Глава пятая
В «Шереметьево» после паспортного контроля, регистрации, сдав чемодан в багаж и оставшись с одной небольшой сумкой через плечо, Рад сел в кресло поодаль от двери, через которую должна была происходить посадка, и достал из сумки взятую в дорогу книгу. Народ вокруг носился из одного магазина беспошлинной торговли в другой, это была пестрая туристическая толпа, отправляющаяся по купленным в агентствах путевкам оттягиваться на пляжах, подставить белое зимнее тело под солнечный ультрафиолет, как бы некое электрическое возбуждение облаком стояло в воздухе, — Рад, отрешась от всего, сидел, не поднимаясь, и, несмотря на мерклый свет, читал.
Книга, что он читал, была «Окаянные дни» Бунина, репринтное издание 1990 года с «ятями». Когда-то, в те самые годы, когда она вышла, он уже читал эти «дни», но, собираясь, взял из дачной библиотеки бывшего сокурсника на чтение в дорогу именно ее. Рука вытащила с полки одну книгу — и вернула на место. Вытащила другую — и тоже поставила обратно, и так третью, четвертую, пятую. А на этой вдруг замерла, взвесила ее зачем-то, хотя весу в ней было, как в пере, и в книжный строй книга уже не вернулась.
«Когда совсъмъ падаешь духомъ отъ полной безнадежности, ловишь себя на сокровенной мечтъ, что все таки настанет же когда нибудь день отмщешя и общаго, всечеловъческаго проклятая тепершнимъ днямъ. Нельзя быть безъ этой надежды. Да, но во что можно върить теперь, когда раскрылась такая несказанно страшная правда о человъкъ?» — читал Рад, удивляясь сам себе, что выбрал для дорожного чтения эту книгу, не какую другую. Дни, описанные в ней, были совсем не похожи на нынешнюю жизнь, но было что-то то ли в книге, то ли в нем самом, что читалось, как детектив, глоталось — будто иссох от жажды и вот наконец пил.
Когда объявили посадку, прежде чем включить себя в зазмеившуюся перед входом в рукав-коридор очередь, Рад из отдаления, натянув шапку козырьком на самый нос, ощупал глазами каждого, кто уже стоял в ней. Конечно, это казалось фантастикой, чтобы его бандитам было угодно собраться туда же, куда и он, и именно в это время, и взять билеты именно на этот самолет, но вместе с тем почему было не произойти фантастическому: его бывшие клиенты любили отдыхать и, судя по их разговорам, обтоптали уже все главные курорты мира, нога их не ступала разве что на Антарктический континент.
Однако его бывших клиентов в очереди вроде бы не было. Лезла на посадку, оттесняя от входа всех других, шумная группа мужчин в кожаных одеждах и с коротко стрижеными головами на крепких, напоминающих бревна шеях, но если это и были бандиты, то не его. Не было знакомых лиц ни среди пар, ни среди тех, что летели с детьми, — хотя некоторые главы семейств физиогномически вполне могли посоперничать с теми, что ломились на посадку поперед всех.
В самолете место его оказалось рядом с проходом. Рад любил сидеть у прохода, и то, что досталось такое место, укололо его отчетливой радостью. Как бы знак удачи почудился в этом. Чувство было дурацкое, и вместе с тем вполне серьезное.
Он сел, сразу пристегнулся и снова погрузился в чтение. Он вынырнул из книги лишь тогда, когда уже были в воздухе, самолет набрал высоту и стюарды со стюардессами повезли по проходам тележки с напитками. Наливали апельсиновый и яблочный сок марки «Джей-севен», молдавское красное и белое сухое вина. Бутылки с минеральной водой стояли невостребованными.
— Минералку, — сказал он, когда тележка оказалась рядом с его креслом. Хотя при том выборе напитков, что предлагался, предпочтение воды всему прочему, да для мужчины его лет, выглядело, наверное, в глазах стюарда и стюардессы довольно странным.
Впрочем, как раз в их глазах не отразилось никаких чувств, среагировал на его просьбу пассажир, сидевший перед Радом. Рад устраивал свою сумку на багажную полку одновременно с ним и обратил на того внимание еще тогда. Мало что он был богатырского сложения и роста, у него еще было и особенное лицо. Лицо человека, исполненного такого высокомерного презрения к миру, будто он заглянул ему под испод, и тот оказался убийственно непригляден. Это было лицо посвященного. «Осторожно! Здесь стоять ничего не будет», — немного погодя, когда Рад уже сидел и читал, не дал он только что подошедшему соседу по ряду поставить его сумку рядом со своей. «Что такое? — возмутился подошедший сосед. — Свободное место. А тесновато — так ничего не поделаешь». «Вот мне не нужно, чтоб тесновато, — холодно сказал „посвященный“. — У меня там ноутбук, я из-за этого ноутбука лечу, и чтоб мне давило на него!»
И вот сейчас, когда Рад попросил минералку, «посвященный» с кресла перед ним повернулся к Раду и воззрился на него с энтомологическим недоумением. Как бы увидев перед собой экземпляр насекомого, обходящегося вместо шести лапок то ли четырьмя, то ли даже двумя. Себе он заказал вина и к бесплатному бокалу взял еще бутылку красного, уже французского, а кроме того, и бутылку кубинского рома.
