Отец

Вверху, в сером предутреннем небе, тяжело и натужно гудел большой пассажирский самолет. Он уже выпустил шасси и опустил закрылки, бортовые огни нервно вспыхивали и гасли в непрозрачном, словно взвесь, воздухе.

А под ним с жутковатым воем летела черная изогнутая электричка с мутно светящимися квадратами окон по бокам. Вагоны тряслись, вздрагивали на стыках, их раскачивало вверх и вниз, мотало из стороны в сторону, словно испытывая на разрыв.

Сначала самолет отставал, но вот он настиг поезд и завис вдруг над ним, остановился – совсем низко, может, в сотне метров…

…Они летели, неслись, мчались по отношению ко всему миру – этой серой, промороженной, но не укрытой снегом земле, бетонным столбам вдоль линии и черным деревьям, что вмерзли в землю навсегда, но по отношению друг к другу самолет и поезд остановились, замерли, и в эти мгновения вдруг не стало воя самолетных двигателей и визга колес поезда, и сделалось совсем тихо, потому что еще не наступило утро и никто еще не шумел…

Но в следующее мгновение самолет взвыл, заваливаясь на левое крыло, а поезд закричал гудком, предупреждая, и пошел по рельсам вправо, и вагоны еще сильнее затрясло и закачало.

И они разошлись, пропав почти сразу, в сером густом воздухе, словно и не было их здесь никогда.

Людей в салоне самолета было немного. Они застыли, ожидая посадку, вслушиваясь внимательно и напряженно в гудение двигателей. Некоторые прильнули к иллюминаторам, вглядывались в темноту, пытаясь хоть что-нибудь увидеть.

И только один человек спал, большой человек в толстом свитере, а сверху – в расстегнутом отличном полушубке, покрытом блестящим кожзаменителем. Такие выдаются под расписку нефтяникам Тюмени, шахтерам Якутии, да и в других местах можно достать, наверное, но это по очень большому блату.

Человеку было лет сорок – сорок пять. Его большая лобастая, облысевшая почти наполовину голова лежала неловко на левом плече, на подстриженной колючей овчине воротника. Редкие черные волоски прилипли к его вспотевшему лбу, словно разрезанному от края до края – двумя глубокими морщинами. Крупные щеки и подбородок были небриты, и в ложбинке под нижней губой, угольной от щетины, выступили мелкие капли пота. Одна рука его, левая, лежала на подлокотнике кресла, и ладонь, большая, тяжелая, с почти черными панцирями ногтей свесилась и еле заметно вздрагивала. А правая рука лежала на колене, на вздутой от непрерывной носки черной выцветшей ткани давно не глаженных брюк. Старая, из серого кроличьего меха шапка сползла с головы, но не упала, застряв в складке полушубка.

Человек улыбался тихо и сладко, как очень редко улыбаются во сне мужчины – большие и сильные люди.

Томительное и нервное ожидание посадки затянулось для всех, и только для него продолжался этот тихий, наверняка счастливый сон. Но самолет вдруг стукнул сердито колесами по земле, словно способность летать давала ему над нею какое-то превосходство, поднял холодную пыль, побежал по серым бетонным квадратам. От удара все дернулись в дюралевой утробе самолета, ожили тут же, зашевелились облегченно, обретя привычную связь с землей.

Человек мгновенно проснулся, посмотрел по сторонам, и в этот момент в его маленьких темных глазах было как будто удивление, но он тут же закрыл их, откинулся на спинку кресла и сидел так, не двигаясь.

Он шагнул на трап и задохнулся от неожиданно ударившего в лицо ледяного ветра, который гулял свободно по просторному голому аэродрому. День начинался, разменивая неохотно надежную ночную темень на зыбкую утреннюю серость. Вдалеке над стеклянным кубом аэропорта светились большие буквы: МОСКВА.

Низкий, почти ползущий на брюхе, аэрофлотовский автобус, скрипнув дверями, выпустил теперь уже бывших пассажиров. Иных встречали, но праздновали встречу недолго, потому что надо было бежать к транспортерной ленте, выдающей багаж, непростительно равнодушной к тому, где чье добро.

И лишь он, тот человек, не пошел за багажом, а отделился от суетливой толпы и, оказавшись один, посредине сонного еще зала, остановился, сунул руку в задний карман брюк, вынул оттуда несколько смятых купюр, посмотрел на них и спрятал обратно.

Потом он спустился в пустой больнично-белый туалет и долго стоял, нагнувшись у крана, то умываясь, то глотая холодную воду пригоршнями под равнодушный женский голос, который по-прежнему извещал о том, что совершил посадку самолет Ту-154 из Нижневартовска…

Он ходил – бессмысленно и бесцельно – вдоль стеклянной стены аэропорта, за которой стояли самолеты, нелепые застывшие птицы. Судя по лицу и глазам, человек был удивлен и даже озадачен, но ровно настолько, насколько он, знавший, похоже, в своей жизни всякое, мог удивиться. К тому же выглядел он очень усталым. Он подошел к расписанию и посмотрел, когда самолеты вылетают в Нижневартовск. Постоял около расписания, думая о чем-то своем, усмехнулся зло самому себе и пошел сутулясь, но довольно быстро – к выходу.

Вокзал был еще пуст. Электронное табло над аркой, под которой стояли спящие поезда, показывало время – 07.10. На перроне никого не было, только носатый дворник в толстом пальто, валенках, кожаной шапке-ушанке и меховых рыбацких рукавицах водил по асфальту скрежещущей, словно из проволоки сделанной метлой.

Человек в полушубке прошел рядом, к стоящей на крайнем пути электричке. Может быть, это была та самая электричка, что летела недавно вместе с самолетом.

До отправления еще было время, и, сев у окна, он почти сразу заснул, но спал совсем недолго. Кто-то потряс за плечо – сильно и повелительно. Он открыл глаза. Напротив стоял милиционер – молодой, крупный, краснолицый, в новой, ниже колен шубе и валенках с галошами, перепоясанный ремнем, перекрещенный портупеей и ремешком планшетки, с портативной рацией на боку. Маленькими темными зрачками милиционер заглядывал человеку в глаза, пытаясь определить сразу – пьян тот или нет, а если не пьян, то почему спит в холодной стоящей электричке.

Человек, похоже, не очень удивился и уж совсем не испугался милиционера, смотрел даже как будто насмешливо снизу вверх.

– Куда едешь? – негромко, но очень серьезно спросил милиционер.

Человек не ответил, сунул руку в карман, вытащил билетик на электричку, молча показал.

– Документы, – сказал милиционер.

– Что? – не расслышал или сделал вид, что не расслышал, человек.

– Документы, пожалуйста…

Милиционер выговаривал слова мягко, с сильным южнорусским говором.

– Что, доверия не внушаю? – усмехнулся человек, вытащил из кармана потрепанный паспорт, протянул.

Из раскрытого документа, покачиваясь, упал вдруг на пыльный пол авиабилет.

Милиционер выдержал паузу, наклонился, поднял его, посмотрел внимательно, потом, присев на сиденье, стал изучать паспорт человека.

– Прописок-то сколько… Не сидится, что ль, на одном месте?

Человек кивнул.

– А сюда что ж, на родину потянуло? – спросил милиционер, вчитываясь в записи в паспорте.

Человек снова лишь кивнул, ничего не сказав. Милиционер вернул паспорт. Похоже, был в порядке.

– Слышь, а как там платят-то, в Сибири? – спросил милиционер другим тоном, доверительным, почти приятельским.

Человек вздохнул, пряча паспорт в карман, заговорил тихо и неожиданно жестко:

– А ты поезжай, покрути гайки на морозе – узнаешь…

Милиционер поднялся.

– Между прочим – не ты, а вы, – сказал он угрожающе и направился к выходу.

Электричка неслась, визжа и взвывая, вагоны трясло и раскачивало, словно испытывая прочность их связи, и голова человека выводила подбородком на груди кривую – от левого плеча к правому.

Голос в динамике проговорил что-то хрипло и неразборчиво, и электричка, скрежеща тормозами, остановилась. На секунду стало тихо. Видимо, тишина разбудила его. Он резко поднял голову и быстро посмотрел в окно, вглядываясь, стал читать сквозь мутное стекло название станции. Но, прочитав, успокоился и оглядел вагон. Только двое железнодорожников сидели здесь друг напротив друга, мерзли, поеживаясь, в своих форменных шинелях, дремали.

Он вытащил из кармана пачку «Примы», достал со дна последнюю сигарету, размял осторожно, сунул в рот и пошел, покачиваясь в такт вагонам, в тамбур.

У одной двери стоял щуплый мужичок в куцем полупальто с поднятым шалевым воротником и почему-то в широкополой черной шляпе, надвинутой низко на лоб.

Человек, кажется, не заметил его, стал у другой двери, у защищенного стальными прутьями стекла с надписью «Не прислоняться», бросил в угол пустую пачку, смяв ее предварительно в кулаке, зажег спичку, прикурил и, прикрыв глаза, глубоко и сладко затянулся.

Мужичок в шляпе курил коротко и мелко, поглядывая с живым интересом на человека в таком богатом полушубке, готовясь, видимо, заговорить, и заговорил, чуть шепелявя, выплевывая слова, как шелуху от семечек.

– Шубу-то, шубу-то, говорю, цыган уже продал, а ты ходишь все, ходишь, – повторил он громче и еще больше улыбаясь, но в его глазах появилась неуверенность и даже вина.

А тот человек и не обернулся. Мужичок стушевался вдруг, бросил, не загасив, окурок, и заторопился в вагон.

– Чего? – быстро спросил человек, но поздно – мужичок шел по вагону быстро и не оглядываясь. И человек забыл о нем, снова стал смотреть в окно, где мгновенно возникали и исчезали черные ледяные деревья да тянулась белесая от инея опавшая давно листва.

За спиной, глухо стукнув, закрылись двери, дернулись вагоны, и электричка ушла, быстро набирая ход. Он остался на перроне один, спрятал руки в карманы полушубка и посмотрел по сторонам. На станции застыли в ожидании разгрузки товарняки, за ними лежали навалом белые ошкуренные бревна, тес; дальше, за невысоким бетонным забором, была пустая дорога, за ней – фабрика, а еще дальше, за речкой, стояли, скучившись, блочные пятиэтажки.

А здесь, с другой стороны высокого перрона, была станция, домик с острой крышей, обитый вагонкой. За станцией и небольшой площадью стоял стеной огромный, этажей на девять, дом из белого кирпича. Он был построен, но не отделан еще внутри – незастекленные широкие окна чернели ровными рядами. Человек смотрел на дом с интересом, но совсем недолго и стал медленно спускаться с перрона по скользким опасным ступенькам.

На площади стояли два пустых автобуса и свободное такси. Пожилой аккуратный таксист посмотрел внимательно из-за стекла на человека, предполагая в нем возможного пассажира. Но тот не обратил на такси внимания, пошел на другую сторону площади, где стояла телефонная будка. Подходя, он замедлил шаг, словно от нее исходила опасность. Но вошел в будку, снял трубку и приложил ее, холодную, к уху. Трубка молчала. Он постучал пальцем по скрежещущему рычагу, но трубка была неизлечимо нема. Он вернул ее на рычаг и только сейчас заметил, что провод, защищенный стальной крученой проволокой, оборван.

Он толкнул взвизгнувшую дверь будки плечом, вышел и направился в город мимо того девятиэтажного дома по улице имени Героя Советского Союза Курзенкова.

Улица Курзенкова была старой, застроенной давно небольшими частными домиками среди своих садов; теперь она приготовилась к смерти или, это, конечно, точнее, – ко второму рождению. Левая ее сторона уже была застроена длинными, почти впритык поставленными новыми пятиэтажками, еще не заселенными, а правая оставалась прежней – садики и деревянные дома. Иные, что покрепче, были разобраны и увезены хозяевами для продажи дачникам, остальные же дожидались смерти, брошенные, но живые еще. За домами лежал пруд, схваченный морозом в одну безветренную ночь, и потому лед был ровный и чистый.

Один из домов, серый дощатый, был уже без ограды, и яблони перед ним спилили. Посреди двора стояла стеклянная трехлитровая банка, наполненная доверху замерзшей водой и треснувшая изогнуто посредине так, что с одной стороны лед был застекленный, а с другой – голый, беловатый, повторивший форму банки. Рядом с нею на корявой замерзшей земле лежали два крупных осколка стекла, острыми краями кверху.

Дойдя до улицы Курзенкова, человек свернул на 1-ю Пионерскую и пошел дальше, в город.

Описать город Н-ск, куда он приехал, не так просто, хотя город этот и небольшой. Дело в том, что есть в нем старая часть и есть новая – старый город и новый город. Но как в старом, среди деревянных домов или кирпичных казарм еще дореволюционной постройки, успели вырасти блочные многоэтажки, так и в новом продолжали кое-где стоять крепкие бревенчатые срубы. К тому же город разрезан надвое речкой, мелкой, но довольно быстрой и широкой, и еще надвое – лежащей на высокой насыпи железнодорожной линией важного южного направления. И хоть маленький тот город, он словно состоит из нескольких разных городков, и каждый из них надо описывать отдельно; а чтобы попасть из одного в другой, надо пройти над гремящими поездами по переходному мосту, либо под поездами – в тоннеле, или над водой, по мосту, рядом с гудящими грузовиками.

Звали того человека Виктор Васильевич Лосев, хотя это, в общем-то, и не так важно.

С 1-й Пионерской, которая кончалась с одной стороны невысоким, но с двумя толстыми колоннами по фасаду зданием суда, а с другой – пожарной частью с крепко-накрепко закрытыми дверями, он вышел к реке и здесь остановился, явно удивленный. Через реку был переброшен не один мост, а целых два – один от другого метрах в пятидесяти, не больше. Дальний был старым, ненадежным на вид, с неровным, в выбоинах, асфальтом, со старомодными изогнутыми наверху столбиками фонарей у перил. А ближний был новым, недавно, похоже, построенным, на мощных опорах, широким и надежным, с лампами дневного света на высоких бетонных столбах. Несколько секунд человек раздумывал, по какому мосту пойти, и пошел по дальнему старому.

