День девятый
– Ты уезжаешь? – спросила Марина.
Она гладила на кухне футболки Васена, потом зашла в комнату и увидела, что Гена надевает свитер.
– Да, – сказал Гена. – Надо повидаться с мужиками.
– Что вы каждый день разглядываете? Вовкины статьи?
– Нет, не статьи. – Гена положил в карман сигареты. – Мы нашли в Вовкином компе несколько странных фоток.
– Что значит «странных»?
– Я позже все тебе расскажу. – Гена, стараясь не встречаться с Мариной глазами, вышел в прихожую. – Потом. Когда мы во всем разберемся.
– Ген, ты почему вчера пил водку? – тихо спросила Марина.
– А вот захотелось… – Гена снял с вешалки плащ. – Захотелось мне, значит, водочки выпить.
– Погоди. – Марина взяла Гену за руку и повела его в комнату. – А ну сядь.
Он покорно опустился в кресло.
– Ты почему на меня так смотрел вчера?
– Никак я на тебя не смотрел, все нормально.
– Ты кричал ночью.
– Нервотрепка, Вовку похоронили… Руки, блин, чешутся, экзема опять началась.
– Я купила полькортолон. Сейчас же намажь руки.
Гена спросил, глядя в сторону:
– Ты знала Вовку до того, как мы поженились?
У Марины застыло лицо, она отвела со лба рыжеватую прядь и ответила:
– Знала.
– Насколько близко?
– Достаточно близко.
Гена стал грызть ноготь.
– Вот что, – мягко сказала Марина, – если тебе угодно будить призраки прошлого – ради бога. Но с тем же успехом мы можем поговорить о Саше Смирнове из четвертого отряда.
– Не понял.
– Он был барабанщиком, а я была беззаветно влюблена в него весь второй сезон пионерского лагеря «Лесная сказка», в июле восемьдесят шестого. Мне было одиннадцать лет. Сразу признаюсь: мы целовались за душевой.
– Барабанщик… – Гена помял виски. – Да, глупейший, конечно, разговор.
– Это точно.
– Почему ты мне не сказала про Вовку?
– Когда не сказала? Десять лет назад?
– Да когда угодно.
– В этом не было надобности. Ни тогда, ни после. Ген, в жизни есть явления, которые не нужно вспоминать. Это могут быть самые светлые явления. Но если ты точно знаешь, что они из прошлой жизни, то их надо раз и навсегда пролистнуть. Если же к этим явлениям возвращаться, если ворошить их, как муравейник, точить над ними слезу – то можно запросто испакостить жизнь нынешнюю.
– Это все философия. Твой юный барабанщик – это одно, а любовь с моим другом – совсем другое.
– А кто знал, что он твой друг? Мы познакомились в девяносто седьмом, на кафедре у Звадковского, я там писала диплом. А Вовка часто бывал в институте, приятельствовал со Звадковским, тот тогда вел во «Времени и мире» литературный раздел. Я зашла в кабинет к Звадковскому, он нас представил друг другу. Потом Вова явился в лаборантскую: интеллигентный треп, кофеек, то да се… Был хороший, вкусный роман, je ne regretted rien.
– А дальше?
– Через год роман выдохся. Потом я встретила тебя. Вот и все. Конечно, для меня было сюрпризом то, что вы близкие друзья. Когда ты стал показывать мне фотографии вашей компании и я увидела Вовку в обнимку с тобой на Селигере, мне понадобилось некоторое самообладание. Тысячу раз слышала, что Москва – маленький город, но не думала, что он настолько маленький. Когда ты сделал предложение, то первым делом я в подробностях представила: как Вовка сидит за свадебным столом, как он бывает у нас дома. И весь сопутствующий нерв, и неловкость, и случайные взгляды. Поэтому я пригласила Вовку на совет в Филях.
– Куда?
– Позвонила и сказала: Вова, надо поговорить. Давай встретимся и все бесстрастно обсудим. Все мины в фарватере, все кочки на болоте – от и до.
– А он?
– Он сказал: умница, правильно, никому не нужна эта литературщина, давай все обсудим, чтоб никому не навредить. Мы встретились на Речном вокзале, сели на теплоход и часа полтора проговаривали технику безопасности. Постановили, что просто прежде не были знакомы. Без затей – не были знакомы, и все.
– Как он вел себя после этого?
– Умно и тактично. Через пару месяцев мне уже казалось, что в ЗАГСе на Плющихе я увидела его впервые.
– И вы просто прокатились на теплоходе?
– Ну да. Посидели в буфете, выпили сухого вина. Через часполтора сошли в Бухте Радости, Вовка поймал машину, мы вернулись в Москву. Кстати, есть фотография с того теплохода.
– Вот даже как, – хрипло сказал Гена.
– Нас снял один обалдуй. На нижней палубе гуляла компания, один был совсем на бровях, бродил по теплоходу с «Полароидом» и всех подряд щелкал.
– И ты все эти годы ее хранила?
– Я про нее забыла. Положила в конверт со школьными фотографиями и забыла. В прошлом году случайно нашла.
Марина встала. Гена исподлобья смотрел, как она сдвинула зеркальную створку шкафа и достала из туго набитого черного конверта полароидный снимок.
– Вот, смотри, – сказала Марина и протянула глянцевый квадратик.
Гена с опаской взял фотографию, посмотрел и длинно выдохнул.
За десять лет полароидный снимок выцвел, все на нем было в разных оттенках бежевого, и только в платье Марины еще угадывался красный цвет. Марина с Гаривасом сидели на палубной скамье.
* * *
Лобода пришел минута в минуту. Когда коротко тренькнул дверной звонок, Гена вздрогнул, а Бравик уронил футляр от очков. Все четверо вышли в прихожую, встали полукругом, Гена открыл дверь.
– П–п–привет, – сказал Лобода, – хорошо стоите. «В аэропорту Домодедово д–д–дорогого Леонида Ильича встречал К–к–константин Устинович Черненко с группой т–т–товарищей».
– Здравствуй, Саня, – сказал Бравик.
Лобода снял куртку и по–отечески, по–полковничьи, сказал:
– Ну что, размотали ч–ч–чалму? Хвалю. – Он пожал руку Гене. – Мистер Холмс… – Он шагнул к Никону и пожал руку ему. – Мсье П–п–пуаро… – Лобода пожал руку Худому. – Отец Б–б–браун… – Он взял в обе руки ладонь Бравика и покачал. – Мисс Марпл…
– Ладно, Сань, кончай кино, – сказал Никон.
Лобода снял ботинки.
– Ген, завари чай, пожалуйста, – сказал Бравик.
Гена ушел на кухню.
– К–к–как вы наткнулись на Вовины файлы? – спросил Лобода, опустившись на диван. – Случайно или к–к–как?
