Новости о состоянии Карпенко были малоутешительными. То, что казалось легким ударом, не вовремя открывшимся-закрывшимся затвором фотоаппарата, против всех надежд стало кислым серебром негатива. Зафиксировалось. Старик лежал, и возвращенья в институт, во всяком случае скорого, прогнозы не обещали. Это расстраивало человека с душой и сердцем, Алексея Леопольдовича Левенбука, но его же, похожего на недобритого бульдога из-за тяжелого, как гречка, подбородка, вечной щетины и крупных темных губ, с некоторых пор досадная потеря уже не беспокоила. Уже в начале декабря Алексей Леопольдович точно знал, что небольшое оргнедоразумение с научным и административным наследством его учителя и старшего товарища М. В. Прохорова разрешится в любом случае, а к середине января мог даже безошибочно назвать и сам момент уборки помещения – немедленно, как только уже не настоящий, а мнимый больной перестанет симулировать и явится в партком.

Из башенки лживого, но максимальный срок действия имевшего больничного листа кубик за кубиком выщелкивались дни, и жалкими казались разрозненные закорючки на их боках «п», «р», «о», «к», «о», «ф», мягкий знак и «ев». И составлялись из черненьких сами собой живодерские веселые словечки «короф» и «пороф». Очень спокойно и уверенно, играя ими, ощущал себя ученый, к. т. н., заведующий сектором с зеркальными собачьими глазами, А. Л. Левенбук.

А вот молодой человек без степени, Андрей Каледин, пока стеснялся.

– Алексей Леопольдович, – остановил он Левенбука перед входом в стекляшку институтской столовой. В февральский студеный денек бывший системщик и бывший ас пирант-заочник был без шапки, и уши его на солнце, как сырые, кроличьи, светились розовым.

– У меня к вам поручение, – сказал человек, в пору хозяйственного домино, смертей, болезней, быстрых проходов в дамки и попаданья, столь же молниеносного, в сортирный угол негаданно-нежданно для всех и для себя самого ставший вдруг референтом, помощником при А. Ф. Красавкине. Он теперь не пах, как прежде ему случалось в этот час, солдатскими витаминами салата из зеленого лучка. Нежно-голубой галстук лежал одеколонной молнией на белой груди.

– Афанасий Федорович, – все еще слегка стесняясь имени-отчества хозяина, проговорил Каледин, запахивая легкую курточку, – очень просил, чтобы вы выбрали время к нему зайти. Сегодня. После работы. В семь, в полседьмого, как вам удобно будет...

– В шесть тридцать, – мгновенно отозвался Левенбук, – зачем откладывать. В шесть тридцать, передайте. Я готов.

Понятливость и прямота Левенбука, негромкий, но быстрый и очень внятный ответ, на удивление, покоя и удовлетворения не принесли ни новоявленному референту, ни его галстуку. Каледин вновь как будто бы смутился, а небо на его груди, пошевелившись, стало селедочным.

– Если Афанасий Федорович внесет какие-то коррективы, я вам позвоню...

– Пожалуйста, – ответил Левенбук и, не оборачиваясь, проследовал в стекляшку. Он тоже, как и многие в ИПУ, был любителем салата из свежей подоконничной зелени, но сегодня решил отказаться от едкой, колечками нарезанной травы и для разгона взял сладковатой морковной стружки со сметаной. Молочный суп с мучными водорослями лапши, а на второе – привилегия ученых с положением и весом – котлету по-киевски за шестьдесят восемь копеек. Из угла хрустящего сухарного уголка торчал обломок сахарной куриной косточки.

А в секторе, куда А. Л. вернулся сразу из столовой, нигде не останавливаясь и не задерживаясь, на фоне крестиков-ноликов оконного переплета торчала костью голова. Николая Николаевича Прокофьева. Явился. Принес набор рассыпавшихся кубиков, чтоб поиграли в «крофь» и «профь» товарищи из парторганизации ИПУ.

«Отлично, отлично, – подумал Алексей Леопольдович. – Давно пора. Давно...»

И даже не испытал привычного раздражения, увидев рядом со столом Н. Н., тут же, широкое и рыжее. Откуда-то волшебным образом придвинутый совсем бессмысленный и никуда не годный комплект из «хина» и «меле».

