюбиться в Боба, а не пройдет и трех лет, как выйдет за него замуж. Дело в том, что если Динк был самым вероятным кандидатом на ее сердце в Боевой школе, то Боб в те же времена был самым неправдоподобным. Да, она помогала ему слегка, как помогала Эндеру, когда он только делал свои первые шаги, но это была покровительственная помощь, помощь неудачнику.
В Командной школе она начала Боба уважать, увидела, как он борется, как никогда ничего не делает ради чужого одобрения, но лишь то, что нужно для помощи своим друзьям. Она увидела в нем одну из самых глубоко альтруистичных и верных натур, хотя он этих черт сам в себе не замечал, а всегда находил какое-нибудь объяснение, что его действия направлены лишь на собственное благо.
Когда при похищении только Боб остался на свободе, она с самого начала знала, что он попытается их спасти. Остальные рассуждали о том, как с ним связаться, но оставили это дело, едва услышав, что он убит. Петра в это не поверила. Она знала, что Ахилл не мог бы убить его так просто, и знала, что он найдет способ ее освободить.
И он нашел.
Она любила его не за то, что он ее спас. Она любила его за то, что все те месяцы, в гнетущем присутствии Ахилла с его издевательскими угрозами, переплетенными с его вожделением, он, Боб, был ее мечтой о свободе. Представляя себе жизнь после плена, она представляла себе жизнь с ним. Не как мужа с женой, а просто: когда я буду свободной, мы найдем способ повергнуть Ахилла. Мы. Мы найдем. И это «мы» всегда означало – она и Боб.
Потом она узнала о его генетических отличиях. О смерти от неограниченного роста, которая поджидала его, когда его тело уже не сможет само себя носить. И она с той же минуты знала, что хочет от него детей. Не потому, что хочет иметь детей, которые будут страдать от генетического искажения, делающего их гениальными эфемеридами, которым суждено лишь один день видеть свет солнца, но потому что не хотела, чтобы после Боба не осталось детей. Она не могла смириться с неизбежностью его потери и отчаянно хотела, чтобы что-то от него осталось с нею.
Этого она никак не могла ему объяснить – она и себя-то едва понимала.
Но все сложилось лучше, чем она ожидала. Гамбит с поездкой к Антону убедил его куда быстрее, чем она надеялась.
И она тоже поверила, сама даже не осознавая того, что он тоже ее любит. Как она хотела, чтобы он продолжал жить в своих детях, он теперь хотел, чтобы она была их матерью и растила их, когда его не станет.
Если это и не любовь, то все равно это очень много.
Они поженились в Испании, свидетелями были Антон и его невеста. Оставаться там так долго, как они себе позволили, было опасно, хотя они и старались уменьшить риск, постоянно и неожиданно уезжая и возвращаясь из других городов. Самым любимым у них стала Барселона, волшебная страна домов, будто построенных Гауди – или, быть может, возникших из его снов. Они венчались в соборе Саграда Фамилия – одна из немногих работ самого Гауди, еще сохранившаяся, и название вполне подходило для свадьбы. Конечно, «саграда фамилия» относится только к Святому семейству, но так ведь можно назвать и любую семью. К тому же разве дети Петры появятся не от непорочного зачатия?
Медовый месяц, уж какой ни есть – неделя, проведенная вместе в перелетах по Балеарским островам, в наслаждении Средиземным морем и африканским бризом, – все же оказался на неделю дольше, чем Петра могла рассчитывать. Узнав характер Боба настолько, насколько вообще один человек может знать другого, Петра несколько смущалась перспективой познать его тело и позволить ему познать свое. Но здесь помог Дарвин, потому что страсть, которая заставляет вид существовать, искупила взаимную неуклюжесть, неумелость, невежество и голод.
Петра уже начала принимать таблетки, регулирующие цикл. Это исключало возможность естественного зачатия ребенка до начала процесса внешнего оплодотворения, но иногда Петре хотелось этого, и дважды ей снилось, как доброжелательный доктор ей говорит: «Извините, но имплантировать эмбрионы невозможно, потому что вы уже беременны».
Однако Петра не поддавалась этим мыслям. Все равно скоро у нее будет его ребенок.
Сейчас они были в Роттердаме и занимались делом. Искали не доброго доктора из ее снов, а серийного убийцу, от которого Боб когда-то чудом ускользнул, чтобы он дал им ребенка, который не умрет великаном в двадцать лет.
– Если долго будем ждать, – сказал Боб, – они закроют контору.