Стюард со стюардессой ушли к следующему ряду кресел, а пассажир с переднего сиденья все сидел, обернувшись, и смотрел на Рада. Рад не выдержал:
— Что? — спросил он, делая глоток из пластмассового стаканчика.
Мысль о том, что это может быть кто-то, имеющий отношение к его прежним клиентам, которого он не знал, а тот почему-то знал его, была неизбежна.
— Не люблю непьющих, — серьезно сказал «посвященный».
— Бога ради, — сказал Рад.
— Зашитый? — спросил «посвященный».
— Предположим. — Немногословие не давалось Раду струдом.
Скорее всего, выбор его пал на минералку чисто инстинктивно — иметь к предстоящей встрече совершенно ясную и трезвую голову, пусть впереди и были десять часов полета, но откровенничать с кем бы то ни было никак не входило в его намерения. Тем более с человеком, неизвестно почему проявляющим к нему интерес.
— Не похож, — поразмыслив над ответом Рада, как приговорил «посвященный». Теперь Рад ему не ответил.
Так они посидели некоторое время, вызывающе молча глядя друг на друга, потом по лицу «посвященного» пробежала как бы тень утомления, и он отвернулся от Рада.
Неприятный осадок остался после этого разговора. Конечно же, было невероятно, чтобы человек знал его — да если бы знал, то обратился бы к нему совсем по-другому, — и тем не менее что-то, похожее на оскомину, обволокло собой все внутри. Рад читал, ел поданный на пластмассовом подносе в пластмассовой посуде обед — кусок вполне приличной свинины с фигурными макаронами, залитыми кетчупом, — а под ложечкой от этой «оскомины» словно саднило.
«Посвященный» покончил с едой, встал и, покачиваясь, отправился в туалет. Бутылка вина была уже пуста, бутылка рома — наполовину. Лицо и шея его стали кирпичными.
Когда «посвященный» вернулся из туалета, то первым делом, не садясь, откинул крышку багажной полки и достал сумку. Удостоверился, что ноутбук на месте, и только уже после этого, поместив сумку обратно, втиснул свое богатырское тело в кресло перед Радом.
«Окаянные дни» оказались не вечными, через полчаса после обеда они закончились. Следовало искать иной способ убить время. Рад с сожалением сунул книжку в сетчатый карман на спинке переднего сиденья и принялся подниматься, чтобы отправиться туда же, где хозяин переднего сиденья уже побывал. При этом, вталкивая книгу за сетку, он, видимо, заставил хозяина сиденья испытать дискомфорт, — когда встал, «посвященный», вывернув голову, смотрел на него снизу вверх взглядом, исполненным праведного негодования.
— Поаккуратней! — с этим негодованием процедил он, обращаясь к Раду. — А то у меня нервы ни к черту, я за них не отвечаю!
— Пардон, — со всею искренностью извинился Рад. «Посвященный» некоторое время смотрел на него — словно взвешивал ответ Рада на неких невидимых весах — и, вероятно, решил, что вес извинения соответствует тяжести нанесенного ему оскорбления.
— Не доверяю непьющим, — изошло из него, и, шумно заворочавшись, он возвратился к исходному положению в кресле.
Когда Рад вернулся, на сиденье у него лежал цветной листок таможенной декларации. Все вокруг, и его соседи по ряду тоже, вооружившись ручками, уже сражались со своим английским, вписывая в многочисленные графы декларации печатные латинские буквы. Пассажир с переднего сиденья, заполняя декларацию, пролистывал своими богатырскими пальцами паспорт, что-то отыскивая в нем, — паспорт у него был весь усеян налезающими друг на друга разноцветными штемпелями виз и отметок о въезде-выезде.
Касание самолета колесами бетонной полосы и пробежка по ней были отмечены традиционными аплодисментами. Правда, аплодисменты получились довольно жидкими: традиция золотого миллиарда, свободно перемещающегося по миру, была русским человеком усвоена, но не освоена.
Самолет еще рулил к терминалу, когда все вокруг стали расстегивать ремни, вставать, открывать багажные полки, вытаскивать оттуда сумки, московские теплые одежды, паковать их в полиэтиленовые пакеты — готовиться к выходу. Стюарды со стюардессами метались по проходам, требовали сесть и не вставать до полной остановки самолета, но усилия их были безрезультатны — никто им уже не подчинялся. Полет был закончен. Русский человек стремился скорее ступить на землю.
* * *
В здании аэропорта было прохладно, не жарко и в пиджаке, сам аэропорт — точно такой же, как сотни других, брат-близнец всем прочим аэропортам, и Рад, проходя таможенный и паспортный досмотры, даже подзабыл, что переместился с 56-й параллели на сорок два градуса ближе к экватору. Он осознал, где находится, когда, везя за собой чемодан с поставленной на него сумкой, вышел через распахнувшиеся стеклянные двери наружу. Воздух на улице был так жарок и душен, что буквально вдавливал обратно в двери. К лицу будто приложили горячий влажный компресс — сбривать недельную щетину…
В кармане пиджака зазвонил мобильный. Звонок его был столь неожидан, что Рад вздрогнул. И полез в карман с судорожной поспешностью — словно от того, как быстро достанет трубку, зависело что-то судьбоносное. Однако перед тем, как нажать «о\'кей», он глянул на дисплей: что за номер высветился. Номер был не московский. Совершенно незнакомый номер.
