ИЗ ПЕРВЫХ РУК

Когда в бывшем Советском Союзе внезапно стали поощрять индивидуальную трудовую деятельность, моя зарплата составляла уже не сто пятнадцать рублей, но сто восемьдесят, и я был заведующим отделом крупной газеты. Мои красные корочки открывали двери во многие распределители, но купить там я ничего дельного не мог.

Правда, у нас была своя кооперативная квартира и «Жигули», вызывавшие зависть соседа-кавказца своей белизной, да и на телевидении я зарабатывал еще руб лей триста, но все же этого было мало. Каждый, кто меня знает, подтвердит, что один из моих многочисленных минусов – жить шире, чем позволяют обстоятельства.

В один из сырых пасмурных вечеров мы сидели на крошечной кухне с соседкой Олей, пили коньяк, ждали Милу и смотрели, как осенний дождь рисует дрожащими струями пунктирные линии на оконном стекле.

– Не могу сидеть спокойно, – сказал я. – В кои-то веки эта дремучая страна ненадолго, видать, разрешила своим гражданам делать хоть что-то для себя, а мы сидим и хлопаем ушами.

– Адик открыл шашлычную, – горько сказала Оля. – Твой друг Магазаник тоже открыл шашлычную. Все открывают шашлычные. Мой Валико – такой же козел, как и ты: только говорит...

– Валико – грузин, – сказал я. – Он просто обязан открыть шашлычную.

– Валико – козел, – печально повторила Оля.

Пришла Мила. Она сказала:

– Я страшно проголодалась. За весь день съела только одну вафлю: купила у вокзала за пятьдесят копеек.

Меня осенило:

– Давайте печь вафли!

Мила и Оля переглянулись. Оля вздохнула и ушла к себе. Мила молча принялась жарить яичницу. Потом пришли Рудины.

– Давайте печь вафли, – сказал я им. – Ты, Рудин, кандидат наук, а не можешь купить жене французское белье.

Рудина почему-то обиделась, а Рудин сказал:

– Почему именно вафли? Давай выращивать розы. Или конструировать презервативы многоразового использования.

– Все любят вафли. Себестоимость чрезвычайно низка. У нас есть вафельница. Еще одна вафельница есть у моей мамы. Ты одолжишь вафельницу у Магазаника, он в ней не маринует. Мы будем окунать готовые вафли в расплавленный шоколад и посыпать их красивыми съедобными бусинками, которые мы привезли из Западного Берлина.

– Сань, у тебя белая горячка, – предположила Рудина. – Всюду мафия! Кто тебя пустит торговать в бойких местах?

– Мы будем торговать в аэропорту, там – никакой конкуренции! – заявил я.

Мы жили рядом с аэропортом и обходились без будильника, так как по утрам нас будил ужасающий грохот и сын кричал: «Папа, вставай, ленинградский уже взлетел...»

За два следующих дня я выбил все разрешения и зарегистрировал нас в райисполкоме, причем всюду применял один и тот же ход.

– Александр Юлин, «Советская молодежь», – представлялся я (это было правдой). Чиновник отрывал задницу от стула и приветливо указывал на кресло. (Дальше шла ложь.) – Проводим эксперимент, – строго говорил я. – На живучесть индивидуальной трудовой деятельности! Быстренько оформим нужные бумаги: мы ограничены во времени.

Все шло гладко до визита в аэропорт. Начальник аэропорта сказал:

– Лично я не против. Я читаю вас. Вы можете достать два билета на матч со «Спартаком»?

Я удивился тому, что начальник аэропорта не может достать билеты на хоккей, и твердо ответил:

– Разумеется!

– Вот моя виза. Но ее вам мало. Нужно получить подписи от завпроизводством нашего ресторана, начальника четвертого отдела, завсанэпидемстанции Управления гражданской авиации, секретаря парткома летного отряда, начальника штаба гражданской обороны и бухгалтера.

Все эти начальники находились в разных местах, но мне удалось объехать их за один день. Я пообещал: «протолкнуть» в городскую газету три больших бесплатных рекламных объявления, достать еще восемь билетов на хоккей, тринадцать билетов на концерт Аллы Пугачевой, «выбить» пропуск в Юрмалу для главного бухгалтера и путевку в «Артек» для внука начальника штаба гражданской обороны.

Когда я вернулся, компаньоны пекли вафли, причем кандидат наук делал это в перчатках.