– Случайно, – сказал Худой. Он сел к письменному столу и включил настольную лампу. – Бравик смотрел фотографии и нашел снимок, где у меня рак. Потом он нашел закрытую папку. Я ее взломал, и там были запароленные файлы.
Лобода достал из кармана сигареты. Гена принес на разделочной доске пять чашек, сахарницу и блюдце с нарезанным лимоном. Потом он принес заварку и чайник.
– А г–г–где ты взял пароли?
– Напустил прогу декомпиляции.
– М–м–молодец.
– Рассказывай, – сказал Бравик. – Ты ведь знаешь: что в файлах?
– В общих ч–ч–чертах.
– Ничего не было, никто ничего не помнит, – сказал Гена. – А ты помнишь. Ведь помнишь?
– Я расскажу. – Лобода положил в чашку кружок лимона. – Т–т–только не факт, что вы п–п–поверите.
– Ты рассказывай, Сань, а мы послушаем, – сказал Никон.
– А не п–п–поверите – и ради б–б–бога. Это неполезное з–з–знание.
– Сань, давай к делу, – сказал Гена. – Ты знаешь что–то такое, чего мы не знаем. Рассказывай.
– Ну а что знаете в–в–вы? – доброжелательно спросил Лобода. – К–к–каково ваше т–т–толкование?
– Смотри, как менты интеллигентно изъясняются, – сказал Гена Бравику. – Учитесь, Киса.
– Т–т–ты не ерничай, Г–г–геннадий, не ерничай, – мирно сказал Лобода. – Т–т–ты помни, Геннадий, что когда т–т–ты вглядываешься в бездну, т–т–то бездна вглядывается в т–т–тебя. – Он закурил, откинулся на спинку дивана, оглядел друзей и сказал: – Ладно, слушайте. Только не п–п–перебивайте.
– Не будем, – пообещал Никон. – Давай с самого начала.
– Началось все с того, что в феврале мне позвонила т–т–тетя Ира. Она мамина двоюродная сестра, живет в Серпухове…
– У тебя же там дом, да? – перебил Никон.
– Не в самом Серпухове – в п–п–пятнадцати километрах. Не дом – т–т–так, дача. Восемь соток, б–б–баня… У нас там спокойный поселок, п–п–приличные соседи, семейная атмосфера. Я в п–п–позапрошлом году утеплил п–п–пол, сделал отопление, можно зимой жить. Короче, мне п–п–позвонила тетя Ира и говорит: Саш, у нас тут какие–то странные дела творятся, нужна твоя п–п–помощь. А у тети Иры сеть продуктовых магазинов. Я п–п–приехал в выходные, послушал ее, посмотрел д–д–документы. Подробности опущу. Вы, наверное, слышали, к–к–как у людей собственность отнимают. Там был т–т–тот самый случай. Я п–п–переговорил с одним парнем из местного ОБЭПа, и к–к–картина прояснилась. В Серпухове я п–п–профессионального веса не имею, но я все же порасспросил нескольких вменяемых к–к–коллег и узнал, что руководство местного ОБЭПа и иные судьи являют собой б–б–бездну нравственного п–п–падения. И магазины у тети Иры, скорее всего, отнимут. А это несправедливо. П–п–потому, что она хороший, т–т–трудящийся человек. Когда я учился в четвертом классе, она п–п–подарила мне велосипед «Орленок». Я п–п–порекомендовал тете Ире одну схему. Мы посидели с ее бухгалтером, п–п–помозговали, и тетя Ира начала работать в этом направлении. Вот п–п–послушайте, это нехитро.
Он разложил на столике зажигалки, сигаретную пачку, телефон и бравиковский футляр от очков.
– Вся штука в т–т–том, чтобы вовремя сливать активы во вновь открывающиеся п–п–предприятия. Вот есть, скажем, предприятие «икс» (Лобода показал пальцем на зажигалку «Крикет»), его хотят скушать. А ты открываешь п–п–предприятие «игрек» (Лобода показал на зажигалку «Зиппо») и переводишь туда все активы. У тебя отнимают «икс» (Лобода взял в руку «Крикет») – а это п–п–пустышка (Лобода бросил зажигалку на стол). Начинают отнимать «игрек» – а ты открываешь «зет» (Лобода показал на пачку «Житан») и сливаешь активы туда. «Игрек» отняли (Лобода взял «Зиппо») – а оно п–п–представляет из себя оголенный счет и немного офисной мебели. И так далее (Лобода поочередно прикоснулся к телефону, футляру от очков и сигаретам). Активы сливались в московские п–п–предприятия, я п–п–помог тете Ире знакомствами. К тому же, надо еще п–п–понимать, что каждое такое движение (Лобода последовательно ткнул пальцем в зажигалки и пачку «Житан») требует затрат. Люди, которые совершают эти д–д–движения, на каждом этапе несут б–б–большие убытки. И может наступить т–т–такой момент, когда эти люди истощат свои ресурсы и остановятся.
– Остановились? – спросил Гена.
– Д–д–да, – Лобода кивнул. – Конечно, тетя Ира кое–что п–п–потеряла, но отделалась малой кровью.
– А ты? – спросил Худой.
– А я – н–н–немалой, – сказал Лобода и потрогал левый висок.
* * *
Лобода запер калитку, сел в машину, закурил и поехал между сугробов по узкой дачной улочке. Он миновал поднятый шлагбаум, сторожку, проехал редкую рощу и вывернул на шоссе. В салоне было тепло, вкусно пахло сигаретным дымом и кожей, уютно светилась красным приборная панель, под колеса летело заснеженное шоссе. Километра через три Лобода почувствовал, что машина ведет себя нехорошо. Он принял к обочине, вышел из машины и осмотрел колеса – левое заднее заметно спустило.
«Т–т–твою мать!» – с сердцем сказал Лобода.
Он открыл багажник, выволок запаску и достал домкрат.
* * *
– Это номер известный: к–к–колют колесо тонким шилом, чтобы воздух стравливался медленно. Чтобы человек отъехал п–п–подальше от дома. Они меня, к–к–конечно, вели. П–п–прокололи скат, а потом ждали на шоссе. Скорее всего, п–п–просто хотели наказать. Там уже ничего не зависело от того, есть я или нет меня. Они п–п–просрали ситуацию и потеряли много денег. Меня хотели наказать, д–д–других объяснений не нахожу.
* * *
Лобода поддомкратил машину и снял колесо. Пока он возился, ни одна машина мимо не проехала. Это был воскресный вечер, середина февраля. Если кто и выбирался на дачи в это время, то эти люди давно сидели у каминов и телевизоров.
* * *
– Суки, – сказал Лобода, – т–т–твари. Меня всегда т–т–такое бесило. Если деловой интерес – т–т–тогда еще можно понять. А калечить человека, когда уже п–п–просрали ситуацию… Т–т–твари.
– Их много было? – спросил Гена.
– Т–т–трое… Неважно. Это люди, к–к–крепкие телом и д–д–духом, они бы и вдвоем управились. Это п–п–по–настоящему опасные люди, не как в к–к–кино.