— Привет, — сказал голос в трубке. — Все в порядке? Голос был мужской и, как номер, незнакомый. И еще он отзванивал эхом — значит, разговор шел через спутник. Дальний был звонок.
— Простите, — сказал Рад. — Кто вам нужен? Вы не ошиблись номером?
В трубке расхохотались. Сигнал, прошедший через космос, все так же вторил сам себе эхом, и наезжающие друг на друга звуки хохота были похожи на кашель.
— Ты, ты нужен! — воскликнул голос. — Прилетел?
Рад понял: это Дрон. И узнал его голос. Хотя последний раз разговаривал с ним еще в советские времена. Голоса имеют свойство не меняться, как рисунок бороздок на пальцах.
— Дрон! — воскликнул теперь он. — Вот это да! Ты где? Рад не ждал его звонка. Дрон написал, что не сможет встретить, так как они оба с женой уезжают в деревню и вернутся только на следующий день после прилета Рада, сообщил название гостиницы, где Раду заказан номер, адрес, и Рад был настроен провести нынешний день, как в безвоздушном пространстве, в одинокой самостоятельности.
— Я там, где, думаю, и ты, — ответил на его вопрос Дрон. — Раз телефон включен, значит, прилетел?
— Прилетел, — сказал Рад.
— Еще в аэропорту?
— В аэропорту. Вот только что на улицу вышел. Прямо у двери стою.
— Замечательно, — резюмировал космический голос Дрона. — Вернись обратно и стой там где-нибудь неподалеку от выхода из зоны прилета.
— Погоди, а ты где? — повторил свой вопрос Рад.
— А неподалеку, — с хохотком произнес Дрон.
Они разговаривали через спутник, сигнал летал туда-сюда в космос, отражался там и мчал обратно на землю, а их разделяли, может быть, даже не сотни, а всего лишь десятки метров.
— Ты меня встречаешь, что ли? — снова спросил Рад.
— Встречаю.
— Ты же должен был где-то в деревне…
— Планы переменились, — не дал ему закончить фразы Дрон. — Ты против, чтоб я тебя встречал?
— Помилуй Бог! — вскричал Рад.
— Ну вот, возвращайся и жди.
Женщину, остановившуюся в нескольких шагах от него и принявшуюся настойчиво изучать его взглядом, Рад заметил лишь некоторое время спустя, как она появилась. Он ждал Дрона с женой и больше ни на кого вокруг не обращал внимания. Но ее интерес к его персоне был столь откровенен, что он не мог в конце концов ее не заметить. Она была в белых брюках, не закрывавших щиколоток, длинной белой блузке навыпуск, белой вязаной шляпе с широкими покатыми полями — вся воплощение холеной свежести и линии . Во взгляде, каким она смотрела на Рада, была улыбка — словно бы что-то внем ужасно ее веселило. Можно было решить, у него в невероятном беспорядке одежда или панковский гребень на голове всех цветов радуги; но нет, Рад был уверен, что все у него в порядке и с одеждой, и с прической.
Он отвел от нее глаза — и тут же посмотрел вновь. Женщина была похожа на Женю-Джени. Ну, может быть, и не слишком, но что у них точно было общее — так выражение глаз. Это были серьезные умные глаза, и веселость, что сейчас играла в них, делала их только еще серьезнее и умнее. Она была старше Жени-Джени, вероятно, его ровесница. И точно не русская — всем своим обликом. Может быть, англичанка, может быть, голландка, может быть, какая-нибудь бельгийка.
Женщина, между тем, продолжала смотреть на него, смотреть и улыбаться. Так не могло быть, если бы он привлек ее внимание нелепостью своего вида. Она смотрела на него — словно знала его. И, судя по ее улыбке, он тоже должен был ее знать, как же ты смеешь меня не узнавать? — вот что, понял Рад, говорила эта ее улыбка.
— Нелли? — неуверенно проговорил он.
Нелли — так звали ту Прекрасную Елену из МГИМО, которую он осаждал подобно тому, как осаждали Трою ахейцы, но в отличие от ахейцев не сумел взять этой Трои ни штурмом, ни осадой, ни хитростью.
— Надо же! — тотчас откликнулась женщина. Не по-английски, не по-голландски, не по-бельгийски — по-русски, и без всякой тени акцента. — Помнит даже по имени!
Это была она, Прекрасная Елена. Перенестись на сорок две параллели, в чужую страну — и чтобы первым человеком, которого встретишь, оказалось мало что соотечественница, но еще и знакомая, и более чем знакомая!
Сказать, что Рад испытал хоть какую-то радость, было б неправдой. Чувство, что он ощутил, было скорее, досадой. Зачем она была ему нужна, эта встреча. Ни там, в отечестве, ни здесь. Тем более здесь и сейчас.
— Сколько лет, сколько зим, — тем не менее произнес он традиционное, не выказывая своих чувств, но и не двигаясь с места.
— Да?! — вопросила Нелли, тоже не делая к нему шага. — Это все, что ты можешь сказать, увидевшись после стольких лет?
Улыбка, однако, не оставила ее лица. И в противоречие с произнесенными словами в ней не было никакого упрека, наоборот: похоже, Нелли лишь еще больше развеселилась.
