Книга: Не любо - не слушай (сборник)
Назад: СУДББЫ СКРЕЩЕНЬЕ
На главную: Предисловие

ЧЕТЫРЕ КОТОФЕЯ

Дядя Шура очень скучал без кота. Уж нашел бы он лишний кусок колбасы, хотя времена, что греха таить, были с легкой приголодью. Ну, там, молочка, много ли коту надо. Заодно и себе, за общую вредность жизни. Лишний раз пива не попил бы. Денег-то у дяди Шуры было кот наплакал. Но кота ему положительно не хватало. Ему всего не хватало, чего ни хватись. Только не мышей. В мышах недостатка не было. То есть мыши прямо таки достали дядю Шуру, хотя тогда еще так не говорили. Мыши забирались по вертикальной стене на второй этаж. Пролезали в узкую щелку форточки, подвязанной резинкой от давно изношенных трусов. Сам видел, и сосед Толя не даст соврать. Как в балладе Жуковского про епископа Гаттона, которой ни дядя Шура, ни сосед его Толя никак не могли знать. Добро бы была кирпичная стена, тогда понятно, там есть за что зацепиться. А то гладкая панель. Такие с готовыми окнами везут с завода на специальной платформе, прислонив друг к дружке, как в карточном домике. Везут мимо таких же панельных домов, и гуляют по тротуару рано развившиеся девочки-недоростки. Только привычные дядишурины глаза на своей улице Лихоборские Бугры ничего такого удивительного не видели. Вот чересчур проворные мыши - это да. Но уж коли мыши ходили к дяде Шуре, выходит, дела его были не так плохи. Кой - какие крохи мыши находили. Так что кот был функционально необходим. Вот, казалось, замурлыкай у него кот, да засвисти во всю мочь новый чайник со свистком в носу, сестрино подаренье, то и жизнь пойдет веселей. С таким вот оптимистическим настроем идучи с завода, которых в этом районе хоть пруд пруди, заглянул дядя Шура на всякий случай в магазин самообслуживания возле дома, нет ли часом какой колбаски. Шаром покати, уж кассирша - и та отошла. И тут, поди ж ты, кот стал тереться о дядишурины ноги.
Магазинные коты - это целое сословие, все равно что продавцы продмагов в долгую эпоху дефицита. Сытые, отупевшие, ко всему на свете равнодушные, эти коты мышей не ловят. Мыши сами уходят от их запаха, не выдержав нервного напряженья. Коты спят на слабых узеньких батареях - гармошках, свисая толстыми боками на обе стороны. Редко когда выйдут погулять по клетчатому полу. Покупателей в упор не видят. Перенимают все повадки у продавцов, хитрые бестии. А тут нате вам. Дяде Шуре тут бы вспомнить, что позавчера нес он из заводского магазина на вытянутой руке в скупо отмеренной бумажке селедку. Закапал и без того замызганные брюки с откровенной бахромой. Нет. Принял приязнь магазинного кота за чистую монету, забыл про вожделенную колбасу и весь отдался ласке. Сам того не замечая, зашел далеко - за прилавок в подсобное помещенье. Там на пути дяди Шуры в полумраке встала женщина ширше як довше, в белом квадратном халате, с квадратном темно-багровым лицом, с квадратной челкой, лихо загнутой феном. Она та-ак взглянула на дядю Шуру, что в мозгу его всплыли из прежних времен жесткие глаза жены Раи. Мороз пробежал по дядишуриной спине. Магазинная краля процедила сквозь золотые зубы: «Ты чего это там рыскал?» - «Я, я…» - запнулся дядя Шура, а ноги уж сами вынесли его в торговый зал. Но в голове осталось имя для кота - Рыська. Фу, слава Богу, он на улице. И кот - чудеса, да и только, идет с ним. Как собака по команде «рядом». Тут дядя Шура с ужасом увидал, куда это кот косит глазами. Оказывается, рука его в тесноте заставленного ящиками коридора машинально прихватила целую палку сырокопченой колбасы, да такой, какой он близко не видал и не едал. Большую упругую палку, которой можно драться не хуже резиновой дубинки. Дядя Шура поспешно сунул колбасу за пазуху, схватил кота поперек живота и пустился домой так шустро, будто в спину ему дули все ветры из мешка Эола, развязанного любопытными спутниками Одиссея.