– Очень горячие, – пожаловался он. – Но завернуть их можно только пока они с пылу-жару.

Я посмотрел на уже готовую продукцию.

– Как вам удается придавать изделию форму детородного органа? Впрочем, это даже забавно. (Пекари надулись.) Посмотрите, что я принес: белые халаты и шапочки, но только два комплекта. Начинаем торговать завтра в пять утра, чтобы успеть накормить вафлями утренние рейсы.

– Подъем, значит, в четыре, – сказал Рудин. – Кто пойдет?

– Я приду и посижу с Мишкой, – сказал Рудина. – Ты ведь не поедешь торговать с сыном?

– Значит, от вас – Рудин, – сказала Мила. – Не бойся, тяпа, у тебя получится. Не забудь захватить с собой диссертацию: в нее мы будем заворачивать товар.

Бракованные вафли мы съели, разложили сушиться по батареям свежую продукцию и разошлись.

Мы приехали в аэропорт очень рано. Мила с Рудиным разложили переносной столик и установили ценник. Я давился от смеха, глядя, как кандидат наук, пряча лицо в воротник хирургического халата, клекотал:

– Вафли замечательные... Всего пятьдесят копеек... С шоколадной глазурью...

Первую вафлю, сжалившись над ними, купили две сердобольные тетки. Потом шесть вафель приобрел экипаж рейса на Москву. Теща Магазаника, по счастливому совпадению улетавшая в тот же день в Киев, скрепя сердце взяла одну и не сказала ни слова. Короче, мы продали за час десять вафель.

– Неплохо, – сказал Рудин. – Но мы страдаем из-за отсутствия рекламы.

Я пошел к девушкам, которые объявляли посадки на рейсы. Мила зорко следила за мной.

– Девушки, – бодро сказал я. – Мы тут вафлями торгуем в качестве эксперимента. Меня зовут Сашей. Я работаю в «Советской молодежи» и могу достать для вас болгарский зеленый горошек. Объявите про нас пару раз.

– А неочищенные помидоры – можете? – спросила одна из девушек.

– Постараюсь, – сказал я.

– Тридцать копеек за объявление, – сказала она.

– Давайте лучше я вам дам по вафле!

И через минуту по аэропорту разнеслось: «В левом секторе аэровокзала налажена продажа вафельных трубочек с шоколадной глазурью. Повторяю...»

Рудин приосанился. Пришел сопливый мальчик, у него было сорок две копейки. Рудин дал ему вафлю. На том дело и кончилось.

Потом мы еще три раза пекли вафли и едва покрывали расходы на выпечку. А потом Рудины самоустранились, и Мила сказала, что без такого партнера, как Рудин, она не в состоянии наладить процесс. И мы отдали вафельницы...

Тогда я решил открыть кооператив. Я поделился идеей с тремя друзьями: Сережей Тяжем (сейчас он выпускает два журнала – порнографический и еврейский), Сережей Картом (ныне – магнат по недвижимости) и Валерой Гнедым (президент крупного банка). Все мы работали в одной газете, и нас роднили относительная бедность и апломб.

Идея им понравилась. Мы решили в качестве учредителя кооператива избрать Госкомспорт и предложить ему выпускать спортивную газету: полиграфию мы знали отлично.

Получить право торговать вафлями было куда более легким делом, чем зарегистрировать кооператив, который вдобавок собирается чего-то там издавать. По мере прохождения безумного количества инстанций из числа пайщиков по очереди отделились и Тяж, и Карт, и Гнедой. Я остался один. Но через три месяца – пробилось! На тот момент кооператив состоял из меня – председателя, моей жены Милы, которая числилась студенткой и Павла Михайловича Закревского – старого, но оптимистично настроенного бабника, бывшего футбольным судьей и долголетним директором стадиона «Динамо», где устраи вались жестокие оргии.

На следующий же день после утверждения кооператива с претенциозным названием «Из первых рук», вернулся Тяж. Мы его с удовольствием взяли, так как Павел Михайлович, несмотря на врожденную интеллигентность, путал точку с тире. Гордый Карт довольно сухо поздравил меня, а Гнедой, за месяц до этого похитивший мой устав и пытавшийся создать конкурирующую фирму, был подвергнут остракизму.

– Александр, – сказал министр спорта. – Раз вы зарегистрированы у нас, вы должны что-то спортивное делать.