Сразу за мостом начиналась за высоким забором территория комбината: стародавние, почти черного уже кирпича цеха вперемежку с новыми бетонными коробками. А напротив, через дорогу, внизу за сквером на ограниченном деревянным забором пространстве чернела небольшой, но плотной живой толпой барахолка, довольно известная в этих местах.

Он нигде не задерживался, зная, похоже, этот город, как себя или даже лучше. На электронных часах над проходной комбината было десять минут десятого.

Здесь начиналась самая большая площадь города – площадь Свободы. Но и здесь он не задержался, свернул налево, прошел вдоль кирпичного забора хлебозавода и оказался у высокой железнодорожной насыпи, пробитой насквозь узким бетонным тоннелем. Наверху, на линии, гремел пустыми цистернами почти бесконечный состав. Человек вышел из тоннеля и оказался в новом городе.

Улица Рижская, на которую он вышел, выглядела солидно, дома были хоть и пятиэтажные, но сложенные из белого силикатного кирпича.

Через дорогу был детский сад за высокой чугунной оградой, пустой и тихий в этот субботний выходной день. У ограды стояла телефонная будка. Здесь он замедлил шаг, остановился и несколько секунд, стоя к дому боком, скрытно, искоса смотрел на два окна над вторым подъездом на третьем этаже. Как и другие окна, они были завешены тюлем, и что там, за тюлем, происходит – увидеть было невозможно.

Он достал из заднего кармана брюк мелочь, выбрал двушку и, с трудом открыв взвизгнувшую на немазаных петлях дверь, вошел в будку.

Этот телефон работал. Он набрал три цифры быстро, а четвертую последнюю цифру короткого провинциального номера отжал до упора и не отпускал… Посмотрел через стекла будки по сторонам, склонил голову набок, потерся лицом о шершавый воротник, усмехнулся и убрал палец с отверстия диска. И потянулись в трубке длинные гудки, длинные гудки, длинные гудки…

Но вдруг щелкнуло что-то, монетка полетела в автомат, и он вздрогнул, словно не ожидал этого.

– Алло? – услышал он женский голос, как показалось – встревоженный.

Он молчал, вслушиваясь.

– Алло, алло! – повторил голос нетерпеливо и нервно.

Он молчал.

– Алло, говорите громче, я вас не слышу! – требовала она.

– Алло, – отозвался он тихо и глухо.

– Алло, алло! – почти закричала она. – Говорите громче!

– Алло, – повторил он немного громче.

– Алло, кто это? – спросила она нетерпеливо.

– Я, – отозвался он.

– Кто? – настаивала она. – Кто я?

– Я это. – Он умолк, но, пересилив себя, продолжил: – Виктор.

– Алло, какой Виктор? – нервничала она. – Какой Виктор, алло?

– Ну я это, Тоня, я, Виктор, – сказал он и, помолчав секунду, прибавил: – Я приехал.

– Какой Вик… – начала она по инерции, но споткнулась, замолкла и спросила удивленно и испуганно: – Витя… ты?..

– Ну да, – кивнул он, – я…

– Витя… – повторила она растерянно и вдруг тихо, по-детски совсем, как раньше и как, значит, всегда, тонко и протяжно заплакала: – И-и-и-и…

– Ну чего ты, Тоня, чего ревешь-то? – терпеливо помолчав, спросил он виновато и почти ласково.

– И-и-и-и… – Она начала всхлипывать и шмыгать носом, и это означало, что скоро она успокоится.

– Ну все, все перестань, – повторял он, поглядывая из-за стекла будки на ее окна.

– Да… я сейчас… все, все… – заговорила она, успокаивая себя.

Он услышал, как стукнула положенная на стол трубка, наверное, она пошла умыться. Потом взяла трубку – он это услышал, но ничего не говорила, молчала.

– Ну что, как ты? – спросил он, испугавшись, что молчание может помешать начавшемуся разговору.

– Да у меня все хорошо, – заговорила она, пошмыгивая тихонько. – Я тогда тебе письмо послала…

– Какое письмо? – удивился он.

– Как, разве не получал?

– А-а, да, получал, – вспомнил он, – только когда это было… лет десять назад… или сколько?

– Тринадцать, – поправила она. – Только ты, конечно, не ответил, – заговорила она быстрее и нервнее.

– А чего отвечать, – миролюбиво произнес он, – я рад был… честное слово… Даже выпил, помню, за твое счастье…

– Это уж конечно, – успела вставить она.

– Нет, я серьезно… Ну и как, хорошо у вас все?

– Ничего, не жалуемся, – ответила быстро она.

– А он как?

– Кто?

– Ну муж… как его зовут, забыл…

– Николай зовут, Коля, – в тон ответила она. – Хороший муж, хороший… А что лучше тебя, это точно…

Он промолчал, хотя, кажется, хотел на это что-то ответить.

– А чего, дома его нет? – спросил он. – Сегодня вроде выходной…

– А что, или не веришь? – насмешливо спросила она. – Не боялся, что он трубку поднимет? А?..

– Кто?

– Ну муж, муж!.. А раз считаешь, что нет у меня его, так заходи. Тут у меня и постель еще разобранная, – хохотнула она зло и прибавила: – Конец месяца сегодня, черная суббота, забыл небось… Работает.

– Ну и хорошо, хорошо, – чтобы успокоить ее, быстро заговорил он. Но и сам замолчал. Потом тихо спросил: – А ты… ты не родила от него?

Она коротко засмеялась:

– Да нет, Витя… Сначала он хотел, а я не хотела… Не могла… А потом – поздно вроде, стыдно…

– Да ну, чего же стыдиться, – сказал он, успокаиваясь. Похоже, его больше устраивало то, что она не родила от нового мужа.

Теперь они оба молчали.

И наконец он спросил осторожно:

– А Виталий, как он?

– Чего ему сделается… – до обидного для него равнодушно произнесла она.

– Не болеет, ничего?

– Что ему сделается? Он уж здоровее тебя небось.

– Да ты что, правда? – обрадовался он. – Значит, в меня, крепкий?

– В тебя, крепкий, – подтвердила она, но без радости, устало. – Он же с самого начала был на тебя похож, не помнишь?..

Виктор Васильевич кивнул смешно, по-птичьи, и ничего не сказал.

– Кончил восемь, в девятый не пошел. Захотел в ПТУ. На будущий год кончает. Говорит, если после армии захочу учиться, пойду в техникум. Только он и сейчас еле-еле, куда там после армии…

У Виктора Васильевича даже рот приоткрылся, когда он слушал о сыне.

– Не женился еще… Женится – пригласим на свадьбу, – прибавила она, видимо шутя.

Он засмеялся коротким смехом.

– Ну а ты как? – быстро спросила она.

– Да я что, работаю, – ответил он, пожав плечами.

– По морям – по волнам?

– Да не. – Он улыбнулся. – Я после тех морей… Я теперь на Самотлоре… Нефть качаю…

– А-а, – протянула она, ничуть не удивившись, – ну, качай-качай! Не женился еще? – неожиданно спросила она, даже, кажется, чуть игриво, совсем по-женски.

– Да нет, – усмехнулся он.

– Чего ж так? На умной да на терпеливой, а? – Она напомнила, видимо, какие-то давние его слова. Но он перебил:

– Слушай, он сейчас на занятиях? В каком он?

– Чего? – не поняла она.

– Ну, в каком училище Виталик учится, в группе какой?

– Зачем тебе? – оборвала она его настороженным тоном.

– Да так, – попытался он уйти от вопроса, но, поняв, что не получится, прибавил просяще: – Я только издалека на него погляжу, и всё. Он не узнает. Слово даю, Тонь…

– Ты что, забыл, как мы с тобой договаривались, – зачастила в ответ она. – Уехал, и нет тебя для него! И его для тебя тоже нет! Всё!.. Или что, отцовская кровь заговорила?!

– Может, и заговорила, – вставил он зло и хотел продолжить, но она не дала.

– Ты что, издеваешься? Для этого приехал специально? Ты откуда звонишь?

– Со станции, – торопливо соврал он, глянув на ее окна. – Не специально я… Случайно, можно сказать, здесь оказался… Сегодня уеду… Вышло так, Тонь…

Она нервно захохотала, потом перевела дух и прибавила тихо и угрожающе:

– Вышло так? Ты вот что… Ты садись сейчас в электричку, а то я сейчас приеду и туда тебя затолкаю! Думаешь – сил не хватит? Так я мужа с работы вызову…

– Тонь, Тонь, – пытался он остановить ее, но бесполезно.

– Отец приехал! На сына глядеть! Радуйтесь, товарищи! – кричала она. – Отец… Отец – тот, кто воспитывает, понял?! А таких, как ты, – сейчас как собак нерезаных!!

– Где он, я спрашиваю, – заговорил Виктор Васильевич спокойно. – Я его все равно найду.

– Ну найди, найди, найди! – закричала она в истерике.

– Дура, – процедил он со злостью сквозь зубы, но из трубки уже побежали короткие гудки. И он повесил трубку на рычаг. Постоял, потер лицо ладонью, прислонился лбом к холодному металлу автомата, успокаиваясь. Потом выпрямился, расправил плечи, поискал в карманах сигареты, вспомнил, что их нет, и плюнул с досады.

Виктор Васильевич долго стоял так, прислонившись спиной к стенке будки, смотрел под ноги, ковырял тупым носком ботинка примерзший окурок папиросы. Потом поднял голову и вдруг замер, увидев его.

Он стоял у подъезда, прислонившись спиной к закрытой двери, тоже ковырял носком ботинка что-то под ногой. Был он без шапки, в черной болоньевой куртке с поднятым воротником, высокий, черноволосый. Он втягивал голову в плечи, грел то одно, то другое ухо, прятал руки в карманах. В последний раз ткнув что-то ногой, он поднял голову и посмотрел прямо и спокойно на Виктора Васильевича.

Тот растерялся и даже, кажется, испугался. А паренек переступил с ноги на ногу и пошел к нему неторопливо.

Виктор Васильевич вытянулся, прижался спиной к аппарату, не имея возможности спрятаться и не в силах даже отвести взгляда от темных, как будто насмешливых глаз паренька. Он не был готов сейчас к этой встрече.

Но когда до будки оставалось метра три, не больше, паренек свернул вправо, пошел, удаляясь, вдоль ограды детского сада. Виктор Васильевич обмяк как-то вдруг, прикрыл на секунду глаза, прошептал какие-то слова.

Паренек уходил. Был он немного сутуловат со спины, рук из карманов куртки не вытаскивал.

Ветер поднимал на тротуаре холодную промороженную пыль, шевелил на его голове чуть курчавые волосы, а он шел и шел, прижимая к плечам поочередно то левое ухо, то правое.

Виктор Васильевич прикрыл за собой осторожно дверь будки и пошел следом, словно привязанный длинной и невидимой, но крепкой на разрыв веревкой.

Они шли так долго, и Виктор Васильевич, сам того не заметив, приблизился и был теперь от паренька в каких-то десяти метрах. Тот вытащил на ходу из кармана сигарету, сунул в рот, достал спички, остановился и неожиданно повернулся лицом к Виктору Васильевичу.

Виктор Васильевич остановился резко, застигнутый врасплох, но паренек только мельком глянул на него, прикурил с одной спички, ловко укрыв огонь ладонями, и, повернувшись, пошел дальше. Не доходя до кинотеатра «Октябрь», он свернул налево на улицу Мира, застроенную двухэтажными дощатыми домами. Под окнами их, наверно недавно посаженные, торчали тоненькие голые деревца.

Паренек скрылся в подъезде второго дома, а Виктор Васильевич зашел за стоящую напротив трансформаторную будку, так его не могли увидеть из окон дома. Здесь не было ветра, и он расстегнул полушубок, вздохнул полной грудью, приходя в себя.

Но и сюда залетел ветер, загулял, поднимая с земли сор, перекатывая тяжелые грязные листья. Виктор Васильевич застегнул полушубок, поежился, посмотрел по сторонам и, наконец, решившись, выглянул, а потом и вышел из-за будки. Никого вокруг не было, дом казался пустым, и только деревца двигались, вздрагивали ломаными ветвями. Виктор Васильевич быстро вошел в подъезд. Здесь было темно, лишь впереди светилась прямая, перпендикулярная полу тонкая полоса дневного света. Виктор Васильевич тихо и осторожно, боясь что-нибудь задеть и наделать шуму, пошел к ней. Подойдя, он нащупал ручку и рывком открыл дверь. Белый дневной свет ударил в лицо, и Виктор Васильевич невольно зажмурился. Подъезды в этих домах были сквозными. И сын ушел через эту дверь. Виктор Васильевич постоял, глядя на пустую улицу и не зная, куда идти.

На широкой и просторной улице Маркса он замедлил шаг и остановился у киоска «Союзпечати», где за стеклом рядом с газетами лежало курево. Очередь состояла из людей пожилых, видимо, пенсионеров. Они покупали «Беломор», «Неделю», «Огонек», брали стопки свежих газет. Купив все, они отходили от киоска на пару шагов и оставались так стоять, разговаривали, обсуждая газетные новости.

Виктор Васильевич не прислушивался.

– …«Динамо», что твое «Динамо»?

– …А что твой «Спартак»?

– …А читал в «Труде»?

– Про воров-то? Читал, как же…

– Да не, про пожар…

– Не…

– Пожар в доме… В Краснодарском крае, что ль… Ну, все стоят, пожарных ждут, а пацан один раз – и в дом. И нету его, нету… Все орут, а он выходит и двоих ребятишек держит…

– Во как, видишь… Живы-то?

