Как сладко пахнет из кухни – навсегда любимый запах всходящего теста, дурманящие загадочные слова: корица, ваниль, курага. В нашем доме печется пирог – значит, в нашем доме опять мир и покой.

Вот мама, торжественно переступая в домашних тапочках, с румянцем, слегка присыпанным мукой, вносит на вытянутых руках высокий прекрасный торт, ну чуть-чуть кособокий, право же, самую малость. На торте красивыми кремовыми буквами выложено «АРОЧКА» и цифры: «48». Вообще-то моего папу зовут Арон, но, вы же помните, мама обожает придумывать ласкательные имена.

– Арочка, – вслух читает папа, – очень трогательно и оригинально. Можно еще сказать башенка или барельефчик.

– Бессовестный, – ахает мама, – настоящий мамзер! Я все утро старалась, выдавливала крем из шприца, розочки рисовала, а ему только смеяться!

Папа обнимает маму своими длинными ручищами и одновременно молниеносным движением отщипывает палочку от цифры «4». Получается – «АРОЧКА – 18».

– Веруля, дорогая, ты даже не представляешь, как я восхищен именно розочками! Настоящая художественная графика из шприца! Но особенно приятна твоя деликатность по поводу моего возраста.

Согласитесь, такого папу нарочно не придумаешь!

Мои родители – врачи. Они учились вместе в Ленинградском мединституте, и мама с первого курса безумно влюбилась в папу. Правда, папа долгое время ее не замечал. Он вообще был ужасный гулена и сердцеед и назначал в день по три свидания. Самое смешное, что мама до сих пор помнит всех его поклонниц, а сам папа не помнит ни одной!

– Как же так, – возмущается мама, – ты не помнишь Люсю?! Длинная блондинка с косой и бантом? Кстати, я никогда не понимала, зачем отращивать такую тощую косицу. Но вы же сидели вместе на анатомии!

Папа разводит руками.

– А Виолетта! Ты что, и Виолетту не помнишь? Толстая попа, платье в горошек? Она всегда носила дурацкие вышитые воротнички.

Папа опять разводит руками:

– Верочка, они тебе померещились в порыве ревности и страсти.

– Подумать только, – сокрушается мама, – я три года лила слезы из-за этого болтуна и донжуана!

Да, да. Только на третьем курсе папа заметил маму и тоже назначил ей свидание. А еще через месяц он сделал ей предложение. Мама ахнула и согласилась.

– До сих пор не понимаю, – рассказывает она шепотом, – почему твоему отцу взбрело в голову жениться именно на мне! Ты не представляешь, какие у него были завидные партии – дочка проректора, первая красавица факультета… Я ног под собой не чуяла и боялась только одного, как бы он не передумал!

В том же месяце мои родители поженились, но еще год скрывались от однокурсников и целовались по углам, ведь им совершенно негде было жить. И вот тут появляется Соня номер один, или, проще говоря, одна из моих теток, в честь которых, если вы еще помните, я была названа.

Собственно говоря, появилась она давно, так как была маминой старшей сестрой, более того, она одна вырастила маму, потому что их родители умерли еще до революции. Кажется, там случилась эпидемия тифа или еще какая-то Катастрофа, вся семья погибла, и только одна Соня сумела спастись и спасти новорожденную сестру, хотя ей самой было не больше пятнадцати лет. Но от ужаса пережитого она забыла все, что с ними обеими случилось. Она забыла даже название города или села, где они жили, каким-то чудом сохранилось только имя отца. Его звали Соломон Зак.