— Ну положим, положим… — невнятно пробормотал Рад. — Счастлив тебя видеть, но… Извини, я жду здесь друзей.
— Что ты говоришь?! — снова воскликнула Нелли. — Подумать только, какое совпадение! И я тоже жду. И тоже здесь.
Отчаянная догадка шевельнулась в Раде. В тот же миг перешедшая в уверенность.
— Ты что, жена Дрона? — спросил он.
— Ну сообразителен! Ну наконец! — Теперь Нелли шагнула к Раду, он шагнул к ней, и она первая протянула ему руку. Рука у нее была довольно широкая, не маленькая рука, но кожа ошеломляюще мягкая и нежная, словно она только тем и занималась, что холила ее. Рукопожатие напомнило Раду о том вечере в Консерватории, когда играл Горовиц и он сидел, взяв ее руку в свою. Единственно что тогда он и не заметил, какая у нее кожа.
— Почему же Дрон ничего мне не написал, что жена — это ты?
— А вот потому и не написал. — Нелли отняла руку. Улыбка кайфа от своего тайного знания понемногу оставляла ее, и Рад узнавал проступающее на ее лице то особое выражение, которое так заворачивало ему тогда мозги: казалось, она ощущала себя сосудом, до краев наполненным неким бесценным сокровищем. — А написал бы, разве была бы такая сцена?
— Да, сцена, наверно, была знатная, — согласился Рад. И заоглядывался: — Где он?
Рад решил, что Дрон стоит где-то в стороне и давится со смеху, глядя на спланированное им зрелище. Нелли поняла, что он подумал.
— Нет, не выглядывай, — сказала она. — У него здесь еще какая-то встреча. Из-за нее мы и вернулись раньше времени. Кто-то ему что-то должен передать. Получит свою посылку — и к нам. Стоим и ждем.
— Ждем. — Раду было все равно, куда ему было спешить. — И давно вы муж и жена?
— О, уже тыщу лет. — Нелли взмахнула рукой и прикрыла глаза — как бы ей и хотелось подсчитать, сколько лет они муж и жена, но это такая цифра — никакого смысла предаваться подсчетам. — Хотя и весьма не сразу, как ты нас познакомил.
Раду вспомнилось, как тогда, в Консерватории, она оживилась, заговорив с Дроном, вся заиграла, заблестела глазами — она увидела в нем своего. Учуяла это нюхом, как собака. А он был для нее чужаком, человеком другого слоя. Что он осознал ощутимо позднее, когда на их отношениях с нею был уже поставлен окончательный крест.
— Я вас не знакомил, — сказал Рад.
— Познакомил, познакомил, — сказала Нелли.
— Ты что, успела тогда дать ему свой телефон?
— Какое это имеет значение.
Отважная уклончивость, с какой Нелли произнесла это, с одинаковой степенью и подтверждала его предположение, и отрицала. Но вместе с тем она была абсолютно права: не имело никакого значения, как они с Дроном встретились вновь, уже без него. Встретились и встретились, их дело. Их жизнь.
Впрочем, Нелли добавила через паузу:
— Он меня разыскал в МГИМО.
И опять это не имело значения: так ли на самом деле все произошло, не так.
— Дети есть? — спросил Рад. — А то Дрон о детях ничего не писал.
— Нет, детей нет. — Как всегда у женщин, это прозвучало словно бы с вызовом. — А у тебя?
— Дочь, — коротко ответил Рад. Ему тоже не было никакого резона что-то тут размазывать. Какая дочь, когда видел ее чуть ли не два года назад. — Десять лет, — счел он, однако, нужным уточнить возраст.
— Но вместе не живете, я понимаю? — мгновенно уловила смысл его лапидарности Нелли.
— Точно, — с прежней короткостью подтвердил Рад. Вслед за этим словно бы оборвалась какая-то нить, что держала их разговор, бисер рассыпался, бусины застучали по полу — наступила пауза. Будто согласно обнажились друг перед другом, но оказалось, что ни ему, ни ей эта нагота не нужна, и теперь неизвестно, что делать.
— Ну где же он!.. — воскликнула Нелли, оглядываясь.
— Дрон? — спросил Рад. Словно речь могла идти о ком-то еще.
— Дрон-мудозвон, — проговорила Нелли.
Это было так неожиданно — как если бы растворился некий потайной шкаф и оттуда с грохотом вывалился запертый там скелет. Она уже не просто обнажилась перед Радом, а впускала его вглубь своих отношений с Дроном, в самые дальние, запыленные комнаты их жилища.
— Тебе удивительно не идет ругаться, — сказал Рад. Что было абсолютной правдой: слово, сошедшие с ее языка, чудовищно не гармонировало с ее обликом. Казалось, линия холеной свежести, которую она являла собой, вдруг сотряслась, как от землетрясения, и ее ясные контуры вульгарно размылись.
— А я и не ругаюсь — отозвалась Нелли. Она засмеялась. Снова вся благоуханное воплощение линии — словно и в самом деле не произносила того, что услышал Рад. — Просто рифма. Как можно упустить возможность так срифмовать.
Она лукавила, это была отнюдь не просто рифма, но он принял ее игру.
— Тогда ты не знаешь рифмы к своему имени, — сказал Рад.
— Отчего же. — Нелли, продолжая смеяться, пожала плечами. — Нелли, не вы ли набздели?
