Не великое везенье родиться дочкой в большой еврейской семье, но родиться старшей дочкой – совсем мало радости. Мирке Раппопорт скоро тринадцать, кому знать, как не ей!

Впрочем, что это мы сразу о Мирке? Если уж вспомнили дочку, то почему бы не поговорить и об ее маме, тихоне и труженице Рахели, и об уважаемом ребе Абраме Раппопорте?

Нет! Если вспоминать, так вспоминать. Ведь вся история началась еще с Миркиной бабушки Сары. Ну и мы так начнем.

Вы-то, наверное, не знаете Сариной истории, мало ли народу в местечке, есть и позаметнее люди, и побогаче. Да и времена те давно прошли, и старухи свое насочиняли. Одним словом, как слышали, так и расскажем, потому что из самой Сары слова не вытянешь, лучше и не пытаться.

Говорят, была Миркина бабушка Сара какая-то особенная красавица. Впрочем, про какую из старух не говорят, что она была красавицей! Тут важно другое. Тут важно, что простая местечковая девчонка Сара, уж какая не красавица, а дальше Могилева в жизни не выбиралась, так вот эта самая наша Сара вышла замуж за иностранца! Ну, может быть, не совсем иностранца, все-таки он был евреем, но не из захудалой Жмеринки или облезлых Малятич и даже не из Винницкой области, известной своими богатствами, а из самой Палестины! Давно ли он там жил и как попал в столь немыслимые дали, можно только гадать, идиш иностранец знал плохо, а русского совсем не понимал и фамилию носил странную – Толедано. Уже никто не помнит, зачем приехал Сарин нареченный в наши края – то ли с просветительской миссией, потому как был человек образованный и ученый, то ли проведать родню, а родни у каждого еврея, что звезд на небе, да не это важно. Важно, что полюбил он нашу деревенскую красавицу Сару горячей нездешней любовью, так полюбил, что позабыл и миссию, и родной дом – месяца не прошло, а уж гуляли свадьбу! Можете представить, сколько слухов ходило в местечке и о женихе, и о самой свадьбе, да время все унесло. Утро сменяет вечер, горе – радость, не уследишь, не догонишь. Одни старухи иногда вспоминали, что небогатый с виду жених подарил своей невесте диковинный подарок – ожерелье, все сплетенное из разных колечек и звезд, и все колечки в нем, вроде, из чистого золота, а звезды из рубинов! Правда ли, бабья болтовня – никак не проверишь, а старая Сара и подавно не расскажет, но любопытные соседки однажды разглядели у нее на шее под воротниками да платками что-то красивое и блестящее, видно, золотое.

Полдома достались молодым от родителей Сары, не бог весть какие хоромы – комната да передняя, но, ничего, зажили с миром и вскоре родили дочку Рахель. А там и работа нашлась, хорошая чистая работа – учителем в местном хедере, и почетное место в синагоге, как положено семейному еврею, но не жилось у нас этому заморскому человеку, мерз, тосковал, маялся без своей Палестины. И стал он уговаривать Сару уехать. А что долго уговаривать, когда она только кивала да в рот глядела ненаглядному мужу, да она бы в Сибирь за ним поехала, не размышляя!

А дальше наступает в нашей истории полная темнота. То ли отправился реб Толедано впереди семьи, и беда нагнала в дороге, то ли вовсе уехать не успел, а просто прибили его темным вечером в городской подворотне, короче – такое вот случилось невезенье. Соседи погоревали, но не удивились – долго ли обидеть еврея! Одним словом, вместо Палестины отправилась наша Сара на городское кладбище и похоронила там своего диковинного мужа.

Казалось бы, случилось и случилось, мало ли горя ходит по свету! Вдова молода и собой неплоха, одно дитя в нахлебниках, дом от родителей перешел – разве не хватает в местечке вдовцов и бобылей? Но, видно, Сара глядела иначе на свою судьбу. И нельзя сказать, чтоб сильно тосковала – хлопотала себе по хозяйству, растила дочку, держала двух коз и даже приспособилась ватрушки выпекать на продажу, но ни одной самой пронырливой свахи не подпустила к порогу.

Если призадуматься, так во все годы была Сара немного тронутой. Может, от пережитого, а может и от роду. Например, пела дни напролет, и красиво так пела, но на чужие праздники не ходила и в гости к себе не звала. И дочку наряжала, словно барышню, а какие у нее, спрашивается, доходы! Короче, всё не как у людей! И когда к дочке посватался ребе Авраам Раппопорт, уважаемый человек, другая бы радовалась, а она в слезы. Но дочка ее Рахель умницей оказалась, сама дала ребе согласие и мать уговорила.

Что ж, пришло время рассказать и о дочке, единственной Сариной дочке, единственной памяти по любимому дорогому мужу.