– Ну уж нет, – возразила Петра. – Волеску всю ночь будет ждать, чтобы увидеть тебя. Ты – его эксперимент, удавшийся вопреки его трусости.
– Я думал, это была моя удача, а не его.
Петра прижалась к его руке:
– Моя это была удача.
– Твоя? Почему?
– А как же? Ведь это мне достались все призы.
– Сказала бы ты такое в Боевой школе, стала бы посмешищем для ребят всех армий.
– Это потому что армии были составлены из деток, не достигших половой зрелости. Взрослых такие вещи уже не смущают.
– Это не так, – возразил Боб. – Есть лишь короткое окно взросления, когда романтические высказывания кажутся поэзией.
– Такова сила гормонов, что мы, хотя и осознаем биологические причины наших чувств, все равно их испытываем.
– Пошли внутрь, – сказал Боб. – Поимеем несколько новых ощущений.
Она поцеловала его:
– Пошли делать ребенка!
– Пытаться, – поправил ее Боб. – Потому что я не позволю тебе завести ребенка, у которого будет активирован ключ Антона.
– Знаю.
– И ты мне обещаешь, что эмбрионы с ключом Антона будут уничтожены.
– Конечно.
Это его успокоило, хотя он наверняка заметил, что она не пообещала ему прямо. Может быть, он поэтому все время и спрашивал.
– Тогда ладно, – сказал он.
– Тогда ладно, – отозвалась она. – Пойдем посмотрим на этого убийцу младенцев?
– Я только думаю, может, не стоит так называть его в лицо?
– С каких это пор ты заботишься о хороших манерах?
Волеску оказался именно таким мерзким типом, каким его и представляла Петра. Весь такой деловой, играющий роль большого ученого, но Петра знала, что таится за этой маской. Она видела, как он не может оторвать глаз от Боба, видела, как он мысленно его измеряет. Ей хотелось вставить пару едких замечаний насчет того, как тюрьма исправляет людей, правда, немного лишнего веса, надо бы ходить побольше… но этот человек должен был выбрать им младенца, и незачем было его против себя настраивать.
– Я не мог поверить, что мне предстоит встреча с вами, – говорил Волеску. – От той монахини, что меня навещала, я узнал, что вы живы, и обрадовался. Тогда я уже был в тюрьме – а я ведь пытался уничтожить улики именно затем, чтобы туда не попасть. Так что смысла не было их уничтожать. И я жалел, что пришлось это сделать. Тут она появляется и говорит мне, что одного я оставил в живых. Забрезжил луч надежды во тьме отчаяния. И вот вы здесь.
Снова он смерил Боба взглядом с головы до ног.
– Да, вот он я, очень высокий для своего возраста, что вы, кажется, и пытаетесь оценить.
– Прошу прощения, – извинился Волеску. – Я знаю, что вас сюда привело иное дело. Очень важное.
– Вы уверены, – спросил Боб, – что ваш тест на ключ Антона абсолютно точен и безвреден?
– Вы же существуете? – ответил Волеску. – И вы такой, какой есть? Мы не стали бы сохранять те, в которых не было этого гена. У нас был безопасный и надежный тест.
– Имплантирован был каждый из клонированных эмбрионов, – сказал Боб. – Тест оказался положителен у всех?
– В те времена я здорово умел имплантировать клетки. Искусство, которое в наше время не очень востребовано в работе с людьми, потому что генетические изменения запрещены.
Он захихикал – всем было известно, что бизнес по генетической перекройке человеческих младенцев процветает по всему миру и что спрос на искусство генетических манипуляций выше, чем когда бы то ни было. Почти наверняка это и было сейчас основным делом Волеску, а Нидерланды – одно из мест, где можно этим безопасно заниматься.
Но Петра, слушая его, все больше и больше тревожилась. Волеску лгал. Манеры его переменились очень незаметно, но Петра, проведя месяцы в наблюдении за малейшими нюансами в поведении Ахилла, когда это нужно было просто для выживания, стала очень проницательной. И сейчас она чувствовала признаки какого-то обмана. Оживленная речь, слишком ритмичная, слишком веселая. Глаза уклоняются от встречи взглядами. Руки все время теребят то пиджак, то карандаш.
О чем же ему лгать?
Совершенно очевидно, если подумать.
Теста не существует. Когда Волеску создал Боба, он просто ввел клетки всем эмбрионам, а потом так же просто ждал, выживут ли какие-нибудь эмбрионы и кто из выживших окажется успешно изменен. Случилось так, что выжили все. Но не у всех у них должен был быть «ключ Антона».