– Да, мы будем выпускать газету.

– Боюсь, что расстрою вас: вчера мною получено распоряжение ЦК партии о запрете на частные издания. Ни газет, ни брошюр, ни прокламаций.

– Тогда мы будем выпускать верноподданнические плакаты, – придумал я. – И еще: устроим массовый футбольный турнир.

Дядя Паша очень обрадовался. Он совсем не знал, как делается газета, но как играют в футбол, знал очень хорошо. Он предложил также устроить аналогичные соревнования по бильярду и преферансу, но идею зарубили ввиду отсутствия бильярдных столов и приличных карточных колод.

Мы дали объявление в газете. Результат нас сильно напугал: откликнулись 148 команд, согласных платить деньги за катание мяча по болотистым футбольным полям. Нам необходимо было арендовать как минимум сорок полей, обеспечить состязания арбитрами и врачами.

Газеты писали: «Первый в стране массовый футбольный турнир... Жены рады: мужья приходят домой потные, но не пьяные... Результаты матчей поступают в главную судейскую коллегию поздно вечером, а затем их обрабатывает бесстрастный компьютер...»

Но мы экономили. Роль «бесстрастного компьютера» играл все тот же Рудин. Вечером (благо жили мы рядом) я относил к нему результаты, и он составлял таблицы по швейцарской системе. Однажды он напился и не мог выполнять роль бесстрастного компьютера. Вернее, выполнял, но плохо. Но такое случилось только однажды.

Параллельно мы выпускали атрибутику рижского «Динамо» и плакат. Тяж нашел какую-то пожилую даму и отрекомендовал ее как прекрасного художника. Я стал было искать редакционного художника Колю Заварова, чьи возможности знал очень хорошо, но Коля в этот период ушел в буддизм и дико пил.

Идея была проста. Близился чемпионат Европы по футболу в Германии, и сборная СССР пробилась в число финалистов. В измученной и голодной стране футбол называли «горькой радостью народа» – то ли оттого, что подавляющее большинство зрителей были пьяными, то ли потому, что радость эта была единственной и оттого горькой. Мы решили попробовать заработать на этой любви.

Художница изобразила вратаря, тянущегося к мячу на фоне карты тогда еще ни с кем не объединившейся Западной Германии. В правом нижнем углу помещалось расписание матчей. Художница, очевидно, смотрела футбол последний раз в шестидесятые, потому что на голову вратаря она водрузила «яшинскую» кепку, которую пришлось замазать.

Макет был готов. Бумагу – жуткого качества, сырую, в рулонах – я нашел на складе Госкомспорта. В ней жили гусеницы.

Главлит (по-простому – цензоры), не обнаружив крамолы, дал разрешение. Полиграфические работы и печать заняли всего девятнадцать дней – это был рекорд страны! К середине мая мы получили 20 тысяч экземпляров нашего детища. Оно было очень зеленым. Кроме того, вместо флага Англии был ошибочно впечатан флаг Великобритании, а в чехословацком, голландском и ирландском флагах были перепутаны цвета. Но цена была по тем временам хорошая – два рубля.

10 июня начинался чемпионат, и надо было спешить. Атрибутика рижского «Динамо» продавалась отлично и несла зверскую прибыль. Дядя Паша кутил в ресторанах. Мила ходила по чековым магазинам. Но с плакатами была проблема: они лежали на полах в наших квартирах. Плакаты продавались медленно – на улицах, во Дворце спорта, через «Союзпечать», на вокзале и в аэропорту, где меня встретили как родного. Однако к 30 мая у нас оставалась нераскупленной половина тиража. Поступило сообщение ТАСС о том, что 4 июня на московском стадионе «Локомотив» сборная СССР сыграет с поляками и будет много народу.

Три тысячи экземпляров я отдал каким-то барыгам, которые, оставив в залог печать своего кооператива, уехали торговать ими якобы в Ставрополь. Именно этот эпизод сыграл главную роль в истории становления нашего дела, превратив его из мелкого в мощное, существующее и поныне.

С оставшимися семью тысячами плакатов мы решили ехать в Москву. Заглянувший на огонек Рудин сравнил меня с гробовых дел мастером Безенчуком, тоже возившим свои изделия в столицу. Я предложил ему прокатиться, но Рудин отказался. Подмогу я быстро нашел. Ехать согласились: Сеня Свирский (за двести пятьдесят рублей), сын драматурга Зазорцев (за сто пятьдесят) и пресловутый Гнедой (бесплатно), чувствовавший, видимо, вину, а может, просто не имевший средств на приобретение билета до Москвы, куда ему позарез необходимо было попасть.