«Мел», «лен» – списанью подлежало все. Списанию не глядя.

Самого Левенбука ждал Роман Подцепа. С какой-то очередной бумагой. Едва ли не через день, как раньше распечатки, Роман Романович Подцепа притаскивал теперь на подпись разнообразнейшие прошения, отношения и заявления. Простая нематематическая задачка продления подмосковной прописки в связи с продлением аспирантуры производила строчки, с упрямством и настойчивостью ВЦшного АЦПУ. Едва пробежав глазами очередной отладочный дамп с шапкой в правом верхнем углу «Заместителю директора ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина Красавкину А. Ф. от...», Алексей Леопольдович пружинной скорописью отметился в левом нижнем «прошу удовлетворить», после чего к удивлению Подцепы бумагу не возвратил, а положил в свои собственные корочки из розового мармеладного пластика.

– Я сам отнесу, – ласково глядя на Романа влажными чернильными льдинками, успокоил аспиранта Левенбук, – мне как раз надо в главный.

Что-то в свою очередь набросав на листе бумаги и лист этот просунув в ту же бабаевскую папочку с золотым контуром Петропавловки и шила-шпиля, А. Л. встал из-за стола, сунул под мышку клык города-героя и вышел не прощаясь.

И поразительно, совершенно необыкновенно повел себя заведующий сектором, к. т. н., только что в столовой с полным достоинством, без спешки наминавший щедро удобренную маслом изнутри, а сверху бронированную сухарями профессорскую пайку. Алексей Леопольдович Левенбук буквально спорхнул с крылечка лабораторного корпуса, а за углом и вовсе, сделав два легких хулиганских шага, метра три катился боком на манке зимних ботинок по синему ледовому языку.

В главном корпусе ИПУ, вновь задубев, обретя солидность и хладнокровие первого кандидата на заведование отделением, А. Л. Левенбук поднялся на второй этаж и в общей приемной поинтересовался у понимающей без слов любое дело Лидии Ивановны, все ли вчерашние бумаги подписаны.

– Не все, – сказала маленькая завитая женщина, не только помнившая в лицо и по именам всю эстафету жен члена-корреспондента академии наук А. В. Карпенко за двадцать лет, но и самого Алешу Левенбука перспективным молодым специалистом.

– А можно тогда вот эту пометить вчерашней входящей датой, – совсем уже тихо поинтересовался Алексей Леопольдович, вытягивая из пластика папочки пару листков, – Вот эту. Нижнюю.

– Можно, – кивнула Лидия Ивановна, ознакомившись, а Левенбук решил, что к тюльпанам грядущего восьмого марта надо будет непременно добавить какую-нибудь коробочку из «Балатона» или «Ядрана». Покинув гостеприимную приемную, А. Л. отправился в библиотеку и до самого конца рабочего дня просидел в читальном зале, знакомясь с новыми поступлениями по собственной и смежным тематикам. Снимал с полочек, листал, смотрел в окно и ставил обратно.

В шесть тридцать заведующий сектором матметодов отделения динамики горных машин ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина Алексей Леопольдович Левенбук вошел в опустевшую приемную и самостоятельно, без помощи или напутствия добрейшей Лидии Ивановны, открыл высокую, в два человеческих роста, дверь в кабинет первого зама болеющего Антона Васильевича Карпенко. За парадными, дворцовыми был небольшой, в пару ладоней, тамбурок и дверь, такая же высокая, но с шиком уже купеческим во всю ширь крытая кожей, подбитой ватином. Постучать в глухое, черное даже из вежливости было невозможно, и Левенбук без лишних церемоний просто толкнул препятствие, как чью-то спину.

У дальней стены едва ли не волейбольных размеров зала Афанасий Федорович Красавкин за крепостным валом дубового стола времен основания ВИГА – ИПУ с зеленым барским, дореволюционным верхом читал газету местного разлива «Миляжковская правда». Газета распространяла стойкий запах оружейного свинца.