И теперь это прозвучало для Рада уже почти не вульгарно. Теперь ее облик объял собой низкое слово — словно вправил в драгоценную оправу, и эта оправа сделала его равным себе. Рад вспомнил: примерно так же звучали всякие пошлые словечки и обороты в речи Жени-Джени. Но он не мог вспомнить, позволяла ли Нелли себе такие каменья в ту пору, когда была для него Прекрасной Еленой и он осаждал ее, как Трою. Скорее всего, нет, иначе бы это осталось в памяти. Но, наверное, они уже были в ней, и чтобы гальке превратиться в алмазы, оставалось только созреть условиям.
— А я тогда что же, — сказал Рад, продолжая предложенную ею игру, — Рад-дегенерат?
Нелли оценивающе прищурилась.
— Грубовато. Без смака. Это что, так тебя в детстве дразнили?
— Случалось.
Нелли благосклонно кивнула:
— Подыщем тебе что-нибудь более подходящее. Подумаем — и подыщем. Скажем, Рад — самогонный аппарат.
На это Рад уже не успел ей ответить. Откуда-то сбоку на него налетел нос-набалдашник, хлопнул по плечу, сунул Нелли в руку черную плоскую сумку, что была у него, и полез обниматься. Рад даже не сумел разглядеть Дрона — только его нос и увидел; по этому примечательному носу Дрона, надо полагать, можно было бы узнать, как он ни изменись, и через сто лет.
— Рад, как я рад! — говорил Дрон, похлопывая Рада по спине. — Как я рад, Рад!
— Привет, Дрон, привет! — ответно похлопывая его, говорил Рад. — Затейник, ох, затейник. Послал младшего брата поперед себя!
— А, ошарашил?! — вскричал Дрон, отстраняясь от Рада. Он так и светился довольством. — Вот сначала с моим младшим братиком… Знакомый братик?
— Если я скажу, что впервые вижу, это будет неправдой, — отбился Рад.
— Да уж! — произнесла рядом Нелли.
— Можно сказать: впервые после долгого перерыва, — продолжил Рад. — Как писал автор бессмертной комедии, шел в комнату, попал в другую.
— Почему это в другую? — протестующе вопросила Нелли. — Ты что, не рад мне?
— Да, Рад, ты поосторожней с цитатами из классиков, — подхватил Дрон. — Это какой калибр! Ими невзначай можно и убить. Рад — большой любитель изящной словесности, — проговорил он тоном иронической похвалы, обращаясь к Нелли. — Вот и в дороге читал… что, интересно, читал? — Дрон ловким движением выхватил из бокового кармана пиджака у Рада «Окаянные дни», глянул на заглавие и захохотал. — Ну, даешь! — сказал он, возвращая Раду книгу. — В наши-то дни! Предания старины глубокой… Так, что ли, с той поры, как взял у меня, и читаешь?
Рад тотчас вспомнил: именно «Окаянные дни», это же издание, он взял у Дрона, взял — и заиграл.
— Да, так и читаю, — ответил Рад. Он вспомнил не только о книге, он вспомнил манеру общения Дрона и то, как лучше всего держать себя с ним. — Правда, это не твой экземпляр. Твой у меня дома. Извини. Как смогу, верну.
— Оставь себе. — Дрон проследил взглядом, как Рад отправляет томик Бунина обратно в карман. — Не буду я перечитывать. Я эти «дни» на самом деле, знаешь, когда прочитал? Еще советская власть была, как монолит, классе в девятом учился. Папаша приносил. Специздание для руководящих советских работников, чтобы врага знать в лицо. У каждого экземпляра, помню, свой номер, и выдавали их — за каждый расписываться и отвечать партбилетом.
— А я, помню, по таким специзданиям всего Набокова прочитала, — вставила свое слово Нелли.
— А я о таких изданиях не имел понятия, — с бесстрастностью произнес Рад, словно это была некая игра, задана тема, и они все непременным образом должны были высказаться.
Нелли отдала должное его высказыванию.
— Один ноль, один ноль! — захлопала она в ладоши, будто то и в самом деле была игра. — Дрон, один ноль в пользу Рада.
— За это Рада ждет награда, — продекламировал Дрон. — Рад, готовь грудь под орден. — И протянул руку к Нелли: — Давай мою сумку.
— Не очень была и нужна, — сказала Нелли, отдавая сумку.
Створка потайного шкафа на мгновение вновь распахнулась, и перед глазами Рада промелькнул выбеленный костяк запертого там скелета.
— Сумка эта тебя поит и кормит, — с грохотом захлопнул Дрон открывшуюся створку.
— Скажи еще «сладко».
— Говорю, — сказал Дрон. — Сладко.
Плоская черная сумка, перешедшая от Нелли обратно к нему в руки, была, казалось, знакома Раду. У кого-то недавно он уже видел точно такую. Или невероятно похожую.
— Что, — произнес Рад, стремясь как можно скорее избыть из сознания картину, что так некстати открылась ему в створе распахнувшейся дверцы, — трогаемся?
— Трогаемся, — подтвердил Дрон, однако же, оставаясь на месте. Он огляделся по сторонам, увидел кого-то и сделал рукой призывный жест: сюда!
Рад посмотрел в направлении, куда был устремлен взгляд Дрона.