* * *
В нескольких метрах от Лободы остановился «гелендваген». Три раза хлопнули дверцы. Лобода обернулся – к нему подошел высокий человек с вислыми плечами.
– Чо тут у тебя? – спросил он. – Помочь?
Лобода прищурился от галогеновых фар, вгляделся и сказал:
– О, привет… Да не, все нормально. К–к–колесо меняю.
* * *
– Я его узнал, – сказал Лобода. – И он меня узнал. Д–д–даже не узнал, а знал. Он знал – к–к–кто я. Он меня знал, я его знал. Андрюша Чистяков.
– Знакомый? – спросил Гена.
– Б–б–боксом вместе занимались. Т–т–талантливый был парень. Полутяж, д–д–длинные руки, техничный, жесткий. Он из д–д–детдома сам. Я в Люберцах вырос, у нас там, на Лермонтовском, вот т–т–так – наша школа, сорок восьмая, а вот так – д–д–детдом. А п–п–посредине, – Лобода положил между зажигалками пачку «Житан», – ДЮСШ номер восемь. У нас т–т–там многие занимались из их д–д–детдома. Чистяков стал ка–мэ–эсом еще д–д–до армии. П–п–потом я его потерял из виду. Как его биография п–п–потом складывалась, я не знаю. П–п–пять лет назад мы с ним случайно встретились на авторынке, п–п–поздоровались. Он с сыном был. Б–б–беленький такой мальчишка, сероглазый. Копия Андрей.
* * *
Чистяков пробил правый прямой в голову, Лободу бросило спиной на заднее крыло, он попытался встать, закрыться, но Чистяков пробил еще раз, Лобода боком сполз на асфальт. От «гелендвагена» подбежали двое, первый схватил Лободу за куртку, поддернул кверху, второй примерился и ударил. У Лободы хрустнуло в левом виске, залитая кровью голова голова мотнулась, как у тряпичной куклы.
– Давайте ханку, – сказал Чистяков.
Первый цепко взял Лободу за затылок и подбородок. Второй снял кастет, скрутил с бутылки «Посольской» крышку и стал лить Лободе водку в окровавленный рот. Горлышко стукнулось о зубы, Лобода захрипел, забулькал, ноги елозили по снегу.
– Хорош, – сказал Чистяков, – оставь руки протереть.
Лобода обмяк, его подняли подмышки и бросили в кювет.
– Поехали. Надо покушать и диабетон принять. – Чистяков захлопнул багажник «ауди» и с обидой сказал: – Не пью, японский городовой, не курю, тренируюсь всю дорогу – ну откуда диабет взялся, а?!
* * *
– Расчет был простой и п–п–правильный, – сказал Лобода. – Зима, поздний вечер, воскресенье. Ехал с дачи п–п–пьяный майор, вышел отлить или проблеваться. Оступился, упал в к–к–кювет, ударился головой и замерз. За ночь бы еще снегом п–п–присыпало.
– Да ладно? – недоверчиво сказал Гена. – Так просто? Майор с Петровки замерз в кювете – и нет вопросов?
– Местные менты – п–п–пидорасы, – безразлично сказал Лобода. – У Андрюши т–т–там все схвачено и задушено, начальник розыска на зарплате. Никто бы не стал к–к–копать. Наши, из отдела, к–к–конечно, поехали бы… – Лобода махнул рукой. – Б–б–без толку.
– Ты сам выбрался на дорогу? – спросил Худой.
– Какое т–т–там сам… Сам я только в утку отлил ч–ч–через девять дней. Меня случайность спасла. Т–т–толик ушел в отпуск и поехал с д–д–девочками на дачу.
– Что за Толик? – спросил Никон.
– С девочками? – Гена шевельнул бровью. – А ты вроде говорил, что у вас там все по–семейному?
* * *
По ночному шоссе летела «шкода». Водитель, округлый, средних лет азербайджанец, сказал:
– Twenty one.
– Двадцать один, – быстро откликнулась с заднего сиденья одна из двух очаровательных шестилетних двойняшек.
– Forty five, – сказал водитель.
– Сорок пять, – сказала вторая.
– «And all the king’s horses and all the king’s men», – сказал водитель.
– Это про Шолтая–Болтая, – сказала первая. – «И вся королевская конница, и вся королевская рать».
– Умнички, – нежно сказал водитель.
– А камин будем топить? – спросила вторая.
– Сегодня уже не будем ничего топить, заиньки. Поздно уже. Сейчас приедем, покушаем – и спать.
За левым окном промелькнул темный силуэт машины.
– Дяди Саши машина, – сказала первая девочка.
– Почему так думаешь? – спросил водитель и нахмурился.
– У дяди Саши номер – «семь–пять–семь», – сказала вторая девочка. – Это дяди–Сашина машина.
Водитель притормозил, принял вправо, развернулся, остановил машину, взял из бардачка фонарик и сказал:
– Так, заиньки, посидите–ка минутку.
Он вышел под снегопад в одном пуловере, внимательно осмотрел «ауди» и посветил в кювет.
* * *
– Девчонки п–п–перепугались, ясное дело: папа принес из к–к–кювета дядю Сашу с пробитой б–б–башкой. – Лобода стряхнул пепел. – Т–т–толик меня п–п–перевязал, как мог, и отвез в С–с–склиф.
– Да, мы читали, – сказал Бравик. – Перелом пирамиды височной кости.
– Читали они… Что еще ч–ч–читали?
– Ты оглох на левое ухо и ослеп на левый глаз, – сказал Бравик. – Ты заново учился ходить, страдал мучительными головными болями и приступами головокружения. Не мог себя обслуживать самостоятельно. Работать, естественно, тоже не мог. Получил первую группу инвалидности в сорок лет.
Гена сказал:
– Саня, ответь определенно: на тебя нападали или нет?
– Еще к–к–как нападали. Врагу не п–п–пожелаешь.
– Подождите, – сказал Бравик. – Кто–то помнит, кто–то не помнит – это все детали… Саня, мы пришли к заключению, что Вовка создавал квазиреальность вследствие психического расстройства. А что скажешь ты?
– Т–т–там не квазиреальность, – сказал Лобода, кивнув на лэптоп. – Т–т–там…
Он замолчал, затянулся и сочувственно посмотрел на Бравика. А тот прищурился, подался вперед, округлил губы и хлопнул себя по лбу.
– Не «квази»? – У Бравика сорвался голос. – Там…
– П–п–просто реальность, – сказал Лобода.
– Нос! – Бравик стал дергаными движениями расстегивать пиджак. – Нос с горбинкой!
Он вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок, расправил на столе, взял со стеллажа номер «Rolling Stone» и положил рядом.
