САМОУБИЙСТВО

...Мы уезжали друг за дружкой. Сначала Женька, потом я, потом Гарик с Петей. Из нас четверых только один Гарик знал английский. Он читал по-английски, смотрел американские фильмы без перевода, загадочно улыбаясь при этом, и без конца слушал какие-то кассеты. Кроме того, к моменту отъезда он считался одним из лучших программистов нашего города. И имел ученую степень. Поэтому еще в Союзе я заставил Гарика пообещать, что как только он откроет свою собственную компанию, то обязательно возьмет меня на работу лифтером. У меня специальности не было. Точнее была, но лучше бы ее не было.

В Италии, где все мы ожидали благосклонности американских иммиграционных властей, Гарик сочинял резюме. Резюме – это когда человек, находящийся в поисках работы, подводит итог собственным достижениям на настоящий момент. И излагает их по порядку, причем в обратной последовательности, начиная с последних достижений. Моя жена спрашивала:

– А ты почему не пишешь резюме?

– Я не знаю английского, – отвечал я. – Кроме того, еще не факт, что нас впустят в Америку.

– Нас впустят. Попроси Гарика, он тебе поможет.

Гарик с готовностью согласился. Мы сели за стол. Гарик спросил:

– Куда ты хочешь устроиться?

Я задумался. Вообще-то я журналист. Можно устроиться в газету. Например, на склад. Разгружать рулоны. Я поделился своими соображениями с Гариком. Он сказал:

– Для этого тебе не нужно резюме.

– Почему? – запротестовал я. – Напиши, что я с восемнадцати лет разгружал рулоны и был лучшим в профессии.

– Знаешь что, – сказал он, – перестань! Нужно ставить перед собой высокие цели. Поставь перед собой высокую цель. Давай напишем в резюме правду. Может, тебя возьмут каким-нибудь советником по вопросам отношений с Восточной Европой.

– Давай, – сказал я.

И Гарик написал мое резюме. Я читал его со словарем. Три раза. Но так и не понял, на основании чего меня возьмут советником. Впрочем, теперь у меня было настоящее резюме, жена успокоилась, и мы стали ждать погоды у Тирренского моря (когда-нибудь я расскажу вам об этом времени). Прежде чем попасть в Соединенные Штаты, бывшим советским людям нужно было отстояться в Австрии, затем они переезжали в Италию и только потом в Америку. На это уходили у кого месяц, у кого год. Крутой этот маршрут кем-то метко был разделен на три этапа: венский вальс, римские каникулы, американская трагедия. Все три заслуживают отдельного рассказа.

Женька уехал из Италии первым, и уже через две недели мы получили от него письмо с фотографией. На фотографии был запечатлена какая-то большая вода, внизу стояла подпись: «Тихий океан. Малибу». В письме Женька сообщал, что Лос-Анджелес – замечательный город, просил нас передумать и срочно наплевать на Чикаго. Также он написал, что в четверг выходит на работу. Получалось, что он нашел работу за три дня.

– Молодец! – почему-то укоризненно сказала моя жена.

...Я, Гарик и Петя поехали все-таки в Чикаго. Я устроился на работу через неделю, Петька – через две. Я работал на стройке, он сторожил кладбище. Мне резюме не понадобилось, у Пети его и не было. А Гарик рассылал свои пачками. Его постоянно вызывали на собеседования. С собеседований Гарик приходил возбужденным, ругал руководителей компаний, говорил, что они занимаются примитивом и понятия не имеют о науке. Мы спрашивали:

– Ну а что они сказали?

– Сказали, что позвонят, – отвечал Гарик.

Шли месяцы. Никто не звонил. Гарик начал беспокоиться и звонить обхаянным руководителям. Разговаривал он, в основном, с секретаршами.

– Может, вы потеряли мое резюме? – с надеждой спрашивал он.

– Я уточню, – говорила секретарша. – Мы вам перезвоним.

Через полгода Гарик позвонил хедхантеру. Хедхантер – это охотник за головами. Обычно хедхантеров нанимают компании, которые ищут способных людей. У хедхантера одна обязанность – найти подходящего работника. Если его клиента берут на работу, хедхантер получает деньги.