– Присаживайтесь, – сказал Красавкин и протянул руку, на удивление безо всяких следов от контакта с липким и марким рупором горкома и горсовета. – Очень рад, что вы пришли, давно хотел с вами поговорить в неофициальной, так сказать, обстановке...

Затем прозвучало имя покойного Михаила Васильевича и целый набор ключевых слов – «школа», «научное направление», затем «традиция» и «продолжатель». Вступительная часть была короткой, но исключительно комплиментарной, с неакадемическими наречиями «бесспорно», «безусловно» и «безоговорочно», а также совершенно уже ненаучным оборотом «не подлежит сомнению»...

– ...прекрасно понимая, что вопрос защиты вами докторской, вопрос самого ближайшего будущего, никого кроме вас, Алексей Леопольдович, руководство института не видит на месте заведующего отделением... И в этой связи... в этой связи...

И тут-то началась та отсебятина, импровизация, в предчувствии которой А. Л. Левенбук сегодня днем соорудил короткую писульку и ловко пристроил с нужной датой под красный коленкор папки «На подпись».

– И в этой связи... в этой связи... как ученик и ближайший сотрудник Михаила Васильевича, не хотели бы вы, не согласились бы, Алексей Леопольдович, на завтрашнем заседании парткома выступить на тему научной состоятельности вашего пока еще... пока еще... коллеги Николая Николаевича Прокофьева. У вас ведь есть, наверняка, на этот счет сложившееся мнение...

– Есть, – сухо ответил Левенбук и так прохладно посмотрел на своего фактического директора, прямого руководителя, что тот смутился и понес уже совершенно необязательную ерунду:

– А эти... – Красавкин не мог даже слова подобрать, – эти осенние эксцессы здесь, в институте, не должны вас... хотя я понимаю... неловкость, но хочу заверить, и это нам точно теперь известно... не отражают ни в коей мере линии партии и государства... Совершенно наоборот, это все было и остается личной инициативой весьма нечистоплотного человека с непомерными амбициями и совершенно неприглядным, как выяснилось, моральным обликом... затесавшимся в члены... в члены...

Красавкин оплошал, он видел, что сделанное им от души, со всею искренностью предложение поучаствовать в приятном и открытом добивании врага нарушило неписаный регламент мероприятия и пониманья не найдет, но как поймать теперь так глупо вылетевшего и принявшего стекло окон за во лю вольную воробья, не знал, стучался клювом, частил крылами, и был очень признателен, когда немногословный человек со странными, будто лишенными белков глазами хрустнул наждачкой подбородка и сам пришел на помощь:

– Спасибо, Афанасий Федорович, но завтра я надеюсь уже быть с семьей на горе...

– Где? – изумился Красавкин не просто сказочному разрешению, но и баянной его, былинной форме «во широком поле, на высоком холме».

– Тут недалеко, – с улыбкой пояснил Левенбук, – та самая традиция, о которой вы упоминали. Мы с покойным Михаилом Васильевичем всегда в это время выезжали в Вишневку. На последний снежок. Короткий отпуск...

– А вы... я что-то ваше заявление не помню, разве подписывал...

– Нет, – гость продолжал улыбаться, – мне Лидия Ивановна сказала, много бумаг, не успеваете... Буду признателен...

Красавкин раскрыл папку «На подпись» и некоторое время шуршал самыми нижними слоями, потом поднялся и протянул через стол руку, и после залежавшихся бумажек оставшуюся чистой:

– Очень приятно было познакомиться.

Никаких следов недавнего волнения или растерянности тоже не было на лице Афанасия Федоровича. Оно выражало, как всегда, ветчинную значительность и пахло хреном. И этот здоровый дух покрыл и перебил даже расстрельные канцерогены газеты «Миляжковская правда».