На фотографии военных лекарей Карского отряда русских войск и на снимке, сделанном в клубе «Атенеум» в апреле семьдесят второго, был один и тот же человек. Теперь, при ярком свете настольной лампы, когда распечатка и журнал лежали рядом, сходство между горбоносым офицером в фуражке с низкой тульей и брюнетом с бакенбардами, который стоял за спиной Харрисона и что–то втолковывал Брайану Эпстайну, было ясным как день.
* * *
Лобода замычал и слабо качнул перебинтованной головой. Левая половина его лица являла собой сплошной синий отек, верхняя губа была ушита кетгутом и измазана йодонатом. На подушке и простыне подсыхали желто–зеленые пятна.
К кровати подошел лысый реаниматолог в застиранном операционном белье.
– Поменяй наволочку, – сказал он сестре.
– Его рвет все время, – ответила сестра, налаживая капельницу у соседней кровати. – И нечем, а все рвет. Симпатичный парень такой. Я бы бандитов просто вешала публично.
Лобода опять замычал и попытался расправить под собой простыню. Левым ухом он не слышал и не видел правым глазом.
– К нему коллеги стремятся, – сказал второй реаниматолог. – Полковник Карякин и капитан Щукин. Третий час сидят в администрации.
– Пусть один пройдет, – сказал лысый. – Дай ему халат и бахилы.
* * *
– Чудовищно б–б–болела голова… Мне кололи промедол, на п–п–пару часов помогало, а потом опять накатывало. А тошнило – п–п–пиздец. Б–б–было ощущение, будто раскручивают на центрифуге. Никогда в жизни мне не б–б–было так плохо, мужики. Боль, б–б–беспомощность, глаз не видит… Врач, сказал, что ко мне рвутся ребята из отдела. Но я был в т–т–таком состоянии, что пустили только К–к–карякина, и то на т–т–три минуты. Вечером сделали укол, я уснул. Хотя сном это не назовешь – как–будто окунули в гудящее болото. А п–п–потом… – Лобода провел рукой по волосам. – А потом я п–п–проснулся у себя дома. В четверть седьмого, п–п–по будильнику. Здоровый и г–г–голодный.
* * *
Электронный будильник заиграл «Smoke On The Water». Лобода сел, отбросил одеяло и дико огляделся. Он осторожно прикоснулся руками к волосам, к лицу. Потом посмотрел на будильник, на стул со скомканными джинсами, на зашторенное окно. Он вскочил с кровати и, запнувшись о диванную подушку, побежал в ванную.
В зеркале над раковиной отражался невыспавшийся мужчина с симпатичным губастым небритым лицом.
* * *
– Т–т–теперь вообразите мое состояние. Несколько часов назад я, п–п–покалеченный, отключаюсь после промедола, левый глаз не видит, ухо не слышит. Это п–п–при том, что я отлично, в деталях, все помню. Как спустило колесо, как меня приняли на шоссе, как п–п–перевязывали в реанимации, как в утку ссал… И вот я п–п–просыпаюсь дома. И я целехонек! Здоровее не б–б–бывает! П–п–прихожу на работу – там т–т–тоже все хорошо. Все п–п–предыдущие девять дней я, оказывается, нормально трудился. Никто к–к–ко мне в Склиф не ездил, никто ничего т–т–такого не помнит, а Карякин п–п–пятый день в командировке в Н–н–нальчике.
Лобода посмотрел на Гену, потом на Никона, затянулся и сказал:
– И куда мне было с этим д–д–деваться? Прямиком в д–д–дурку, без в–в–вариантов. «Доктор, д–д–девять дней назад мне п–п–пробили башку и бросили в кювет п–п–подыхать. Девять д–д–дней я был в коме, оглох, ослеп на один г–г–глаз. А на д–д–десятый день, здоровехонек, п–п–проснулся дома. Д–д–дайте мне от всего этого какую–нибудь т–т–таблетку, доктор, а то я в н–н–некотором замешательстве».
Бравик, Никон, Гена и Худой молчали и во все глаза глядели на Лободу. Гена часто затягивался незаженной сигаретой.
– Это я сейчас… п–п–пошучиваю. – Лобода криво усмехнулся. – А к–к–каково мне было т–т–тогда? Я п–п–позвонил Толику. Он ничего т–т–такого не помнил, всю неделю просидел с д–д–девчонками на даче.
Лобода сцепил руки на затылке и откинулся на спинку дивана.
– П–п–понимаете, мужики, это страшно – осознавать, что т–т–ты сумасшедший… – сказал он, глядя в потолок. – А п–п–потом что? Бред, г–г–голоса, говно свое жрать стану, людей узнавать не б–б–буду? Я в ужасе был, п–п–понимаете? В п–п–панике! Взял отгул, п–п–поехал, осмотрел то место… Место как место, в к–к–кювете снега по п–п–пояс. Вернулся в Москву, нажрался, как старлей в День м–м–милиции. Утром поехал в Склиф, к–к–ксивой там махал, п–п–посмотрел журнал поступления больных – не п–п–привозили меня в Склиф н–н–никогда! – Он сел прямо и положил ладони на колени. – Бравик, представь, что п–п–просыпаешься утром – а ты т–т–турецкий султан… Вчера ты делал операции, п–п–покупал кефир, ездил в метро. А наутро ты т–т–турецкий султан. Восемьдесят т–т–три жены, пятьсот сорок шесть наложниц, б–б–борода, тюрбан, янычары, и французский п–п–посол просит аудиенции.
– «И конь вас знает», – сказал Никон и ткнул указательным пальцем за плечо.
– Да! «И к–к–конь вас знает»! Я п–п–пошел к Вове. Я п–п–пришел сюда и сказал: старик, я схожу с ума, мне надо хоть с кем–то п–п–поговорить. Я сказал: Вова, я в ужасе, я п–п–помню, как мне пробили б–б–башку, как я подыхал в реанимации, – но всего этого, п–п–получается, не было!
* * *
– Вова, я в п–п–панике… – Лобода обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. – Вова, я не знаю, к к–к–кому с этим п–п–пойти. К психиатру не п–п–пойду. Ни за что не п–п–пойду… Но я же б–б–болен, Вова!
– Успокойся, – сказал Гаривас.
Он сидел нога на ногу и крутил в пальцах сигарету.
– Т–т–ты пойми: это было! Б–б–было! Я ведь не сразу отключился, я п–п–помню, как били кастетом, к–к–как водку лили в рот. Потом, п–п–правда, уже ничего не помню… Но как вышел из к–к–комы в Склифе – помню! Помню, как п–п–перевязывали, как трубку вынули из члена, как кололи п–п–промедол. Даже помню, как простыня п–п–под спиной сбилась, а я ее не мог п–п–поправить.
– Вот черт… – пробормотал Гаривас, встал и заходил по комнате. – Почему же ты все помнишь, а? – Он остановился, посмотрел на Лободу и пошевелил бровью. – Никто ничего не помнит – а ты помнишь. Артефакт артефакта… Выпить хочешь?