С малых лет росла Рахель тихоней и молчуньей, с нездешней темнотой в глазах, но приветливой и скромной. И никаких материных чудачеств не унаследовала – и с соседями дружила, и старших почитала. Так что ничего удивительного, что понравилась она ребе Раппопорту и вскоре из бедной сироты превратилась в уважаемую невесту раввина. А уважение от людей для умного человека дороже многих богатств! История с ее отцом к тому времени сильно подзабылась. Фамилия, скажете вы? И фамилия забылась, да и кто ж ее выговорит! А Рахель уж давно стали Соркиной звать. У нас в местечке это просто: «Это чья дочка?» – «Ривкина». – «А эта?» – «Минкина», – вот тебе и фамилия!

В общем, ребе Раппопорт не ошибся, жену взял себе под стать. Теперь самое время сказать и о нем, мудром уважаемом всеми соседями местном ребе, старшем сыне сапожника Раппопорта.

Абрам Раппопорт, сын родителей бедных, но порядочных, с детства имел страсть к учению. Кто еще из местечковой молодежи запросто понимал древнееврейский, кто умел столь складно растолковать великую Книгу? А он еще и по-русски говорил без запинки, любой документ разбирал в три минуты! И никак этим не гордился, каждому человеку рад был помочь без малейшей корысти. И когда Абрам окончил ешиву, лучшим учеником окончил, можете не сомневаться, все старики признали его старшим ребе местечка. Чем, спрашивается, не жених для сироты?

Тут надо отметить одну особенность ребе Раппопорта – был он огненно-рыжим. Говорили, если Абрам Раппопорт шагает по вечерней улице, можно свет не зажигать. И дети пошли в него, до того забавные – рыжие да в веснушках, а глаза у всех зеленющие – словно морковно-капустный салат! Только старшая Мирка уродилась темноволосой и черноглазой, в мать. А вернее сказать, в деда своего, покойного Толедано. Может, поэтому полюбила ее бабка Сара особой любовью. А впрочем, чего зря болтать! Какая, спрашивается, еврейская бабушка не любит свою внучку?

Вот мы и добрались до Мирки.

Конечно, Мирка – домашнее имя. Мирьям, вот как назвал ребе Раппопорт старшую дочь. Не иначе, хотел почтить сестру-спасительницу великого Моше Рабейну. Но вы же знаете, как это в жизни – где Мирьям, там и Мира, а где Мира, там и Мирка. Да и есть ли время Мирке, старшей дочке, думать и размышлять!

Сколько себя помнит Мирка, она всегда большая. Только и слышно: «Доченька, подмети двор, ты же большая! Прибери со стола, ты ведь старшая. Выгони козу, подержи Арончика, замочи белье…»

Нет, мамочка Рахель хорошая, добрая, просто у нее нет времени на Мирку. В доме шумно и дымно, вечно кричит годовалый Арончик, другие братишки – Мотик и Герш – дерутся с утра до вечера, а мамочка то печет, то стирает, то бежит в лавку, а глаза у нее чернее ночи – три месяца назад умер от горячки двухлетний Шмулик. Это уже третий ребенок из семи, что она родила.

Но Мирка знает, где спрятаться. У бабушки, ее любимой доброй бабушки Сары. Как славно и уютно в горячо натопленной, пахнущей пирогами и шалфеем комнате. Спрятаться, уткнуться щекой в мягкую, неведомо когда вязаную бабушкину кофту, обхватить колени руками и рассказывать, рассказывать… Сегодня она – ученица гимназии в длинном красивом платье и белом переднике, завтра – взрослая барышня, живет в нарядном огромном городе и по вечерам выезжает в театр на настоящем извозчике! А еще можно представить, что ее пригласили на бал, но про это и мечтать страшно, где вы видели порядочную еврейскую девушку в платье с открытыми руками, да еще танцующую в одной комнате с мужчинами!

Вы спросите, откуда Мирка знает про театр и про бал? Она читает. Читает русские книжки, не зря же она была лучшей ученицей в местечковой школе. Да она экстерном сдала математику и географию за пятый класс! Достойная дочка ребе Раппопорта. Ах, если бы мамочка согласилась отдать Мирку в гимназию хотя бы сейчас – на последние классы! Говорят, гимназия каждый год согласна принять двух еврейских девочек.

– Забудь, – говорит мамочка Рахель, – не женское дело. И где мы возьмем столько денег, нам же мальчиков учить надо. Вот на будущий год пошлем Мотла в гимназию. Как ни как – старший сын ребе!

– А ты замуж выйдешь – говорит мамочка, – детей народишь, за домом станешь смотреть, за хозяйством. Совсем тебе эта учеба не пригодится!