Вот уж он в своей комнате. В скучной отдельной квартире, превращенной в коммуналку путем разводов и разменов. В привычную коммуналку, нескучную, что твой Нескучный сад. Запер на замок не предназначенную для замков легкую дверь из тех, что в дружных семьях то и дело снимают с петель, обращая в праздничный стол. Прислушался, как там сосед Толя. Тихо.. Бывало, буянил, ругался почем зря, пока Господь не вразумил его посредством рельса. На рельс Толя упал виском в умеренно пьяном состоянье, после чего стал тише воды, ниже травы. Однако в те времена дядя Шура о господе Боге еще не задумывался, а только лишь о колбасе насущной. Сейчас он спустил кота на пол, вынул из-за пазухи колбасу, любуясь обоими своими трофеями. Никак не мог решить, какой из них тяжеле, толще и драгоценнее. Трепетными руками отрезал колбасы себе и коту. Съели. Зажравшийся кот добавки не спросил, себе же дядя Шура пожалел. Хотел было погладить кота от полноты чувств, но тот увернулся из-под рук, без разбега вскочил на подоконник. Оттуда на козырек над подъездом и вниз, без тени колебанья. Только толстый, почти голый хвост мелькнул. Дядя Шура остался один посред маленькой комнатушки, похожей на купе в поезде дальнего следования. Остался с разинутым от удивления ртом, в который как-то ненароком заехала початым концом колбаса. Так он стоял долго, являя собой зрелище преуморительное, коему недоставало только зрителей.
Два дня дядя Шура ходил как в воду опущенный, безо всякого удовольствия подъедая колбасу. Он кружил около магазина, и с улицы и со двора заглядывал в двери. Но зайти боялся, а покупки делал у себя на заводской территории. На проходной показывал все свертки, неловко разворачивая. Мимо, толкаясь боками, пробегали свои же товарищи, хватившие перед самым звонком казенного спирта и спешащие миновать проходную не окосев. На третий день, подходя к дому, он увидел своего кота переходящим ему дорогу как раз в полу, то есть справа налево. У дяди Шуры дух занялся, и он со слезами в голосе позвал - Рыська, Рысенька! Но в тряпичной сумочке нес только серый нарезной батон, и кот не внял голосу любви. Больше дядя Шура его не встречал. Должно быть, кот переселился в другой магазин, где посытней.
Что долго печалиться. Дядя Шура поехал к сестре Тамаре в Лианозово. Знаменитые лианозовские бараки, живописанные художником Крапивницким, еще прижимались к земле животами, как рыжие таксы. Прогибали изломанные крыши, словно перебитые спины. Но уж панельные дома со своими стандартными окошками почти закрыли их, нисколько при этом не делая в пейзаже. У дяди Шуры была мыслишка, не даст ли сестра картошки, а то и чего другого, поскольку та работала на хлебозаводе. Муки не мешало бы, маргарину. Соли бы тоже неплохо, когда-никогда посолить несколько наловленных рыбешек. Все в дом, а не из дома. Сошел с электрички, огляделся с платформы. Вдали, возле станции Марк, виднелись трубы мусорного крематория, приводя на ум сцены из «Сталкера». Но дяде Шуре все было невдомек, что сталкер, что Крапивницкий. Он думал о муке, много ли сестра успела вынести и сколько достанется ему.
Вот уж он в сестриной комнате, за стеной чужая семья, и с детками. Сестра хлопочет, собирает на стол и уж загодя отсыпает ему муки из старой наволочки в другую поменьше. Тут из-под кровати вышел молодой котик, ну как семнадцатилетний паренек, с чуть кудрявыми обоженными от любопытства усами. Дяде Шуре показалось, что это сынок его Рыськи от какой-то миловидной кошечки. Неотесанное дядишурино сердце подтаяло, как мартовский сугроб. Испросить у сестры кота после торопливого ужина было минутным делом. Сославшись на одолевающих его мышей, дядя Шура сунул кота в воняющую мерзкой клеенкой сумку. Едва не забыв про муку, побежал, переваливаясь в негнущихся, стоптанных и спереди и сзади башмаках к платформе Лианозово.