Показывая в широкой улыбке необыкновенно белые, как кусковой сахар, зубы, к ним шел невысокий, круглолицый, по-мулатски смуглый таец в голубой рубашке с короткими рукавами, заправленной в черные брюки, и, когда увидел, что Рад обернулся к нему, приветственно вскинул руки, сложил их перед собой ладонями друг к другу и, поднеся так к груди, на ходу поклонился. И, подойдя к ним, продолжая сверкать зубами в улыбке, снова сложил руки перед грудью и снова поклонился. Следом, впрочем, протянув правую руку для пожатия.
— Тони, — представил его Дрон. — Наш тайский друг.
— Тони, — протяжно, как пропев, произнес таец. — How do you do? — Здравствуйте.
— Рад. How do you do? — Пожимая ему руку, Рад недоуменно глянул на Дрона. «Тони» — имя было явно не тайское.
Поняла его взгляд Нелли.
— Это у тайцев нормально, — сказала она Раду. — У них у всех по несколько имен. У них настоящее имя знают только родители и они сами. Чтоб духи не могли причинить им зла.
— Недурно, да? — откомментировал ее слова Дрон. Дверца потайного шкафа была плотно закрыта, ни щелки между створками; можно предположить, не фантазия ли Рада то, что ему там увиделось?
Тони, не понимая их русской речи, переводил взгляд с одного на другого, его рафинадные зубы все так же сверкали в улыбке.
Почему у него такие неестественно белые зубы? — еще один вопрос крутился в голове Рада, но это уже было совершенно досужее любопытство, и он похоронил свой вопрос в себе.
Ему стало ясно, что рафинадные зубы — не генетическая особенность тайцев, когда лимузиноподобная черная «тойота» Тони, приняв их в себя на обитые тисненой вишневой кожей сиденья, покатила по шоссе в сторону города. «Лазерное выбеливание зубов», — кричали на английском рекламные щиты вдоль дороги, демонстрируя мужские и женские рты, раскрытые в сияющей улыбке. Надо полагать, отдраенные до снеговой белизны зубы были таким же кодом, как бритая голова в России, свидетельствуя о состоявшейся жизни.
— Наш водитель бизнесмен? — прибегнув к эзоповому языку, чтобы не называть Тони по имени, спросил Рад, наклоняясь к переднему сиденью рядом с водительским местом, где сидел Дрон.
Дрон оживленно заворочался на сиденье и развернулся к Раду лицом.
— Он понтярщик, — весело сказал Дрон. — Ему не по карману ни такая машина, ни квартира, в которой он живет. Пускает, гад, пыль в глаза девочкам. Ходок — страшно сказать!
— Ладно тебе, — осадила его Нелли. Дрон сел вперед, и ей пришлось — вместе с Радом, на заднее сиденье. — Не наговаривай на человека. Откуда ты знаешь?
— Знаю, знаю, — со смешком отозвался Дрон. — Страшный ходок!
— Ну в Таиланде — это, по-моему, небольшой грех, — сказала Нелли.
— А кто говорит, что грех? Никто не говорит.
— Так кто же он, если не бизнесмен? — перебил их пикировку Рад. — На какие деньги он так понтярит?
— Он менеджер спортивного клуба в одном из бангкокских отелей, — ответил наконец Дрон. — Крупном отеле. Но всего лишь менеджер. А корчит из себя крутого. Получает в год около двенадцати тысяч долларов, большие, конечно, для тайца деньги, но старается сделать вид, что сто двадцать. Пускает, гад, пыль в глаза девочкам!
— Менеджер спортивного клуба, — протянул Рад — Надо же. Можно сказать, коллега.
— А, да! — воскликнул Дрон. — Ты же писал, у тебя было какое-то спортивное заведение. Тренажерный зал, типа того?
— Точно, — подтвердил Рад.
— Ну поговорим, поговорим еще, — сказал Дрон, вновь заворочавшись на сиденье и садясь лицом к движению. — Твой коллега, — обращаясь к Тони, бросил он по-английски, указывая большим пальцем назад, на Рада. — Хозяин спортивного клуба.
— О! — радостно вскинулся Тони, на мгновение отрывая глаза от дороги и оглядываясь на Рада, будто до этого, хотя и знакомились, не разглядел его и вот теперь самое время исправить свою промашку. — Счастлив буду обменяться опытом.
Едва ли моим опытом стоит обмениваться, прозвучало внутри Рада. Но вслух он ответил:
— Со всем моим удовольствием.
— Коллега! Коллега! Надо же! — снова вскинулся Тони, ударяя ладонями по рулю. В его эмоциональности было что-то детское — во всяком случае, на взгляд Рада.
— Мы с Дроном не решаемся водить машину в странах с левосторонним движением. — Нелли уловила, что согласие Рада поделиться опытом лишено всякого энтузиазма. И, надо думать, решила оправдаться за появление Тони. — Обычно мы, куда приезжаем, берем напрокат машину. Но в Таиланде же левостороннее движение, заметил? А брать такси — неизвестно сколько можно простоять, не меньше, чем в Москве в Шереметьеве.
Рад оставил ее слова о такси и Шереметьеве без внимания. Тем более что он совершенно ничего не имел против Тони.
— Левостороннее движение? — переспросил он. Чего-чего, а этого он как раз не заметил. Обратил внимание на правосторонний руль, но и не больше того. У «сузуки» Жени-Джени тоже был правосторонний руль.
