8. Цели
[Иисус тебя любит! ChosenOnes.org]
[Бесплатная почта! Подпиши своего друга]
Тема: Спасибо за помощь
Дорогой анонимный благодетель!
Пусть я сидел в тюрьме, но все же не под могильной плитой. Я знаю, кто Вы, и знаю, что Вы сделали. Так что когда Вы мне предлагаете помощь в продолжении моих исследований, прерванных пожизненным приговором, и намекаете, что благодаря Вам было изменено обвинение и смягчен приговор, я не могу не заподозрить скрытых мотивов.
Полагаю, что мое предполагаемое свидание с этими предполагаемыми людьми Вы хотите использовать как средство для их устранения. Примерно как Ирод просил волхвов сказать ему, где новорожденный царь, чтобы он тоже пришел ему поклониться.
[Ваша реклама в Сети! Бесплатная почта]
[Не возвращайся домой ОДИН! Одинокие сердца]
Тема: Вы меня не так поняли
Дорогой доктор!
Вы меня не так поняли. Я не заинтересован ни в чьей смерти. Мне хотелось бы помочь этим людям завести детей, не имеющих ни тех талантов, ни тех проблем, что есть у их отца. Сделайте их дюжину.
Но попутно, если Вам случится получить сколько-нибудь эмбриончиков, которые обладают талантами отца, не выбрасывайте их, пожалуйста. Сохраните их в надежном и тихом месте. Для меня. Для нас. Есть на свете люди, которые были бы очень не против вырастить садик бобовых растений.
Джон Пол Виггин несколько лет назад заметил, что воспитание детей оборачивается совсем не так, как было задумано. Может быть, где-то есть так называемые нормальные дети, но возле его дома ни одного такого не попадалось.
Нельзя сказать, чтобы он не любил своих детей – он их любил. Любил сильнее, чем они о том догадывались, сильнее, чем думал он сам. В конце концов, никогда не знаешь, насколько любишь человека, пока не придет минута испытания. Согласен ли ты умереть за него? Закроешь ли своим телом гранату, сохранишь ли тайну под пыткой, чтобы спасти его жизнь? Почти никто никогда заранее ответить не может. И даже те, кто знает, не до конца уверены, в любви тут дело, или в долге, или в самоуважении и воспитании, или в других многочисленных возможных причинах.
Джон Пол Виггин своих детей любил. Но либо у него их было слишком мало, либо слишком много. Если бы их было больше, то отъезд двоих из них в дальние колонии, откуда они не вернутся при его жизни, – может, это было бы не так плохо, потому что еще осталось бы несколько штук, которым можно было бы радоваться, помогать, восхищаться так, как хочется родителям восхищаться детьми.
А если бы их было на одного меньше… Если бы правительство не заказало третьего ребенка… Если бы Эндрю никогда не родился, не был бы принят в программу, которая отвергла Питера, то патологическое честолюбие Питера могло бы остаться в границах нормы. Быть может, зависть и обида, потребность доказать свою ценность не отравили бы всю его жизнь.
Конечно, если бы Эндрю не родился, мир превратился бы сейчас в муравьиный улей, и только кое-где выживали бы стайки людей, в какой-нибудь неприветливой местности, вроде Тьерра-дель-Фуэго или Гренландии. Или на Луне.
И дело было не в заказе правительства. Малоизвестный факт: Эндрю почти наверняка был зачат до этого заказа. Джон Пол Виггин вовсе не был добрым католиком, пока не осознал, что закон о контроле над рождаемостью запрещает ему таким быть. Тогда, поскольку он был упрямый поляк или свободолюбивый американец или потому, что он представлял собой причудливую смесь генов и воспоминаний по имени Джон Пол Виггин, для него не стало ничего более важного, чем быть добрым католиком, особенно когда дело дошло до закона об ограничении рождаемости.
В этом состояла основа его брака с Терезой. Сама она не была католичкой – что показывает, что Джон Пол не настолько уж педантичен в следовании доктрине, – но у нее в роду большие семьи были традицией, и она еще до свадьбы согласилась с ним, что детей у них будет больше двух, чего бы им это ни стоило.