В институте Алексей Левенбук на следующий день не появился. Хотя встал заметно раньше обычного и даже проехал через час, хотя и в некотором отдалении, но все же мимо ИПУ по Новорязанскому шоссе. К удобной самоделке из тонких металлических прутков на крыше ВАЗ-2102 были привязаны лыжи, зеленые «Elan Impulse» – гордость и радость самого Алексея Леопольдовича, но вот что странно и необычно для семейного выезда, не лакированный «Sulov» жены Ирины, а длинные и желтые, кое-где до серебристого алюминия основы протертые «Польспорты». И это было здорово, потому что на условно запасных, старых «Пампорово» самого Алексея Леопольдовича кант был уже ни к черту. совершенно невообразимое безобразие, немыслимо кому-то предложить, а вот почтенные ботинки «Ботас», кожаные со шнуровкой на красно-черной партизанской подошве и сам бы надевал, таскал бы до сих пор, если бы не новенькие «Альпины», подаренные в прошлом году к сорокалетию.

Желтые, видавшие виды лыжи Алексей Леопольдович занял у товарища, жившего по соседству, этой зимой счастливо перепрыгнувшего на K2 с каким-то фантастическим, невиданным цветным тефлоном. Экспромтом, но лихо подготовился житель по определению неспешного и томного Самаркандского бульвара города Москвы к «последнему снежку».

И уж совсем легко и просто, после короткого вечернего звонка, как это и можно было предположить, буквально с низкого старта, собрался в дорогу житель улицы Космонавтов города Миляжково. Раз, два и готов. В половине девятого утра на обочину Новорязанского шоссе, легко поднявшись от нового микрорайона, вышел человек в синей спортивной куртке и штанах, большая сумка с белой парашютной полосой «Динамо» висела легкой колбаской на его плече, и не успел турист, скинув неудобную, найти ей чистое пятно снега возле себя, как рядом затормозили серенькие «Жигули»-универсал, с парой ярких, острых стрел на крыше.

– Обещанного три года ждут? – весело объявил пассажир, усаживаясь рядом с водителем.

Человек с мытыми сливами собачьих глаз в ответ дружески рассмеялся. Оба понимали, что речь вовсе не о давнем обещании съездить как-нибудь за город и покататься, наконец-то исполненном. Совсем иное, куда более существенное и самое главное немыслимо забавное имеется в виду. А чтобы никаких сомнений на этот счет не возникло, Игорь Валентинович Пашков, прикомандированный для наблюдения за состоянием дел к большому академическому институту, а по своим задачам и множеству закрытых тем и вовсе можно считать ящику, извлек из внутреннего кармана куртки широкий коричневый бумажник, с любимым и популярным в отечественном легпроме оттиском прибрежной крепости со шпилем, а из него достал линялое любительское фото. На мутноватом, но проникновенном два совершенно обнаженных однополых индивидуума, один изящ ный, совсем юный, а второй, без плеч, с животиком, лет тридцати семи, обнявшись, зайками позировали перед камерой со вспышкой и автоспуском.

Игорь Валентинович, придерживая снимок за белый уголок, нижним воткнул прямоугольничек в прорезь круглого дефлектора на жигулевском торпедо, фото распрямилось и завибрировало в теплой струе от печки, тут же заставив изображения двух голых субчиков синхронно волноваться. Тот, что повыше, в возрасте, с животиком, без плеч ежился и пыжился, совсем как в жизни. От неожиданного мульти-пульти эффекта водитель жигуленка, Алексей Леопольдович Левенбук, ответственный за то, чтобы сам Игорь Валентинович Пашков, точно так же, как и его предшественники и все возможные его наследники, отлично разбирались в проблематике и тонкостях горной науки, еще раз усмехнулся и, взгляд переводя на зимнюю дорогу, спросил:

– Вы завтракали? Можем остановиться в Бронницах, там очень хорошая, проверенная пирожковая.

Вишневка понравилась сибиряку Пашкову.

– Не Югус наш, конечно, но вполне. Даже подъемник есть.

– Да, – согласился Левенбук, – немного обустроить, и совсем будет Европа.

– Всех переловим да и сделаем Европу, – небрежно пошутил Игорь Пашков.

И этот невинный профессиональный юмор не понравился Алексею Левенбуку: была в нем и неуместность, и бестактность. Кому-то наружка да прослушка, а кому-то аналитика и тонкий расчет. Никогда и никого Левенбуки не ловили и не будут. Совсем иными делами занимался отец Алексея Левенбука, Леопольд Эмильевич, в большом доме в самом центре Москвы, занимался бы и сын, если бы не «разгром», как это иногда очень тихо определялось в домашних разговорах, разгром тысяча девятьсот пятьдесят третьего.