– Живы, очумели только от дыма…

Наконец очередь дошла до Виктора Васильевича, он протянул в окошечко мелочь:

– «Примы» пачку…

Продавец нагнулся за сигаретами. Виктор Васильевич повернул голову и увидел вдруг паренька, который быстро шел по противоположной стороне улицы и сейчас должен был скрыться за углом дома.

И Виктор Васильевич почти побежал от киоска следом.

– Сигареты возьми! – потребовал продавец, протягивая пачку.

– Сигареты возьми! Сигареты возьми! – кто-то охотно поддержал продавца, но Виктор Васильевич не слышал.

Паренек спускался вниз по тротуару, который огибал старую четырехэтажную казарму и нырял на повороте в тоннель под железной дорогой, тот самый, который проходил сегодня Виктор Васильевич. А над ним, мягко покачиваясь, на небольшой скорости бежали почти беззвучно вагоны международного экспресса с высокими покатыми крышами.

При выходе из тоннеля паренек остановился, посмотрел на лежащие перед ним улицы старого города и побежал через дорогу к пятиэтажному дому, в первом этаже которого, а вернее даже – в полуподвале был магазин «Одежда», и потому дом в городе назывался «Одежда». Перед ним лежала небольшая детская площадка, которую отделяло сейчас белье – квадраты простыней и пододеяльников на протянутых между деревьями и столбами веревках. От ветра простыни то поднимались, то опускались, как жалюзи, и паренек, нагнувшись, быстро и ловко прошмыгнул под ними и вбежал в подъезд. Виктор Васильевич присел под раскрашенный грибок на край песочницы с промороженным, каменной твердости песком, прислушался, как гулко стучит на ветру жестяное белье.

Напротив, почти у самой насыпи железной дороги стоял небольшой, но крепкий и аккуратный бревенчатый домик, выкрашенный, видно, этим летом блестящей масляной краской. Из кирпичной трубы дома вываливался густой цельный дым, но тотчас же рвался ветром на мелкие клочки и разметывался в разные стороны. Внутри дома у окна сидел крупный мужчина в майке. Рядом была большая тарелка с ложкой и высокая чашка.

Мужчина старался не смотреть на Виктора Васильевича, но почему-то смотрел. И Виктор Васильевич старался не смотреть на мужчину, но тоже почему-то смотрел.

Иногда мужчина говорил в сторону, отвечая коротко и неохотно на чьи-то вопросы. Некоторое время он молчал, слушая, потом сам заговорил, повышая на кого-то голос, и с раздражением взялся за ложку. В последний раз глянул быстро на Виктора Васильевича и задернул белую занавеску.

И тут же хлопнула дверь подъезда, и из него вышел паренек. Он разговаривал о чем-то сам с собой недовольно.

Виктор Васильевич резко отвернулся. Но паренек не пошел обратно к тоннелю, в новый город, а скрылся за углом дома. Виктор Васильевич поднялся и осторожно направился следом. Он обогнул угол дома и остановился в растерянности, потому что увидел, что паренек снова пропал. Виктор Васильевич завертел головой. Улица была пуста – некуда было ему деться, и тем не менее он пропал.

Ближайшим зданием здесь, на Каляевской, было старинное здание аптеки, но вряд ли он мог за это малое время дойти туда и даже добежать.

Виктор Васильевич обернулся и увидел магазин «Одежда», про который он забыл, подошел к низкому и узкому окну, затянутому мелкой сеткой, заглянул, но не увидел ничего. Тогда он выпрямился и быстро спустился по ступенькам к двери магазина. С силой надавил на тяжелую, обитую дерматином дверь и вошел в магазин.

Паренек стоял к нему спиной метрах в двух-трех. В первую секунду Виктор Васильевич испугался, ткнулся спиной в дверь, но она открывалась внутрь. И он остался. Паренек стоял у витрины с женской одеждой. Не очень красивые и, наверное, не очень модные платья и пальто висели, поникшие, на плечиках. Виктор Васильевич огляделся. Кроме них, в магазине никого не было, даже за прилавком. Из полуоткрытой двери подсобки доносился глубокий и сильный голос женщины, разговаривающей по телефону.

– Какой размер? – спрашивала она предельно серьезно. – Нет, пятьдесят шестой мне мало… Ну куда?.. Ну, смотри, Вер, если ты мне не сможешь сделать, я тебе тоже не смогу… Ты ж понимаешь… Да…

Здесь было очень тепло, просто жарко. У стены под узким окном протянулась длинная и толстая труба отопления. Виктор Васильевич медленно подошел, положил на нее ладони и вдруг резко отдернул, обжегшись. Паренек прошел мимо вешалок с женской одеждой, мимо мужских костюмов и пальто, глянул мельком на Виктора Васильевича и направился к трубе отопления, к другому ее краю, протягивая на ходу озябшие руки.

Виктор Васильевич видел, что и сын сейчас обожжется, ему хотелось предупредить, сказать, но, не решившись, он не раскрыл рта. Паренек положил ладони на трубу, но тут же, сморщившись, отдернул их, прижал к холодной куртке, глянул зло на Виктора Васильевича, будто это он подстроил специально, и быстро вышел из магазина.

В окно Виктор Васильевич видел, что паренек пошел вверх по Каляевской, в сторону аптеки.

Он вышел на тротуар. И заторопился вверх по улице, почти побежал. Он пробежал рядом со стеной аптеки и хотел обогнуть ее, потому что туда, в новый город, через линию железной дороги мог уйти паренек.

И вдруг Виктор Васильевич остановился резко. Парень стоял перед ним, на первой ступеньке высокого аптечного крыльца. Ростом он был даже выше Виктора Васильевича.

– Тебе чего надо? – спросил он хрипловатым голосом. Лицо его было злым, даже угрожающим. Глаза были прищурены, губы сжаты.

Виктор Васильевич открыл рот, но не смог ничего сказать, глотнул лишь, как рыба, воздуха.

– Ну, чего надо? – повторил паренек настойчиво.

– Я… Я… – хрипло, как больной, заговорил Виктор Васильевич, – закурить хотел… попросить…

– На, закури, – паренек протянул пачку «Явы», и Виктор Васильевич стал вытаскивать сигареты большими неловкими дрожащими пальцами. Но и у паренька пальцы еле заметно дрожали. Наконец Виктор Васильевич вытащил сигарету, сунул ее в рот и так стоял, забыв прикурить. – Ну, что ходишь? – продолжил парень. – Думаешь, не вижу, что от самой Рижской за мной таскаешься? Смотришь, к кому хожу? А чего, ходить уже нельзя? Бобылев попросил? Да? Ну, чего молчишь? Или из-за мотоцикла из-за того… Дело ж закрыли, чего еще? Понятно тебе?!

Виктор Васильевич быстро кивнул.

– А если понятно, значит, вали отсюда! – сказал парень зло и прибавил: – А то я сейчас свистну ребят, ты у нас пятый угол поищешь.

Виктор Васильевич смотрел в землю.

– Вали, вали отсюда, я чего сказал! – громко приказал парень напоследок и даже толкнул несильно Виктора Васильевича в грудь.

Он быстро взглянул на сына, кажется, хотел что-то сказать, но повернулся и пошел вниз по Каляевской, не оглядываясь.

Остановился он на площади Свободы, вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее растерянно и, сломав между пальцами на две половинки, бросил.

Рядом с павильоном автобусной остановки стояло то же, что и утром такси и тот же пожилой аккуратный таксист посматривал на него из-за бокового стекла. Виктор Васильевич подумал и подошел к машине. Таксист опустил чуть стекло, глядя вопросительно.

– До станции подбрось, – попросил Виктор Васильевич.

– Садитесь, – вежливо сказал таксист.

Виктор Васильевич сел с ним рядом. Захлопнул дверь. Но, глянув в окно, попросил вдруг:

– Погоди, не едь…

Он смотрел, не отрываясь, на женщину, которая шла по другой стороне площади. Лица ее он не видел. Она удалялась, небогатое зимнее пальто, сапоги, серый платок. Шла быстро, глядя по сторонам, ища кого-то.

– Ну, едем или нет? – не выдержал вежливый таксист.

– Погоди-погоди, – попросил Виктор Васильевич, провожая женщину взглядом.

Она шла к Рижской.

Когда женщина скрылась, Виктор Васильевич глянул на таксиста чуть виновато.

– Извини, пожалуйста, – сказал он и, выйдя из машины, быстро пошел, почти побежал, но не туда, куда пошла его бывшая жена.

Он добежал до аптеки и остановился. Можно было идти вверх по Каляева, где стояли исполком, почта, гостиница и универмаг. А можно было перейти дорогу и попасть на Комсомольскую, состоящую из домов не старых, но старомодных: двухэтажных, с лепниной, арками и гипсовыми шарами.

Вероятнее, что сын пошел по Каляевской, потому что там был центр старого города, универмаг, в котором он мог купить то, что не купил в «Одежде», но Виктор Васильевич перебежал улицу и заторопился по Комсомольской. Паренек вышел из-под арки ближнего дома, уткнувшись взглядом себе под ноги, и не видел Виктора Васильевича. А тот остановился и стал ждать.

Паренек поднял голову, вздрогнул от неожиданности и тоже остановился.

Виктор Васильевич медленно подошел к нему с протянутой рукой, словно собираясь что просить, негромко заговорил:

– Слушай… парень… Я не из милиции… И за тобой не слежу… И про мотоцикл этот я ничего не знаю… Я вообще в вашем городе первый раз. И ты на меня не кричи, пожалуйста. А ходить за тобой я ходил. Это правда… Только вот почему… сейчас объясню… У меня сын был такой, как ты, не только по годам, а вообще… На тебя похож был как две капли… Я когда увидел тебя, даже испугался. Думал – это он…

– Ну и чего? – спросил недоверчиво и настороженно парень.

– Он… – У Виктора Васильевича перехватило дыхание. – В общем, нет его больше. – Ладонь его осталась протянутой к сыну. – Он… этим летом погиб. Понимаешь… А у ме… ме… меня, кроме него, никого не было… Ну, вообще никого… Вот я и пошел… Ты извини, если я тебя напугал.

– Да чего, – заговорил парень, оскорбившись предположением, что его можно напугать. И вдруг повернул резко голову, посмотрел назад, словно опасался там кого увидеть. Улица была пуста.

Виктор Васильевич молчал. Он опустил руку и смотрел в сторону на бетонный комбинатовский забор, который здесь, в старом городе, был, кажется, всюду, на два высоких тополя, качающихся от ветра.

Парень тоже молчал, смотрел себе под ноги.

– У тебя сегодня дела? – тихо спросил Виктор Васильевич. – Я смотрю, ты все ходишь…

Парень кивнул, быстро взглянув на него. И Виктор Васильевич кивнул понимающе и согласно и снова посмотрел в растерянные глаза парня.

– Пока ты будешь дела делать, можно я с тобой похожу? Просто так… Я мешать не буду…

Паренек не ответил, постоял чуть и, обойдя Виктора Васильевича, пошел дальше, медленно и еще сильнее сутулясь.

Несколько секунд Виктор Васильевич смотрел в его спину и двинулся следом, так же медленно. Был он от сына шагах в семи-восьми. Не отставал, но и не решался приблизиться. Так они и шли.

По Каляевской паренек шел довольно быстро – мимо стенда с киноафишами, книжного магазина с выставленными в низкой витрине детскими книжками, маленькой двухэтажной гостиницы. У универмага, небольшого, но важного, с двумя колоннами и просторными, украшенными кумачом витринами, паренек замедлил шаг.

Виктор Васильевич оказался ближе и осторожно спросил:

– Ты купить чего хочешь?

Паренек пожал еле заметно и неопределенно плечами и не стал входить в универмаг, прошел до его угла и вдруг неожиданно рванулся, побежал через неширокую дорогу к стоящему на другой стороне зданию почты.

Это было так неожиданно, что Виктор Васильевич остановился и даже как будто испугался, ничего не поняв. А парень уже стоял на другой стороне переулка к нему лицом, прижавшись спиной к боковой стене почты.

Виктор Васильевич сделал к нему два быстрых шага, но тот остановил резким глухим криком:

– Стой там!

Виктор Васильевич остановился, совсем растерявшись.

– Видишь там… пацанов? – спросил быстро парень.

Виктор Васильевич посмотрел на другую сторону улицы. На тротуаре стояли подростки, человек десять. Они были в болоньевых куртках, без шапок, мерзли, курили, переговариваясь и поглядывая по сторонам.

– Вижу, – ответил Виктор Васильевич, продолжая смотреть на подростков.

– Куда они идут?

– Никуда, стоят, – объяснил Виктор Васильевич, глядя теперь на паренька.

– На меня не смотри! – приказал он. – И молчи.

Подростки посматривали иногда на Виктора Васильевича, единственного, кроме них, человека здесь, потом повернулись и пошли, посмеиваясь чему-то своему, в другую сторону – к новостройке огромных белых девятиэтажных домов.

– Они пошли, – сообщил Виктор Васильевич.

– Куда?

– Туда, – махнул рукой Виктор Васильевич.

Паренек постоял еще немного и медленно двинулся вдоль стены, а потом вдоль невысокого дощатого забора, ограждающего задний двор почты.

А Виктор Васильевич пошел по другой стороне переулка, вдоль высокого бетонного забора потребсоюзовского склада.

За заборами тянулась змейкой однопутная железная дорога. Раньше по ней ходили паровозы, завозили на комбинат сырье и вывозили готовую продукцию. Теперь это делали автомобили. Рельсы лежали на старых шпалах в толстом слое пристывшей пыли, между ними торчала пучками побитая морозом жесткая шуршащая трава.

Линия уходила за город. Паренек шел по шпалам быстро и привычно. Виктор Васильевич был чуть сбоку, отставал на одну лишь шпалу. Он посматривал на паренька и наконец спросил негромко, с едва заметной улыбкой:

– А чего ты от них прятался?