Оказалось, что это не стоило им ничего особенного. Они не потеряли ни работы, ни престижа, даже обрели великий почет как родители спасителя человечества.
Только им теперь никогда не увидеть свадьбы Валентины или Эндрю, не увидеть их детей. Они даже вряд ли столько проживут, чтобы узнать, что их дети долетели до своей колонии.
И теперь они состояли при ребенке, который им меньше всего нравился.
Если сказать правду, то Джону Полу Питер не нравился гораздо в меньшей степени, чем его матери. Питер не доставал его так, как он умел доставать Терезу. Может быть, потому, что у Джона Пола был хороший противовес: отец мог быть ему полезен. Когда Питер занимался сразу сотней дел, ничего не доводя до конца, именно Джон Пол расставлял точки над каждым «i». И поэтому, не определяя точно, в чем состоит его работа, Джон Пол пристально смотрел за всем, что делает Питер, и следил, чтобы это было действительно сделано. Когда Питер считал, что подчиненные поймут, чего он хочет, и сами дальше все сделают, Джон Пол знал, что они все перепутают, и объяснял им по слогам, следил, чтобы они делали именно так, как сказано.
Разумеется, для этого Джону Полу приходилось притворяться, что он – глаза и уши Питера. К счастью, люди, которых он поправлял, не имели причин идти к Питеру и рассказывать, какой фигней они маялись, пока не приходил Джон Пол со своими вопросами, списками, проверками и оживленной болтовней, которая и близко не напоминала наставления.
Но что мог сделать Джон Пол, когда проект, который сейчас продвигал Питер, был настолько же невероятно опасным, насколько глупым, и меньше всего Джон Пол хотел бы ему помогать именно в этом?
Положение Джона Пола в тесной общине Гегемонии не позволяло ему препятствовать действиям Питера. Он был неформалом, а не бюрократом, упрощал, а не усложнял.
В прошлом самое лучшее, что он мог бы сделать, – не делать вообще ничего. Без его постоянных подталкиваний и поправок ход дела замедлялся, и часто тот или иной проект без его помощи тихо испускал дух.
Но с Ахиллом на это шансов не было. Зверь, как его называли Тереза и Джон Пол, был настолько же методичен и последователен, насколько не был последователен Питер. Судя по всему, Ахилл ничего не оставлял на волю случая. Так что если Джон Пол просто оставит его в покое, он добьется всего, чего хочет.
– Питер, ты со своего места не видишь, что делает Зверь.
– Отец, я знаю, что он делает.
– У него есть время для всех, – продолжал Джон Пол. – Он дружит с каждым клерком, уборщиком, секретарем, чиновником. С людьми, мимо которых ты проносишься, махнув рукой или даже и того не сделав, он сидит и болтает, заставляя их чувствовать себя нужными.
– Да, он умеет быть обаятельным.
– Питер…
– Отец, у нас тут не соревнование в популярности.
– Нет, в лояльности. Ты можешь сделать лишь то, что люди, которые тебе служат, решат, что ты должен сделать – и ничего больше. Они и есть твоя власть, эти служащие, которые на тебя работают, а он их переманивает на свою сторону.
– Это же только видимость, – отмахнулся Питер.
– Для большинства людей видимость и есть суть. Они действуют под влиянием мгновенных эмоций. Сейчас он им нравится больше тебя.
– Всегда есть кто-то, кто людям больше нравится, – сказал Питер со злобной улыбкой.
Джон Пол удержался от очевидной ремарки – одного слова, потому что оно бы вывело Питера из себя. Слово это было «да».
– Питер, когда Зверь отсюда уедет, кто знает, сколько здесь останется людей, которым он достаточно нравится, чтобы передать ему тот или иной слух время от времени? Или секретный документ?
– Отец, я ценю твою заботу. Но повторяю: у меня все под контролем.
– Ты считаешь, что чего ты не знаешь, того и знать не стоит, – не в первый раз заметил Джон Пол.