– Конечно, – четко сказал Лобода. – Очень.
Гаривас вынул из тумбы «Buchanan’s», налил и подал стакан Лободе. Тот выпил, как молоко. Гаривас плеснул еще.
– На, – сказал Гаривас и протянул сигарету. – И успокойся.
– Спасибо… – Лобода почиркал колесиком, прикурил, выдохнул, разогнал дым ладонью. – Знаешь, самый верный способ п–п–привести человека в неистовство – это три раза подряд п–п–повторить ему «успокойся».
– На тебя действительно напали, – сказал Гаривас. – Сломали височную кость.
– Но тогда п–п–почему никто ничего не помнит?! – выкрикнул Лобода. – Я же смотрел журнал п–п–поступления больных! Меня в Склиф н–н–не привозили! – Он жадно затянулся. – П–п–плесни еще.
Гаривас налил, Лобода махнул одним глотком.
– Почему так п–п–получилось?! – свистящим шепотом сказал он, выдохнув в кулак. – Почему никто ни хера не п–п–помнит, а я помню? К–к–кто со мной играется, Вова? К–к–кто меня с ума сводит?
– Сань… – Гаривас сел на диван рядом с Лободой и обнял его за плечи. – Эх ты, бедолага. Это я во всем виноват, Сань. Впрочем, «виноват» – немножко не то слово…
* * *
Выл ветер, в складки и капюшон куртки набивался снег. У Гариваса дрогнули ресницы, он покусал нижнюю губу и скрюченнной кистью ударил себя по лицу. Потом еще раз, и еще, и еще. Потом он запрокинул голову и закричал. Он выл, хрипел, на висках набухли вены, в углах рта собирались и точас превращались в крохотные льдинки капли слюны. Он рычал, визжал, хватал воздух искаженным ртом и опять надсадно кричал в черное небо с росчерками снежных зарядов. Потом он перевел дух, выгреб из капюшона снег, растер по лицу, подвигал шеей, сипло выматерился и начал медленно дюльферять в кромешной тьме.
* * *
– …никто ему не п–п–поможет, никаких шансов. Еще п–п–полчаса–час – и он замерзнет. Он сказал, что никогда в жизни ему не приходилось т–т–так чудовищно напрягаться. Как–будто он п–п–поднимал убийственный груз – и поднял. Как будто п–п–прочнейший шнур рвал – и разорвал. Когда Паша его п–п–положил в спальник, то он почувствовал, что на него снизошла какая–то п–п–пьянящая радость. Он чувствовал… Ну, к–к–как сказать? Могущество. Как будто нет ничего невозможного. Он вернулся в М–м–москву, и через неделю все случилось в п–п–первый раз. Ольги д–д–дома не было, она у родителей н–н–ночевала и Витю с собой взяла. Это б–б–был день рождения отца. Вова п–п–припил, стал смотреть фотографии – к–к–как они с родителями в Одессе, как за г–г–грибами поехали в семьдесят восьмом, как Вова занял п–п–призовое место…
* * *
Щуплый мужчина с жидко поросшей грудью неуверенно вышел к бортику бассейна, опасливо оглядел циклопическое помещение и мелким шагом двинулся к лестнице с толстым поручнем из нержавейки.
– Пап! – позвал из воды мускулистый парнишка. – Прыгай!
Мужчина шагнул к бортику, но тут седоватый тренер в «олимпийке» громко сказал:
– Товарищ! Вы бы не прыгали! Вы по лестнице, пожалуйста, по лестнице…
* * *
– Он, сорокадвухлетний, стоял на б–б–бортике – и он же, шестнадцатилетний, плавал на второй д–д–дорожке! Когда он сюда вернулся, сигарета еще д–д–дотлеть до фильтра не успела. Ну, п–п–первое, о чем он подумал… О том же, что и я: что он п–п–психически болен.
Бравик уже несколько минут протирал очки. Гена затягивался незажженной сигаретой. Никон намертво сцепил кисти рук – так, что побелели костяшки. Худой грыз ноготь. И все, не отрывая глаз, глядели на Лободу.
– В файлах есть упоминание о неком семейном свойстве, – сказал Бравик. – Это оно?
– Нет. Свойство б–б–было такое: м–м–мужчины его семьи умели выживать в самых б–б–безнадежных ситуациях. Умели м–м–мобилизовать все силы – д–д–душевные и телесные. Например, его п–п–предок в тысяча восемьсот семьдесят восьмом г–г–году был ранен при штурме Карса. П–п–потерял много крови и замерзал на земле, под т–т–трупами. П–п–пролежал там всю ночь, волосы к земле п–п–примерзли. А перед рассветом все же в–в–выбрался из–под трупов и п–п–прибрел на позицию своего полка.
* * *
– Федор Андреевич, я сейчас поработаю с Коростылевым на сортировочной площадке, а после помоюсь. Вы оперируйте проникающее, а на осколочное грудной клетки я встану к вам на крючки, – сказал Гаривас.
Грузный бородатый хирург в нательной бязевой рубашке, измазанной кровью и ляписом, придержал салфеткой петлю кишки, быстро расширил рану из верхнего угла и благодушно сказал:
– Занятный жаргон у вас там, в Киевском университете, Алексей Никифорович. Прежде не слышал, чтоб так называли ассистирование: «встану на крючки».
– Во всяком университете свой жаргон, – сказал Гаривас. – Вы ведь в Дерпте оканчивали курс, с буршами, верно? И у вас, поди, тоже были особенные словечки.
– Были. Но ваши словечки, Алексей Никифорович, очень емкие. «Помыться», к примеру. Не «приготовиться к операции», но – «помыться»… Лаконично!
Гаривас улыбнулся и вышел из палатки.
– Коростылев! – зычно крикнул он. – А ну, на сортировку, мать твою!
Он снял с веревки брезентовый фартук, подошел к крайним козлам, мельком глянул и велел:
– Этого к доктору Гоглидзе, на ампутацию стопы.
* * *
– Он б–б–был там восемь месяцев, а здесь п–п–прошло всего три часа. – Лобода засмеялся. – Как он к–к–кайфовал после Кавказа! Сказал, что совершенно озверел от сапог, от п–п–подштанников, а главное – б–б–без нормальной б–б–бритвы. – Лобода повернул голову к Худому. – Теперь п–п–про тебя. Ты в декабре гулял с племянником на Воробьевых горах, к–к–катал его на санках и сильно ударил колено. Едва п–п–потом доковылял до машины. К–к–колено болело два месяца, Бравик тебя п–п–положил в шестьдесят вторую больницу, к своему т–т–товарищу. Нашли к–к–костную опухоль, сделали операцию, но уже п–п–пошли метастазы, все очень б–б–быстро развилось… Д–д–дальше вы знаете.
– Что сделал Вовка? – спросил Бравик, глядя в одну точку.