В детстве мама часто думала про своих родителей, что они живы и только временно потерялись, и как они обрадуются, когда увидят такую большую хорошую дочку Верочку. Она пыталась расспросить Соню, как звали их маму, где они жили, были ли у них еще братья и сестры, но та только молчала или начинала плакать. А потом мама привыкла и перестала спрашивать, тем более Соня любила ее как безумная, все разрешала, покупала подарки и водила кататься на каруселях, как любые нормальные родители. Сама Соня сначала работала санитаркой в больнице, они и комнату получили при больнице, а когда мама подросла и пошла в школу, Соня записалась на курсы медсестер. Самое интересное, что вскоре она стала первой ученицей на этих курсах! Оказалось, она в детстве училась в гимназии и прекрасно помнила химию, латынь, и даже французский язык. А родителей не помнила, вот странная болезнь, правда? Короче говоря, через пару лет Соня стала прекрасной медсестрой, все в больнице ее страшно уважали, и сам главврач отдельно здоровался за руку. И при этом она оставалась ужасной чудачкой. Например, не любила рыжих. Представляете?! Это при моей-то потомственной окраске! Папа говорит, Соня даже в трамвае пересаживалась на другую скамейку, если видела возле себя какого-нибудь рыжего. И еще она была убежденной старой девой. Это тоже папа проболтался. Если кто-то из мужчин даже в шутку пытался за ней ухаживать, Соня приходила в ужасное негодование и расстройство. А во всем остальном была добрейшим и крайне деликатным человеком.

И вот именно Соня номер один, мамина смешная и малость нелепая старшая сестра, стала настоящей доброй феей для моих родителей. Это она настояла, чтобы мама поступала в медицинский, то есть была косвенной виновницей их знакомства. Это она устроила настоящий свадебный обед, испекла на домашнем керогазе никем доселе невиданный торт-наполеон, а потом две недели скиталась по знакомым, чтобы молодые могли хоть немного пожить одни. Это она готовила приданое для их первого ребенка, не дыша несла Марьяшу из роддома, не доверив даже папе, и три месяца качала ее на руках дни и ночи. Потому что ребенок не должен страдать и плакать.

А потом родителям дали отдельную комнату в студенческом общежитии, настоящую отдельную комнату в восемь квадратных метров! Там свободно помещались кушетка, и письменный стол, и Марьяшина кроватка.

– Правда, для шкафа места уже не оставалось, – говорит мама, – но это не имело никакого значения, я была абсолютно невозможно счастлива!

Мой чемодан давно собран и стоит у входа в детскую как настоящий живой свидетель наступающей свободы.

– Не вздумай выходить на остановках! – в десятый раз повторяет мама. – И не разговаривай с незнакомыми людьми, особенно с мужчинами!

– А если твоя дочь встретит знакомых мужчин? – спрашивает папа.

– Тебе лишь бы зубоскалить! Отправляем девочку совершенно одну, а у тебя душа не болит!

Мама и папа вечно ссорятся, но обычно они ссорятся на медицинские темы.

– Представляешь, – рассказывает мама, – привезли ребенка с тошнотой и болями в животе. Накануне вся семья отравилась колбасой. Ну схватились сразу промывать. Не лучше. Капельницу поставили. Не лучше. В общем, оказался аппендицит. Еле спасли.

– А лейкоцитоз в динамике проверяли? – спрашивает папа.

– Да не взяли сразу кровь, в том-то и дело. Вроде такая ясная была картина…

– Убийцы! – кричит папа и хватается за голову, – средневековье, варвары на свободе! И таким головотяпам люди доверяют своих детей!

Мама начинает плакать.

– Вот, вот, – возмущается папа, ты бы поплакала родителям этого ребенка!

Раньше я пугалась таких ссор, а потом привыкла и часто засыпала под тихий яростный шепот:

– Диета при панкреатите?! Нет, это черт знает что такое! Голод, только голод, холод и покой!

– Антибиотики? Проще всего – антибиотики! А ты попробуй, вылечи ребенка, у которого непереносимость ко всем группам!

Только не подумайте, что мой папа может долго оставаться серьезным или строгим. Никакой надежды! Например, прошлой осенью мы всей семьей гуляли по дорожке Александровского сада, прямо напротив нового памятника Неизвестному солдату, и папа увлеченно пересказывал маме последнюю статью из терапевтического архива. И вдруг я замечаю, что встречные прохожие как-то странно оглядываются. Я смотрю на папины ноги и вижу, что в то время как левая нога спокойно делает шаг за шагом, правая описывает полукруг, потом очень изящно взбрыкивает куда-то вбок и только после этого опускается на землю.

– И вот в последней статье как раз подняты вопросы профилактики детских инфекций. Можно ли полностью полагаться на прививки или…

Показалось? Нет, опять! левая – шаг, правая – полукруг, брык, топ.

Я отступаю на полметра назад, чтобы полностью насладиться картиной – шаг, брык, топ – шаг, брык… Через минуту и мама наконец замечает странности папиной походки.