– Так, все понятно, – сказал он, встретившись с Гариком. – У вас слишком высокая квалификация. На собеседованиях вы пугаете всех своими глубокими познаниями. Менеджеры среднего звена боятся, что на вашем фоне они будут выглядеть жалко и что их уволят. Поэтому они и не рекомендуют вас своим боссам.

– Что же делать? – спросил Гарик.

– Быть проще, – сказал хедхантер.

И переписал резюме. Впрочем, это не помогло. На собеседованиях Гарику удавалось прикидываться дураком первые пятнадцать минут, потом он увлекался и начинал объяснять менеджерам, что тех же результатов можно добиться гораздо быстрее, делая все иначе и при меньших трудозатратах.

...Через год после приезда я работал в торговой компании, Петя служил в госпитале наладчиком анестезиологического оборудования, а Гарик устроился в пиццерию. Он развозил по домам пиццу и получал скромное жалованье и чаевые. Однажды он повез пиццу по какому-то сомнительному адресу. Дверь открыл пуэрториканец. Явно обкуренный.

– Сколько можно ждать? – заорал он. – Давай пиццу и проваливай!

Гарик постоял у двери и снова позвонил.

– Мои чаевые... – сказал он появившемуся в проеме пуэрториканцу.

– Вот, – сказал тот и ударил Гарика в челюсть. Потом отобрал бумажник и сказал:

– Сунешься в полицию – застрелю!

Гарик потрогал подбородок.

– Ах ты, тварь, – закричал он по-русски и одновременно ударил пуэрториканца ногой в пах. Тот ахнул, согнулся. Гарик сбил его с ног и немного попинал. Из кухни, пошатываясь, вышла девица. На ней были джинсы и лифчик. Гарик подобрал валявшийся бумажник и сказал девице:

– Это – мой. А с вас – чаевые за пиццу.

Девица, кажется, и не удивилась. Она сунула руку в карман и вытащила оттуда пятидолларовую бумажку.

– Хватит? – спросила она.

– Да, – сказал Гарик.

– До свидания, – сказала она.

– Да свидания, – сказал Гарик.

Он поехал в пиццерию и сказал, что увольняется. Потом купил бутылку водки и два банана. И этим поужинал на лавочке рядом с домом. А утром позвонил мне. Я опаздывал на работу.

– Что случилось? – спросил я. – Гарик, только быстрее, умоляю...

– Я хочу с тобой попрощаться, – сказал он.

– Ты что, уезжаешь?

– В некотором роде.

– Куда? Когда?

– Насовсем. Сейчас. Я устал. И выхода нет.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю, – ответил он. – Думал повеситься, но здесь нет ни одного подходящего крюка. Живу я, ты знаешь, на втором этаже, так что выбрасываться глупо – только покалечусь. Наверное, вскрою вены.

– Гарик, – сказал я, – подожди. Я позвоню на работу и скажу, что заболел. Потом найду Петьку, и мы приедем к тебе.

– Это ничего не изменит, – сказал он.

– Мы должны поговорить, – настаивал я. – После стольких лет мы имеем право хотя бы поговорить.

– Имеете, – неожиданно согласился Гарик. – Жду. Только недолго.

Я позвонил на работу. Потом Петьке.

– То есть как – самоубийством? – не понял он. – Что, сейчас?

– Ага, – сказал я.

– Но я на работе, – сказал Петька. – Ты понимаешь, что будет, если во время операции выйдет из строя анестезиологическое оборудование, а меня не окажется на месте? Человек умрет.

– Твой неизвестный человек все-таки в госпитале. Его как-нибудь откачают. А Гарик дома – один, пьяный, не спавший всю ночь и полный решимости уйти из жизни.

– Меня уволят, – сказал Петька. – Где встречаемся?

– У магазина «Семь гномов». Через полчаса.

Я захватил привезенную из СССР видеокамеру – «Панасоник М-7». Я подумал, что если мы начнем снимать самоубийство Гарика, то он, возможно, и передумает сводить счеты с жизнью. И в магазин «Семь гномов» мы с Петькой вошли с этой камерой. Честное слово, мы не собирались устраивать никакого цирка. Так получилось. Завидев нас, продавщица закричала:

– Жанна, иди немедленно сюда!