– А ты, кажется, считаешь, что все, что я делаю, делается недостаточно хорошо, – ответил Питер в сотый раз.
Всегда, когда разговор доходил до этого пункта, Джон Пол не пытался его форсировать дальше: если он станет слишком докучным, если Питера слишком будет угнетать присутствие родителей, он лишит их любого влияния.
А это будет невыносимо. Это будет означать потерю последнего ребенка.
– Надо нам действительно завести еще малыша или парочку, – сказала однажды Тереза. – Я еще достаточно молода, и мы всегда хотели иметь больше тех троих, что правительство нам позволило.
– Вряд ли, – ответил Джон Пол.
– Почему? Ты все еще добрый католик, или это продолжалось лишь до тех пор, пока быть католиком значило быть бунтарем?
Джону Полу не понравились эти слова, отчасти потому, что в них могла быть и доля правды.
– Нет, милая Тереза. Мы не можем завести новых детей, потому что нам ни за что не позволят оставить их при себе.
– Кто? Правительству теперь совершенно все равно, сколько у нас детей. Для них это все будущие налогоплательщики, или роженицы, или пушечное мясо.
– Мы – родители Эндера Виггина, Демосфена, Локка. Если мы родим нового ребенка, это будет международная новость. Я боялся этого еще до того, как похитили боевых товарищей Эндрю, но после этого и сомнений нет.
– Ты серьезно думаешь, будто люди решат, что раз наши первые трое детей были так…
– Милая, – сказал Джон Пол, зная, как она терпеть не может, когда он ее так называет – потому что он не мог не вкладывать в это слово сарказма, – они сопрут этих детей из колыбельки, если не сразу из родильного зала. Они станут мишенью с момента зачатия, можно будет спорить разве что о том, марионетками какого режима они станут. И если бы мы даже могли их защитить, каждый миг их жизни проходил бы под взглядами любопытствующей публики. Если нам кажется, что Питеру несладко пришлось в тени Эндера, представь себе, каково будет им.
– Быть может, легче, – сказала Тереза. – Они не будут помнить, как когда-то не были в тени брата.
– От этого только хуже. Они будут думать о себе лишь как о братьях или сестрах кого-то.
– Это было так, умозрительное замечание.
– Я бы хотел, чтобы мы могли, – вздохнул Джон Пол.
Легко быть великодушным после победы.
– Мне… мне просто не хватает здесь детей.
– И мне. И если бы я считал, что они смогут быть просто детьми…
– Из наших никто не был по-настоящему ребенком. Беззаботным ребенком.
Джон Пол рассмеялся:
– Считают детей беззаботными только те, кто забыл собственное детство.
Тереза задумалась, потом тоже рассмеялась:
– Ты прав. В детстве всегда или небо падает на землю, или конец света грядет.
Этот разговор у них случился еще в Гринсборо, когда Питер открыл им, чем занимается, но до того, как он получил должность Гегемона. И к этому разговору они редко возвращались.
Но теперь эта идея выглядела более привлекательной. Бывали дни, когда Джон Пол хотел вернуться домой, сгрести Терезу в охапку, сказать: «Милая, – без малейшей тени сарказма, – я взял билеты в космос. Мы полетим в какую-нибудь колонию. Оставим этот мир и все его заботы, родим новых детей там, в космосе, где они не будут ни спасать мир, ни править им».
Потом Тереза устроила эту свою попытку проникнуть в комнату Ахилла, и Джон Пол искренне забеспокоился, не сказалось ли на ее умственных способностях напряжение, в котором она жила.
Именно потому, что он так беспокоился об этом, он не стал обсуждать это с ней еще пару дней, ожидая, не поднимет ли она сама этот вопрос.
Она этого не сделала, но он не очень и надеялся.
Когда Джон Пол решил, что первое смущение у нее уже прошло и она сможет говорить, не пытаясь оправдываться, он как-то за ужином завел этот разговор:
– Значит, ты хочешь быть домоправительницей.
– Я все ждала, когда же ты наконец об этом заговоришь, – усмехнулась Тереза.