Может быть, именно поэтому из почти двух дюжин младенцев спасся только Боб.
Может быть, только у Боба изменение прошло успешно. Только у него оказался «ключ Антона». Только с таким сверхъестественным разумом годовалый ребенок мог осознать нависшую угрозу, вылезти из колыбели, спрятаться в бачке туалета и там переждать опасность.
Значит, это и есть ложь Волеску. Может быть, он разработал тест с тех пор, хотя вряд ли. Зачем бы ему понадобился такой тест? Почему же он сказал, что такой тест у него есть? Чтобы получить возможность… какую?
Продолжить эксперимент. Сохранить оставшиеся эмбрионы и не уничтожать носителей «ключа Антона», а оставить их, вырастить и изучать. На этот раз у него будет не один из двух дюжин с усиленным разумом и укороченным временем жизни. На этот раз шансы, что у эмбрионов будет «ключ Антона», – пятьдесят из ста.
Значит, сейчас Петра должна принять решение. Если она скажет вслух то, в чем про себя уже вполне уверена, Боб решит, что она права, и этим дело кончится. Если у Волеску нет такого теста, то почти наверняка нет ни у кого. Боб откажется иметь детей вообще.
Так что если она хочет иметь ребенка от Боба, то именно Волеску должен это сделать – не потому, что у него есть тест на «ключ Антона», а потому, что Боб думает, будто этот тест у него есть.
Но что будет с другими эмбрионами? Это будут ее дети, и из них вырастят рабов, лабораторных крыс для экспериментов этого совершенно аморального типа.
– Вы, конечно, знаете, – сказала Петра, – что делать имплантацию будете не вы.
Поскольку Боб еще не слышал о таком изменении в планах, он наверняка удивился, но – Боб есть Боб – никак этого не проявил, только улыбнулся слегка, показывая, что она говорит от имени обоих. Вот это доверие. Она даже не почувствовала вины за то, что он ей так верит в тот момент, когда она изо всех сил старается его обмануть. Пусть она делает не то, что он хочет явно, но именно этого он хочет в глубине души.
Волеску, однако, удивился:
– То есть… что вы хотите этим сказать?
– Вы извините, – ответила ему Петра, – но мы будем с вами в течение всего процесса оплодотворения, и мы проследим, чтобы каждый эмбрион был доставлен в больницу и помещен под охрану персонала до момента имплантации.
Волеску побагровел:
– В чем вы меня подозреваете?
– В том, что вы один раз совершили.
– Много лет назад, и я расплатился за это!
Теперь и Боб понял, по крайней мере в достаточной мере, чтобы вступить в разговор тоном таким же непринужденным и приветливым, как у Петры:
– В этом мы не сомневаемся, но все же обязательно хотим сделать так, чтобы ни один из наших эмбриончиков с «ключом Антона» не проснулся от неприятного сюрприза в комнате, полной младенцев, – как было со мной.
Волеску встал:
– Все, наша беседа окончена.
– Так будем извлекать яйцеклетки? – спросил Боб. – Насколько я понимаю, сейчас время подходящее. Потому мы и договорились на этот день.
Волеску посмотрел на него сердито:
– После таких оскорблений?
– Бросьте, доктор, – сказал Боб. – Вы возьмете у нее яйцеклетки, потом я внесу свой вклад. Как у лососей, вполне естественным способом. Только я бы предпочел не плыть против течения, если можно.
Волеску посмотрел на него долгим взглядом и улыбнулся еле заметно:
– У моего двоюродного племянничка Джулиана очень развито чувство юмора.
Петра ждала, едва решаясь дышать, и уж точно не собиралась говорить, хотя слова в голове кипели водоворотом.
– Ладно, конечно. Вы вправе защищать оплодотворенные яйцеклетки, как считаете нужным. Я понимаю ваш… дефицит доверия, пусть даже твердо знаю, что он необоснован.
– Тогда вы с Петрой пока займетесь тем, чем должны, – сказал Боб, – а я вызову пару курьеров из центра оплодотворения, дождусь эмбрионов и отвезу их на заморозку.
– До этого этапа часы пройдут, – сказал Волеску.
– Мы можем себе позволить оплатить это время, – отозвалась Петра. – И не хотим рисковать из-за возможных недоразумений или задержки.
– Мне надо будет снова взять их через несколько часов, – заявил Волеску. – Чтобы разделить и протестировать.
– В нашем присутствии, – напомнила Петра. – И в присутствии специалиста, который будет имплантировать первый эмбрион.