Появилась хозяйка магазина. Она вытерла руки о передник и хмуро спросила:

– Что это вы тут делаете с камерой? Кто такие?

– Съемочная группа информационной программы «Время», – неожиданно для самого себя сказал я. – Делаем репортаж из Чикаго. Это оператор Петр. Я – Саша.

– Да ну! – сказала Жанна.

– Нам сказали, что у вас – лучший русский магазин в городе. И вот мы здесь. Если не возражаете, короткое интервью?

– Можно переодеться? – спросила Жанна.

– Конечно, – сказал я. – Вообще-то мы хотели предупредить о визите, но времени мало, сегодня улетаем.

– Я мигом, – сказала она.

– Что ты делаешь? – с ужасом прошептал Петя.

Через три минуты Жанна появилась перед нами в майке «Chanel № 5».

– Чудесно, – сказал я. – Итак, приступим. Не волнуйтесь, все лишнее вырежем.

– Я не волнуюсь, – сказала Жанна. – Давайте вот здесь, на фоне колбасного отдела.

– Давайте, – сказал я. – Петр, готовы?

– Готов! – сказал Петька.

– Мы находимся в лучшем русском магазине Чикаго, который называется «Семь гномов», – начал я. – Посмотрите на это изобилие, друзья! При этом – никакой, заметьте, очереди. А вот и хозяйка этого гастрономического салона Жанна. Расскажите пожалуйста, как это вам в голову пришла такая замечательная идея – открыть в Чикаго русский магазин?

– Людям хочется покушать чего-то родного, – сказала она. – Американское разве можно в рот взять? Русских у нас уже, поди, тысяч сорок. Так что спрос есть.

– А почему «Семь гномов»?

– Сказка такая...

– Я имею в виду, а где же «Белоснежка»?

– А, вы уже слышали? «Белоснежку» не завезли! Мы ж, в основном, торты из Нью-Йорка везем. И вот, все привезли: и «Лямур», и «Киевский», а «Белоснежку» забыли отгрузить.

– Не жалеете, что из Союза уехали?

– А чего жалеть? Америка – чудесная страна. Страна неограниченных возможностей. И ассортимент у нас большой – более трехсот наименований.

– Да вы что? Я за всю жизнь, наверное, столько наименований не съел...

– А мы сейчас вас покормим.

– На работе не ем, – сказал я. – Жанна, у вас есть возможность передать привет своим родственникам в Советском Союзе.

– Да у меня все здесь, – сказала Жанна.

– Ну, тогда друзьям, подругам, одноклассникам...

Следующие три минуты Жанна передавала приветы и приглашала всех заезжать, выражая надежду на то, что Горбачев разрушит железный занавес и советские люди смогут, наконец, попробовать хотя бы часть наименований. Когда «съемка» закончилась, Жанна собрала нам в дорогу кое-какие припасы – копченую рыбку, колбасу, красную икорку, шпроты, буханку ржаного хлеба и соленые огурчики. Мы отказывались, но Жанна насильно всучила нам пакеты.

– Ну что ты наделал? – зашипел Петя, когда мы сели в машину. – Она же нас потом узнает!

– Скажем, что обалдели от всего этого великолепия и решили остаться, – сказал я. – Давай подумаем лучше, как будем Гарика отговаривать.

– А чего его отговаривать, – сказал Петя. – Я пока ехал, подумал и понял, что ничего он с собой делать не собирается. Когда люди сводят счеты с жизнью, они никуда не звонят.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Не знаю, – признался он. – Просто подозреваю. Давай заедем к индусам за водкой.

– Что, понравилось работать оператором?

– Купим! – сказал Петя.

...Мне показалось, что Гарик стоял под дверью. Во всяком случае, открыл он мгновенно.

– Привет, – сказали мы. – Спасибо, что подождал.

– Что это вы принесли? – спросил он, обнюхивая нас.

– Закуску.

– Зачем?

– Ну, тебе, возможно, закусывать действительно уже не стоит, а нам-то жить, – сказал Петя.