Ну и стервец был этот младший Рыська, таких поискать. Дядя Шура привез его домой, выпустил в прихожей на половичок и не разуваясь пошел на кухню напиться воды после Тамариного винегрета. Над раковиной висел уполовник. В уполовнике сидел мышонок. Дядя Шура вышел на цыпочках, изловил кота, поднес к уполовнику. Кот посмотрел в окно притворно скучающим взглядом. На мыша не оборотился, но точно размахнулся лапой, сгреб не глядя и положил в пасть. Знай наших. Нечего тут разгуливать. Кончилось ваше время. Мыши ушли, не сказав ни слова упрека. Рыська сел на хозяйское довольствие. Пока голоден, ходит на задних лапах под рукой, держащей кусок докторской колбасы. Наестся - не замурлычет, не приласкается. Знать не хочет, знать не хочет. Стервец, да и только.
Козырек над подъездом был закидан заплесневелыми корками, благо хлеб грошовый. Там ворковали грязные голуби, промеж них сновали драные воробьи. Рыська падал на них из окна коршуном. Заглатывал воробья и с перьями, забивался за диван, переваривал весь день, только глаза в углу горели. Голубей затаскивал в комнату и пушил, а дядя Шура ворча убирал. А потом был суп с котом. С Рыськиной подачи повадился на козырек матерый семилетний кот, дядя Шура и хозяев знал. Не совсем рядом жили, как только этот аспидский кот туда попадал. Столкнулись вдвоем на козырьке нос к носу. Сцепились пастями так, что насквозь прокусили друг другу небо. Пришлось расцеплять вместе с теми хозяевами. В другой раз старый кот поставил на своем. Молокосос от него летел по параболе с козырька во двор. Дядя Шура дома был, на бюллетене сидел. Опрометью за котом, да не тут-то было. На глазах у него Рыська метнулся под дом, где проходят теплые трубы и где ихняя кошачья тусовка, как сказали бы позднее. С трудом согнув радикулитную спину, дядя Шура заглянул в квадратное отверстие. Там светилось глаз видимо-невидимо. Звал по имени – нейдет. Ушел ни с чем. Только пуще спина разболелась.
День за днем - нет кота. Дядя Шура бюллетень давно закрыл, ходит на завод, хотя больше простаивает, чем работает. Один, глядишь, на работу не вышел, другой с утра пораньше напился. Даром, что водка с одиннадцати. Все из-за кого-нибудь да стоим. По дороге домой дядя Шура глядит своего Рыську. Один у него свет в окошке. В окошке он его и увидал – в чужом. Сидит умывается. Дядя Шура кой-как сообразил расположенье квартиры. Позвонил. Открыла женщина с химической завивкой на отросших волосах и спрятанным вовнутрь мученическим взглядом. Из-за ее спины выглянул нерослый мальчик лет десяти, чем-то неуловимо похожий на него, дядю Шуру, а скорее просто на всех людей. Позади, в светлом проеме окна Рыська поворотил к прежнему хозяину надраенную рожицу и спокойно ждал, чем дело кончится. Женщина с трудом извлекла глаза из скорбных глубин, в них отразилось беспокойство, с какой это целью так разглядывают ее жилище. Она поскорей спросила: «Вам кого?» - «Мне, это, кота», - промямлил дядя Шура. – «Нажрутся», - прошептала женщина, захлопывая дверь. Дядя Шура долго стоял на площадке. Достоялся, что послышалась ученическая игра на баяне. Видно, мальчик, сбиваясь и начиная заново, играл «На сопках Маньчжурии». Еще погодя сверху шла женщина, спросила: «Вам Свету?» – «Не», - испугался дядя Шура, и скорее вниз. Больше он в этот подъезд не заходил и мимо окон шел отворотясь. Тогда, как пришел от них, достал с антресоли гармонь и сыграл «На сопках Маньчжурии» - довольно прилично. Завел теперь такую манеру - как маненько выпьет, так сразу и на сопки. А котом пусть себе утешаются. Поглядел-поглядел в опустевший угол и поехал туда, где всякой твари по паре, на Птичий рынок близко Андроникова монастыря.