— А ты что, не видел, что левостороннее? — повернулся к нему в профиль Дрон.
— Теперь вижу, — сказал Рад.
Собственно, он видел и до этого, но осознал только сейчас. И рекламные щиты с призывом выбеливать лазером зубы, и дорожные знаки — все подобием зеркального отражения проносилось с левой стороны дороги, а встречные машины профуркивали справа, но он, видя это, словно бы и не видел.
— Нет, my dear, шпион из тебя никакой, — сказал Дрон, все так же сидя к нему в профиль.
— Да я в них и не стремлюсь, — ответил Рад.
— Как это нет?! — с интонацией глубокой обиды возопил Дрон.
— А с чего ты взял, что у меня такое желание?
— Агентура донесла.
Агентура, надо полагать, донесла не о чем другом, как об их разговоре с бывшим сокурсником во дворе его загородного дома за расчисткой снега на второй день Нового года. И была эта агентура, со всей несомненностью, Женей-Джени. Которую посвятила в произошедший разговор жена его бывшего сокурсника Пол-Полина.
— Ну мало ли что тебе донесла агентура, — отбился Рад.
— Ну поговорим, поговорим еще, — вновь произнес Дрон, и Рад снова увидел его свеже — и хорошо подстриженный затылок.
Нелли, переуступив инициативу разговора Дрону, больше не вмешивалась в него, сидела, молча смотрела в окно «тойоты» со своей стороны и, когда их треп с Дроном прекратился, не стала подхватывать оборвавшейся нити.
За окном вдоль дороги тянулись, лепясь одна к другой, одно — и двухэтажные бетонные постройки с плоскими крышами, с низкими широкими окнами на плоских стенах, с глубокими террасами на втором этаже, производственного, жилого, торгового, гаражного вида — все вперемешку. Сидели у поставленных наклонно ярких цветных лотков торговцы фруктами, стояли за двухколесными тележками, тесно забитыми переполненными поддонами, торговцы готовой едой. Бетон построек около крыш был в жирных черных наплывах грибка. Перечеркивая собой вид теснившихся у дороги строений, над дорогой от столба к столбу нескончаемыми черными змеями бежали многоярусные жилы кабелей и проводов. Время от времени в ряду строений возникал разрыв, открывалось свободное, незастроенное зеленое пространство, в кипении кустарника, с одиноко стоявшими раскидистыми лиственными деревьями, войлочноствольными пальмами, но пальмы были настолько естественны для этого пейзажа, что ничуть не впечатляли. Как если бы то были какие-нибудь липы или березы.
— А в России сейчас холодно? — неожиданно спросил Тони.
Рад оторвался от пейзажа за окном и посмотрел на Тони. По звуку его голоса, явно направленного назад, он предположил, что вопрос Тони адресован ему.
Так оно и было: Тони вел машину вполоборота, следя за дорогой одним глазом, а другим одновременно пытался захватить в поле зрения Рада.
— Десять градусов ниже нуля, — сказал Рад.
— Десять градусов ниже нуля? — эхом повторил Тони. Он быстро глянул на приборную доску, и снова один его глаз оказался обращен к Раду. — У меня здесь в машине сейчас семнадцать градусов выше нуля. Совсем не жарко. На двадцать семь градусов, значит, ниже! Ужасный холод.
И Дрон, и Нелли, и сам Рад — все в машине засмеялись.
— Нет, это еще не ужасный холод, — сказал Рад.
— Не ужасный? А какой тогда в России считается ужасный?
— Ну когда под тридцать. За тридцать. А есть места — если под сорок или даже больше.
— О! — воскликнул Тони, оборачиваясь к Раду затылком. Он это сделал с такой резкостью, словно Рад обидел его своим сообщением. — Под сорок! Даже больше! Это немыслимо.
— Понимаешь его нормально? — наклоняясь к Раду, спросила Нелли, все продолжая посмеиваться.
Певучий английский Тони и в самом деле был труден для Рада. Приходилось вслушиваться буквально в каждое слово и, чтоб уловить значение, еще повторять его про себя. Однако он отозвался:
— Нормально. Понимаю. Даже то, о чем не сказано. Он не видел тут проблемы. Ну если что-то и не поймет. Главное, чтобы они поняли друг друга с Дроном.
Смех, легкими серебряными шарами затухающе перекатывавшийся в Неллином горле, заново расцвел частым колокольчатым перезвоном.
— Даже то, о чем не сказано? — повторила она сквозь этот серебряный перезвон. — Едва ли. Знаешь, почему он спрашивал о погоде?
— Он выдает замуж сестру, — повернулся к ним с переднего сиденья Дрон. — У него четверо сестер, и все пристроены, а одна недавно овдовела. У него есть на примете швейцарец, но того еще нужно зазвать в Таиланд. А ты уже здесь.
— Он непременно хочет выдать ее замуж за иностранца, — торопливо перехватила Нелли инициативу повествования. — Все другие сестры замужем за иностранцами, и все живут себе и живут, а этот был таец — и вот такая неудача.