Тот полуобернулся быстро и в первое мгновение, кажется, хотел сказать что-то резкое и злое, но сдержался, промолчал.

Виктор Васильевич улыбнулся больше.

– Небось старый город на новый деретесь?

Паренек снова посмотрел на Виктора Васильевича, теперь чуть удивленно.

– А вы откуда знаете? – спросил он.

– Чего ж я, таким, как ты, не был? – ответил Виктор Васильевич обрадованно, потому что начинался разговор. – Я в таком же городе, как ваш, родился. Поменьше, правда, был. Ну, вот мы край на край и дрались, бывало… Старый на новый… Только мы помоложе были. Лет по двенадцать… четырнадцать… А в ФЗО уже не так… Там уже только на танцах… Но не так все равно… Придешь с завода, устанешь…

Паренек слушал с интересом. Но Виктор Васильевич замолчал.

– Да нет, – заговорил теперь паренек, – мы край на край давно не деремся… Теперь все по-другому… Просто мы ихнего одного поймали… – паренек замялся, подбирая слова, – хоровод ему устроили…

– А за что? – быстро спросил Виктор Васильевич.

– Надо было, – неохотно ответил паренек. – А теперь они меня ловят.

– Зачем же тогда на старый город один заходишь? – спросил нетерпеливо Виктор Васильевич.

– Надо, значит, – вновь неохотно ответил паренек и, помолчав, прибавил: – Да я не думал, что они рано так выйдут.

– Смелый, не боишься. – Виктор Васильевич сказал и испугался, что парень почувствует подхалимаж.

Однако тот лишь усмехнулся:

– Станешь смелым. – Ему, похоже, понравилось, что этот мужик так про него сказал.

Линия поднялась по насыпи вверх. Слева внизу лежало небольшое, шумящее на ветру сухим камышом болотце. Обходя лед, по нему крался, прогибая спину, здоровенный головастый котище, черный, с белой грудью. Видно, он искал здесь мышей, перейдя к другой стороне насыпи из Филяндии.

Филяндией назывался поселочек, выросший еще после войны без плана застройки и разрешения начальства. Везде такие поселочкн обычно называются Нахаловками, а здесь почему-то – Филяндия, но не официально, конечно. Официально и для почты это была улица Железнодорожная.

Парень побежал по шуршащей насыпи вниз, поднимая при каждом шаге быструю пыль, за ним, осторожнее, спустился Виктор Васильевич. По узкой набитой тропинке между высокими заборами они вышли к небольшому домику, почему-то покрашенному белой и черной краской, как шлагбаум.

Сын вошел в низкую дверь дома без стука, Виктор Васильевич остался на улице. Здесь, в низинке между домов, было тихо. Виктор Васильевич поднял голову и только сейчас заметил, что белое небо чисто от облаков и в самой его вершине, в углу наклоненного набок небесного конуса застыл маленький шарик солнца. Он грел еще. Виктор Васильевич прислонился к забору, отдыхая, прикрыл глаза, но тут же открыл, услышав из-за сарая суматошный крик:

– Стой! Стой, тебе говорю! Ах ты, мать твою!

И тут же из-за сарая выскочила крупная, но шустрая свинья, а за нею, нагнувшись, широко расставляя ноги, выбежал пузатый невысокий мужик. В правой руке он сжимал длинный с почерневшим лезвием немецкий штык-нож военного времени.

Свинья летела прямо на Виктора Васильевича.

– Держи, не пускай! – закричал мужик, размахивая на бегу руками. За ним, переваливаясь с боку на бок, выбежал мальчик лет пяти, закутанный в шубу и толстый, завязанный узлом на спине шерстяной платок. Он держал старую солдатскую шапку с суконным верхом, принадлежащую, видимо, этому пузатому мужику. Неожиданно мальчик споткнулся, упал на руки и живот, но не заплакал, а быстро поднялся и остановился.

– А ну стой! – весело зашумел на свинью Виктор Васильевич.

Та заметалась и встала, настороженно похрюкивая.

– Ну, чего испугалась, дурочка, – говорил хозяин, подходя к свинье осторожно. Он был и страшный и смешной, толстый человек со штыком в руке, с непокрытой головой, подстриженной недавно под полубокс. – Ну, чего, чего испугалась? – говорил он, нагнувшись, притворно улыбаясь и почесывая свинью за ухом. И одновременно, с трудом задерживая частое сиплое дыхание, он обратился к Виктору Васильевичу: – Слушай, помоги зарезать?.. Соседей нет никого, а хозяйка моя от ихнего визга падает… И шурин, как назло, в больнице лежит.

– Да ну, ты чего… – улыбнулся Виктор Васильевич недоверчиво.

– А чего? Одна минута – и готово. Один я не справлюсь. Выкормил дуру…

Свинья дернула головой, захрюкала громче.

– Маша, Маша, – успокоил хозяин, продолжая чесать ее за ухом. И вновь обратился к Виктору Васильевичу: – Я хоть и на пенсии, а не могу же за ней весь день бегать, как ты думаешь?

Виктор Васильевич оглянулся на пустое полосатое крыльцо и торопливо согласился:

– Давай.

– Ну вот и отлично, – обрадовался хозяин. – Маша, Маша… – И, обернувшись, негромко и ласково сказал мальчику: – А ты не смотри, внучек, не смотри, Федечка… – И вновь заговорил громким деловым шепотом с Виктором Васильевичем: – Значит, так – я за переднюю, а ты за заднюю и наваливайся.

– Да знаю, – тихо сказал Виктор Васильевич, снял осторожно полушубок и, оставив его на земле, начал медленно подходить.

Он сделал все умело. Свинья пронзительно и оглушающе завизжала, во дворах залаяли перепуганные собаки. Мальчик стоял с крепко зажмуренными глазами.

Виктор Васильевич поднялся и, отряхивая брюки и свитер, обернулся. Сын стоял на крыльце дома вместе с каким-то парнем. Они разговаривали, кажется, спорили о чем-то.

Мальчик смотрел на заколотую свинью удивленно и немного испуганно, продолжая держать в руке оброненную дедом шапку.

– Слушай, – заговорил, поднимаясь, хозяин, – давай мы ее с тобой обделаем? Быстро вдвоем управимся… А потом такую печенку закатаем, а? Хозяйка моя против не будет, не думай…

Но Виктор Васильевич не смотрел на него, да и не слышал, похоже. Он смотрел на сына. Тот сказал что-то напоследок приятелю, глянул немного удивленно на Виктора Васильевича и пошел к насыпи.

– Да нет, – сказал Виктор Васильевич, поднимая с земли полушубок, – в другой раз как-нибудь… – И, не попрощавшись, заторопился за сыном.

Он догнал его уже наверху и объяснил негромко и чуть виновато:

– Уговорил помочь… Он за ней, говорит, весь день бегал…

Ветер давил в лицо. Паренек шел, подавшись чуть вперед, молчал.

– У тебя что, неприятности какие? – нашел наконец, что спросить, Виктор Васильевич.

– Да так, – ответил парень неопределенно и неохотно.

– Ты скажи, может, я помогу… – предложил Виктор Васильевич.

Паренек молча усмехнулся.

– Чего?.. Это ведь сам не знаешь, какой человек поможет…

– Поможет… А потом догонит и еще поможет.

– Почему? – растерялся Виктор Васильевич. – Просящему, говорят, дают…

– А я ничего просить не собираюсь, – упрямо и зло ответил паренек.

– Тоже правильно, – растерянно согласился Виктор Васильевич и замолчал. И вдруг заговорил громко, волнуясь: – А ты знаешь, мы вот с сыном друг другу все говорили. Все по правде. Тайн не было. Зачем нам тайны?.. Если ему что было нужно, он ко мне подходил: «Отец, мне нужно, понимаешь?» Садимся и вместе думаем, как тут лучше сделать. А если мне нужно было, я к нему подходил. И решали все вместе… на равных… Вдвоем-то мужикам легче, верно?

Паренек молчал. Он не смотрел на Виктора Васильевича, но, кажется, внимательно слушал.

– Так что тут не знаешь, кто поможет… Глядишь, может, и я, как говорится, пригожусь…

Паренек задумался и, слегка улыбаясь, сказал:

– Мне три дела надо сегодня сделать…

– Ну, какие дела? – обрадовался Виктор Васильевич. – Я ж как-никак постарше тебя. Я, можно сказать… – Он умолк на секунду, не найдя продолжения. – Какие дела? Надо все дела делать по плану, знаешь… Первое, второе, третье… Первое сделал, переходи ко второму, второе сделал – к третьему. За все хвататься сразу нельзя, так ничего не получится, – суетился в словах Виктора Васильевич.

– Первое дело… – кривя рот в улыбке, заговорил сын, – первым делом по ушам надо одному дать, поможете? – и покосился на Виктор Васильевича.

Тот растерянно молчал.

А ветер давил и давил холодом в лицо.

– Ну, погоди, – заговорил наконец Виктор Васильевич. – По ушам дать – это, как говорится, не проблема… Только же сначала надо разобраться?..

– А там нечего разбираться.

Ветер разрывал их слова на клочки и разметывал в разные стороны.

Впереди, близко совсем, был город, слева старый, справа новый.

Они спустились с насыпи, пошли по утоптанной глинистой земле в новый город. Виктор Васильевич первый заметил подростков, стоящих у задней стены кинотеатра «Октябрь».

– Глянь, кто это? – предупредил он сына.

Тот приостановился, посмотрел и сказал спокойно:

– Это свои. – Подумал и прибавил: – Я с ними поговорю и догоню потом.

Они прошли еще несколько метров рядом, пока сын не свернул к приятелям.

Виктор Васильевич остановился в стороне, посматривая на ребят. Сын поздоровался с каждым за руку и обратился к одному с каким-то вопросом. Тот ответил, вытащил из кармана деньги. Сын взял деньги, спрятал в карман, постоял еще немного, сказав что-то приятелям, и двинулся к Виктору Васильевичу.

Здесь, на Маркса и углу Садовой, стоял кубик кафе. Стеклянные простенки были уже разрисованы к Новому году – Дедом Морозом, Снегурочкой, зайцами и припушенными снегом сказочными елочками.

Виктор Васильевич глянул в сторону кафе.

– Теперь тебе куда надо? – терпеливо спросил он.

Сын пожал плечами.

– Я в три с Огурцом встречаюсь… В парке…

– Так, может, поедим пока? – обрадовался Виктор Васильевич. – До трех есть время.

Виктор Васильевич взялся за ручку, приглашая сына войти первым, рывком открыл тяжелую стеклянную дверь, на которой трепыхался на ветру листок с надписью «Закрывайте дверь», и сразу навстречу им, как большой белый человек, вывалился пар.

– Дверь закрывайте! – потребовал кто-то изнутри тонким простуженным голосом.

В кафе было тепло и народу совсем мало.

– Ты садись, а я сейчас, – сказал Виктор Васильевич и заторопился к пустой кассе, где лежала бумажка меню, прочитал быстро и тут же вернулся. – Ты чего будешь? – спросил он, наклонившись. – На первое борщ и суп гороховый, на второе котлеты и поджарка.

Паренек не ответил, пожал плечами, явно смущаясь.

– Ну ладно, – помог Виктор Васильевич, – по борщу и по поджарке. И чайку, так?

Сын согласно кивнул.

– У меня есть деньги, – вспомнил он и сунул руку в карман.

– Ладно, сиди, – остановил его Виктор Васильевич.

Виктор Васильевич вернулся к кассе, но кассирши по-прежнему не было. Он повертел головой, достал из кармана монетку и нервно постучал по корпусу кассового аппарата.

Однако было тихо.

– Ну, где кассирша, сколько ждать можно! – возмутился Виктор Васильевич, и тогда в широком раздаточном окне появился худенький подросток в грязном переднике и белом колпаке.

– Давайте я вас так обслужу, – сказал он тем самым тонким простуженным голосом, который требовал закрыть дверь. – А то она не скоро еще придет.

Поваренок крутился у большой газовой плиты, а Виктор Васильевич смотрел то на него, то на сына, который, хоть и сутулился сейчас, смущался, был все равно красивым и сильным.

Удалось уместить все на одном подносе, и теперь он медленно шел между столами, осторожно и бережно держа перед собой еду. Борщ парил. Виктор Васильевич смотрел на сына и улыбался. Тот улыбнулся в ответ и еще больше смутился.

Виктор Васильевич поставил тарелки и, прежде чем отнести поднос, подбодрил:

– Ты ешь, ешь давай… Поджарки нет, правда, но это ничего… Котлеты тоже штука хорошая.

Виктор Васильевич крепко посолил и поперчил борщ, глянул торопливо на сына и стал с шумом, обжигаясь, отправлять в рот ложку за ложкой.

– Я и вчера ничего не ел, некогда было, – объяснил, словно оправдываясь, он.

– А вы куда в командировку приехали, на комбинат? – спросил паренек негромко. Было заметно, что и он голоден, но старался есть медленно, на вид почти без охоты.

– Да нет, не на комбинат, – быстро ответил Виктор Васильевич. – В одну организацию тут у вас… по монтажу…

– А откуда, из Москвы?

– Нет, – улыбнулся Виктор Васильевич. – Я издалека. Из Самотлора, слышал про такой?

Тот кивнул, хотя и не очень уверенно.

– Ну вот, – продолжал Виктор Васильевич. – Я там на буровых работаю… Вахтовым дежурным… Вроде аварийщиков. А ты в ПТУ?

– Угу…

– А в каком?

– В тридцать третьем.

– Специальность какая?

– Электромеханик.

– Ну что ж, это дело хорошее. Только ты не останавливайся. ПТУ в наше время мало. Даже техникума мало. Учиться надо обязательно.

– Да, после армии, может…

– Правильно, правильно, – одобрил Виктор Васильевич. – Только, если решил, надо своего добиваться. Не сворачивать. – Он перестал есть, почувствовав, что кто-то смотрит на него сзади, и медленно обернулся.