На Птичке было самое оно. Голубятники держали в кулаке за хвост худощавых почтовых. Дети глядели лихорадочными глазами на морских свинок с крупными пятнами, белых мышей и хомячков. Мальчишки с беспородными щенками за пазухой переминались с ноги на ногу, плетя таким же мальчишкам, какие это у них волкодавы. Потенциальные покупатели гладили щенков по шелковым лбам, заглядывали в мутные глазки. Вот старушки поставили наземь облупленные хозяйственные сумки. В них плотно натыканы газетные кульки с котятами, ровно как с семечками. Дядя Шура никогда не умел выбирать - что жену, что жизненную участь. Судьба сама с ним разбиралась. Один котенок не то выпал, не то выполз из сумки. Подкатился дяде Шуре под ноги - тот едва не наступил. Испугался, подобрал - поглядеть не на что. Спрашивает, чей, а старушки отвернулись и глазеют на дрожащего дога, неведомо кем привязанного к массивной чугунной ограде и брошенного. Дядя Шура вздохнул о доге, сунул богоданного котенка в карман и зашагал прочь. Так и привез кота в мешке. Это был его третий котофей, Рыська-внучок.
Ну, рос, пищал, сосал из бутылочки, открыл глаза, вылез из картонной коробки, пошел ходить, задравши хвостик тоньше карандаша. Привязался не как все коты - к дому, а как собака – к хозяину. Необычайно нежная природа дяди Шуры была тому причиной.
Еще малыш Рыська спал в старой дядишуриной шапчонке, умещался, а дядя Шура достал с антресолей давно заброшенное снаряженье для зимней рыбалки. Ящик, сделанный из холодильного агрегата, с дерматиновой подушкой на поролоне, ради которой режут сиденья в электричках. Коловорот, и пешню тоже. Валенки, тулуп. Дело на безделье не меняют - надо продовольствовать кота. Пришла долгожданная зима. Котенок был уж котик преизрядный, как сказал бы дядя Шура, прочти он басню Крылова. Дядя Шура уезжал по выходным затемно, рассвет встречал на Икшинском водохранилище. Холодное декабрьское солнце покажется у самого льда, а он сидит, постукивает калошей о калошу. Перекликается хриплым голосам с такими же хрипунами - клюет, не клюет. Три у рабочего человека радости: баня, рыбалка, ну и само собой выпивка. Доходит черед и до нее. Сдвигают три ящика. Уж друг друга знают, бутылку берут по очереди. Здесь прогулов, бюллетеней не бывает. Домой так втроем и едут, только-только день погас. Едва ступив на свой порог, дядя Шура вынимает из ящика улов в полиэтиленовом пакете. Кот встречает с музыкой. Ходит ходуном, волчком вертится, орет благим матом. Дядя Шура скармливает ему по одной рыбешке, еще что-то убирает в морозилку, выдаст завтра. Сам поздно пообедал, посуду вымыл. За окном темно. Сидит, смотрит телевизер. Кот распушился, как рысья шапка на богатом человеке. Пахнет рыбой, мурлычет, весь вибрирует. Дядя Шура чувствует себя добытчиком в своей маленькой семье. Чешет кота за ухом. Так хорошо - помирать не надо.