– Уж конечно, – ответил Волеску с натянутой улыбкой. – Я вам их отсортирую и уничтожу те…
– Мы уничтожим те, у которых будет «ключ Антона», – перебил его Боб.
– Само собой разумеется, – ответил Волеску чопорно.
Ему очень не нравятся правила, которыми мы его связали, подумала Петра. Это было видно по его глазам. Несмотря на спокойную манеру держаться, он был разъярен. Он был даже… даже смущен. Что ж, если этот человек может еще ощущать стыд, тем лучше для него.
Когда Петру осмотрел врач, которому предстояло проводить имплантацию, Боб договорился о найме охраны. Охранник будет стоять у двери «детской», как ласково называли сотрудники больницы помещение для эмбрионов, круглые сутки.
– Поскольку ты первая повела себя как параноик, – сказал Боб Петре, – мне ничего не оставалось, как стать еще большим параноиком.
Но на самом деле это было облегчением. Все дни, пока эмбрионы готовили к имплантации, пока Волеску, несомненно, пытался лихорадочно придумать какую-нибудь неразрушающую процедуру и выдать ее за тест, Петра рада была, что ей не надо лично торчать в больнице, наблюдая за пробирками.
Ей представилась возможность посмотреть город, где Боб провел детство. Боб, однако, был твердо настроен посещать только туристические места и побыстрее возвращаться к своему компьютеру. Она знала, что он нервничает, проводя в одном городе столько времени, тем более что впервые их местонахождение стало известно человеку, которому они ни на йоту не верили. Сомнительно, конечно, чтобы Волеску был знаком с их врагами. Но Боб настаивал на смене гостиницы каждый день, а такси брал, лишь отойдя от отеля на несколько кварталов, чтобы врагу было труднее поставить на него капкан.
Но он избегал не только врагов. Он избегал и своего прошлого. Петра посмотрела карту города и нашла зону, которую Боб очевидно обходил. На следующее утро, когда Боб взял первое в этот день такси, она наклонилась вперед и назвала водителю маршрут.
Боб почти сразу понял, куда направляется такси. Петра ощутила, как он напрягся, но он не отменил ее указание и даже не стал ей выговаривать, что она не посоветовалась с ним. А что было делать? Иначе это стало бы признанием, что он избегает мест, которые знал ребенком. Признанием в страхе.
Но Петра не собиралась позволить ему провести день в молчании.
– Я помню истории, которые ты мне рассказывал, – произнесла она тихо. – Их немного, но я все равно хочу увидеть все своими глазами и надеюсь, что тебе это не слишком больно. Но если даже и так, я думаю, что ты это перенесешь. Потому что когда-нибудь мне придется рассказывать детям об их отце. И как мне рассказывать о его жизни, если я не знаю, где она проходила?
Боб после очень короткой паузы кивнул.
Они вышли из машины, и Боб повел Петру по улицам своего детства, которые тогда уже были обветшалыми и старыми.
– Здесь очень мало что изменилось, – сказал Боб. – С одной только разницей – улицы больше не кишат брошенными детьми. Видимо, кто-то нашел деньги, чтобы ими заняться.
Петра задавала вопросы, внимательно слушала ответы, и наконец он понял, насколько серьезно она говорила, насколько для нее все это важно. Боб повел ее прочь от главных улиц.
– Я жил в переулках, – объяснил он. – В тени. Как падальщик, поджидающий чьей-то смерти. Мне приходилось искать крохи, которых не видели другие дети. Выброшенное ночью. Протечки из мусорных баков. Все, в чем могла отыскаться пара калорий.
Он подошел к мусорному баку и положил на него ладонь.
– Вот этот, – сказал он. – Вот он однажды спас мне жизнь. Вон там, где музыкальный магазинчик, был ресторан. Я думаю, служитель, который выбрасывал мусор, знал, что я здесь прячусь. Он выносил кухонные отбросы после обеда, при свете дня. И другие дети все расхватывали. А объедки с ужинов выносились утром, тоже при свете, и тоже мне не доставались. Но он выходил еще разок в темноте – покурить прямо возле мусорного ящика. И после этого там всегда оставался кусок чего-нибудь. Вот здесь.
Боб положил руку на узкий выступ рамы, за которую ящик поднимали.
– Небольшой обеденный стол, – заметила Петра.
– Я думаю, ему самому приходилось выживать на улицах, – сказал Боб, – потому что никогда это не было что-то настолько большое, чтобы привлечь внимание. Всегда было такое, что можно было сразу сунуть в рот целиком, и никто не видел, что у меня что-то в руке. Без этого человека я бы погиб. Так было всего два месяца, потом прекратилось – то ли его уволили, то ли он поменял работу, и я понятия не имею, кто это был. Но он сохранил мне жизнь.