– Ого, – поразился Гарик, когда мы выложили на стол содержимое пакетов. – Сколько же вы потратили?

– Пустяки, – сказал я. – Не каждый день такой повод.

– Вы, наверное, думаете, что я шучу, – догадался Гарик. – А я уже воду горячую в ванну набрал... И бритва вот...

– Амаркорд, – сказал Петя. – Я должен выпить.

Он налил себе, мне и вопросительно посмотрел на Гарика. Гарик, помедлив, сел за стол. Мы чокнулись.

– Ну что, блин, случилось? – спросил я.

– Я раздавлен, – сказал Гарик. – Никакого просвета. Нигде. Ни в чем. Все плохо, и с каждым днем становится еще хуже. Я напрасно уехал. Это не моя страна. У меня для нее слишком высокая квалификация.

Потом он рассказал об инциденте с пуэрториканцем. Мы снова выпили.

– Молодец, – похвалил я. – И сдачи дал, и бумажник забрал, и чаевые. Мужик!

– Свалил, между прочим, с первого удара, – похвастался Гарик.

– Умница, – сказал Петя.

– А может, я его убил? – вдруг спросил Гарик. – И меня теперь повсюду ищет полиция?

– Не убил, – успокоил его Петя. – Если бы убил, тебя давно уже нашли бы. Да он, наркоман, никуда и не обращался.

– Надо было пиццу тоже забрать, – после паузы сказал Гарик. – Водку вчера бананом закусывал.

– Ну? – спросил Петя. – Выпьем?

– Выпьем, – сказал Гарик. – Зачем вы принесли камеру?

– Страшно дома оставлять.

– А давай я Гошке видеописьмо оставлю, – оживился Гарик. – А вы потом, когда он вырастет, ему покажете. Он поймет...

– Давай, – сказал я. – Переодеться не хочешь?

– Во что?

– Ну, во что-нибудь нарядное.

– Зачем?

– Чтобы Гошка тебя таким и запомнил.

Мы выпили, и Гарик пошел переодеваться, а Петька снова побежал к индусам. Они вернулись почти одновременно. Гарик успел побриться. Он надел югославский костюм серого цвета, белую рубашку и бордовый галстук.

– Так, – сказал он. – Надо выпить и закусить, потому что у меня немножко заплетается язык.

– Он несет околесицу, – сказал мне Петя. – Он считает, что если он выпьет, то начнет говорить внятно.

– Так, между прочим, и будет, – сказал я.

– А я тебе говорю, пока не поздно, давай вызовем «скорую». Он сошел с ума.

Гарик сел за стол.

– Тут этажом выше живет одна девка, – сказал он, – черная, красивая, как пантера. Давайте выпьем за красоту!

– Красота спасет мир! – произнес я.

– И Гарика! – добавил Петя.

– Знаете, мужики, – сказал Гарик, – спасибо вам, что пришли меня проводить. Вы настоящие друзья.

– У меня на столе, может, человек умирает, – вспомнил Петя.

– Оглядываясь назад, что я вижу? – продолжал Гарик. – Я вижу маленького мальчика, который стоит под огромными соснами и, зажмурившись, глядит на высокое солнце. Состояние покоя и безмятежности. Это было самое лучшее время. Потом солнце все время катилось к закату. И сейчас закатилось.

– Подожди, – сказал я. – Это очень красиво. Сбереги для Гоши.

– Почему не наливаешь? – спросил он у Пети. – Огурец какой-то странный.

– Ты напоминаешь мне моего одного бывшего коллегу, Вадика Борщова, – сказал я. – Он тоже, когда напивался, говорил совершенно трезвым голосом, но перескакивал при этом с темы на тему, словно в голове у него стоял проигрыватель с некачественной иглой и поцарапанной пластинкой. Например, так: «Вчера я возвращался домой, смотрю – стоит дворник с лопатой. Баня по четвергам закрыта. Ну, думаю, не даешь – не надо. Сел в первый троллейбус. Блохин с центра поля убежал и забил. Пельмени без уксуса она не ест. Если плоскогубцами вырвать зуб – наступит шок». И так далее.

