Ребяты в Америке чумовые – в каждой школе полисмен. Пришли к Витьке на день рожденья и давай тортами кидаться. Девка негритянка, зараза здоровенная – обеими ногами на пружинный матрац, и давай сигать, как в цирке. Дом несерьезный, пол ходуном ходит. Оба этажа наши. Того гляди от себя к себе же провалимся. Зимы как следует нет, а так – ни два ни полтора. Во сне снег вижу. Лошадь на центральной усадьбе у магазина стоит, в санки запряжена. Мужик ящики с водкой сгружает. Я рюкзак с хлебом на спину одела, а лыжи одевать не спешу. Корочку в кармане припасла. Губы у Каурки теплые, глаза слезятся. Глажу ей челку, пока дядя Ефрем не заругался.

Мать по-английски так и стрекочет. Я ей на компьютере немножко показал – пошло впрок. Делать сердешной тут нечего, работы нету. Сидит, играется. Евгении Леонидовне английскими буквами письма пишет. Шибко грамотная. Собаку на свалке подобрала, вымыла собачьим шампунем – целуется. Будто я ей вниманья не уделяю. Не собаке, а матери. Пусть не врет, что я к матери как к собаке отношусь.

Это я сама от лени разбаловалась. Витьке учиться не даю. Не вытерпел, устроил меня по старой памяти в столовую на раздачу. Весь университет на ноги поставил. У меня, говорит, мать тоскует. А то я тоски не видала. Я ее, сынок, столько видела, что не приведи Господь. Еда здесь вся ненастоящая. Гамбургеры как из опилок спрессованы. Витька ест, ему только подавай. Собака – та отказывается. Ее небось не проведешь.

Я бы вообще не пил не ел, а только учился. Хлебом не корми. Принстон – это для принцев. Каждая лужайка – принцам в мяч играть. Каждый гамбургер можно на серебряном блюде под серебряной крышкой подавать. Ладно, заврался. Кругом сплошная демократия. Всем годятся одноразовые тарелки. Поел – выбросил. Только факт, что кругом одни гении. Куда меня занесло – аж страшно.

На месте покойного сорок девятого дома строят такую махину – аж страшно. Программу свою я стер, и сорок седьмой дом им пришлось рушить самим. Обычным способом, техника вроде леонардовской осадной машины. Обнесли забором, чтоб ничего не растащили. Сложили чугунные батареи в один уголок, газовые плиты составили в другой. И давай – тюк да тюк. А замок пани Евгении взлетел на воздух со всеми легендами и привиденьями. Нет, не со всеми. Не знаю, является ли Руслан Марату – у нас бывает. Как соберемся вместе… вот вчера у Георгия Алексеича… поставили диск с классической музыкой… а там его голос. Я абрека в живых не застал, но так Женя говорит… Ей ли не знать – они друг в друге души не чаяли.

Свадеб у нас не будет. Мы с Глебом к бумажкам равнодушны, Димыч с Наташей тоже по-современному. Тася тасует свою колоду и притом цветет тонкой благородной красотой. Георгий Алексеич зовет ее Златовлаской. Дает абсолютную гарантию, что к ней ничто грубое не пристанет.

У меня перед глазами золотые волосы. Соскочил не то на одно, не то на два поколенья вниз. Разложить нашу компанию по полочкам не удается. Гожусь в деды Витьке, Димычу и двум девушкам. Глебу с Женей – в отцы. Зинаиде Кирилловне никак не довожусь. Разве что сыном, если она и есть Россия, к чему все более склоняюсь. Собаке Авке прихожусь терпеливым собратом. Выпал из своего возраста, выполз из старой кожи. Вписался в мир компьютеров, мобильников и заокеанских рейсов. Зеленые горы, золотые волосы, оранжевая Ирландия. Мои цветные сны. Мои девять жизней.