– Как это прекрасно, что из уличной жизни выходят такие люди.
– Да, теперь я это понимаю. Но тогда я об этом вообще не думал. Я был… сосредоточен. Я знал, что он нарочно так поступает, но даже не интересовался зачем, разве что смотрел, чтобы это не было западнёй или чтобы кусок не был отравлен.
– А как?
– Я съел первое, что он туда положил, и не умер, и не был оглушен, и не очнулся на складе детей.
– А были такие?
– Слухи ходили, что именно это и происходило с детьми, которые исчезали с улиц. И еще были слухи, что из них делали жаркое в иммигрантских кварталах. В это я уже не верю.
Она обхватила его руками:
– Что за страшное место, Боб!
– Ахилл тоже отсюда вышел.
– Он никогда не был таким маленьким, как ты.
– Зато он был калекой. С изуродованной ногой. Чтобы выжить, ему надо было быть сообразительным. Держаться так, чтобы его никто не прикончил просто потому, что есть такая возможность. Может, эта мания убивать каждого, кто видел его беспомощным, – может быть, это стало для него механизмом выживания в подобных обстоятельствах.
– Какой ты хороший христианин. Сплошное милосердие.
– Кстати, – сказал Боб. – Наверное, ты будешь растить наших детей армяно-католиками?
– Я думаю, сестра Карлотта была бы счастлива?
– Она была бы счастлива, что бы я ни делал. Бог ее такой создал. Если она сейчас где-то есть, она счастлива. Такая она была.
– У тебя она получается какая-то… с умственной недостаточностью?
– Да. Она не умела помнить зло. А это серьезный дефект.
– Интересно, есть ли на него генетический тест, – сказала Петра и тут же пожалела об этом. Меньше всего сейчас надо было, чтобы Боб задумался о генетических тестах и понял то, что ей казалось сейчас таким очевидным: никакого теста у Волеску нет.
Они посмотрели еще несколько мест, и каждое из них вызывало у Боба воспоминания о каких-нибудь случаях. Вот здесь Проныра хранила запас еды для награждения отличившихся детей. Здесь впервые сидела сестра Карлотта, когда учила нас читать. Это было лучшее место, чтобы спать зимой, потом нас нашли большие ребята и прогнали.
– А здесь Проныра стояла над Ахиллом, держа в руках кирпич, – сказал Боб, – готовая вышибить ему мозги.
– Если бы только она решилась на это, – вздохнула Петра.
– Она была слишком хорошим человеком. Не могла себе представить, какое в нем зло. Я тоже не мог, пока не увидел, как он здесь лежит, не увидел, что было в его глазах, смотрящих на кирпич. Никогда не видел столько ненависти. А страха не было. Я сказал ей, что надо сделать – убить его. Она не смогла. И вышло точно так, как я ее предупреждал: если оставишь его в живых, он тебя убьет. Он и убил.
– Где это было? – спросила Петра. – Где он ее убил? Можешь показать?
Он подумал пару минут, потом подошел к воде между причалами. Нашлось свободное место, где среди лодок, кораблей и барж видна была вода широкого Мааса, бегущая к Северному морю.
– Какая мощь, – сказала Петра.
– Ты о чем?
– Река – такая мощная. И все же люди смогли построить все это вдоль ее берегов. Эту гавань. Сильна природа, но человеческий разум сильнее.
– Кроме тех случаев, когда это не так.
– Он отдал ее тело реке? – спросила Петра.
– Он выбросил ее в воду.
– Но Ахилл видел это по-другому. Отдать ее реке – он это романтизировал.
– Он ее задушил, – сказал Боб. – И мне все равно, что он думал в этот момент или потом. Он поцеловал ее и задушил.
– Но ты же не видел, как он ее убивал, надеюсь!
Слишком было бы ужасно, если бы Боб до сих пор хранил в памяти этот образ.
– Я видел поцелуй, – сказал Боб. – И был слишком эгоистичен и глуп, чтобы понять, что он значит.
Петра вспомнила поцелуй, полученный от Ахилла, и вздрогнула.
– Ты подумал то же, что подумал бы всякий, – сказала она. – Что его поцелуй значит то же, что и мой.
И она поцеловала Боба.
Он ответил на поцелуй – жадно.
Но когда поцелуй закончился, лицо его снова стало задумчивым.