– Интересно, – очень серьезно произнес Гарик. – Вода в ванне, наверное, уже остыла.

– Ну и хрен с ней, – примирительно сказал Петя. – Давай еще по одной, и по новой горячую нальем!

Я посмотрел на него с искренним любопытством.

Петя продолжил:

– Ты знаешь, Гарик, я тебе должен сказать одну вещь. Можешь на меня обижаться, если хочешь. Но так из жизни не уходят. Если решил – действуй, но не устраивай весь этот балаган. Не надо нам про сосны и солнце рассказывать! Я из-за тебя на работу не пошел.

Гарик смотрел на Петю так, словно впервые в жизни видел его. Потом он перевел взгляд на меня. Я пожал плечами:

– Он прав.

Гарик с ужасом смотрел то на меня, то на Петьку. Петька сказал:

– Так, ребята, вы тут займитесь кино, а пойду водицу сменю. Сколько тебе на монолог надо? Лично я гарантирую: ванна с горячей водой будет готова через десять минут.

Гарик поправил галстук:

– Я не понял, – сказал он.

– Камера готова, – сказал я. – Сядешь у окна?

Из ванной комнаты послышались мерзкие звуки: Петя сливал остывшую воду. Гарик сказал:

– Так... Хороши друзья... Снимай за столом.

– Гарька, у тебя есть точило? – закричал из ванной Петя. – Бритва совсем тупая...

– Давай на посошок? – предложил я.

Гарик выпил, не закусывая. Я зевнул и включил камеру. Гарика обидел мой зевок. Он покачал головой.

– Давай я сяду на диван, – сказал он.

– Как хочешь.

– Ну что тебе сказать, сынок, – начал Гарик, – жизнь моя, к сожалению, сложилась совсем не так, как хотелось...

Он замолчал. Заплакал. Выдавил из себя:

– Ты можешь поставить камеру в режим записи и уйти? Я хочу поговорить с ним наедине.

Я так и сделал. И ушел к Пете. Он стоял и смотрел, как горячая вода лилась из крана. Пол покачивался у меня под ногами, как при легком землетрясении. Хотелось спать. Очевидно, на нервной почве. А может, и от водки, кто его знает?

– Петь, – сказал я. – А что дальше будет?

– Ничего, – ответил Петя. – Ничего не будет.

– Ты, смотрю, не пьяный...

– Я не пил, делал вид. Я еще на работу поеду.

– Петя, а если мне когда-нибудь будет очень плохо, ты тоже поможешь мне набрать воды в ванну, а потом поедешь на работу?

– Тебя не тошнит? – спросил он.

– Нет.

– Ты больше не пей, ладно?

– Ладно.

– Здоровые вы оба кони, – сказал Петя. – Особенно он. Сутки не спал, а держится.

Он вынул затычку из ванны, положил в карман опасную бритву.

– Ты что задумал? – спросил я.

– Пойдем посмотрим, как там наш самоубийца, – сказал он.

Ноги у меня стали совсем ватными, но я кое-как добрел до комнаты. Гарик спал мертвецким сном, растекшись по дивану. Камера работала. Я выключил ее и сел за стол. Петя пощупал Гарькин пульс и сказал:

– Конь! Они сказали, что бармамил в сочетании с водкой уберет его после третьей рюмки.

– Кто сказал?

– Сестрички в госпитале. Я захватил немного снотворного на всякий случай. Вообще-то бармамил в смеси со спиртным – штука опасная, но в определенной дозе...

Я хотел возмутиться, но не смог. Потом вроде бы пытался дотянуться до Пети кулаком. Потом якобы гневно бурчал во сне. Не знаю. Об этом я уже рассказываю с его слов. По-моему, мне ничего не снилось.

Какое было время... Ах, какое замечательное было в р емя ...

Во-первых, мы были на двадцать лет моложе, а следовательно – намного сильнее и глупее. Жизнь казалась нам захватывающей авантюрой, и то, будет ли она вдобавок еще счастливо-веселой, а дружба, ее крепившая, – верной и вечной, зависело, на первый взгляд, только от нас...