– Привез Худому два б–б–билета в детский т–т–театр. На тот самый день. И Худой не ударил к–к–колено.
– Я с тобой потом еще поговорю, – сказал Бравик Худому. – Это может повториться, тебе нельзя ушибаться, ты поумерь свои горные подвиги.
– П–п–потом он отправился к д–д–деду, в пятьдесят третий. Тот в нем д–д–души не чаял. Вова п–п–про Одессу г–г–говорил так: моя детская страна б–б–бесконечного лета. П–п–пляж в Аркадии, Привоз, м–м–мороженое «Каштан» за двадцать восемь к–к–копеек, двор на Ришельевской… Он п–п–приезжал к деду на все лето, и тот его облизывал. Человек б–б–был суровый, но к Вове б–б–бесконечно нежный. Они как–то клеили модель «Ил–18». Вова п–п–потом всю жизнь помнил, как деду было т–т–трудно управляться с маленькими д–д–детальками одной рукой.
* * *
– Куда, бляха–муха!!! – крикнул кто–то.
Гаривас рывком оттащил доходягу в рваном бушлате от циркулярки и уложил на бетонный пол, припорошенный древесной пылью.
– Деда… Как ты, деда? – хрипло сказал Гаривас, подсовывая доходяге под затылок тощую, засаленную ушанку. – Ты держись, недолго уже. Скоро грянут всякие хренации…
* * *
– А меня, значит, он отправил в отпуск, – сказал Никон. – Чтоб я того клоуна не оперировал.
– Ты бы видел, к–к–как ты запил, когда тебя уволили! – уважительно сказал Лобода. – По–взрослому, на д–д–две недели. Наплел что–то К–к–кате и заперся на даче. Мы с Вовой п–п–приехали за тобой, ты выполз, страшно было глядеть: б–б–будка опухла, зарос, как леший. Увидел Вову и говоришь: т–т–товарищ капитан второго ранга, п–п–подлодка легла на грунт, какие б–б–будут указания?
– А Шевелеву он просто дал в морду? – спросил Гена.
– Он четыре раза П–п–пашу уговаривал. А т–т–тому все хиханьки.
– Как он остановил Артемьева? – спросил Бравик.
– Запугал до п–п–полусмерти. Тот же д–д–долбанутый на всю голову. Верит в фатум, в дао, мао, какао… К–к–каша в голове, к–к–короче.
* * *
Милютин спросил:
– Вова, может, чаю?
– Нет, спасибо, – не поворачивая головы, ответил Гаривас.
Милютин вышел, оставив дверь приоткрытой.
Артемьев, коренастый шатен с рыхлым высокомерным лицом, оттянул узел галстука, исподлобья посмотрел на Гариваса и холодно сказал:
– Что–то я тебя не пойму. Это розыгрыш?
– Нет, не розыгрыш.
– А может, это Сержик попросил меня вразумить? – Артемьев посмотрел в сторону приемной. – Больно плюшевый стал наш Сержик. Он перестал делать большие красивые глупости. Он перестал лазить в окна к любимым женщинам.
– Речь не о Сергее, а о тебе. Ты, я слышал, не подвержен вульгарному рационализму. Если это так, то для тебя не секрет, что мироздание устроено несколько замысловатее, чем это подается в учебнике природоведения.
– Бред какой–то… – Артемьем глядел на сиреневый бланк с гербовой печатью. – Кто вообще такое смастырил?
– Я не стану ничего объяснять. – Гаривас закурил. – Хочешь – поверь, хочешь – забудь. – Он положил перед Артемьевым журнальную страницу. – И это тоже почитай.
Артемьев пробежал глазами страницу. На висках у него выступили крупные бисеринки пота.
– Да, ты умница и все просчитал правильно, – сказал Гаривас, стряхнув пепел. – Действительно, будет обвал котировок. Но эти шахеры–махеры приведут тебя к гибели. К физической, не к фигуральной. Мне незачем тебя мистифицировать. Перед тобой развилка, бифуркация. Решай сам, по какой из дорог пойти. – Гаривас подался вперед и посмотрел Артемьеву в глаза. – Не для протокола, а для души твоей мои слова, Шарапов. Тобой подотрут жопу и отнимут компанию. Ты сдохнешь в колонии от туберкулеза. Беги, мудак, пока не поздно, и не путайся у Сережи под ногами.
* * *
– Теперь про меня, – сказал Гена.
– Что п–п–про тебя?
– Как это «что»? На фотографии Панченко пьет коньяк не со мной, а с Гольдбергом. Стало быть, в апреле девяносто восьмого он собирался издавать Гольдберга, а не меня.
– Про тебя ничего не знаю, Г–г–ген, – с сожалением сказал Лобода. – Вова ничего н–н–не рассказывал. – Он пожал плечами. – Я д–д–думал, что ты и без Вовы б–б–был знаменитый.
– А он исправлял только наши судьбы? – спросил Худой.
– Ты что, Вову н–н–не знал? – Лобода светло улыбнулся. – Ну, к–к–конечно, не только ваши. Он порезвился – мама моя д–д–дорогая. В–в–вот, например. – Лобода показал на плакат над притолокой. – Восемнадцать з–з–звонков из разных автоматов – от П–п–парк–Роу до Сорок второй.
– А куда он звонил? – глупо спросил Никон.
– Да к–к–куда он только ни звонил… – Лобода махнул рукой. – И к–к–копам, и в газеты…
Все посмотрели на плакат. Восходящее солнце золотило узорную верхушку Crisler–building, высвечивало параллелепипед здания ООН и полыхало в сплошном голубоватом стекле башен WTC. В правом нижнем углу постера была надпись:
Wellcome to New York City. 2003. $ 2.50.
– Ладно, это д–д–долго объяснять, – сказал Лобода, – вы ж диалектику учили не п–п–по Гегелю. У вас д–д–другая новейшая история.
– Что за работу выполнял для Вовки компьютерный художник? – спросил Бравик. – Соловьев вчера сказал нам, что Вовка привлекал специалиста, который в совершенстве владеет программами редактирования джипеговских файлов и видеофайлов. Что это могла быть за работа?
– Д–д–да это для Витьки. – Лобода встал, подошел к столу, выдвинул ящик и достал оттуда плакатик. – Вот она, эта работа.
Он показал друзьям лист формата А3. Это был монтаж, фотографии маленьких детей в окружении Бемби, Микки–Мауса, кота Гарфилда, Тома и Джерри – они обнимали малышей за плечи, сидели у их ног и корчили рожи.
– Ольга устраивает Витьку в школу на П–п–плющихе. Директриса п–п–попросила оформить стенд для подготовишек.
– Знаете… – Худой взъерошил волосы. – Знаете, очень хочется выпить.
– Не мешало бы. – Никон посмотрел на Гену. – Тут есть что–нибудь?
Гена открыл тумбу стола, нагнулся, посмотрел и достал бутылку «Buchanan’s». Там едва плескалось на донышке.