– Я бы отказался от всего, что сделал в жизни с тех пор, – сказал он, – если бы только мог вернуть эту минуту.
– Как? Ты думаешь, ты мог бы с ним справиться? Ты забыл, какой ты тогда был маленький?
– Если бы я был здесь, если бы он знал, что я смотрю, он бы не стал этого делать. Ахилл никогда не рискует разоблачением, если можно без этого обойтись.
– И тогда он убил бы и тебя.
– Сразу обоих он бы убить не мог – с его хромой ногой. Стоило бы ему заняться одним, другой бы поднял крик и побежал за помощью.
– Или дал бы ему по голове кирпичом.
– Ну, Проныра могла бы, я в те времена кирпич на высоту его головы не поднял бы. А уронить камень ему на ногу – этого вряд ли достаточно.
Они еще постояли у причала, потом пошли обратно в больницу.
Охранник был на месте, в мире все было в порядке.
Все. Боб вернулся в места своего детства и не сильно плакал, не отвернулся, не убежал.
Или так казалось Петре, пока они не вышли из больницы и не вернулись в гостиницу, и он лежал в кровати, будто задыхаясь, и тут Петра поняла, что он всхлипывает. Сухо, без слез, сотрясаясь всем телом.
Она легла рядом и обнимала его, пока он не заснул.
Волеску настолько хорошо разыграл комедию, что Петра временами думала, нет ли у него действительно теста для проверки эмбрионов. Но нет, это был спектакль – просто Волеску был достаточно умен и хорошо знал свое дело, чтобы спектакль выглядел убедительным, реалистичным настолько, чтобы обмануть окружающих. Даже специалист по оплодотворению купился. Наверное, Волеску представил свой тест подобным тому, что делают врачи для определения пола ребенка или серьезных генетических дефектов.
Или доктор тоже отлично знал, что все это липа, но ничего не сказал, потому что «улучшатели» играют в ту же игру, притворяясь, что ловят дефекты, которые на самом деле выявлены быть не могут. Они ничем не рискуют: когда липа всплывет, родители уже будут сильно привязаны к ребенку, а даже если нет, они не пойдут в суд с жалобой на плохо выполненную запрещенную процедуру отбора на спортивные таланты или интеллект. Может, все эти магазины заказных младенцев гонят липу.
Единственное, почему не обманулась сама Петра, – потому что наблюдала не за процессом, а за самим Волеску и к концу увидела, что он слишком спокоен. Он знал, что никакие его действия ничего не меняют. Ничего не поставлено на карту, тесты были пустышкой.
Эмбрионов было девять. Волеску сделал вид, что у троих обнаружил «ключ Антона». Он пытался отдать контейнеры ассистенту для уничтожения, но Боб настоял, чтобы их отдали доктору.
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь из этих эмбрионов случайно стал младенцем, – пояснил он с улыбкой.
Но для Петры они уже были младенцами, и ей было больно смотреть, как под наблюдением Боба всех три спустили в раковину, контейнеры промыли, чтобы наверняка ни один эмбрион не выжил в случайно оставшейся капле.
«Я это придумала, – сказала себе Петра. – Судя по всему, эти контейнеры вообще не содержали эмбрионов. Зачем бы Волеску стал ими жертвовать, когда ему достаточно было всего лишь солгать, сказав, что в этих трех контейнерах – эмбрионы с „ключом Антона“?»
Убедив себя таким образом, что ни один из ее детей не пострадал, она поблагодарила Волеску за помощь, потом они с Бобом дождались его ухода прежде, чем приступать к следующим процедурам. Волеску не вынес из комнаты ничего такого, что туда не приносил.
После этого на глазах у Петры и Боба оставшиеся шесть эмбрионов были заморожены, контейнеры помечены и спрятаны так, чтобы никто к ним не имел доступа.
Утром перед имплантацией они оба проснулись с рассветом, слишком взвинченные, чтобы спать. Петра лежала и читала, пытаясь успокоиться, Боб сел к столу и стал смотреть почту и бродить по Сети.
Но он тоже не мог отвлечься от предстоящей процедуры.
– Дорого обойдется, – сказал он, – держать охрану для тех, что мы не подсаживаем сегодня.
Она знала, к чему он клонит.
– Ты знаешь, что надо будет держать их замороженными, пока не выяснится, что с первым имплантированным все в порядке. Это не навсегда.
Боб кивнул:
– Но я, как ты знаешь, не идиот. Я отлично понимаю, что ты хочешь сохранить все и имплантировать их по очереди, чтобы завести столько моих детей, сколько получится.