На двух машинах – Свирского и Зазорцева – мы уехали рано утром, рассчитывая прибыть в Москву к вечеру. Но в полночь мы находились... в ста километрах от дома.

По дороге с машинами моих приятелей происходило все, что только может происходить с советскими автомобилями: они горели, отказывали тормоза, перегревались двигатели. Потом у Сеньки «полетел» задний мост, а «телега» Зазорцева задымилась и забилась в конвульсиях. В небольшом городке, куда мы добрались к сумеркам, пришлось взять штурмом автосервис. Кое-как наши развалюхи удалось собрать, и мы тронулись в путь, который, впрочем, прошел весьма удачно, если не считать того, что в заповедных себежских лесах Сенькина машина отторгла собственный глушитель и следовавший след в след Зазорцев раздавил эту гнилую ржавую конструкцию. Диким ревом разбудив всех оставшихся в живых зайцев и волков, обитавших в этих местах, мы помчались дальше без остановок и приехали в Москву в 10 утра.

У выезда с Волоколамского шоссе нас остановил патруль. Капитан милиции сказал: «Предъявите разрешение на въезд в столицу!» Мы вспомнили, что на следующий день в Москву должен прибыть Рональд Рейган. Вложив в паспорта по червонцу, мы отдали их капитану, который ушел в будку. Через минуту оттуда вышел сержант, вернул документы и откозырял: «Счастливого пути...»

Я позвонил Анне Ильиничне Синилкиной – директору Дворца спорта в Лужниках, замечательной добрейшей даме с голубыми волосами, и она забронировала для нас два «люкса» в гостинице «Спорт». Потом мы поехали по направлению к стадиону «Динамо». Директор пребывал в состоянии жесточайшего похмелья.

– Плакаты, – задумчиво произнес он. Значит... плакат ы ...

– Не только, – сказал я. – Примите и маленький рижский сувенир – бальзам. Очень хорошо с кофе...

– ...Завтра у нас праздник, приуроченный к финалу Кубка СССР по футболу, – неожиданно бодро произнес директор. – Приезжайте за два часа до начала. Вот пропуск...

В день финала мы решили разбиться на две группки. Потом я жалел, что нас всего четверо, – работы хватило бы человек на сто. Длиннющие очереди, выстроившиеся за плакатами, волновались и гудели. Сенька счастливо смеялся, рассовывая деньги по карманам, Зазорцев отшвыривал любопытных и воров, Гнедой кричал, что медью брать не будет, у меня отваливались руки. Подошла очередь седобрового старичка, который, глядя на Сеньку, рассудительно сказал: «Ишь, гляди, хучь и еврей, а справное дело наладил...». – «Следующий! – бормотал Сенька. – Комплименты потом говорить будешь...»

Начался матч. Очередь, плюясь и ругаясь, побежала на трибуны.

– Холера! – сказал Зазорцев. – Нас мало. Мы не успеем охватить всех желающих купить этот бред болотного цвета.

В перерыве мы продавали столь же бойко. После игры – тоже. Мы продали две тысячи экземпляров. Сенька был доволен.

– Теперь можно поесть, – сказал он.

Мы заказали шикарный ужин из гостиничного ресторана. Потом все сели за стол и принялись доставать из карманов деньги. Представьте себе – четыре тысячи рублей – бумаги много! Официант, прикативший ужин, буквально остолбенел. Зазорцев сказал в свойственной детям драматургов манере: «Чего вылупился? Вали давай!» Официант попятился. Я дал ему десять рублей и тихо сказал:

– Не обижайтесь. Этот джентльмен – председатель фонда по сбору рублей на подарок жене Рейгана. И сегодня ему дали четыре фальшивых рубля. Поэтому он расстроен...

У нас было хорошее настроение.

Утром мы поехали на стадион «Локомотив» и привычным путем договорились с тамошним директором. На обратном пути заехали на ярмарку кооперативов в Лужники. Зазорцев обратил внимание на безупречно одетого мужчину:

– Обратите внимание: мода конца пятидесятых. Держу пари, этот парень прибыл из глубинки...