– Арон! – восклицает она, – ты совершеннейший мальчишка! Ведь люди подумают, что ты просто пьян.

– Кто пьян? Я пьян? – Папины глаза стремительно сходятся к носу, рот полуоткрывается в блаженной глуповатой улыбке. – Гражданочка, вы не подскажете, как пройти в… ик… в… ик… в библиотеку?

На этом месте возмущенная мама топает ногой, и (да!) – у нее отваливается каблук на правой туфле!

Лучше не пытайтесь представить, как они шагали под руку по солнечной, ярко освещенной дорожке Александровского сада, отчаянно переругиваясь шепотом и по очереди припадая на правую ногу.

Еще смешнее история получилась этим летом! Мы с утра собрались в парк Горького, стояла чудесная погода, теплынь и красота, но не надейтесь насладиться жизнью с моей заботливой мамой. В первую очередь она потребовала от нас с папой «одеться как люди». Мол, приличная женщина не может пойти в парк культуры с такими растрепами и неряхами. Пришлось папе надевать светлый костюм, галстук и негнущуюся белую шляпу с дырочками, а мне – колючее капроновое платье с бантом на спине.

Первые полчаса мы втроем чинно гуляли по дорожкам, на папином лице от шляпы отражалась россыпь кружочков пострашнее моих веснушек, дурацкий бант торчал за спиной, как стрекоза из басни «лето красное пропела», но мы мужественно терпели, пока не показалось озеро и лодочная станция.

– Вы обязательно промочите ноги, – ахнула мама, – и это закончится очередной ангиной!

– Есть прекрасный выход не замочить ноги! – принял на себя удар папа.

Мы дружно разулись, он закатал до колен свои шикарные брюки, я засунула носки за пояс платья – и всё! Впереди ждал целый час свободы, волны, ветер и большая голубая лодка с белыми веслами. И солнце. И прекрасная жизнь.

А потом мы обулись и поехали домой. Всё как обычно – перешли мост, спустились в метро, и вот где-то в районе площади Революции мама случайно опускает глаза и видит папины ноги в узконосых туфлях, носках и закатанных до колен брюках!

Сколько папа ни пытался убедить ее потом, что он просто забыл про свои брюки, мама ему так и не поверила.

Подобных случаев я могу вам рассказать сколько угодно. Но не сейчас. Потому что вдруг замечаю, как мама приносит в комнату дорожную сумку и начинает подозрительно быстро запихивать в нее свои тапочки и плащ.

– Знаешь, – веселым голосом говорит она папе, – я, пожалуй, тоже проедусь. Так давно не видела Майю! Возьму отпуск за свой счет…

Я умоляюще смотрю на папу.

– Отлично! – с энтузиазмом поддерживает папа, – думаю, Верочка, тебе действительно стоит поехать. Тем более меня почти не будет дома в ближайшие дни. Как, разве я не рассказывал? К нам приходит новая сотрудница. Прямо со студенческой скамьи. Надо же элементарно помочь человеку, научить, показать. Я думаю, мне стоит отдельно посидеть с ней после работы…

Мамино лицо становится сначала белым, как пудра нашей соседки Ларисы Ивановны, потом темно-красным, и она с трудом выдавливает:

– Не знаю, смогу ли я оформить отпуск, так сразу, никого не предупредила… И потом Сонечка – большая девочка, что, собственно говоря, может случиться?

Бедная, бедная моя мамочка! Я обнимаю их обоих.

– Ну конечно, я прекрасно доберусь! Да я носа не высуну из купе! Да я буду только кушать и кушать и не заговорю ни с одним мужчиной, даже если это будет проводник! И накроюсь тремя одеялами, и не выпаду из окна! Кстати, я видела папину новую сотрудницу. По-моему, она слезла со студенческой скамьи еще при царе. Ну, может быть, при Временном правительстве!

– Выдумал! Все выдумал!.. – мама бросается на папу с полотенцем, но он увертывается и, схватив торт, защищается им, как щитом.

– Болтун! Донжуан! Подумать, из-за этого клоуна я отказалась выйти замуж за профессора!

– Не выражайся при ребенке! – кричит папа.

– При ребенке! Он еще говорит про ребенка! Мамзер! Истинный мамзер!