– Конечно, – согласилась Петра. – Что, если наш первенец окажется таким же мерзким типом, как Питер Виггин?
– Невозможно, – ответил Боб. – У моего ребенка может быть только ангельский характер.
– Согласна, но почему-то я об этом подумала.
– Значит, охрану придется держать годами.
– А зачем? – спросила Петра. – Никому не нужны оставшиеся дети. Мы уничтожили тех, у кого был «ключ Антона».
– Это мы знаем. И все равно это дети двоих человек из джиша Эндера. Даже без моего дефекта они стоят того, чтобы их украсть.
– Но они еще много лет не будут представлять никакой ценности.
– Не так уж много, – возразил Боб. – Сколько нам с тобой было? Даже сейчас – сколько нам? Людей, которые захотят прибрать к рукам этих детей, вложить сколько-то лет в обучение и приставить их к работе, достаточно много. Играть в игры и выигрывать войны.
– Я никогда не дам никому из них ничего похожего на военное образование, – твердо сказала Петра.
– Ты не сможешь им помешать.
– У нас хватает денег, спасибо Граффу за выбитые для нас пенсии. Я постараюсь, чтобы охрана была надежной.
– Я не про то. Ты не сможешь помешать детям стремиться к военной службе.
Тут он был прав. При тестировании в Боевой школе проверялась склонность ребенка к командованию, к боевому соперничеству. К войне. Боб и Петра показали, насколько в них самих сильна эта страсть. Вряд ли их ребенок будет счастлив, даже не попробовав военной жизни.
– По крайней мере, – не сдавалась Петра, – им не придется уничтожать инопланетных захватчиков еще до своих пятнадцати лет.
Но Боб не слушал. Вдруг он напрягся, читая какое-то сообщение на экране.
– Что там? – спросила она.
– Думаю, это Хана-Цып.
Она подошла посмотреть.
Письмо прошло через анонимайзер от азиатского провайдера с названием «Загадочный Восток». Тема была такая: «Не птица курица». Цыпленок. Хана-Цып. Так прозвали в Боевой школе Хань-Цзы, который тоже был членом команды Эндера и сейчас, как предполагалось, был серьезно задействован в Китае на стратегическом уровне.
Письмо от него Бобу, до недавнего времени командующему силами Гегемона, было бы высшей степенью предательства. Послание было вручено незнакомцу на китайской улице – наверное, туристу с европейской или африканской внешностью. А понять его содержание было нетрудно: «Он думает, что я сказал ему, где будет Калигула. Я не говорил».
«Калигула» – это могло относиться только к Ахиллу. «Он» должно было относиться к Питеру.
Хань-Цзы сообщал, что Питер думает, будто источником информации о тюремном конвое был он.
Неудивительно, что Питер был уверен в надежности этого источника – сам Хань-Цзы! Поскольку Хань-Цзы был членом группы, похищенной Ахиллом, у него было много причин ненавидеть Ахилла. Достаточный мотив, чтобы Питер поверил, будто Хань-Цзы сообщил ему про Ахилла.
Но это не был Хань-Цзы.
А если так, то кто мог бы послать такое сообщение, притворяясь, что его послал Хань-Цзы? Сообщение, которое оказалось верным?
– Сами давно должны были понять, что это не Хана-Цып, – с досадой сказал Боб.
– Мы даже не знали, что Хань-Цзы предполагался как источник, – возразила Петра.
– Хань-Цзы никогда не дал бы информацию, которая привела бы к гибели китайских солдат. Питер должен был это знать.
– Мы бы это поняли, – уточнила Петра, – но Питер Хань-Цзы не знает. И он нам не сказал, что Хань-Цзы – его источник.
– Хотя мы, конечно, знаем, кто был этот источник, – сказал Боб.
– Надо немедленно сообщить ему, – решила Петра.
Боб уже стучал по клавишам.
– Только это значит, что Ахилл прибыл туда полностью подготовленным, – сказала Петра. – Я бы удивилась, если бы он не нашел способа читать почту Питера.
– А я пишу не Питеру.
– Тогда кому?
– Мистеру и миссис Виггин, – ответил Боб. – Два отдельных письма. Кусочки мозаики. Есть шанс, что Ахилл не наблюдает за их почтой, а если наблюдает, то не слишком плотно и не поймет, что эти два послания надо сложить вместе.
– Нет, – возразила Петра. – Без головоломок. Следит он или нет, но времени терять нельзя. Он там уже не первый месяц.