Мы познакомились. Юрий Петрович оказался из-под Запорожья. У него был свой кооператив и 30 тысяч на счету. Он так и сказал: «Кооперативу всего две недели, а у нас на счету уже тридцать тысяч...» Оказалось, что 30 тысяч – это банковский заем. Но решение уже созрело.

– Юра, хочешь легко заработать? – спросили мы.

Юра хотел.

– Мы мечтаем выйти на перспективный запорожский рынок, – сказал я. – И во имя будущих контактов согласны уступить тебе четыре тысячи экземпляров футбольного плаката (Свирский развернул его, Юру прошиб пот) за один рубль восемьдесят копеек, хотя стоит он два. Таким образом, ты имеешь по двадцать копеек с плаката, что составляет восемьсот рублей. Просто так, мимоходом. Но за это ты дашь нам адреса деловых людей в Запорожье.

Из ответной речи Юрия Петровича выяснилось, что искать нам никого не следует, поскольку самый деловой человек в области – это он и есть. Мы подписали контракт и решили отметить начало плодотворного сотрудничества. Прощаясь, Юра сказал, икая:

– Муж-жики! Спаси-бо! З-завтра я уез-жаю в в-восемь ноль д-две с К-киевского. Третий пер-рон, п-пятый вагон, «СВ».

– Отлично, – сказал Свирский, которому надоело возить по Москве наш тяжкий груз.

Сплавив таким образом львиную долю товара, мы сдали еще 800 экземпляров в магазин «Спартак» на Ленинском и с оставшимися двумястами поехали на футбол, где продали их за двадцать минут.

...Как я уже говорил, три тысячи экземпляров уехали в Ставрополь с малознакомыми мне людьми. Люди вернулись через неделю после описываемых событий – небритые. Они отдали мне полторы тысячи рублей и тысячу плакатов, которыми я потом топил камин на даче.

До Ставрополя они не доехали. Но об этом я узнал потом. Однажды вечером раздался телефонный звонок, и голос с заметным украинским акцентом произнес:

– Александр Иванович? Здравствуйте!

– Я не Александр Иванович, – сказал я и хотел было повесить трубку, но она сказала:

– Как? Разве ваша фамилия не Юлин?

– Юлин, – удивился я. – Только не Александр Иванович.

– Неважно. Это вы сделали футбольный плакат?

– Я, – испугался я.

– Я думаю, нам есть о чем поговорить, – сказала трубка.

– А кто вы, собственно, такой?

– Бизнесмен из Киева. Блат Роман Семенович. Я видел ваших людей. Они дали мне ваше имя и телефон. Работали широко, на Крещатике...

– Где вы?

– В аэропорту вашего замечательного города. Пролетом, если можно так выразиться. Через два часа улетаю в Калининград.

Романом Семеновичем оказался плотно сбитый субъект, одетый весьма прилично.

– Лечу на суд по растрате, – обнадежил он. Но потом уточнил: – Свидетелем... Приятно, что вы еврей, как и я. Впрочем, я и не сомневался в этом. Смущало только ваше имя-отчество, Александр Иванович, хотя чего не бывает?

– Я не Иванович, – повторил я.

– Неважно, – снова сказал он. – Я понимаю...

– Хотите поесть? – предложил я. – Здесь очень хороший ресторан.

– Хорошо зарабатывать – еще не значит много есть, – сказал Роман. – Поговорим так.

– Сначала расскажите, каким образом вышли на меня.

– С удовольствием. Иду я по Крещатику и вижу: толпа. Продаются плакаты. Страшные, как моя жизнь. Но цена наглая – два рубля. И еще – люди. Специфичные на вас работают люди. У таких хочется купить, чтобы выжить. Я спросил у них, как связаться с хозяином. Они посмотрели на меня и говорят: «Покажи удостоверение, хотим знать, где рабротаешь...» Я показал. Они подумали и дали ваш телефон. И сказали: «Смотри, чудила, что не так – ты покойник. По ксиве твоей поганой найдем и пришьем!» Вот это как раз мне очень понравилось. Я понял, что мне повезло и я напал на нужного человека. Только я думал, что вы старше...

– К делу, – хмуро процедил я, входя в роль главаря преступного синдиката.

– Легко, – откликнулся Роман. – Я начальник управления грузоперевозок по железной дороге. Мой лучший друг – директор агентства «Союзпечать» Украины. А вы знаете, что такое Украина?

– Я знаю, что такое Украина, – сказал я.