– А я ждал, когда ты, – ответил Джон Пол с такой же иронической усмешкой.
– Теперь ты уже этого не узнаешь.
– Я думаю, – сказал Джон Пол, – ты замышляешь покушение на него.
Тереза расхохоталась:
– А как же! Я получила задание от своего резидента.
– Это я и предположил.
– Шучу, – тут же сказала Тереза.
– А я нет. Что-то такое сказал Графф? Или просто влияние шпионских романов?
– Я не читаю шпионских романов.
– Знаю.
– Это не было задание. Но действительно, эту мысль заронил он. Для всех будет лучше всего, если Зверь не уедет из Бразилии живым.
– На самом деле я так не думаю, – сказал Джон Пол.
– А почему? Ведь ты же не считаешь, что он представляет какую-то ценность для мира.
– Он со всех сорвал маски, разве не так? Каждый показал свой истинный цвет.
– Не каждый. Еще не каждый.
– Все теперь делается открыто. Мир разделился на военные лагеря. Амбиции вышли наружу, предатели названы.
– Значит, его работа сделана, – сказала Тереза, – и больше от него пользы нет.
– Я никогда не думал о тебе как об убийце.
– А я и не убийца.
– Но ведь план у тебя был?
– Я хотела проверить, возможен ли какой-нибудь план – смогу ли я проникнуть в его комнату. Ответ оказался отрицательным.
– Ага. Но цель остается той же. Только метод изменился.
– Наверное, я этого не сделаю.
– Интересно мне, сколько убийц говорили себе это до того момента, когда спускали курок, или всаживали нож, или подавали отравленное яблоко?
– Можешь перестать меня дразнить, – сказала Тереза. – Мне плевать на политику или последствия. Если убийство Зверя будет стоить Питеру Гегемонии, мне все равно. Я просто не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как Зверь глотает моего сына.
– Но есть способ получше, – возразил Джон Пол.
– Кроме убийства?
– Убрать его куда-нибудь, чтобы он не мог убить Питера. Это наша истинная цель, если я правильно понял? Не мир спасти от Зверя, но спасти Питера. Если мы убьем Ахилла…
– Что-то я не помню, чтобы приглашала тебя в свой заговор.
– …то Зверь будет мертв, но вместе с ним умрет и доверие к Питеру как Гегемону. Он будет навсегда заклеймен, как Макбет.
– Знаю, знаю!
– А нам надо замазать Зверя, а не Питера.
– Убить надежнее.
– Убийство порождает мученика, легенду, жертву. Убийство дает тебе святого Фому Беккета. Кентерберийские паломники.
– И какой план лучше?
– Заставить Зверя попытаться убить нас.
Тереза посмотрела на него, ошеломленная.
– Но чтобы это у него не получилось.
– А я думала, что только Питер любит балансировать на лезвии. О господи, Джонни Пол! Наконец-то я поняла, в кого он такой псих. Каким чертом ты подстроишь, чтобы кто-то пытался убить тебя, да так, чтобы это вышло наружу, и при этом будешь абсолютно уверен, что у него не выйдет!
– Мы ему не позволим выстрелить по-настоящему, – сказал Джон Пол, проявляя легкое нетерпение. – Нам надо будет только собрать улики, что он готовит попытку. У Питера не будет иного выбора, как отослать его – а тогда мы уж постараемся, чтобы все узнали почему. Меня тут малость недолюбливают, но к тебе все относятся прекрасно. Они тут же разлюбят Зверя, если он попытается убить их «Доче Терезу».
– Но ты никому здесь не нравишься. Что, если он сначала займется тобой?
– Все равно.
– А как мы узнаем, что он задумал?
– Я поставил программы чтения клавиатуры на все компьютеры системы и программу для анализа его действий. Все сообщения стекаются ко мне. У него не будет способа составить план, ни с кем ни о чем не переговорив по Сети.
– Я могу придумать сотни способов. Например, он это сделает сам, никого не ставя в известность.
