Я уже подходил к перекрестку улицы Бальмес, когда заметил, что вдоль тротуара за мной медленно едет машина. Головная боль сменилась сильным головокружением, и я едва шел, шатаясь, как пьяный, опираясь рукой о стены. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. В ушах у меня стоял звон, и я уже не слышал ни шума мотора, ни криков тех двоих в черном, которые подхватили меня под руки с двух сторон и поволокли к машине. Я упал на заднее сиденье, голова все кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Свет то появлялся, то исчезал, ослепляя меня яркими волнами. Я почувствовал, что автомобиль движется. Чьи-то руки ощупали мое лицо, голову, ребра. Наткнувшись на рукопись Нурии Монфорт в кармане пальто, один из мужчин вытащил ее. Непослушными руками я попытался остановить его. Второй человек наклонился ко мне, я понимал, что он мне что-то говорит, но не слышал слов, ощущая только его дыхание на своем лице. Я решил, что сейчас увижу торжествующую физиономию Фумеро и почувствую острое лезвие ножа, приставленного к горлу. Кто-то внимательно посмотрел мне в глаза, и, прежде чем сознание покинуло меня, я узнал усталую щербатую улыбку Фермина Ромеро де Торреса.

Я очнулся весь в поту. Чьи-то руки с силой удерживали меня за плечи, укладывая обратно на раскладушку, вокруг которой, как мне показалось, стояли зажженные свечи, как во время заупокойного бдения. Я увидел лицо Фермина. Он улыбался, но даже в полном бреду я заметил, как он встревожен. Рядом с Фермином стоял дон Федерико Флавиа, часовщик.

— Кажется, он уже приходит в себя, Фермин, — сказал дон Федерико. — Что скажете, если я приготовлю ему чашку горячего бульона, чтобы восстановить силы?

— Вреда не будет. И уж заодно не сочтите за труд навернуть и мне пару бутербродиков с чем найдется. Из-за всех этих напастей я проголодался как собака.

Дон Федерико с готовностью направился к двери, оставив нас одних.

— Где мы, Фермин?

— В надежном месте. Точнее, мы находимся в одной маленькой квартире в новом квартале, принадлежащей добрым друзьям сеньора Флавиа, которому мы обязаны жизнью и не только ею. Многие сплетники назвали бы эту квартиру холостяцкой берлогой, но для нас это святое место.

Я попытался приподняться. Пульсирующая боль в ухе стала нестерпимой.

— Я останусь глухим?

— Глухим не глухим, но наполовину дауном вы и впрямь едва не стали. Этот бесноватый сеньор Агилар вам чуть не оставил от мозгов мокрое место.

— Это не сеньор Агилар меня избил, а Томас.

— Томас? Ваш друг-изобретатель?

Я кивнул.

— И что же вы такого натворили?

— Беа ушла из дома… — начал я. Фермин нахмурился.

— Продолжайте.

— Она беременна.

Фермин смотрел на меня, как громом пораженный. Его лицо вдруг приняло непроницаемое, суровое выражение.

— Ради бога, Фермин, не смотрите на меня так!

— А что вы хотите, чтобы я сделал? Предложил вам сигару?

Я попытался встать, но сильная боль и Фермин помешали мне.

— Я должен ее найти, Фермин.

— Спокойно, спокойно, не горячитесь. Сейчас вы не в состоянии никуда идти. Скажите мне, где девушка, и я приведу ее.

— Я не знаю, где она.

— Не могли бы вы немножко поконкретнее…

В дверях показался дон Федерико с чашкой дымящегося бульона в руках. Он тепло мне улыбнулся.

— Как ты себя чувствуешь, Даниель?

— Спасибо, дон Федерико, мне уже гораздо лучше.

— Выпей-ка эти таблетки с бульоном.

Они с Фермином переглянулись, и тот кивнул.

— Это снимет боль.

Я проглотил таблетки, запив их бульоном, у которого был терпкий привкус хереса. Дон Федерико вышел из комнаты, тактично прикрыв за собой дверь. Только сейчас я заметил, что на коленях у Фермина лежит рукопись Нурии Монфорт. Часы на туалетном столике показывали час. «Час дня», — предположил я.

— Снег все еще идет?

— Это слишком мягко сказано — на улице настоящая снежная буря.

— Вы это уже прочли? — спросил я, указывая на рукопись.

Фермин молча кивнул.

— Я должен найти Беа, пока не стало слишком поздно. Мне кажется, я знаю, где она.

Я сел в постели и огляделся. Стены почему-то качались, словно водоросли в пруду, а потолок все время уплывал куда-то вверх. Голова так сильно кружилась, что встать на ноги я уже не смог. Фермин снова уложил меня на раскладушку.

— Вы никуда не пойдете, Даниель.

— Что это были за таблетки?

— Пилюли дядюшки Морфея. Будете спать как убитый.

— Нет, мне сейчас нельзя…

Кажется, я бормотал что-то еще, но веки словно налились свинцом, и я провалился в пустоту, забывшись тяжелым, пустым, бесконечным, как туннель, сном. Сном виновных.

Уже подкрадывались сумерки, когда наконец тяжкий сон, давивший мне на грудь бетонной плитой, растаял, и я открыл глаза в темной комнате, где только две оплывшие свечи, мигая, несли вахту на тумбочке. В углу Фермин, развалившись в кресле, храпел так громко, будто был в три раза крупнее, чем на самом деле. На полу у его ног, словно пролитые бумажные слезы, валялись разбросанные листки рукописи Нурии. Боль уже не разрывала мою голову на части: она тихонько пульсировала где-то глубоко-глубоко внутри. Я на цыпочках выскользнул из комнаты и очутился в маленькой гостиной с балконом и дверью, ведущей, как мне показалось, на лестницу. Мое пальто лежало на стуле, ботинки стояли рядом. Из окна струился красноватый свет, переливаясь радужными бликами. Я подошел к балкону и увидел, что снег все еще идет. Крыши домов были едва различимы в белой мгле, отливавшей алыми всполохами. Вдалеке виднелись башни индустриального училища, словно острые стрелы, пронзающие густой туман в закатных отблесках красного зимнего солнца. На заиндевевшем оконном стекле я написал: «Я пошел искать Беа. Не ходите за мной. Я скоро вернусь».

Проснувшись, я ощутил странное чувство уверенности, я уже знал, что нужно делать и куда идти, словно кто-то во сне рассказал мне об этом. Выбравшись из квартиры, я сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Улица Уржель напоминала реку сверкающего текучего песка, в которой тонули фонари и мачты деревьев, уходящие вверх сквозь плотную белую дымку. Ветер швырял снег в лицо горстями. Дойдя до метро «Оспиталь Клинико», я погрузился в тоннель, полный пара и тепла, оставленного другими людьми, как поношенная одежда. Там, внутри, орды барселонцев, всегда считавшие снегопад чудом, продолжали обсуждать сюрпризы погоды. Первые полосы вечерних газет пестрели фотографиями заснеженных бульваров Лас-Рамблас и фонтана Каналетас, истекающего ледяными сталактитами. «Снегопад века», — утверждали заголовки. Я рухнул на скамью на перроне и глубоко вдохнул аромат подземелья и сажи, доносимый звуком невидимых поездов. С другой стороны путей, на рекламной афише, призывающей насладиться чудесами парка аттракционов Тибидабо, я заметил голубой светящийся трамвайчик, за ним угадывался силуэт особняка Алдайя. Я спрашивал себя: могла ли Беа, затерявшаяся в этом городе отщепенцев, увидеть ту же самую картинку и понять, что, кроме этого места, ей некуда больше идти?