– Негусто, – прогудел Никон.
– Почему Вова мешал спиртное с транквилизаторами? – спросил Бравик. – Ольга говорила, что он много пил.
– Да ни хрена он не п–п–пил, я тебя умоляю… Он последний г–г–год к спиртному почти не прикасался. Ему и без к–к–кирла хватало впечатлений. П–п–просто Вове легче было совершать уходы, если он выпивал глоток крепкого и принимал таблетку седуксена. Так сказать, т–т–техническое подспорье.
– Слушайте, пошли в «Париж», – решительно сказал Худой. – Надо выпить, ей–богу.
– Успеете, – сказал Бравик, посмотрел Лободе в глаза и спросил: – Как он подправил биографию папы?
– Вова очень уважал Израиль Борисыча, – сказал Лобода. – Г–г–говорил, что он ничуть не хуже Вернера фон Б–б–брауна.
* * *
В кабинете с волнообразными портьерами и алебастровым бюстом сидели за длинным столом главный инженер Кац и Головко, начальник производства. Напротив, закинув ногу на ногу, непринужденно сидел на венском стуле брюнет в шевиотовом костюме, обкомовский инструктор из отдела промышленности. Он приехал час назад, без телефонного звонка. Мужик оказался свойский, но и не «тыкал», как иные в обкоме.
– Вы свои кадры лучше меня знаете, – сказал брюнет, – но он перспективный инженер, это факт.
– Молод больно, – с сомнением сказал Кац. – Участок–то узловой. На данный момент – наиглавнейший.
– И хорошо, что молод. Молодым везде у нас дорога. Вуз закончил с отличием, последние два курса был секретарем комитета комсомола, шесть рацпредложений за последний год. Справится, товарищи.
– Что ж, парень он надежный, – задумчиво сказал Головко. – Трудяга, люблю таких… Он в аспирантуру хочет, послал заявление в ЦАГИ.
– Вытянет участок – будет ему и аспирантура, верно? – рассудительно сказал брюнет. – Так сказать, воздастся по делам. Елиневич поддержит, я уверен.
– Что ж, я – за. – Кац вынул из кармана галифе кисет и стал набивать трубку. – Сейчас придет, я ему так и скажу: или, Изя, грудь в крестах, или голова в кустах.
– Важно, чтоб инструментальщики не подвели, – сказал Головко. – И чтоб люди работали как надо. Но тут уж как он сам себя поставит.
– Значит, решили. – Брюнет встал. – Последнее слово за директором.
Он простился с Головко и Кацем, прикрыл за собой обитую дерматином дверь и пошел по коридору. Навстречу торопливо прошагал лопоухий итээровец, подошел к кабинету главного инженера и нерешительно взялся за дверную ручку.
Брюнет поглядел парнишке в спину и сложил пальцы в колечко: удачи, Израиль Борисович.
* * *
За столиком у окна гуляла компания командировочных – четверо краснолицых, грузных, в одинаковых дорогих костюмах. Они уговорили бутылку «Курвуазье» и литр «Кауфманна», много ели, вели себя негромко, только время от времени начинали спорить, и тогда от столика неслось: «Да говно полное эти красногорские композиты! Чо ты мне вообще говоришь? Это французская технология семидесятых, наши ее передрали, а по нынешним условиям это полное говно!» Слева от входа шестеро студентов щелкали фисташки, трепались о футболе и всякой чешуе и, похоже, готовы были растянуть бокалы с «Будвайзером» до утра. Напротив барной стойки дама с пышной прической щипала ложечкой миндальный торт и запивала красным вином. В углу, спиной к залу, сидел человек во фланелевой куртке с поднятым капюшоном, а за соседним столиком маленький бородач ел солянку.
Друзья сидели под репродукцией «Дым окружной парижской дороги». Им уже два раза поменяли пепельницы. Бравик без охоты выцедил немного виски и теперь пил чай. Худой часто делал маленькие глотки. От выпитого он побледнел, Лободу слушал с лицом огорченным и недоверчивым. Никон тянул одну сигарету за другой, а Гена отяжелел, поугрюмел, у него покраснели глаза. Он махнул два стакана подряд, едва сев за стол, да и после несколько раз наливал.
– Ты про себя не рассказал, – прогудел Никон. – Как Вова тебя уберег?
– Хороший вопрос. Он долго т–т–темнил: дескать, п–п–приехал ко мне на дачу, п–п–пил со мной до утра, чтоб я в тот вечер не возвращался в Москву…
* * *
Гаривас сказал:
– Мы с тобой напились до синих соплей, потом до полудня отсыпались. Выходим к калитке – колесо спущено. Поставили запаску и поехали. А они потом, видать, рассудили, что уже незачем огород городить.
– Я Андрюшу накажу. Я это т–т–так не оставлю. Он человек б–б–без совести.
– Брось. Смешно слушать.
– Он знал, к–к–кого валил, – сказал Лобода. – Мы к–к–когда на авторынке встретились, он п–п–про сынишку рассказывал: дескать, хорошо рисует, к м–м–математике способный… – Лобода потрогал левую бровь. – Я его накажу, т–т–такое прощать нельзя.
– Детский сад, штаны на лямках… Романтик ты, Саня.
Они шли вдоль парапета. Справа упирался в облака шпиль университета, слева серел плоский купол Большой спортивной арены, и над бурым изгибом реки кружили голуби.
– Хорошо, давай взглянем по–другому, – сказал Гаривас. – Давай рассуждать разумно. Как Майкл Корлеоне. За что ты накажешь Чистякова? Ведь ничего не было. Он не сделал тебе ничего плохого. Все осталось в той реальности. А ты хочешь его наказывать в этой.
– Т–т–ты, Вова, мертвого уболтаешь.
– Не ищи его и больше о нем не думай. У него масса профессиональных вредностей, он когда–нибудь свое получит.
* * *
На строительную площадку въехал «гелендваген», вышел крупный мужчина с вислыми плечами, в коротком расстегнутом пальто, костюме «Бриони» и сером кашне. Он за руку поздоровался с прорабом (тот вышел из бытовки, едва «гелендваген» показался в воротах), и они заговорили, поглядывая на бетонированный котлован. Человек в пальто внимательно слушал, два раза кивнул.
– Опалубку немного повело, Андрей Алексеевич, – сказал прораб. – Залило раствором канавку под силовой кабель. Но это поправимо.
– Штробить будете?
– Там каких–то полтора метра, не проблема. Вообще, что касается гаража, то в проекте недочетов море. Вот тут, например, ригель ляжет. – Прораб показал на бетонный борт. – И тут же, получается, проходит стояк. Я не знаю, чем они думали, когда проект делали.
Они прошли по краю котлована и остановились возле высокого штабеля из бруса.
– Брус негде было, что ли, сгрузить? – Мужчина оглядел штабель. – Чего так близко сложили?