У стенки, в углу, сидел худощавый мужчина с тонкими правильными чертами лица. Он был одет в отличное демисезонное пальто, застегнутое под самое горло. На голове его была высокая твердая шапка из ворсистого меха нутрии. Он внимательно и пристально смотрел на Виктора Васильевича.

Виктор Васильевич повернулся к сыну и продолжил, но уже не так уверенно и деловито:

– Да… вахтовым дежурным… Вышка – сорок метров. Мороз – тоже сорок. А ветер – посильней сегодняшнего. Держишься за брус и… проволоку рубишь… зубами…

– Зачем? – не понял сын.

– Да нет, – улыбнулся Виктор Васильевич, – это так там говорят… Зубы сжимаешь – страшновато…

– У нас по-другому говорят, – чуть смутившись, сказал с улыбкой сын.

– Там тоже по-другому… – усмехнулся Виктор Васильевич. – Да ты ешь, Виталь, ешь, остывает… – Он запнулся, поняв, что проговорился. Сын поднял на него удивленные глаза. – У меня сына так звали, – торопливо объяснил, глядя в тарелку, Виктор Васильевич. – По привычке…

Сын взял вилку и принялся за котлеты и успевшее уже остыть картофельное пюре. Виктор Васильевич обернулся и вновь увидел бесцветные глаза того человека.

– А как… он… погиб? – тихо спросил Виталий.

– Кто? – не понял Виктор Васильевич.

– Ну… ваш сын…

– Сын… – Виктор Васильевич задумался, постукивая вилкой по тарелке, посмотрел па Виталия и, увидев, что тот ждет, заговорил, пряча глаза и спотыкаясь на каждом слове. – Из школы шел… смотрит – дом горит… А он знал, что там дети. Люди стояли, не знали. А пожарные еще не приехали… Все стоят… Ну, он – в дом, залез!.. А там дети… Трое или четверо, не помню сейчас… Он всех спас, а сам выйти не успел… Про него в газете писали… – Виктор Васильевич замолчал, глядя в тарелку, стал есть, с трудом, давясь, как-то вдруг потемнев лицом.

Виталий помолчал немного, но задал еще вопрос:

– А вы вдвоем жили?

– Ну, – кивнул Виктор Васильевич.

– А где ж… – Виталий замялся, – ну… жена ваша?

– Ушла, – быстро ответил Виктор Васильевич и закашлялся вдруг. Кашлял он долго и тяжело, всем нутром, то держась за грудь, то вытирая ладонью мгновенно вспотевший лоб и выбитые слезы. И долго успокаивался, приходил в себя, глотая остывший чай.

Виталий испугался даже и хотел, кажется, стукнуть Виктора Васильевича по спине, помочь, но не решился.

– Ну что, поел? – спросил Виктор Васильевич, не глядя на Виталия, и поднялся.

– Ага, – быстро ответил тот и первым пошел к выходу.

Уже в открытой двери, когда пар стал вываливаться наружу белыми клубами, кто-то взял Виктора Васильевича сзади за локоть. Перед ним стоял тот самый человек в нутриевой шапке. Он смотрел снизу, потому что был мал ростом, тянул вверх, морща лоб, белесые брови и, растягивая в приветливой улыбке тонкие губы, спросил:

– Я извиняюсь… Ваша фамилия – не Лосев? Витька Лось, правильно?

Виктор Васильевич высвободил локоть из маленькой цепкой руки этого человека, замотал отрицательно головой, но тот будто не видел.

– Я Жорик Филатов, помнишь? Жорик… На одной парте в шестой школе сидели… Лось – правильно?..

Виталий стоял рядом и смотрел на них удивленно.

– Да нет, – растерянно улыбнулся Виктор Васильевич, – ошиблись вы… Меня по-другому зовут…

– Как же… не может быть… – не соглашался Филатов.

А поваренок из глубины кухни кричал тонко и нервно:

– Дверь закрывайте! Сколько можно говорить! Холоду напустили!

Виктор Васильевич вышел, подталкивая легонько Виталия в спину, а Филатов так и остался стоять внутри, у двери.

– А правда… вас как зовут? – спросил тут же Виталий.

– Какая разница, – не успокоившись еще, словно самому себе, сказал Виктор Васильевич и тут же спросил: – Слушай, а что это у вас весь день музыка?

Действительно, здесь, в центре нового города, да и в старом на Каляева было то же – из редких дюралевых репродукторов на столбах разносились глухие неразборчивые марши.

– Не знаю, праздник какой-то, – ответил Виталий, втягивая голову в поднятый воротник куртки.

Они сбежали с дороги вниз, мимо закрытого на зиму дощатого тира, пошли по узкому под высоченными черными липами тротуару – к парку имени Воровского. Над раскачивающимися кронами лип металось шумное воронье и словно радовалось, дурноголосое, ветру этому и холоду.

Было видно, что Виталий ждет встречи, что приятель, которого он называет Огурцом, ему очень нужен. Он посматривал по сторонам.

– Так это ты Огурцу обещал по ушам дать? – скрывая усмешку, спросил Виктор Васильевич.

– Не… Огурец – друг… Он пообещал… Пообещал мне деньги… Я его весь день искал. А пацаны сказали, что он сюда придет и деньги принесет. В три…

– Долг, что ли? – спросил Виктор Васильевич.

Виталий не ответил.

В парке было темнее, но тише. Среди старых, черных лип белели гипсовые фигуры: лисица и журавль замерли у высокого кувшина, босая колхозница стояла, широко расставив полные и крепкие в икрах ноги, утирая одной рукой невидимый пот со лба, а другой прижимая к груди толстый тяжелый сноп, пограничник в буденновке затаился, опершись на колено и положив ладонь на холку большого остроухого пса.

Виктор Васильевич смотрел на них, на стадион вдалеке, на пустые скамейки под деревьями.

Виталий молчал, не обращая ни на что внимания. Похоже, он готовился о чем-то заговорить.

– Ну вот, – начал он неуверенно, – а у вашего сына… девчонка… ну, девушка была?

Виктор Васильевич приостановился, вздохнул, но ответил быстро:

– Да, была… Конечно была… А как же… – и замолчал.

– И как она?

– Чего?.. – не понял Виктор Васильевич. – Что ж теперь делать…

– А он за нее дрался?

Виктор Васильевич удивился:

– Зачем?

– Тогда она, ну… некрасивая была? – спросил Виталий, однако тут же поправился: – Не очень красивая?..

– Почему… Красивая… Да… Очень даже красивая… – Виктор Васильевич помолчал, подумав, и прибавил: – Он ей стихи писал…

– За красивых надо драться, – спокойно и убежденно произнес Виталий.

Виктор Васильевич удивленно посмотрел на сына.

– Это тебе кто сказал? – спросил он.

– Один человек… – уклончиво ответил Виталий.

– Не знаю, не знаю, может он и прав, – задумчиво заговорил Виктор Васильевич. – Только мне кажется, за другое надо драться… А потом, где они красивые, что-то я не вижу? – Он посмотрел по сторонам. – Где они красивые? Может, раньше были… Не спорю… А сейчас?

– Бывают, – уверенно и спокойно не согласился Виталий.

– Раз бывают, то покажи! – потребовал вдруг Виктор Васильевич.

– Может, и покажу! – пробубнил, не соглашаясь, Виталий.

– Ну покажи! Покажи! – Виктор Васильевич нервно заходил рядом.

– Может, и покажу…

– Красивые! – неожиданно громко, на весь парк, закричал Виктор Васильевич. – Красивые!.. Эй!! Где вы?..

Виталий смутился, даже, кажется, чуть испугался, сжался.

Виктор Васильевич прислушивался, делая вид, что ждет ответа. В парке было тихо, лишь воронье где-то резко и пронзительно вскрикивало. Виктор Васильевич глянул насмешливо на Виталия:

– Не видно – не слышно красивых-то…

– Бывают, – тихо и упрямо произнес Виталий.

– Бывают… – повторил Виктор Васильевич.

Они прошли парк насквозь и теперь были на пологом берегу реки; на другой стороне ее громоздились корпуса комбината.

Шли они быстро по твердой глинистой земле с островками мертвой травы и не замечали, что шли быстро, и вокруг ничего не замечали, потому что разговаривали о важном. Виктор Васильевич горячился, выясняя что-то. Виталий выглядел одновременно злым и растерянным.

– Огурец – гад, – сказал он с досадой.

– Так эти деньги тебе на подарок нужны? – спросил Виктор Васильевич.

– А вы разве не поняли? Я к башлям спокойно отношусь. Нету – и не надо. А тут такое дело…

– И сколько денег тебе надо?..

Виталий поднял на Виктора Васильевича чуть удивленные глаза и не ответил.

– Ну, сколько, говори, что боишься?

Виталий отвернулся в сторону, сказал равнодушно:

– Я не боюсь… – и назвал цену: – Два рубля.

– Два рубля? – удивился Виктор Васильевич. – Из-за двух рублей столько разговоров? – Он полез в карман, вытащил смятые рублевки.

– Ха, ну вы даете, – почти засмеялся Виталий. – Два рубля – это двести значит. Двести, понимаете?..

– Двести, – повторил Виктор Васильевич тихо, – понимаю… почему ж не понимаю…

Виталий глянул по сторонам, поежился и пошел вдоль берега. Виктор Васильевич постоял немного и заторопился следом.

Они поднялись к старому мосту, вошли по нему в старый город, и вдруг Виталий подтолкнул Виктора Васильевича вперед, спрятался за его спину, приказав:

– Стой так!

Виктор Васильевич остановился, посмотрел вперед. Тех подростков не было видно, да и вообще улица была пуста, только по дороге, тарахтя, медленно ехал навстречу мотоцикл с коляской. Виктор Васильевич не сразу разобрал, что это был милицейский мотоцикл. За рулем его сидел пожилой полноватый милиционер в толстой, перекрещенной портупеей шинели, в шапке с опущенными ушами. Он затормозил, остановился на другой стороне дороги и смотрел на них. Виталий уже вышел из-за спины Виктора Васильевича, тоже смотрел на милиционера. Тот молча и призывно помахал рукой в кожаной рукавице.

Виктор Васильевич сделал к нему шаг, но Виталий остановил, незаметно удержав его за рукав, сказал:

– Стой здесь, – и пошел вразвалку, словно от нечего делать, поглядывая по сторонам и не глядя на милиционера.

Виктор Васильевич наблюдал, как, не слезая с сиденья, милиционер заговорил, спокойно и невозмутимо, делая в такт словам движения рукой: вверх-вниз, вверх-вниз… Виталий молчал, потом что-то коротко стал отвечать, кажется огрызаясь. Тогда милиционер указал рукой на Виктора Васильевича, спросил, и Виталий, оглянувшись, ответил что-то быстро. Милиционер некоторое время еще пристально и внимательно смотрел на Виктора Васильевича. Тот улыбнулся нерешительно.

Они еще долго разговаривали – милиционер спрашивал, Виталий отвечал, а когда не отвечал, милиционер снова спрашивал, настаивал.

Наконец милиционер сказал что-то напоследок, погрозил пальцем, сняв для этого с крупной ладони рукавицу, надел и стал заводить мотоцикл, который завелся не сразу, и уехал, оставив Виталия одного.

Виталий повернулся и не увидел Виктора Васильевича. Посмотрел на старый и новый мост, на площадь Свободы. И мосты, и улицы, и даже площадь были пусты, только за сквером чернела толпой барахолка.

Виталий все же вернулся на то место, где они были вместе, постоял одни, потом достал сигареты, закурил и пошел неторопливо в сторону площади Свободы, в опасный для него старый город.

Виктор Васильевич догнал его уже на площади, тронул сзади за плечо. Виталий резко обернулся, но, увидев его, улыбнулся в ответ и тут же отшатнулся невольно, не узнавая.

Виктора Васильевича действительно было трудно узнать. Он стал высоким и нескладным, потому что был теперь не в полушубке, а в длинном, сантиметров на десять ниже колен, старомодном пальто с широким простроченным воротником, здорово побитым молью, и накладными карманами с клапанами.

Виктор Васильевич развел смущенно руками и стоял так, как нелепый манекен.

Виталий ничего не понимал.

– По дешевке мужик продал, за четвертной, – объяснил Виктор Васильевич.

– А где дубленка?

– А нету шубы, уплыла, – бесшабашно ответил Виктор Васильевич. – Чуть с руками не оторвали. – И прибавил: – А теперь пойдем твой подарок покупать. – И он протянул стопку десяток.

– Да вы чего?! – закричал, пятясь, Виталий.

– Чего? – не понял Виктор Васильевич.

– Да не нужны мне ваши деньги! Что я, нищий! Это я просто у отца не захотел просить… Дубленку продал!.. Нашелся родственничек…

Виталий резко повернулся, чтобы уйти, но Виктор Васильевич схватил его за руку, удержал.

– Да отвали ты! – вырывался Виталий, но Виктор Васильевич держал крепко.

– Па-па-пагоди, па-аслушай, – неожиданно заикаясь, заговорил он. – Мне ведь от тебя, Виталь, ничего не нужно… Я попросил день этот с тобой походить, объяснил все, ты согласился. Я понимаю – у тебя свои дела. Но ты ж меня тоже понял! Ходишь со мной, разговариваешь… Ты молодой еще, ничего в жизни не знаешь. Думаешь, это для девушки твоей или для тебя? Это для меня подарок! Дарить подарки приятнее, чем получать, ты такого не слышал ни разу? А деньги что? Думаешь – это для меня деньги? Знаешь, сколько я там получаю? Да я тысячи получаю! А за шубу отчитаюсь как-нибудь, – прибавил он уже сам себе, видимо вспомнив вдруг, что полушубок – казенный.

Виталий молчал.