Но Мирка не может забыть о гимназии.

– Знаешь, бабушка, там учат разным языкам, и французскому, и латыни. И решают задачки. Как я люблю решать задачки! Никто из девочек быстрей меня считать не умеет. А еще есть такая наука – география. Про разные страны и моря. И все это нарисовано на больших бумагах разными красками, и они называются картами. А еще, – тут у бедной Мирки просто дух захватывает от восторга и отчаяния, – если еврейская девочка учится только на отлично и получает золотую медаль, она может поехать в город Петербург на самые высшие женские курсы!

На этом месте сердце нашей мечтательницы не выдерживает, и она начинает рыдать, уткнувшись носом в шершавые ласковые бабушкины руки.

И здесь случается неожиданное. Сара встает, расстегивает воротник и снимает с шеи… да! – вы, конечно, догадались. Ожерелье! Рубины, не рубины, но толстый золотой жгут тяжело повисает в руке – настоящее громадное богатство! Потемневшие колечки горят и сплетаются в невиданный узор, еще теплый от старой шеи.

– Пойду-ка я к твоей маме, – строго говорит Сара, – еще не поздно обсудить да решить.

До вечера бедная Мирка не дышит, не думает, не живет. До вечера она драит курятник, стараясь поймать обрывки разговора из открытого окна. Ветер шелестит ветками сирени, сладко пахнет весной, и робкая упоительная надежда словно теплое молоко наполняет сердце и душу.

– Хорошо, – вздыхает заплаканная мамочка и обнимает Мирку, – головушка моя отчаянная, будь по-твоему! На неделе пойдем к старой Малке Шнеерзон, надо хоть новое платье тебе справить к экзаменам.

Ну что вам дальше рассказать. Хотелось бы поверить, что сбылась Миркина мечта, выучилась она на отлично в гимназии, получила золотую медаль и уехала в город Петербург на самые высшие женские курсы, но ничего такого не случилось. Может быть, вы помните, что каждый год принимали в гимназию только двух еврейских девочек. И этими девочками оказались Ривка Вайман и Нехама Лазарович, дочки самых богатых евреев города. Где уж тягаться с ними местечковому ребе! Мирку записали кандидатом на следующий класс.

А следующей весной, когда так же сладко пахла сирень и жизнь, казалось, расцветает с новой силой, тихо вскрикнула и умерла в родах мамочка Рахель, и, не пережив трех недель, задохнулась от горя и ушла за ней старая Сара. Ах, не зря она плакала и горевала, отдавая доченьку замуж! Когда вернулись с кладбища, ребе Абрам покачал побелевшей от горя головой, обнял Мирку и повесил ей на шею чудесное ожерелье.

– Твое, – только и сказал он тихо. Мирка молча застегнула воротник, повязала поверх платок. В углу подвывали Мотл и Герш, наконец переставшие драться, кашлял маленький Арончик, блеяли недоеные козы.

А дальше и рассказывать нечего. Мальчики подросли. Абрам стал совсем белым, и все молился и читал свои книги, а потом как-то незаметно женился на доброй некрасивой вдове. Была она бездетной, о мальчиках заботилась хорошо, и они таки поехали учиться в город, правда, не в гимназию, а в ремесленное училище, попроще и подешевле, но зато все трое, один за другим. А Мирка вышла замуж за хорошего порядочного человека, местечкового кантора и учителя Иосифа Блюма. И родила своих детей, да-да, пятерых прекрасных детей – старшего сына Давида, умницу и первого отличника, весь в деда Абрама, и дочку Рахель, тихоню и мамину помощницу, и еще двух вечных забияк, Шмулика и Меера, вылитые ее братцы Мотл и Герш, и, наконец, последнюю девочку, последнюю свою радость, красавицу Сорелэ, Сарочку. И вот уже готовит она приданое старшей доченьке Рахели, названной в память о покойной маме, девушку из достойной семьи надо и выдать достойно, а нет покоя в душе нашей Мирки, Миры Абрамовны Блюм. Задумалась она, склонившись над сундучком с семейным серебром, перебирает рюмки и ложки, а мысли ее далеко.

Постойте! Уж больно мы заторопились в своей истории. Так оно и в жизни – спешит, спешит человек, гонит вскачь кобылку-удачу, а нет бы – остановиться да глянуть по сторонам, может, что хорошее ждало рядом, ан так и промелькнуло незамеченным.

Вот вспомнили мы про сундучок с семейным серебром, обмолвились между прочим, а ведь это целая история, презанятная, надо сказать, история, и началась она с того дня, когда много лет назад другая Миркина бабушка Златка Раппопорт решила продать корову.