– Тогда он должен будет отследить наше расписание, так? Или еще что-нибудь сделать. Что-то, что я смогу показать Питеру и заставить его избавиться от этого мальчишки.
– Значит, твой способ застрелить Зверя заключается в том, чтобы нарисовать большие мишени у себя на лбу, – заключила Тереза.
– Разве не прекрасный план? – засмеялся Джон Пол. – Но ничего лучшего я придумать не могу. И он все равно куда лучше твоего. Ты что, действительно думаешь, что могла бы кого-то убить?
– Медведица защищает медвежонка.
– Так ты со мной? Обещаешь не кидать смертельную дозу слабительного ему в суп?
– Я посмотрю, чего стоит твой план, когда ты найдешь что-то действительно ведущее к успеху.
– Мы выбросим отсюда эту скотину, – сказал Джон Пол. – Так или иначе.
Так появился план – который, как знал Джон Пол, никакой не план, потому что Тереза на самом деле не обещала оставить попытки убить Зверя из-за угла.
Беда была в том, что программа, докладывающая об использовании компьютера Ахиллом, сообщала только, что терминал не использовался.
А это ерунда. Джон Пол знал, что парень использует компьютер, он сам получал от него несколько писем – невинные вопросы, подписанные сетевым именем, которое Питер дал Зверю.
Просить же кого-нибудь напрямую помочь разобраться, почему программы не ловят входы Ахилла и нажимаемые им клавиши, было нельзя. Пойдут слухи, и Джон Пол окажется не такой уж невинной жертвой заговора Ахилла, когда этот заговор выйдет на свет.
Даже когда он собственными глазами видел, как Ахилл сидит за компьютером, входит в систему и пишет письма, в отчете программы о его действиях ничего не было.
Джон Пол думал об этом достаточно долго, пытаясь понять, как Ахилл смог обойти его программы, ни разу не войдя в систему.
Пока наконец его не осенило задать своей программе иной вопрос.
«Все входы в систему с этого компьютера за сегодня», – ввел он команду.
Через несколько секунд пришел ответ:
«Входов нет».
И на соседнем компьютере тоже. И на любом другом. То есть ни одного входа на всей компьютерной сети Гегемонии.
А поскольку люди все время входят в систему, в том числе и сам Джон Пол, результат просто немыслимый.
Он застал Питера за совещанием с Феррейрой, бразильским компьютерщиком, отвечавшим за безопасность системы.
– Извините за вторжение, – сказал он, – но так даже лучше – мне нужно сообщить вам обоим одну вещь.
Питер был раздосадован, но ответил достаточно вежливо:
– Слушаем.
Джон Пол попытался придумать благовидное объяснение своим попыткам шпионить в компьютерной сети Гегемонии, но не смог. Так что он рассказал правду: что пытался проследить за Ахиллом. Он только не сказал, что собирался делать с этой информацией.
Когда он закончил, Питер и Феррейра смеялись. Едко, иронически, но смеялись.
– Что такого смешного?
– Отец, – сказал Питер, – неужели тебе не пришло в голову, что у нас есть программная система, делающая именно эту работу?
– Какие программы вы использовали? – спросил Феррейра.
Джон Пол ответил, и Феррейра вздохнул:
– Утилиты такого рода от обычного пользователя мои программы отловили бы и стерли. Но у вашего отца привилегированный доступ в сеть, и мои сторожа должны были бы их пропустить.
– Но ваши программы должны были хотя бы известить вас? – спросил недовольный Питер.
– У него программы работают от прерываний, а у меня они часть операционной системы. Как только его разведчики миновали начальный барьер и стали резидентными в системе, сообщать было уже не о чем. Обе программы делают одно и то же, только на разных этапах машинного цикла. Они читают нажатие клавиши и передают информацию в операционную систему, а та – в программу. И еще записывают в свой журнал регистрации нажатий клавиш. Но обе программы очищают буфер, чтобы одна и та же клавиша не читалась дважды.
Питер и Джон Пол сделали один и тот же жест одновременно – приложили руку ко лбу, закрыв глаза. Они поняли.