Это ладно. Дожили до весны. Стал дядя Шура брать кота с собой на рыбалку. Пусть с молодых когтей привыкает. Посадит за пазуху - и поехал кот задом наперед. Март. Молодой месяц на светлом небе умывается утренним облачком, будто котик лапкой. А дядя Шура топает на платформу Окружную. Благополучно доставил кота к месту рыбалки. Вылезай, Рысь Котофеич. Уж солнце в небе, это тебе не декабрь месяц. Но еще не отпустило. Изменившая цвет ива, легшая на воду, вся в сосульках. Вчерашнее неширокое разводье у берега затянуто хрупкой прозрачной пленкой. Мужики местные давно сидят, загородившись полиэтиленом. Уж и поймали кой-чего. У стариков усы обмерзли, чисто моржи. Матерый неровный лед, скрывающий обманчивую темную глубину, порос матовыми иголками инея. Котофей ходит от лунки к лунке, лапки чуть не примерзают. Остаются на шершавой ледяной корке наивные следы от теплых подушечек на подошвах. Собирает, умильная морда, с каждого рыбака дань. Самую маленькую рыбешку - отдай не греши. Те не жмутся, отдают с милой душой. Такого кота еще поискать, чтоб у хозяина за пазухой в этакую даль на рыбалку ездил. Это за редкость надо почесть. Всем на радость и удивленье. Весенний воздух дрожит над водохранилищем. Иной раз гулко треснет лед возле какой-нибудь лунки, и чутко отзовется звук от дальнего, уже розовеющего леса. Далеко пойдет трещина, дрогнет, ухнет весь лед, будто ниже осядет. Но дяде Шуре не страшно, ему даже весело - ой , гляди, пропадем ни за грош, Рысь Котофеич. Кот помалкивает, а сам думает: ну и пусть, лишь бы вместе.
К вечеру долгого дня едут в полупустой электричке. Контролеры угомонились, умаялись ловить дикую орду рыбаков. Рысь Котофеич занимает целое неободранное сиденье напротив дяди Шуры, а тот вдвоем с молчаливым иззябшим стариком - драное по ходу поезда. Дядя Шура поставил ящик к окну, чтоб не дуло в бок. Коловорот крепко держит промеж коленок, задремывает. Котофей в окно поглядывает, не проехать бы. Во сне дяде Шуре ангелы на весенних облачках играют вальс «На сопках Маньчжурии». Проснется - не вспомнит, каковы они ангелы на вид. Махнет рукой - выходим, котофеюшка. Ты что ж меня не толкнул.
Сидят дома в тепле, сумерничают. Кот там на льду рыбы наелся, пузо во какое. Дядя Шура, наоборот, в рот хмельного не брал. Все за котом присматривал, долго ли до греха. Только мартовского солнышка хватил. Зато теперь отыграется, нальет себе под щи. А тебе, котофею, не положено. Согреется дядя Шура и тихонечко мурлычет вместе с котом - где мои семнадцать лет, где моя тужурочка. Голосок у него у него тенорочек, живет в тонкой шее с кадыком. Тужурочка - маньчжурочка, про сопки-то забыл.
Долго они этак жили - поживали. Чуть всю рыбу из Икшинского водохранилища не выловили. Завод дядишурин в Коптеве так, работать толком не работал, а дымить дымил, коптил потихоньку. Вышел случай, поехал дядя Шура под Кимры к брату на племянникову свадьбу. Давно он там, в родных краях, не появлялся. Время было летнее. Свадьба дело веселое, а вышло боком - кота хоронили. Затрепал коршун Рысю. Выходит, прокатился кот с хозяином в последний раз. Вернулся дядя Шура один. А горевать было некогда. В Москве пошел дым коромыслом. Первое дело - все церкви открыли. Чудно. Звонят - будто что вспоминаешь. Вспоминать-то нечего, дядя Шура с 30-ого года. Зашел, постоял, поднявши глаза - строго тут. Оставил поминовенье за упокой души родителей, как сестра научила. Перед иконой Фрола и Лавра вздохнул о коте, хотел было свечку поставить, да вовремя спохватился. Язычник, право слово язычник. Устыдился своей темноты и вышел вон.