– Я им уж вставил пистон. – Прораб недовольно посмотрел на рабочих, с грохотом забрасывавших в кузов «КамАЗа» металлический мусор. – Брус утром привезли, меня не было. Сегодня же переложат, я прослежу.
– Гляну, где штробить будете, – сказал мужчина и пошел по борту.
– Да отсюда все видно, не спускайтесь.
Но мужчина уже ловко сходил по прогибающимся сходням.
Мужчина сказал со дна котлована:
– Хочу при гараже мастерскую сделать. Я, Боря, по дереву люблю работать.
Неподалеку, на пригорке, стоял прицеп с бетонными блоками.
Возле правого колеса прицепа широко встали ноги в линялых джинсах, желтые ботинки «Camel Trophy» утвердились на снегу. Возле правого ботинка упала до половины выкуренная сигарета.
Мужчина поддернул брюки на коленях, присел и провел пальцами по бетонной стене с отпечатками опалубки.
На пригорке правый ботинок выбил из–под колеса одну сосновую чурку, потом другую. Сильно подул ветер, прицеп чуть качнулся.
– Вы поднимайтесь, – сказал прораб. – Я чай заварил.
Колеса совершили еле заметное круговое движение, и прицеп начал потихоньку сползать с пригорка.
– Чего тут арматура валяется? – спросил мужчина.
– Завтра крепления под опалубку будут варить, – объяснил прораб.
Прицеп катился, колеса с жующим звуком уминали снег.
– Поднимайтесь, Андрей Алексеевич, – сказал прораб. – Холодно, а вы по бетону в легких ботинках.
На кочках бетонные блоки погромыхивали о стальной пол. Прицеп смял сетку–рабицу, прокатился мимо «гелендвагена» и с гулким ударом врезался в штабель бруса. От мощного толчка трехметровый штабель дрогнул, накренился и с долгим, раскатистым грохотом рухнул на дно. Взвилось облако пыли и опилок, на дне котлована из–под груды бруса высовывались дергавшиеся ноги в полуботинках «Baldinini». Ребра подошв несколько раз проскребли по бетону, и ноги замерли.
* * *
– Через неделю мы сидели здесь, и он рассказал, к–к–как сделал, чтоб у Б–б–бравика больной не п–п–помер. – Лобода смял сигарету в пепельнице. – П–п–потом выпили немножко, и он раскололся.
* * *
Они еще раз прошли вдоль парапета и вернулись к машине.
– Ладно, Сань, я поеду, – сказал Гаривас. – Давай, пока.
Они пожали друг другу руки.
– П–п–пока, – сказал Лобода и посмотрел на ноги Гариваса. – Шнурок.
– В смысле?
– У т–т–тебя шнурок развязался.
– А… – Гаривас присел, завязал шнурок ботинка «Camel Trophy», выпрямился и пожал Лободе руку. – Давай, Сань, до встречи.
* * *
– Теперь объясни нам такую вещь. – Гена поднял на Лободу налитые кровью глаза. – Как так получилось, что ты все помнишь?
Лобода плеснул себе виски, выпил, прожевал кружок салями и сказал:
– Когда Вова устранял очередной, к–к–как он говорил, «этиологический фактор», т–т–то через девять дней мир м–м–менялся. Наблюдать это, скажу я вам, б–б–было страшновато. Записи в д–д–документах т–т–таяли и становились другими. Менялись фотографии, д–д–даты на памятниках, статьи в г–г–газетах, воспоминания людей, информация в к–к–компах. Только в Вовином к–к–компе ничего не менялось.
– Но ты–то ведь не Вовкин комп, – сказал Никон. – Почему же ты все помнишь?
– Д–д–да потому, что мир менялся через д–д–девять дней, а я все это время пролежал в к–к–коме. Во всяком случае, мы с Вовой д–д–других объяснений не п–п–подобрали. Я и п–п–потом тоже сохранял п–п–память об измененной реальности.
– Слушай, Сань… – Гена, забрызгав стол, неловко налил себе виски. – Зачем он паролил файлы? Зачем он вообще их сохранял?
Лобода хмыкнул и снисходительно посмотрел на Гену.
– Гена, д–д–дружок, да он же был один на один со всем этим. Только т–т–такой сильный человек, как Вова, мог не спятить и не обгадиться. Он б–б–боялся, что запутает чужие судьбы, что наворотит что–нибудь опасное для нас и д–д–для всего мироздания. Б–б–боялся, что однажды не вернется из п–п–перемещения, что все начисто забудет, к–к–как все забывали. Он д–д–даже завещание написал и за к–к–квартиру расплатился досрочно. А файлы он сохранял п–п–потому, что… Он не исключал, что п–п–придется отмотать назад к–к–какую–то из ситуаций.
– Только не мою, – сказал Худой. – Меня все устраивает, покупаю, заверните.
– Черт… – Гена одним глотком осушил стакан. – Господи, это же величайшая мечта!.. Это же самая сокровенная мечта! Не философский, мать его, камень… Не деньги и бабы, не власть! И даже не «счастья, всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным»… Нет, не это. А – исправить! Задним числом исправить! Зачеркнуть, скорректировать, подстелить соломки – вот она, величайшая мечта!
Бравик, поджав губы, пристально глядел на солонку. Он глядел на солонку, сопел, потом спросил Худого:
– Сегодня среда, так?
– Среда, – сказал Худой.
Бравик сглотнул и стал загибать пальцы.
– Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница… – Он обернулся к Никону. – И ты говоришь, он подмигнул?
– В смысле?
– В том самом смысле… – Бравик вдруг странно усмехнулся и достал портмоне. – Ладно, давайте расходиться. Ничего нового мы уже не услышим и не скажем. Только будем пить да рвать сердце. А у меня завтра две простатэктомии.
За барной стойкой включили «Hard Day’s Night», Никон поднял руку, подзывая официанта. Они расплатились и вереницей пошли к выходу. Проходя мимо стойки, Бравик задел плечом плексиглазовый стендик с меню, тот с оглушительным хлопком упал на пол.
– Извините, – сказал Бравик бармену, поднял стендик и поставил на стойку.
На улице моросил дождь, темнело. Они немного постояли у входа. Никон позвонил Кате, сказал, что будет минут через сорок. Наконец попрощались. Худой и Бравик пошли к метро, а Лобода с Никоном – к Пироговке.
В ресторане доиграл «Hard Day’s Night», бармен протер стакан и поправил стендик с меню. Когда лысый толстяк с усталым лицом уронил стендик на пол из полированного гранита, все в зале обернулись на резкий хлопок, и только малый во фланелевой куртке с поднятым капюшоном, сидевший спиной к стойке, не шелохнулся. Поставив правый локоть на край стола, он изумительно ловко крутил сигарету в суховатых пальцах.
«Прямо фокусник», – подумал бармен и включил «Let It Be».
Назад: День восьмой
На главную: Предисловие