А что, спрашивается, Златке не продать корову, когда старший ее сыночек Абрам, огонек ее, золотая головушка, выучился на самого ребе, и жена его, голубушка Рахель, свято почитает свекровь, что ни день шлет ей штрудели да халы, будто на дворе у нас каждый день Шабес. А уж по субботам и говорить нечего, по субботам нет у ребе Абрама желанней гостьи, чем старая Златка, вдовая его матушка. Так и сказал ей сыночек:

– Хватит тебе, мамочка, надрываться, до зари вставать, руки ломать непосильной работой. Продай ты эту корову и отдыхай спокойно! Или не найдется у нас для родной матери теплого угла да сладкого куска?

И что вы думаете, долго ли размышляла Златка? Недели не прошло, как корова ее стояла на дворе у соседки Фрумы Шнеерзон! А Златка на ближайшую субботу явилась к сыну в гости в новой шали и сладко скрипящих ладных кожаных башмаках. Но не в башмаках дело, и стали бы мы отнимать ваше время ради старушечьей шали! Обеими руками держала нарядная Златка короб, обклеенный золотой бумагой с печатями. И что вы думаете, там лежало? Двенадцать серебряных рюмок! И не каких-нибудь там простых никчемных рюмок, а неописуемой красоты роскошных рюмок царского завода, с чеканкой да вензелями! И нечего зря считать да охать! Почему это, спрашивается, ее сыну ребе Раппопорту, уважаемому семейному человеку, красавцу и умнице не иметь собственного серебра?!

Ах, как гордилась Рахель, выставляя на стол ровный ряд блестящих рюмочек, как мечтала устроить настоящую богатую бар-мицву старшему сыну Мотлу. Что ж, не судьба ей была дожить до главного праздника своего мальчика, нет, не судьба.

После смерти жены потерял Абрам интерес ко всему земному, а уж к рюмкам и подавно, и вспомнил про них лишь спустя пять лет, когда пришла-прикатила нежданная пора – выдавать Мирку замуж. И верно, не вспомнил бы, коли не нужда. За годы вдовства сильно обеднела и прежде небогатая семья ребе, но то ж – его беда, ему и нести. А разве доченька единственная, отцова помощница, радость души его Мирка не заслужила красивой свадьбы?

И понес ребе Абрам свои рюмки Хаиму Заку.

Здесь уж нельзя не сказать пару слов и про Хаима Зака. Говорили, что еще почтенный отец его, Симха Зак, в юности нашел клад. Клад ли, другое богатство или просто разумно трудился человек, а завистники свое наплели, но деньги оказались в хороших руках. Не растратил, не прогулял их Симха, зря людям пыль в глаза не пускал, а собрался с умом, построил большой прочный дом, родил шестерых сыновей да всех вывел в люди. Вот и Хаим Зак, Симхин старший сын, человек был строгий, богатством зря не похвалялся, в синагоге не выделялся, хотя дом имел самый большой в местечке и свой выезд в придачу. Случалось, давал деньги в рост и брал вещи в заклад, но совесть не терял, процентов больших не назначал и слово свое держал крепко.

Вот к этому человеку и понес Абрам свое единственное богатство. Ничего не сказал Хаим, не улыбнулся даже, спросил только, по какому случаю заклад, но деньги назначил большие, ребе Раппопорт и не ждал столько. Хватило Мирке и на платье, и на стол для гостей. А одеяла-подушки еще покойная Рахель заготовила своей доченьке, видно, чувствовало материнское сердце скорую разлуку.

Можно не говорить, что все местечко гуляло на свадьбе у дочки ребе. Был зван и Хаим Зак. Пришел он не в начале, – уж пропели-проплакали первые песни и гости столпились вкруг хупы, – пришел и молча поставил к ногам ребе небольшой кованый сундучок. Тут как раз музыка заиграла, молитва началась, запричитали кумушки над невестой-сиротой, а им бы только поплакать да на хупу поглазеть! Так и получилось, что только к концу вечера открыли молодые сундучок, открыли и увидали… Да! все двенадцать рюмок покойной ныне Златки, с чеканкой да вензелями, а возле каждой рюмки – по две серебряные ложечки того же завода, столовая и чайная. Вот какой подарок принес дочке ребе Хаим Зак.

Задумалась, склонилась над сундучком Мирка, Мира Абрамовна Блюм. Тридцать лет пролетело как один день, неужто ей скоро сорок восемь? И нет на свете ни мудрого отца, ни обеих бабушек, и сама она почти бабушка, и любимые дети скоро разлетятся по свету, зови не зови…

Нет, вы только подумайте, расселась-распричиталась! Солнышко давно прикатило, разгулялось на полнеба, а у нее каша не сварена, тесто перестоялось, давно пора пироги начинять! Так тепло на душе, когда в доме пахнет свежими пирогами – мир да покой.