– Если он увидит письмо открытым текстом, это может спровоцировать его на действие. Тогда это будет смертный приговор Питеру.
– Извести Граффа, пошли его туда.
– Ахилл не может не знать, что Графф уже однажды приезжал вывезти наших родителей. И его прибытие тоже может послужить толчком.
– О’кей, – сказала Петра, подумав. – О’кей. Тогда Сурьявонг.
– Нет.
– Кодированное сообщение он поймет сразу. Так у него мозги устроены.
– Но я не знаю, можно ли ему доверять.
– Еще как, – убежденно сказала Петра. – Он только прикидывается человеком Ахилла.
– Прикидывается, это да, – согласился Боб. – А если не только прикидывается?
– Но это же Сурьявонг!
– Знаю. Но полной уверенности нет.
– Ладно, тогда действительно родители Питера. Только намекай не слишком тонко.
– Они не глупцы. Мистера Виггина я так хорошо не знаю, но миссис Виггин, она очень сообразительна. И знает куда больше, чем говорит.
– Это не значит, что она насторожена. Не значит, что она поймет код или что тут же обсудит его с мужем, чтобы сложить два письма.
– Доверься мне, – попросил Боб.
– Нет, я прочту перед тем, как ты отправишь, – возразила Петра. – Помнишь первое правило выживания? Если ты веришь, что человек тебя не обманет, из этого еще не следует, что он все сделает правильно.
– Холодная и расчетливая женщина.
– Это одно из лучших моих свойств.
Через четверть часа они согласились, что письма должны сработать. Боб их отправил. В Риберао-Прето было на несколько часов меньше, и ничего не должно случиться до тех пор, пока Виггины не проснутся.
– Надо быть готовыми уезжать сразу после имплантации, – сказала Петра.
Если Ахилл с самого начала всем командовал, то он вполне мог сохранить свою прежнюю сеть и знал точно, где они и что делают.
– Меня с тобой не будет, – сказал Боб, – я буду брать билеты. Пусть охранники будут с тобой в одной комнате.
– Нет, – не согласилась Петра. – Но прямо за дверью.
Она первой пошла в душ, и, когда Боб вышел из ванной, она уже собралась.
– Еще одно, – сказала она.
– Что? – спросил Боб, складывая пожитки в сумку.
– Билеты – они должны быть в разные места.
Он перестал паковаться и посмотрел на нее:
– Понимаю. Ты получила от меня, что хотела, и теперь уходишь.
– Ага, – нервозно рассмеялась она. – Ты же мне всю дорогу твердил, что нам вместе путешествовать опасно.
– И теперь, когда у тебя в животе будет мой ребенок, тебе не обязательно быть со мной.
Боб улыбался, но Петра знала, что под шутливыми словами таится истинное подозрение.
– Что бы Виггины ни сделали, поднимется жуткий переполох, – сказала Петра. – Я запомнила твои тайники, а ты запомнил мои.
– Я их тебе дал, – поправил Боб.
– Соберемся снова где-то через неделю, – сказала Петра. – Если я похожа на свою мать, меня будет тогда уже выворачивать наизнанку.
– Если имплантация пройдет успешно.
– Мне каждую секунду будет тебя недоставать.
– Видит Бог, мне тебя тоже.
Она знала, как это для Боба больно и страшно. Разрешить себе полюбить ее так сильно, чтобы без нее ему было плохо, – это для него очень серьезно. И две женщины, которых он позволил себе полюбить, были убиты.
– Я никому не позволю причинить вред нашему ребенку, – сказала она.
Он подумал, и лицо его разгладилось.
– Этот ребенок, быть может, лучшая для тебя защита из возможных.
Она поняла и улыбнулась:
– Да, они не убьют меня, пока не увидят, что получается из этого младенца. Но это не защита от похищения. Меня могут украсть и держать под замком, пока он не родится.
– Если ты и ребенок будете живы, я приду и вас вытащу.
– Это меня и пугает. Из нас могут сделать приманку в капкане.
– Слишком далеко заглядываем, – сказал Боб. – Они нас не схватят, ни тебя, ни меня. А если схватят – что ж, разберемся и с этим.
Они собрали вещи, обошли комнату еще раз, проверяя, что ничего не забыли, не оставили следов, указывающих на них. Потом они поехали в больницу к ребенку, который там их ждал, к цепочке генов, объединенных несколькими недифференцированными клетками, готовыми угнездиться в чреве и начать всасывать питательные вещества из тела матери, начать делиться и различаться, формировать сердце и внутренности, руки и ноги, глаза и уши, рот и мозг.