— Невеста — прелесть, двадцать шесть лет, и красавица — обалдеть. — Дрон не позволил Нелли взять инициативу в свои руки. Рассказ о сестре Тони доставлял ему слишком большое удовольствие, чтобы отказать себе в нем. — Такая выразительность черт, такая лепка скул, губ — полный отпад. Только что ее видели — вот, в деревне. Навещали с Тони его родителей. Сельская учительница. А?! Роскошно.
— Роскошно, — подтвердил Рад. — Но у нас же зима — тридцать градусов.
— И что? Приспособится. Главное, чтоб муж иностранец.
— Нет, Дрон, тридцать градусов — это аргумент, — сказала Нелли, непонятно — всерьез или сиздевкой.
— Кроме того, жених финансово несостоятелен, — сказал Рад.
— Да, вот это уже аргумент, — согласился Дрон. Посидел мгновение молча и, ничего больше не произнеся, отвернулся от Рада с Нелли.
— А мы уже, между прочим, в городе, — глядя мимо Рада в окно над его плечом, проговорила Нелли.
Рад повернул голову вслед ее взгляду. Одно — и двухэтажные строения с разрывами живой природы между ними закончились, «тойота» Тони несла свое лимузиноподобное тело по городской улице. Это еще была окраина — простор широкой многорядной дороги, разделенной посередине полосой зеленого газона, простор широких тротуаров, за которыми, огороженные бетонными и решетчато-металлическими заборами, на зеленых лужайках стояли рафинадно-белые, как зубы Тони, особняки, — но уже совсем рядом многоярусным бетонным лесом тянули себя в небо тридцати-сорокаэтажные башни небоскребов, тесня, наступая друг на друга — воинственные создания рвущейся в европейскую цивилизацию Юго-Восточной Азии.
— Впечатляет, — сказал Рад, указывая движением подбородка на многократно растиражированное воплощение вавилонской мечты.
— Впечатляет, и еще как, — согласилась Нелли.
— Великолепный город, — произнес Рад по-английски, адресуясь к Тони.
Тони не замедлил отозваться. Он вскинул перед собой руки и ударил ладонями по рулю.
— Ужасный город! Город-спрут. Пробки на дорогах. Никуда не проедешь. Вонь. Дороговизна.
Дрон рядом с ним захохотал. Он хохотал и восклицал:
— Тони! Тони! Ты революционер! «Красные бригады»! Смерть капитализму! Война дворцам! Или ты, в крайнем случае, «зеленый»!
Тони засмущался. Сравнение с революционером, как равным образом и с «зеленым», его явно не устраивало.
— Я не прав? Разве не так? Я прав! Это так! Я имею право на свое мнение! — ответно восклицал он, отрывая глаза от дороги и взглядывая на Дрона.
— На самом деле совсем не дороговизна. Скорее, дешевизна, — произнес Дрон по-русски, оборачиваясь к Раду с Нелли. — Вопрос в том, сколько имеешь дохода.
— Естественно, — подтвердил Рад. Оживление на лице Дрона погасло.
— А, ну поговорим, поговорим, — уронил он затем, и перед глазами Рада вновь оказался его свеже — и чисто подстриженный затылок.
Улицы между тем становились все уже, все уже делались тротуары, тесно стоящие друг к другу многоэтажные дома, казалось, стискивают проезжую часть, стремясь сжать ее в нитку. Перед светофорами теперь приходилось торчать в пробках, и только многочисленные мотоциклисты виляли между увязшими в «джеме» машинами, пробираясь поближе к перекрестку. Женщины на задних сиденьях мотоциклов сидели боком, свесив вниз ноги — подобно тому, как на картинах восемнадцатого века великосветские наездницы на лошадях.
— Как интересно, почему? — спросил Рад у Тони. — Это ведь опасно.
Тони помялся.
— Тайская женщина должна быть нескромной лишь в постели, — ответил он наконец.
Раду была видна только его шея, но ему показалось, что Тони, произнося эти слова, зарделся.
— Не задавай неприличных вопросов, — сказала по-русски Нелли. — Или задавай их нам с Дроном.
— Да-да, — покивал, не поворачиваясь к ним, Дрон. — Мы с Нелей большие любители отвечать на неприличные вопросы. А наш друг, — так он зашифровал Тони, чтобы не произносить его имени, — хотя и ходок, но все же восточный ведь человек! Буддист.
Сбросив скорость, Тони резко крутанул руль, и «тойота» вкатила во двор какого-то здания. Вильнула с солнца в тень под навес и замерла около стеклянной двери заднего входа.
— Привет! — сказал Дрон, поворачиваясь к Раду. — Приехали. Твой отель.
— Почему мой? — Рад удивился. — А вы?
— Мы в другом, — ответила Нелли.
— Вот интересно. — Это было неожиданно. Рад не сомневался, что они все будут жить в одном месте.
Дрон успокаивающе помахал рукой:
— Мы тут рядом. Тридцать-сорок метров дальше по улице. Может быть, даже двадцать пять. — И, открыв дверцу со своей стороны, выставляя наружу ногу, как бы призвал тем последовать его примеру выбираться из машины всех остальных.
Внутри, за стеклянными дверьми заднего входа, явившись из глубины гостиничного холла, уже стоял «мальчик» — таец лет двадцати шести, двадцати семи на вид в расшитой золотым галуном зеленой униформе с золотыми пуговицами. Дверцы «тойоты» стали открываться — и он распахнул дверь отеля, выступил на крыльцо встречать гостей.