Не поддержал шутку Алексей Левенбук, и Игорь Пашков это заметил, но не обиделся. Он, сотрудник в первом поколении, молодая кровь, снисходительно и не без понимания относилcя к амбициям, обидам и прочей художественной мелочовке, столь свойственной хорошим, заслуженным и нужным, но бывшим, бывшим людям конторы.

– Бугров только, я смотрю, многовато, – заметил Игорь Валентинович с легким сожалением и тут же с привычной легкостью добавил: – А впрочем, и я не Стенмарк...

На этот раз он шуткой не промазал. Когда-то цветное фото юного Ингемара в желтой вязаной шапочке на фоне красных лыж ELAN запало в душу молодому кандидату технических наук, научило Алексея Леопольдовича экономить, откладывать и даже немного занимать, чтобы в конце концов с триумфом сделаться обладателем очень похожих, только зеленых. Но кто здесь в известном смысле Стенмарк и почему, А. Л. конкретизировать не стал. Тыльной стороной ладони Алексей Леопольдович провел по свежевыбившейся щетине, и звук, похожий на заключительную правку лезвия ножа, настроил двух товарищей на дело.

– Вперед? – спросил прищурившийся Левенбук, ставший азартным, легким, как тот шкодливый пацаненок, который, забежав вчера за дом, проехал пару метров по ледяному языку на манке дорогих французских зимних башмаков.

– Вперед! – ответил всегда прямой и легкомысленный на вид Пашков и, словно разогреваясь, очень задорно, громко, как будто бы бамбуковыми, щелкнул сухими пальцами.

На самом деле катался он весьма прилично, хотя и охал иной раз, вдруг наметав снежной трухи в серии невыставочных виражей:

– Два года не вставал, два года, не поверите...

Бугров, действительно, хватало, да и снег был мягковатым, но февральская пеленка неба сияла чистотой и солнце, пусть и слабосильное, еще пока работало на совесть.

– Отлично, отлично, – повторял Пашков.

Все ему понравилось. И склон без затей, и маленькая деревенская харчевня, по-другому и не назовешь отделанный травленым деревом «Торжок», в который Левенбук завез его уже усталого, и удивительное темное пиво с кремовой пеной, которое там подавали в мокрых кружках. Две полные с легким обедом сморили Игоря Валентиновича, и всю довольно долгую дорогу из Вишневки до Миляжково, через Луховицы, Коломну и Бронницы, он спал. Зато водитель серенького «универсала» с парой острых, окованных железом штакетин на крыше всю долгую дорогу от реки Ока и до реки Москва думал. День, проведенный среди всех оттенков белого, снега со строчками лесопосадок и точками людей, бумаги рваной и бумаги гладкой, широких листов распечаток и узеньких блокнотных, зеленоватых, голубоватых, с водяными знаками застывших водоемов, и серой линейкою дороги, все время мысли Алексея Леопольдовича возвращал к одному важному предмету, без обсуждения которого со спящим Игорем Пашковым прогулка, так славно организованная, не была бы с толком завершена. Так и осталась бы потехою без дела.

Ждал обязательного эпилога и Игорь Валентинович, когда маленький жигуленок, притормаживая, захрустел снегом и камешками на обочине Новорязанского шоссе, а потом и вовсе остановился напротив видневшихся за полем и деревьями монолитных домов нового микрорайона города Миляжково. Синяя динамовская сумка с пригодившимся термосом и не пригодившейся колбасой осталась на заднем сиденье, а сам Игорь Валентинович на переднем. Уже достаточно давно проснувшийся и к заключительному аккорду вполне готовый Игорь Пашков повернул живой лукавый глаз к Алексею Левенбуку и улыбнулся. Сизая щетина одела к вечеру лицо водителя и горнолыжника в пороховую полумаску:

– Надо помочь очень нужному человеку, – сказал Алексей Леопольдович, и черные, компотные глаза его остановились.

– Вашему аспиранту? Роману Романовичу Подцепе? – все так же дружески, приятно улыбаясь, уточнил Игорь Пашков. Мягко дал понять, что не зря свой хлеб здесь ест. Не просто так.