– А ты запомни, запомни – дарить подарки приятнее, чем получать! – горячился Виктор Васильевич.

Они вышли на площадь Свободы, которая стала теперь довольно живой: торопились во все стороны люди, гудели машины, сюда доходил грохот поезда, по-прежнему разносились из репродукторов марши, мигали электронные часы на проходной комбината.

И вдруг сверху, с Каляевской, ударил такой ветер, что все остановилось. И воронье, ветром сметенное, исчезло с верхушек тополей. И репродукторы замолкли. И поезда затихли. И на часах даже, кажется, вспыхнули нули.

И Виктор Васильевич с сыном остановились, ошарашенные, захлебнулись ударом холодного воздуха, наклонились навстречу ветру, набычились. А ветер давил и давил, взметая волнами холодную, со льдом пыль.

И тогда они разом повернулись к ветру спиной и, быстро глянув друг на друга, пошли дальше.

На Филяндию теперь шли весело. Время от времени Виталик прикладывал ладонь то к одному уху, то к другому, грея их. Виктор Васильевич косился на него недовольно и наконец не выдержал:

– Ты б не модничал… Без шапки ходишь…

– А я не модничаю, – с независимым видом спокойно ответил Виталий.

– Может, мою поносишь пока. – Виктор Васильевич снял с головы шапку, но Виталий мотнул недовольно головой и даже отошел в сторону.

Виктор Васильевич подержал шапку в руках, раздумывая, куда ее деть, и вернул на свою лысеющую голову. Потом сунул руки в карманы пальто и заговорил громко и шутливо:

– Ты, Виталь, в своем городе, прямо как шпион. От ребят прячешься, от милиционера прячешься…

– Да это наш участковый Бобылев, – неохотно объяснил Виталий. – Это он из-за Матроса все…

– Из-за какого матроса? – не понял Виктор Васильевич.

– Да есть один, – хмурился, не желая объяснять, Виталий. – Матрос – кличка…

– Ну и что?

– Я ему… – Виталий замолчал, не зная, какое здесь сказать слово.

– По ушам дал? – помог Виктор Васильевич.

Виталий улыбнулся, посмотрел из-за плеча на Виктора Васильевича, кивнул.

– Что, сильно так, раз милиция…

– Да не очень… – поморщился Виталий, – нормально… Это его пацаны меня ловят, а сам дома сидит, ха, свет не включает…

– Почему? – не понял Виктор Васильевич.

– А зачем, – с улыбкой сказал Виталий, – ему фингалы светят… – Он хохотнул коротко и самодовольно.

– Хоровод? – спросил Виктор Васильевич.

– Ага, – кивнул Виталий.

– Это что ж такое, не знаю…

– А, – махнул рукой Виталий, не желая вдаваться в подробности. – В общем – там падать нельзя…

Виктор Васильевич кивнул:

– Падать нигде нельзя. И никогда… – И обратился к сыну с еще одним вопросом: – А чего это Бобылев на меня показывал?

– Да спрашивал – кто такой…

– А ты что?

– Говорю – родственник с Самотлора приехал…

– А он… поверил?

– Не знаю…

Виктор Васильевич помолчал немного и снова спросил:

– Это ты поэтому меня родственничком назвал… тогда, на площади…

– Ну, – кивнул Виталий.

– А старый у вас участковый…

– Старый, – согласился Виталий, но тут же спросил с интересом: – А вы чего, заикаетесь?

– Когда волнуюсь, редко очень, – глядя вперед, быстро и недовольно ответил Виктор Васильевич.

Виталий мотнул головой, усмехнулся чему-то своему.

На Филяндии все было по-прежнему. Виталий побежал к домику с крыльцом-зеброй, а Виктор Васильевич подошел неторопливо к пенсионеру. Тот озабоченно крутился вокруг свиньи, распростертой на подложенных под спину широких досках. Рядом стояла загашенная паяльная лампа. Резко пахло бензином и приятно – паленой щетиной.

Одна половина хрюшки была смоляно-черной, другая, обработанная уже, была чистой, желтоватой, светящейся изнутри. Пенсионер выплескивал из ведра на черноту горячую, с космами полупрозрачного пара воду и, раскорячившись, тщательно соскабливал черноту штыком, держа его одной рукой за ручку, а другой – за обмотанное тряпкой острие.

Обработанная, в глубоких черных морщинах морда свиньи застыла в блаженной улыбке, словно это и был самый счастливый ее миг.

От пролитого кипятка земля вокруг оттаяла, налипала на калоши, мешала работать, но пенсионер этого не замечал. Он громко и часто сопел от усердия так, что слышал даже Виктор Васильевич.

Мальчик стоял рядом, на сухом, и, не двигаясь, смотрел то на своего деда, то на хрюшку.

– Ну, как дела? – весело спросил Виктор Васильевич.

– Нормально, – буркнул в ответ пенсионер, на секунду отрываясь от работы и вытирая вспотевший лоб рукавом. Он не узнал Виктора Васильевича, вновь принялся скоблить мягкое свиное брюхо, но тут же вспомнил. – А, это ты? – удивленно привстал он. – Ты ж вроде по-другому был одет. В шубе, что ль?..

– Так цыган-то уже шубу продал, – пошутил Виктор Васильевич.

– Не, – не согласился пенсионер. – Цыган как Новый год встретит, так сразу и продает.

– А я сейчас продал, – улыбался Виктор Васильевич.

– Ну и правильно, – удовлетворенно согласился пенсионер. Он вновь принялся за работу. Но тут же остановился, пораженный простотой пришедшей в голову мысли. – Так ты это, подмогнуть мне пришел? Тогда пошли, я тебе переодеться дам. Тебя как зовут-то?

– Виктором. – Виктор Васильевич улыбался.

– А меня Федор Иванычем, Федькой… Вот внучка в мою честь назвали… Так пошли?

– Не, – отказался негромко Виктор Васильевич.

Стукнула дверь, и на крыльцо вышел Виталий с бумажным свертком под мышкой.

Виктор Васильевич посмотрел на него.

– Кто это? – громким шепотом спросил пенсионер.

– Сын… – чуть смутившись, ответил Виктор Васильевич.

– А-а, – закивал понимающе пенсионер, поглядывал то на Виктора Васильевича, то на Виталия, – похож… А мы вот с внучеком живем. Дочка у меня одна, в Москве работает. Ну и живет там. Пожила два года с одним, родила и разошлась… Не хотят ни хрена жить молодые…

– Я пошел, – перебил его Виктор Васильевич, глядя на стоящего у крыльца Виталия.

– Стой-ка! – воскликнул пенсионер, подбежал к свиной голове, отхватил штыком половнику смоленого и вычищенного уха и разрезал его на ладони на три части. – На-ка, возьми, погрызете с сыном. Это раньше в деревне первое лакомство было. Помнишь небось? Да бери, чего ты…

Виктор Васильевич взял два кусочка, улыбнулся, сказал:

– Спасибо, – и заторопился к ожидающему его Виталию.

– Давай… – сказал пенсионер и крикнул вдруг: – А то приходи вечером, посидим, я тебе сала отрежу, мяса…

Он подошел к внуку, наклонился, заговорил с ним ласково и озабоченно:

– На, погрызи-ка, внучек. Вкусная! Не замерз? Ох и сопля у тебя висит! А мы сейчас ее вытерем… Вот так…

И назад, в город, шли они быстро. Попробовали погрызть свиное ухо, но Виталию сразу не понравилось, и он выбросил его незаметно. Виктор Васильевич погрыз еще немного, вздохнул, держа его перед собой в руке.

– Непрожаренное, – с видом знатока объяснил он. – Палил мало… И с солью надо… С солью отлично просто.

Виталий перекладывал сверток из руки в руку. Больше он терпеть не мог.

– Что ж вы про подарок не спрашиваете?

– Да я не знаю, ты как-то не говоришь…

Виталий сразу же остановился, развернул газету, обнажил яркий целлофановый пакет, бережно вытащил из него новые джинсы с молниями и фирменной наклейкой на заднем кармане.

– Это что ж, штаны? – удивленно и озадаченно спросил Виктор Васильевич.

– «Бананы», – объяснил Виталий.

– Что-что? – не понял Виктор Васильевич.

– Джинсы, – нетерпеливо объяснил сын. – Американские. «Леви Страусс» фирма. «Бананы» – это самые модные… Она обалдеет.

– Кто? – рассеянно спросил Виктор Васильевич, разглядывая джинсы.

– Ну, она… Она вообще-то вся по фирме одевается. У нее дядя, что ли, за границей работает. Но все равно таких нету.

Виктор Васильевич укладывал подарок в пакет.

– Не понравились? – недоверчиво спросил Виталий.

– Да нет, ничего… Я при чем? Главное – чтоб ей понравились.

– Ей понравятся! – произнес Виталий убежденно.

– Скажи, а ты книжки любишь читать? – спросил вдруг Виктор Васильевич серьезно.

– Люблю, – с настороженностью в голосе ответил Виталий.

– Какую последнюю прочитал, не помнишь?

– Не помню, – сухо ответил Виталий.

– Ну а какая любимая, любимая книжка у тебя есть? Какая? – настаивал Виктор Васильевич.

– «Муму», – отвернувшись, ответил Виталий. – Кончай, говорит, Муму… Герасим не велел. – Он усмехнулся, распрямил плечи, посмотрел по сторонам, заговорил громче: – У моего отца этих книжек… Все полки заставлены… Я какую хочу, такую и беру… У нас с отцом дружба. Он меня понимает, я его. Он мне на следующее лето «Яву» обещал подарить. И подарит обязательно…

Виктор Васильевич молчал. А Виталий продолжал говорить:

– Я на этот подарок из-за мотоцикла не стал просить. Дорого все-таки – и то, и это, да и мать… орет все время. А с отцом у нас порядок.

– Что куришь ты, он знает? – быстро и нетерпеливо спросил Виктор Васильевич.

– Знает, конечно, – спокойно ответил Виталий. – Чего тут такого особенного?.. У нас с ним по-честному, как говорится. Когда она в наш город приехала, в наш класс, к ней сразу все клеиться стали. Матрос сначала, потом Огурец… Мы ж трое друзья были с первого класса… А я хожу, глазами хлопаю. Он спрашивает: «Что?»

– Кто? – не понял Виктор Васильевич.

– Отец… Ну, я рассказал… Он тогда мне и сказал: «За красивых надо драться». Так ведь?

Виктор Васильевич не отвечал.

– Матрос больше к ней не полезет, – продолжал Виталий. – Огурец и подавно. Обещал деньги принести и не принес… Ну, я ему сделаю. Я к нему сейчас пойду.

– А потом?

– Потом – на день рождения.

– А если она твой подарок не возьмет?

– Возьмет, – без тени сомнения ответил Виталий.

– Ну а потом что?

– А что? Ничего, – хмыкнул Виталий. – Как говорится, она – моя, женский род…

Они вышли на железнодорожные пути, по которым ходили поезда. Сверху наваливался нетерпеливый вечер. Таращил светящийся глаз семафор.

– Матрос, Огурец, – тихо заговорил Виктор Васильевич. – У тебя тоже кличка есть?

– Да есть, – неохотно ответил Виталий.

– Какая?

– Лысый…

– Это почему ж Лысый? – почти обиженно произнес Виктор Васильевич и покосился на лохматую голову сына.

– Да я раньше, давно уже, кошатником был, – по-прежнему неохотно объяснял Виталий. – Лишаев нахватал один раз… Меня в больнице обрили… В школу пришел потом… В пятом классе еще. Все сразу – Лысый, Лысый…

– Лысый, – повторил Виктор Васильевич и еще раз покосился на сына.

Из-за поворота с тяжелым медленным грохотом выползала сцепка из двух мощных электровозов с бесконечным хвостом груженных лесом вагонов. Густой прожекторный луч, не сумев добраться до них, рассеивался и терялся в сером воздухе. С электровоза их вряд ли видели, а может, и видели, потому что сначала дважды коротко, словно проверяя голоса, а потом бесконечно долго зазвучал его глухой утробный гудок.

Было уже совсем темно. Они подходили к тому дому на улице Мира, где утром Виктор Васильевич потерял Виталия.

– Слышь, Виталь, – серьезно и озабоченно говорил Виктор Васильевич. – Если он там, ты не дерись ни в коем случае. Вызови и поговорим. Или лучше я поговорю, объясню, понятно?

Виталий не отвечал.

– И родителям бы надо позвонить, слышишь? С самого утра ходишь. Мать-то волнуется небось… Ну, ты слышишь или нет?

– Да слышу, – недовольно ответил Виталий.

Он остановился у трансформаторной будки, протянул пакет.

– Нате, подержите. Я скоро, – сказал он и пошел к дому, но Виктор Васильевич остановил:

– У тебя сигарета есть?

Сын вернулся, протянул сигарету и снова пошел к дому.

Виктор Васильевич достал из кармана спички, открыл коробок и увидел, что на дне его, у стенки, лежит одна лишь спичка. Он с трудом вытащил ее, зажег быстро, прикурил и отбросил в сторону вместе с коробком. Потом прислонился к кирпичной стене будки, посмотрел на небо. В разрывах черных невидимых облаков вздрагивали редкие простуженные звезды. Он отошел от ледяной стены, ежась, поднял воротник пальто, походил – три шага туда, три обратно…

Какой-то шум, показалось, возник в подъезде, похожий на топот множества ног по дощатым полам, но сразу пропал. Он сделал еще пару затяжек, прислушался. Было тихо.

И вдруг он понял все, уронил подхваченную ветром сигарету и побежал в подъезд. Здесь было совсем темно. Он быстро прошел подъезд насквозь, задев что-то, что громыхнуло и покатилось дребезжа по полу, чертыхнулся, распахнул дверь и вышел на улицу. Пустая дорога была освещена неяркими, но частыми фонарями.