– Боюсь, что не совсем. Украина может съесть все, что связано с футболом, и в очень больших количествах. Особенно, если плакат сделать на хорошей бумаге. Мой друг Лобановский за тысячу рублей согласится дать разрешение на съемку сборной СССР. Вы отшлепаете полуторамиллионный тираж без цены на плакате. Мы у вас купим его по рублю за штуку. Гарантирую предоплату со стороны нашей «Союзпечати». Остальное – наши заботы.

– Звучит заманчиво, – сказал я. В тот момент в моем распоряжении находилось тонны полторы мелованной бумаги.

– Как видите, я не задаю лишних вопросов. Жду вас в Киеве в любое время. Если среди ваших единомышленников найдутся люди с более интеллигентными лицами, чем те, что я видел, лучше возьмите их: мы будем общаться на определенном уровне...

Бумага нашлась за морем, в Финляндии. Ее доставили в Ригу достаточно быстро. Короче, через месяц мы с Тяжем и прекрасным юристом Яковом Абрамовичем улетели в Киев.

Встретили нас пышно. Отвезли в гостиницу Совмина Украины, в номерах которой было страшно от размеров.

– Располагайтесь, – сказал Роман. – Через три часа я заеду за вами.

Он приехал не один. С главным тренером сборной СССР по футболу и каким-то типом, у которого напряженный застольный труд оставил заметные следы под глазами. Тренер, кумир моего детства, сказал:

– Роман Семенович посвятил меня. Я не против. О цене говорить не будем. Пять тысяч!

Яков Абрамович засмеялся, обнаружив непоследовательность, с которой тренер излагает свои мысли.

– Не будем – так не будем, – поспешно сказал я. – Пять тысяч.

– Снимать можете утром на базе в Конче-Заспе, перед игрой с Австрией. Деньги передадите через Романа Семеновича. До съемки! Всего доброго!

– Змей! – сказал неизвестный тип после того, как тренер ушел.

– Очень приятно, моя фамилия – Михельсон, – сказал игриво настроенный юрист.

– Тяж, – сказал Серега.

– Затонский, – сказал тип. – Пресс-атташе Госкомспорта Украины. Журналист. Поехали в ресторан. Тут близко...

В ресторане «Динамо» было пусто. Затонского здесь знали и любили. Стол изобиловал. Мы сели.

– Как вы понимаете, Госкомспорт Украины весьма заинтересован в финансовых поступлениях, – изрек Затонский.

– Чем он не отличается от всех остальных учреждений нашей великой Родины, – заметил Яков Абрамович.

– Простите, вы кто по профессии? – запальчиво спросил Затонский.

– Юрист. Доктор наук. Профессор права.

Роман Семенович посмотрел на него с большим уважением.

– Разрешите мне слегка вмешаться, – сказал я. – Внесем ясность. Раз наш партнер счел нужным познакомить нас, товарищ Затонский, следовательно, он полагает, что вы можете либо помочь, либо помешать нашему предприятию. Хотя в схему наших перспективных отношений вы не входили.

– За ваш приезд, – сказал Затонский. – Приятно, что вы понимаете все с полуслова. Вы собираетесь снимать и распространять плакат спортивной тематики на Украине. Пахнет тут большими деньгами. Мы не можем остаться в стороне...

– Роман Семенович, – обратился к Блату юрист. – Помогите товарищу Затонскому, снимите с него тяжесть объяснений. Выясним, кого он имеет в виду под псевдонимом «мы» – себя лично или Госкомспорт? Может ли товарищ Затонский помешать делу? От ответов на эти вопросы и зависит наше решение.

– Я объяснюсь сам, – сказал Затонский. – Я или Госкомспорт – зависит от вас...

– Это уже дело, – заметил юрист.

– ...И я не могу помешать вам, но могу помочь в организации новых крупных заказов.

Блат кивнул.

– Сколько? – внезапно рявкнул Тяж.

Затонский погрузился в расчеты. Я сказал:

– Я убежден, что мы найдем точки соприкосновения.

И мы действительно нашли их. Все получилось так, как и предсказывал Роман. А потом мы получили разрешение на выезд из страны. Я видел наш плакат в Вене. Он продавался за двадцать шиллингов в потрепанной букинистической лавке. Я не стал расспрашивать владельца о природе его происхождения. На следующий день мы уезжали в Италию, и еще предстояло упаковывать чемоданы...