– Да, – кивнул Левенбук. Чистые островки кожи на его лице казались выскобленной желтой костью. – Он должен остаться в ИПУ. Должен работать в отделении, теперь... – Он помолчал, асимметричные виски блестели. – ...после всех этих перемен... с наступлением определенности... этот вопрос нужно решить...

И тут улыбка на лице Игоря Валентиновича преобразилась. Он словно вспомнил о легком утреннем недоразумении, нарушении то ли традиции, то ли субординации, то ли иной тонкой материи, касавшейся работы грязной и работы чистой, положения штатного и нештатного. Но, тем не менее, при этом никакая мстительная тень на губы пассажира не набежала. Легкая снисходительность приподняла брови и теплая ирония – уголки губ.

– Но это так просто, само собой не происходит, вы же понимаете, Алексей Леопольдович... Надо включиться в общую работу, заработать право на поддержку...

– Я это прекрасно осознаю, более того, именно это вам и предлагаю, включить...

– Отлично. Только жаль, мы всех уже разоблачили, – не мог не пошутить Пашков, отчетливо ощущая приятность самой минуты.

– Ну почему всех? – не дал ему совсем уже зарумяниться и заиграться Алексей Леопольдович.

– Вы кого-то конкретного предлагаете в этой связи к разработке?

– Да, – сухо ответил Левенбук, – меня.

– Вас?

– Да, – подтвердил заведующий сектором матметодов ИПУ. – Лучшей проверки и привязки и не придумаешь...

И тут улыбку смыло с лица Игоря Валентиновича, ему стало стыдно своего какого-то мальчишеского, безответственного настроения, а еще больше недавних мыслей о том, что бывают люди бывшие и не бывшие. Люди конторы – всегда ее люди, и глупо думать по-другому, как бы жизнь ни перекраивала все и ни переиначивала.

– Хорошая мысль, дельная... И человек нашей науке нужный... Ведь так?

– Именно так...

– Ну, значит, попробуем...

– Попробуйте, – сказал Левенбук, – пожалуйста...

И тут Пашков вдруг обнаружил улыбку, пару секунд тому назад сбежавшую с его собственного – уже в мелких проволочных заграждениях неправильного лица напротив. И тут же отразил ее своими правильными. Точно так же блеснул зубами.

Пока пассажир вылезал и забирал сумку, водитель включил дворник заднего стекла. Заскрипела полупрозрачная снежная мелочь, и от того родился прощальный комплимент, прекрасно увенчавший незабываемый денек.

– Так она у вас в экспортном исполнении, смотри-ка, только сейчас заметил, – уже в проем двери порадовался Пашков.

– Да, – Левенбук кивнул и добавил совсем уже по-свойски, – можно вполне закрыть легким движением. Не бить с размаху.

И если по поводу теплой, семейной атмосферы лыжной прогулки, которую накануне в высоком кабинете обещал завсектором, возможны споры или сомнения, то вечер этого длинного и приятного дня был домашним уже во всех отношениях. До девяти часов Алексей Леопольдович играл со своей маленькой дочкой Лилей. Шестилетней девочкой от второго счастливого брака.

Папа и доча складывали из кубиков принцесс и принцев, и наконец сам замок для романтических особ с мостами, башнями и шпилем. И это развлечение очень нравилось малышке Лиле. Но пришлось потратить еще и полчаса на то, что больше было по вкусу папе. На изучение слогов и букв.

Из пластиковой кассы Алексей Леопольдович извлекал яркие загогулины «п», «р», «о» и ставил на узенькие полочки-линейки черной доски. Из двух составлял слога «ко», «фе», «ве» и надо было угадывать сначала части, а потом и целые слова. Легкие – «ров», рев» и трудные – «кровь», «прок».

Отход ко сну Алексея Леопольдовича Левенбука также не обошелся без словесных упражнений, простых и сложных. Бритый с необыкновенной тщательностью заведующий сектором долго лежал и терпеливо ждал, пока жена Ирина закончит изучать, по ходу дела сгибая, заламывая и переворачивая, такую неудобную для чтения лежа «Литературную газету».