Они были уже довольно далеко, но Виктор Васильевич хорошо видел, как, подавшись вперед, словно бегун на своих главных соревнованиях, бежал сын, а за ним, метрах в пятнадцати, не отставая, – подростки, человек десять. Они бежали молча, только каблуки дробно стучали по промороженному каменному асфальту. Виктор Васильевич смотрел на них секунду, даже меньше, и побежал следом так быстро, как только мог.

На ходу он расстегнул пальто, сдернул с головы шапку, но все равно бежал тяжело, часто и хрипло дыша.

Дальше начиналась хорошо освещенная и наверняка людная еще в это непозднее время улица Маркса, но Виталий свернул вдруг вправо, скрылся в темноте дворов, а за ним и его преследователи.

Свернув во двор, Виктор Васильевич остановился, задержал на секунду громкое, мешающее дыхание, прислушался, но все равно ничего не услышал. И медленнее уже, потому что под ногами морщилась опасная мерзлая грязь, побежал вниз, в сторону городских гаражей.

Вначале тянулись одна за одной несколько длинных, освещенных редкими лампочками линий кооперативных гаражей, а дальше шли бесчисленные дикие сараюшки и балаганчики. В них стояли мотоциклы с колясками и без колясок, мопеды, хранился всякий хлам, который было жалко выбрасывать, а в вырытых внутри погребах лежала картошка да квашенная на зиму в кадках капуста.

Виктор Васильевич остановился на первой линии гаражей, завертел головой, прислушиваясь, надел шапку, посмотрел рассеянно на сверток с подарком и запихнул его в просторный карман пальто.

Гаражи были похожи на дома, хотя и без окон, и только на первый взгляд казались нежилыми. Сквозь щели между многих дверей пробивались узкие полоски света. Виктор Васильевич торопливо и осторожно подбегал к ним, прислушивался. Гремели ключи, и прогревались моторы под позывные «Маяка» из транзисторов, в двух или трех спорили, играли в карты. Кто-то ругал вслух сам себя за какой-то проступок, прибавляя часто: «Дурак я, дурак-дурак!»

Это был тайный город мужчин. Впрочем, из одного углового гаража, где из слухового отверстия в окне торчала дымящая жестяная труба, Виктор Васильевич услышал женщину. Она смеялась грудным высоким голосом, но мужской голос успокаивал ее испуганно:

– Ну тише, тише, не шуми… Слышишь, кто-то ходит…

Кооперативные гаражи кончились, начались дикие, и, войдя сюда, Виктор Васильевич сразу споткнулся и чуть не упал. Здесь совсем не было света и людей, похоже, не было. Лишь однажды Виктор Васильевич увидел человека – тот быстро шел навстречу, в спортивном костюме, низко нагнув голову в шапочке с белым помпоном. За спиной он нес большой и, видно, тяжелый мешок.

– Эй! – позвал его негромко Виктор Васильевич.

Тот резко остановился, поднял голову, ойкнул и побежал, не бросая мешка, в обратную сторону, почти сразу растворившись в темноте, лишь белый помпон выдавал его, весело болтаясь из стороны в сторону.

Чуть на отшибе стоял длинный металлический гараж с продавленной посредине крышей, словно кто-то огромный стукнул по нему однажды кулачищем. Сквозь щель неплотно прикрытой двери сочился слабый свет.

– Сова! – услышал оттуда Виктор Васильевич резкий и пронзительный голос. Он побежал к гаражу, остановился у двери. Теперь там было тихо. И вдруг тот же голос прокричал новое слово: – Японец!

Двери были без ручек, и Виктор Васильевич, ухватившись пальцами за край створки, потянул ее на себя. С негромким скрипом она подалась, но совсем немного. Мешала скрученная толстая проволока, которой створки были схвачены изнутри.

В эту небольшую щель Виктор Васильевич с трудом, царапая щеку, просунул край лица и одним растянутым страшным глазом увидел внутренность гаража, под крышей которого висел отражателем книзу белый круглый фонарь. Он освещал стоящего под ним Виталия.

Тот стоял сжавшись, широко расставив ноги и нагнув голову. У стен гаража, полукругом, стояли подростки. Лица их не попадали в свет фонаря.

– Колян! – возник из темноты тот же голос. И сразу из круга вышел подросток и, размахнувшись, с ходу ударил кулаком Виталия в лицо.

Виктор Васильевич ухватился двумя руками за дверь и с искаженным от напряжения лицом потянул на себя, но она не поддавалась.

– Акула!

Виктор Васильевич опустил руки, потряс ими, вдохнул глубоко, выдохнул, снова взялся за дверь и резко, что было сил, с криком и рычанием дернул ее на себя.

Загремела проволока, дверь, взвизгнув, распахнулась, и Виктор Васильевич ввалился в гараж. Он тяжело дышал и пытался успокоить дыхание, но это не удавалось. Подростки отшатнулись к стенкам гаража.

– Ну, в чем дело? – не справляясь с дыханием, тихо спросил Виктор Васильевич. Все смотрели на него. Виталий прижимал ладонь к губам. Виктор Васильевич подошел к нему, стал рядом.

– Ну, в чем дело?! – неожиданно громко и угрожающе повторил он. – Вас как, поодиночке или всех сразу?! – Он медленно повернулся, оглядывая всех, но лиц не видел, они были в темноте. – А?! – еще раз спросил Виктор Васильевич, послушал молчание в ответ и, сложив ладонь в здоровенный страшный кулак, потряс им в воздухе. – Видели? Ну, глядите мне! Если этого парня кто тронет… – Виктор Васильевич умолк на секунду, – ноги повыдергиваю, спички вставлю… Понятно?

В ответ было молчание.

– Пошли, – сказал он негромко и, взяв Виталия за плечо, повел к раскрытым нараспашку дверям.

– А ты кто такой?! – раздался вдруг из-за спины тот же пронзительный хрипловатый голос.

Виктор Васильевич резко обернулся.

– Я кто такой? – заговорил он вновь угрожающе. – …А вот тогда узнаешь, кто я такой…

Он повернулся, но новый голос, насмешливый, остановил:

– А ты с ним все время ходить не будешь?!

– Я?! – Виктор Васильевич приставил к груди палец. – Кто сказал… Я не буду? А вот тогда узнаете, буду или нет!

Они сделали от гаража уже несколько быстрых шагов, когда оттуда прокричал тот же злой с хрипотцой голос:

– Лысый, мы тебя сегодня возле ее дома поймаем!

Виталий пытался остановить Виктора Васильевича, но тот даже не заметил этого, в два прыжка оказался в гараже.

– Это кто сказал, ты? – спросил он у первого, кто стоял рядом. Тот испуганно пятился, и Виктор Васильевич ткнул его в грудь. – Это ты сказал?.. Ты?.. Ты?.. Ты?.. – Виктор Васильевич подходил и задавал этот вопрос каждому. Все молчали, и он каждого отталкивал от себя.

– Это ты сказал?! – закричал он вдруг и схватил пятерней за грудь одного. Затрещала громкая болоньевая ткань куртки, и, почти приподняв подростка в воздух, Виктор Васильевич вытащил его на свет. Патлатый и остроскулый, с чуть раскосыми глазами, он смотрел прямо в глаза Виктору Васильевичу совсем без страха.

И Виктор Васильевич отбросил его от себя.

Тот ткнулся спиной о стену и замер.

Виктор Васильевич быстро вышел, и они с Виталием стали удаляться от гаража, но вновь услышали тот же голос, еще более пронзительный и злой:

– И ты, мужик, перо в бок получишь!

Виктор Васильевич снова остановился, но Виталий схватил его за руку, удержал.

– Да пошли, пошли, – просил он и тянул Виктора Васильевича от этого опасного места.

Они перешли через улицу Мира, потом – широкую и светлую, но безлюдную уже – Маркса, остановились в переулке под фонарем.

– Ну дай лицо, посмотрю, дай, чего ты, – настаивал Виктор Васильевич.

Но Виталий отворачивался и, прикрывая ладонью рот, повторял:

– Бить не умеют… Ну ничего, я научу… – одновременно он что-то искал в карманах и наконец нашел. Это было небольшое круглое зеркальце.

Отворачиваясь от Виктора Васильевича, он посмотрел в грязноватый стеклянный круг. Крови не было, верхняя губа здорово распухла, смешно нависая над нижней. Он посмотрел на Виктора Васильевича растерянными глазами, трогая пальцами губу, и спросил голосом жалким и дрожащим:

– Ну как я теперь к ней пойду? – и вдруг, глянув на свободные руки Виктора Васильевича, испуганно закричал: – А где джинсы?!

В первое мгновение Виктор Васильевич тоже испугался, но тут же взялся за пузатый карман пальто, успокоил:

– Здесь они, не бойся…

– Ну как я теперь к ней пойду? – спросил еще раз Виталий, но уже спокойнее.

– Да ничего, Виталь, – улыбаясь, успокаивал его Виктор Васильевич. – Мужчину шрамы украшают. А будешь с ней разговаривать, втягивай губу вот так, – и Виктор Васильевич показал, как это делается.

Они пошли мимо кирпичной казармы и длинной стены кинотеатра, поглядывая по сторонам, торопливо разговаривая.

– Это ты молодец, Виталь, – подбадривал сына Виктор Васильевич. – Знаешь, уметь удар держать – это поважнее, чем бить самому. Это я тебе точно говорю. Плохо только, что все на одного. Не по-честному… Хоровод… Черти…

– Не по-честному, – повторил Виталий насмешливо. – Сейчас никто один на один не дерется. Ну ничего. Мы этого Японца тоже подловим. – И он попытался спрятать разбитую губу, втягивая со свистом холодный воздух, как Виктор Васильевич учил…

Они вышли к высокому переходному мосту, поднялись по деревянным ступенькам, молчали. И внизу было тихо, не было поездов. Везде было тихо.

У гостиницы Виктор Васильевич остановился.

– Слышь, Виталь, – заговорил он. – Мне в гостиницу надо. Узнаю, есть места. Ты постой вон там за углом, чтоб тебя видно не было, ладно? Я быстро. – И он побежал к двери гостиницы.

Виталий остался стоять на том же месте, посматривая с тревогой по сторонам и все пытаясь, как показывал Виктор Васильевич, научиться прятать разбитую губу.

Вернулся Виктор Васильевич действительно быстро.

– Порядок, – сказал он, улыбаясь.

Как и во всяком старом и маленьком городе, в Н-ске – небольшой центр и лежащие рядом с центром обширные окраины. Вот и Колхозная, где жила она, считалась окраинной улицей, хотя находилась, в общем-то, недалеко от центра старого города, сразу за районной больницей.

Они быстро прошли мимо больничных корпусов с белыми незашторенными окнами, у которых стояли, курили, разговаривали и смеялись мужчины в серых больничных халатах и пижамах, свернули на Колхозную.

За высокими прочными заборами гремели цепями и глухо лаяли собаки.

– Слышь, Виталь, – негромко заговорил Виктор Васильевич, – где ее дом, покажи. Я первый пойду, пугану, если они прибежали…

– Это вы их в гараже на понт взяли, – сказал Виталий, глядя внимательно на стоящий напротив большой каменный дом с ярко освещенными окнами, и прибавил: – Я сам пойду.

Виктор Васильевич придержал сына, но тот дернул плечом, вырвался, сказал упрямо:

– Я сам пойду, сказал!.. Нет там никого, отсюда видно… Подарок давайте, – попросил он.

– А… – Виктор Васильевич вытащил торопливо из кармана сверток, протянул его Виталию, внимательно глядя на дом. За высоким штакетником и густыми кустами крыжовника можно было спрятаться.

– А вы, – продолжал Виталий, – в гостиницу идите. Я тут все равно долго буду…

– А если они придут?

– Не придут…

– Не придут… – передразнил сына Виктор Васильевич. – Я уж лучше тебя здесь подожду.

Виталий все это время косился на окна дома, но теперь нетерпеливо и нервно посмотрел на Виктора Васильевича.

– А вы завтра хочете встретиться, как договорились? – спросил он неожиданно.

Виктор Васильевич молчал.

– Хочете? – повторил вопрос Виталий. – В Москву съездить, по ВДНХ походить, как договорились?..

Виктор Васильевич быстро и почти виновато кивнул.

– Ну вот, тогда идите в свою гостиницу, понятно? А завтра встретимся…

– Во сколько? – негромко спросил Виктор Васильевич.

– Да все равно, – пожал плечами Виталий, снова косясь на окна ее дома.

– Пораньше, часиков в одиннадцать?.. Около гостиницы… – предложил Виктор Васильевич.

– Можно, – рассеянно согласился Виталий.

– Или нет, – поправился Виктор Васильевич, – лучше в десять…

Виталий, кажется, не услышал, глядя на освещенные окна дома, в которых за шторами двигались чьи-то фигуры.

– Хорошо, значит, в десять, – ответил за него Виктор Васильевич. – В десять около гостиницы я тебя буду ждать. Хорошо?

Виталий кивнул, глянув торопливо на Виктора Васильевича:

– Вы идите…

– Хорошо, – согласился Виктор Васильевич, пошел вдоль забора, но почти сразу остановился, посмотрел назад.

Сын переходил на другую сторону улицы, выпрямившись, расправив плечи. Под мышкой он сжимал сверток с подарком, а свободной рукой приглаживал волосы. И одновременно как будто насвистывал, пряча разбитую губу. Он не оборачивался.

Виктор Васильевич видел, как сын подошел к калитке, быстро поднялся на крыльцо, позвонил. Дверь почти сразу открыли, и он шагнул в проем возникшего света.

Виктор Васильевич вздохнул, поглядел по сторонам, спрятал руки в низкие неудобные карманы пальто и присел на корточки у забора рядом с гудящим телеграфным столбом, почти слившись с темнотой. Потом он стал напевать что-то себе под нос.