Во-вторых, незадолго до описываемых событий мы жили в Италии, на берегу самого синего-синего моря, которое называлось Тирренским. Умирающий декабрь и на этих берегах – не подарок, но мы помнили жаркий молодой сентябрь, октябрь с его уже равнодушным и уставшим солнцем и сменивший его теплый, ласковый и пожилой ноябрь, месяц-пенсионер. Истома гостеприимной итальянской осени до сих пор иногда накатывает на меня приятной волной.

К декабрю мы продали все «командирские» часы, фоторужья, все простыни и полотенца, армейские погоны, презервативы и даже пионерские значки. Деньги ушли, не прощаясь.

Американское консульство на виа Венето нас не беспокоило. Если бы мы не видели, что ежедневно кто-то из собратьев-беженцев счастливо помахивает документами на въезд в США в городском скверике (это называлось «получить транспорт»), то можно было бы подумать, что консульство вообще прекратило работу. Мысли о том, чтобы остаться в Италии или уехать в открытые Канаду или Австралию, нами отгонялись как крамольные. Эмиграция в Штаты представлялась завершением первого жизненного этапа, этапа интересного, но черно-белого. Цветной многосерийный второй этап мог начаться только с Америки. Других стран не существовало.

– Почему ты едешь в Америку, Алессандро? – спрашивал меня старик-итальянец, владевший пиццерией на виа Франча в Торваянике, у которого я подрабатывал время от времени. – Оставайся в Италии. Ты молодой и сильный. Это чудесная страна, пока ты молодой и сильный.

– Потому что Америка – это страна неограниченных возможностей! – отвечал я на чудовищном итальянском. – Равных возможностей для всех...

– Такой страны нет, – качал головой старик. – Не бывает такой страны. Бывает, что ты – молодой и сильный, а потом становишься старым и слабым. По-другому не бывает. Так происходит в любой стране...

С отъездом друзей я все чаще наведывался к нему. Старику было скучно. Работавшего у него племянника откуда-то с юга он называл «фильо ди путана», что, наверное, можно перевести как «сукин сын». Племянник завел себе девицу в Риме и днями не являлся на службу. Впрочем, делать в пиццерии на самом деле было нечего. Оказавшиеся в «отказниках» эмигранты, в страхе перед неизвестностью, к зиме стали экономить на всем, а местные жители заглядывали сюда изредка. Я мыл розовых курей и обсыпал их всякими травами. Потом старик засовывал их в гриль и начинал уговаривать меня не ехать в Америку.

30 декабря 1989 года сотрудники американского консульства, очевидно, делали уборку, нашли наши бумаги и прислали новогодний подарок – транспорт на 11 января. Я пришел к старику, поздравил его с Новым годом и подарил последний пионерский галстук.

– Прендо куэсто, грацие, – сказал он. – Это я возьму, спасибо.

– Через одиннадцать дней я уезжаю, – сказал я, повязывая ему галстук.

– Напрасно, – отозвался он. – Америка – сумасшедшая страна. Я там прожил почти восемь лет. Италия – тоже сумасшедшая страна. Но здесь у людей душа умирает одновременно с телом. А там – раньше...

Я надолго забыл того старика и даже его имя. Имя так и не вспомнил, а вот его слова вспоминаю от случая к случаю. Недавно я оказался в Остии, в аэропорту Леонардо да Винчи, километрах, кажется, в десяти от Торваяники. У нас было минут тридцать между самолетами. Взлетев над морем, мы сразу же попали в сильную облачность, и я не увидел Торваяники. И вообще ничего не увидел, кроме серо-молочной мглы. Но потом самолет набрался храбрости и рванул вверх, и вскоре солнечные лучи, ликуя, ворвались в салон, и лайнер плавно поплыл по голубому океану над Атлантическим – туда, где я теперь живу, дышу, надеюсь и помню, где хорошо и комфортно моему телу. Вот только душа, похоже, действительно порой чувствует себя неважно и стремится в другие измерения, где ей не так тесно.

Коль смогли бы они жить в согласии – душа и тело – вот бы чудесно было... Но так, наверное, не бывает. Как сказала когда-то моя любимая Токарева: «Создатель фасует справедливо – или одно, или другое...»