С водкой прямо беда. Дают талон, а в магазин придешь - отдел закрыт, и никто ничего не знает. Только завезут - смертоубийство. Раньше в очереди все друг к другу приветливы были. Верно это дядя Шура говорит. Объединенные общим пороком чувствовали себя вдвойне родными. Бывало, женщин за водкой вперед пропускали. Это самые верные подруги, пониманье в семье. Теперь - талоны врозь. А вот ребенка не об пол, на ребенка теперь большие деньги платют. Ну-ну, так уж и большие. Правда, рожай не хочу. Что-то дядя Шура не по делу выступает. На него не похоже. Видно, он без котофея стал пить и здорово ожесточился, если не на деле, так на словах. Ну что, взял бы другого кота. Этого добра везде хоть отбавляй. Нет, как у Достоевского Илюшечкин отец возопил - не хочу другого мальчика. Так и полуграмотный дядя Шура.
Завод дядишурин приказал долго жить. Мужики - кто во что горазд: решетки на окна вставлять, холодильники на дому заправлять. Дядя Шура ничего не придумал – такой у него лобик узенький. И нос как у куличка, с горя обтянулся - краше в гроб кладут. Только глаза из-под жидких бровей смотрят по-прежнему. Голубые, голубиные. Похожи на летнее неяркое небушко, что глядит не наглядится на деревенские крыши да на речной песочек.
Поиграл дядя Шура про сопки Маньчжурии в подземном переходе, в темноте, своими умными руками. Не, не подают, самим не хватает. Пришлось с алкашами возле магазина дожидать условного часа, когда крутые кликнут палатки сымать и ящики с фруктами на прицепы грузить. При шапошном разборе заработаешь и на выпивку, и на завтрашнюю еду. Только пьют тут по-черному, того гляди пропадешь. Магазинные коты перевелись. Хозяин смотрит в оба. Каждое помятое корытце сметаны в особое место складывают, для учета. Князю прибыль, белке честь. Но дядя Шура и про белку не чел. А что до мышей - так их теперь химией травят.
Тут сестра Тамара спохватилась. Видит - младший брат погибает. Чудом обменяла ихние две комнаты, лихоборскую и лианозовскую, на какой-никакой дом по Савеловской дороге. Перевезла барахлишко брата и, дело сделавши, померла, царствие ей небесное. С тех пор как отрезало. Стал дядя Шура сельский житель, забот много, баловства мало. Жилье его здорово в стороне от электрички. Небось не пригород. Ты дров не рубил, печки не топил, воды не носил - за это тебе ничего не будет. Так с детьми играют, загибая им пальчики. Дяде Шуре вот не пришлось.
Осенний туман лежит серым пуховым платком на крупно распиленных буреломных бревнах. Дядя Шура еще с лета заготовил их в лесу. Возил на самодельной четырехколесной тележке. Теперь подле избы пилит помельче, колет и городит замысловатую поленицу - острожек, в который можно войти. Вот и неотвязный кот выглядывает из-за угла, будь он трижды неладен. Старый, больной животом. Дерзкий, настырный, с пристальным взглядом - не располагающий к себе кот. Ишь повадился, и все норовит в тепло. Его кормит и жалеет, когда тут живет, очень страшная на вид соседка Валя, от мутного взгляда которой дяде Шуре становится не по себе. К коту дядя Шура холоден. У него уж перегорела в душе эта котомания. Скуп он стал неимоверно, от старости, а скорее из страха перед будущим. Пережитые трудные годы сообщили характеру дяди Шуры не свойственную ему ранее жесткость. Все же однажды кот его тронул, когда по отъезде Вали все сидел в досках и ждал, ждал. Сердце дяди Шуры дрогнуло. Он с кровью оторвал от себя кусок теперешней дорогой колбасы и снова, как в прежние годы, скормил коту. При этом подумал примерно так:
Не знаю, была ли в те годы
Душа непорочна моя,
Но многому б я не поверил,
Не сделал бы многого я.
Теперь же мне стали понятны
Обман, и коварство, и зло,
И многие светлые мысли
Одну за другой унесло.
То есть он, конечно, таких строк в глаза не видал. Однако могу вам смело поручиться, что чувствовал он в точности так. В этом весь фокус. Мы все одинакие – и все одинокие.
Назад: СУДББЫ СКРЕЩЕНЬЕ
На главную: Предисловие