Но скоро дверь дома открылась, в квадрате света возникла фигура Виталия и пропала, потому что сразу за ним закрыли дверь. Хлопнула калитка. Виталий быстро перебежал через дорогу и остановился метрах в трех от Виктора Васильевича, глядя на окна дома, и вдруг громко и отчетливо произнес:

– Сука…

Потом посмотрел по сторонам, говоря что-то тихо и неразборчиво, и прибавил громче, так, что Виктор Васильевич услышал:

– …И он ушел.

– Я не ушел, я здесь, Виталь, – поднимаясь, заговорил как можно тише и ласковее Виктор Васильевич, чтобы не испугать сына.

Но Виталий все равно испугался, сильно вздрогнул, отскочил в сторону и закричал вдруг:

– А почему не ушел?! Я тебе говорил – иди, значит, иди! Чего здесь спрятался?!

– Да я… – с виноватой улыбкой пытался объяснить Виктор Васильевич.

– Да я, да я! – перебил Виталий. – Ходит весь день! Думаешь, если две сотни дал, значит, всё?! Подарок… Видал я твой подарок!! – закричал вдруг он.

Вытащив из пакета джинсы, схватил их за штанины, попытался разорвать, напрягся, задрожал весь, но ничего не вышло, и тогда, размахнувшись, бросил их в Виктора Васильевича:

– На!!

– Да ты чего? – спрашивал, недоумевая, Виктор Васильевич.

– А ничего, ничего, понятно?! – закричал Виталий и побежал по улице.

Виктор Васильевич побежал за ним, держа в одной руке джинсы, а другую протягивая к сыну.

– Да что случилось-то, объясни… – просил он.

Виталий выскочил из переулков к огородам, которые широкими ровными полосами скатывались вниз к реке, но, не добежав, вскрикнул вдруг коротко, взмахнул руками и пропал в темноте.

– Господи, – выдохнул Виктор Васильевич и побежал быстрее туда.

Сын сидел на дне неглубокой, в полметра, ямы, вырытой на краю огородов для навоза, раскачивался из стороны в сторону, держась за колено, стонал глухо и протяжно:

– У-уй, у-уй, у-уй…

Виктор Васильевич спрыгнул к нему, присел рядом и, заглядывая в лицо, быстро спросил:

– Виталь, что, ушибся? Больно? Где больно, покажи…

Сын не ответил, но показал пальцем на колено.

– Здесь? Ну-ка дай… я посмотрю… дай-ка… выпрями ногу…

Он осторожно поднял разодранную штанину, обнажил разбитое в кровь колено.

– Больно? Здесь больно? А здесь? Нет?.. Ну ничего… это ничего, просто ушиб… Перевязать бы чем… Черт, платка нет… У тебя нет?..

Он посмотрел на джинсы и стал осторожно стирать ими грязь по краям раны.

– И грязный ты весь, вымазался. – Тыльной стороной ладони он пытался стереть грязь с лица сына, но тот не давался, отворачивался, и вдруг губы его стали вытягиваться и опускаться краями книзу, задрожали, и он заревел неумело и басовито.

– Св… св…. св… сволочь она! – объяснил он, заикаясь и всхлипывая, размазывая грязь по лицу. – С Огурцом… с… Огурцом гадом ушла… ушла-а-а…

Виктор Васильевич прижал к себе за плечо сына и, улыбаясь, наклонив голову, сказал:

– Ну что ты, а? Ну, подумаешь – ушла. Ты же мужчина… Да если так, то она тебе не нужна, ногтя она твоего не стоит… Ну чего ты?.. Да знаешь, сколько их еще будет?.. Другая найдется, в сто раз лучше…

– А мне другая не нужна! – выкрикнул Виталий.

Но скоро он стал успокаиваться, всхлипывать, затихая…

Они выбрались из ямы и медленно пошли по холодной больной земле огородов к реке, которая изгибала внизу свою живую серебристую спину. Виталий сильно хромал, припадая на ушибленную ногу, всхлипывая еще иногда, шмыгал носом. Виктор Васильевич обнял его, поддерживая и помогая идти, говорил что-то тихо, успокаивал…

Они присели на твердом пологом берегу; Виктор Васильевич зачерпывал в ладонь воду и умывал сына.

– Ну вот, вот так… вот, – приговаривал он. – Вот и порядок… Ну, успокойся, успокойся… Чёрт, вытереться нечем. – Он посмотрел на джинсы и подал их. – На, вытрись.

Виталий долго и старательно вытирался, потом вернул джинсы. Виктор Васильевич вновь посмотрел на них и сказал вдруг зло:

– Подарок… Цветы им надо дарить, цветы! Остальное – взятка!

И бросил джинсы подальше в воду. Они поплыли бесформенным комком и скоро пропали за изгибом реки, за низким густым кустарником.

Виталий глянул на Виктора Васильевича, шмыгнул носом, но ничего не сказал.

– Знаешь, а давай костер разведем! – предложил неожиданно Виктор Васильевич. – Посидим, погреемся, давай?

Виталий кивнул.

Виктор Васильевич выпрямился, поискал в карманах спички, но не нашел.

– У тебя спички есть?

Виталий пошарил по карманам.

– Нету, потерял, наверно, – сказал он тихо.

– Ну и ладно, без костра обойдемся! – бодро произнес Виктор Васильевич.

– Сейчас… – Виталий пошел вдоль берега, поглядывая по сторонам.

– Тут пацаны маленькие днем костры жгут, – объяснил он, наконец, непонимающему Виктору Васильевичу и, присев над большим кострищем, стал осторожно разгребать рукой сизый разлетающийся пепел, отбрасывать в сторону черные холодные головешки.

В самом низу, под пеплом, мерцал и вздрагивал огонек величиной с ноготь мизинца.

– Траву сухую давайте скорей, – зашептал он громко, встал перед огнем на четвереньки, тихонько дуя на него, не давая загаснуть.

Виктор Васильевич оборвал сухую редкую траву и, набрав в кулак, принес, торопясь, сыну.

Виталий положил немного травы, снова стал дуть. Головешка задымила, но огня не давала. Виктор Васильевич сидел рядом на корточках, похожий на большую чудную птицу: полы пальто разлетелись и лежали на земле, вроде крыльев. Он молча и терпеливо смотрел на сына и на дым без огня, но все же заговорил, улыбаясь:

– У нас в детстве спичек не было, кто ж даст… Ну и мы так же точно костры разводили… Это «по-деревенски» называлось…

– Да у нас тоже, – переводя дух, сказал Виталий.

– Давай я, – предложил Виктор Васильевич. Он поправил траву, встал на четвереньки и, вытянув шею, набрал в легкие воздуха, надул щеки, став вдруг от этого смешным, дунул, но слишком сильно, так, что трава разлетелась в разные стороны.

– Не так сильно-то, – проворчал недовольно Виталий, подбирая траву и укладывая ее на тлеющую головешку. – Вместе давайте…

И они стали вместе дуть с двух сторон, и наконец первый малюсенький язычок пламени превратил единственную травинку в огонь, и от нее занялись остальные.

Костер был большим и жарким. Они сидели на бревнах друг напротив друга, смотрели в живой, звучащий огонь.

– И сигареты потерял, когда бежал, – невесело сказал Виталий. – Закурить бы…

– Курильщик… – проворчал Виктор Васильевич. – Курить не будешь, будешь лучше бегать. – Он обернулся, посмотрел на Виталия. Тот не обиделся.

– Я завтра Огурца поймаю… А потом мы всех остальных подловим… Японца… Сову… Коляна… – говорил он спокойно и чуть устало.

– Ладно, – прервал его Виктор Васильевич. – На вот лучше, погрызи… – Он поднял прутик, который держал над огнем. На конце его был насажен кусочек свиного уха.

Виталий снял его, перебросил несколько раз с ладони на ладонь и стал грызть с аппетитом, наклоняя голову набок, боясь обжечь больную губу. Он оставил половинку, молча протянул ее Виктору Васильевичу, но тот отказался.

– Ты ешь, ешь… Ну как, вкусно? – спросил он, улыбаясь.

Виталий кивнул.

– А ты говоришь…

Виктор Васильевич помолчал и громко спросил с чуть хитроватой улыбкой:

– А вот скажи, Виталь, нас сейчас сколько?

– Как сколько? – не понял Виталий.

– Ну, сколько нас сейчас здесь? – еще больше улыбаясь, спросил Виктор Васильевич.

– Как сколько? – пожал плечами Виталий. – Двое… вы и я…

– А вот и нет! – довольно засмеялся Виктор Васильевич. – Трое! Ты, я… и костер…

Виталий посмотрел на огонь, потом на Виктора Васильевича и сказал неожиданно:

– Тогда четверо.

– Почему? – удивился Виктор Васильевич.

– А луна… луна – четвертая…

Виктор Васильевич поднял голову, увидел неполную еще, остролицую луну и посмотрел удивленно на сына.

Потом было молчание. А потом Виктор Васильевич заговорил решительно:

– Знаешь, я тебя об одном деле попрошу… Я тебя вот о чем попрошу… Не называй меня на вы, хорошо? На ты меня называй…

Виталий молчал. Он поднял с земли щепку, бросил в огонь.

– Хорошо? – повторил Виктор Васильевич.

Но Виталий молчал. Смотрел в огонь.

– Хорошо?

Виталий поднял на него глаза.

– Ты… – Он замолк на мгновение. – Ты мо-а… мо-а… ма… – неожиданно стал заикаться он и снова замолк, переводя дух. – Ты мо-а… мо-а… Ты мой отец?

Потрескивал и дышал костер, а в остальном мире было тихо.

– Да, – давясь, ответил Виктор Васильевич.

– Приехал… – тихо заговорил Виталий. – Я знал, что приедешь… Я тоже, когда первый раз увидел – показалось, что видел тебя уже, только давно очень… А потом, знаешь, показалось, что это было у нас уже… Ну вот прямо знаю, что сейчас будет, будет, что сейчас будет… Понимаешь? – Он посмотрел на отца и заговорил громче: – Я знаешь когда первый раз подумал? Когда тебе про отца сказал… Ну, наврал все… Я специально придумал… Разозлился чего-то… Гляжу, а ты как-то сразу… Ну не знаю… я тогда подумал – отец… А это я наврал все. Нету у матери никого. Был один, давно уже… Алкаш-ханыга… Она его выгнала. Я и не помню его почти. А так нету… И не водит она никого, честно…

Виталий замолчал, посмотрел на огонь, потом на луну, потом на отца.

– Ты пойдешь домой сегодня?

Виктор Васильевич не отвечал, смотрел в огонь.

– Да я понимаю, – вздохнув, произнес Виталий. – Сразу трудно… А она пустит, вот увидишь… – Он снова замолчал, покачал головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями. – У тебя правда сын был другой?

Виктор Васильевич помотал головой:

– Не, соврал я тебе, извини… Слышал, как рассказывали… А как бы ты со мной пошел?.. Не было у меня никого… И нету… Ты один…

Сын помолчал и улыбнулся виновато:

– А я думал, ты из-за него меня Виталием зовешь… Я и молчал… Тогда и подавно… Ты теперь меня моим именем зови, хорошо? А то все – Виталь, Виталь… Хорошо?

Костер затихал. Виктор Васильевич молчал, не двигался.

– Хорошо? – повторил паренек, глядя на Виктора Васильевича, и прибавил, показав пальцем: – У тебя кровь на щеке, обцарапался где-то…

Виктор Васильевич провел ладонью по щеке, медленно поднялся и пошел к речке. Там он присел на корточки, зачерпывал горсть за горстью воду и с силой прижимал ладони к лицу.

Виктор Васильевич сидел у костра с мокрым уставшим и безразличным лицом. Он съежился как-то, стал вдруг маленьким и жалким, почти таким же, каким был совсем недавно этот паренек.

А паренек, нагнувшись, подбирал с земли мелкий горючий сор и бросал его в огонь.

Шальной холодный ветер вырвался из-за поворота реки, зашумел в кустах, поднял старые листья, взъерошил волосы на голове паренька. Он поежился.

Виктор Васильевич медленно покосился на него, стянул с головы шапку, закрыл ею свое лицо.

– Ты чего? – спросил паренек, выпрямившись.

По вытянутой шее Виктора Васильевича катнулся и гукнул кадык.

– Чего ты? – повторил паренек встревоженно.

Виктор Васильевич с силой провел шапкой по лицу так, будто хотел содрать кожу, посмотрел на паренька и неожиданно нахлобучил шапку ему на голову.

Тот отпрянул, хотел тут же снять ее, но Виктор Васильевич остановил.

– Попробуй сними! – пригрозил серьезно он.

И паренек так и остался сидеть, смирный и тихий, в этой явно великоватой ему шапке.

Было тихо, совсем тихо.

– Пойдем? – спросил паренек.

– Пойдем, – согласился Виктор Васильевич.

Но не вставали. Было тихо…

И вдруг все ожило, заволновалось: где-то поезд загудел и застучал, отсчитывая торопливо рельсовые стыки, ветер зашумел по пустым огородам, поднимая холодную пыль; чей-то пронзительный и тревожащий душу долгий свист возник ниоткуда, а луна, половина ее лица, одни глаза, не прикрытые невидимой тучей, забегали нервно и раздерганно по серому рябому телу реки…

И в это мгновение они подались почти незаметно друг к другу и прижались плечом к плечу. Так было теплее.

Костер взмахнул мгновенно возникающими языками, как ладонями, и словно сказал что-то шепотом.

И тут же все стихло. Поезд затаился где-то, ветер пропал, луна очистилась и стала прежней, усталой и скорбной, река остановилась. Они сидели рядом, плечом к плечу, смотрели в костер.

Ладони пламени тоже сразу пропали. Костер покойно затихал, серел. Лишь иные места на его теле были еще довольно яркими, они мерцали, дрожали мелко, успокаиваясь от недавней боли, – тише, тише, тише…

1985

Назад: Танк «Клим Ворошилов – 2»

Дальше: Платки