Клавиши принимаются и обрабатываются следящими программами Феррейры или Джона Пола – но не обеими. Поэтому оба журнала регистрации нажатий клавиш должны были показывать только случайные символы, из которых ничего осмысленного нельзя было бы составить. И ни в одном из них не было бы ничего похожего на диалог входа в систему – хотя входы происходили постоянно на всех компьютерах.
– Можем мы соединить журналы? – спросил Джон Пол. – Все-таки все клавиши у нас зафиксированы.
– А если взять все буквы алфавита и правильно расставить, – отозвался Феррейра, – то в полученном тексте будет все, что было написано за всю историю человечества.
– Все не так плохо, – возразил Питер. – По крайней мере, здесь символы идут по порядку. Нетрудно, должно быть, их объединить осмысленным образом.
– Но объединять придется все, чтобы найти входы Ахилла в систему.
– Напишите программу, – сказал Питер. – Чтобы она нашла все, что может быть его входами, а потом обработайте материалы по этим возможным входам.
– Написать программу, – проворчал Феррейра.
– Или я напишу, – предложил Питер. – Все равно мне больше делать нечего.
«Питер, сарказм не добавит тебе симпатий», – мысленно сказал Джон Пол.
Но учитывая, какие у Питера родители, такой сарказм у него всегда был наготове.
– Я разберусь, – обещал Феррейра.
– Извините, что так вышло, – сказал Джон Пол.
Феррейра только вздохнул:
– Неужто вам не пришло в голову, что у нас могут работать такие программы?
– Вы хотите сказать, что у вас есть следящие программы, которые могли бы дать мне сведения о том, что пишет Ахилл? – спросил Джон Пол.
«Не только Питер грешит сарказмом. Ладно, это же не я пытаюсь объединить мир».
– Тебе незачем это знать, – ответил Питер.
Джону Полу пришлось стиснуть зубы.
– Я думаю, что Ахилл собирается убить твою мать.
– Отец, – нетерпеливо отозвался Питер, – он ее даже не знает!
– Ты думаешь, он не догадывается о ее попытке проникнуть в его комнату?
– Да, но… убить? – спросил Феррейра.
– Ахилл ничего не делает наполовину, – сказал Джон Пол. – И никто не верен Питеру так, как она.
– Даже ты, отец? – ласково спросил Питер.
– Она не видит твоих недостатков, – солгал Джон Пол. – Материнские инстинкты ее ослепляют.
– А ты свободен от таких цепей.
– Поскольку я не твоя мать.
– Все равно мои сторожевые программы должны были засечь ситуацию, – вмешался в разговор Феррейра. – Это только моя вина. В системе не должно было быть черного входа.
– Всегда есть, – сказал Джон Пол.
Когда Феррейра вышел, Питер заговорил холодным тоном:
– Я знаю, как полностью оградить мать от опасности. Увези ее отсюда. На какую-нибудь колониальную планету. Куда угодно, и займитесь там чем угодно, но хватит меня защищать!
– Защищать тебя?
– Ты думаешь, я такой дурак, что поверил в твою историю насчет желания Ахилла убить мать?
– Да, ты единственный человек, которого стоит убить.
– Я единственный, чья смерть уберет главное препятствие с дороги Ахилла.
Джон Пол только покачал головой.
– Назови еще хоть одного, – потребовал Питер.
– Никого нет, Питер. Ни единого. Все в полной безопасности, поскольку Ахилл проявил себя абсолютно рациональным юношей, который никогда никого не убьет без абсолютно рациональной цели.
– Ну конечно, он псих, – согласился Питер. – Я же не говорю, что нет.
– Психов много, лекарств на всех не хватает, – ответил Джон Пол и вышел.
Когда вечером он рассказал все Терезе, она застонала:
– Значит, все это время у него были полностью развязаны руки.
– Мы в этом всем достаточно скоро разберемся, – заверил ее Джон Пол.
– Нет, Джон. Вряд ли достаточно скоро. Судя по всему, уже слишком поздно.
